***
— Механизм УПМ также состоит из четырёх частей, — лекционный инструктор положил на свой широкий стол УМП, и показывал отдельно каждую часть механизма. — Рукоятки. Гарпунный захват. Газовый механизм... Все передние парты были заняты. Заняты были и второй и третий ряд. Лишь на самом последнем, у стены со шкафами, имелись свободные места. Микаса и с Эреном сидели на первой парте, разложив перед собой тетрадки с ручками, по соседству сидел Армин с Хистроей, записывающие все подряд под диктовку. Последующие парты, как по убыванию, делились на «зубрил» и на «лентяев», с начала до конца. Так за Эреном с Микасой сидели Бертольд с Райнером, вроде как, слушающие урок, а, вроде, и нет. За ним Конни с Сашей, сонные от монотонных рассказов инструктора. Так и Трина ловила мух, сидя вместе с Марко — то она постоянно отвлекала Марко и над чем-то вместе смеялись, то делали вид, что слушают инструктора. Конечно, инструктор не слепой, человек с многолетним опытом обучения сорванцов и бывший командир. Мужчина средних летов быстро определил хулиганов: — Конни Спрингер! — объявил он первое имя сорвавшего урок своим смехом. — Дежурство на кухне! — Но смеялся не я! — подскочил тот с места, указывая пальцами на истинных виновников. — Это Жан с Имир! Округлились глаза Имир; лицо стало каменным, серьезным, в руках моментально оказалась ручка и тетрадка, пока у её соседа медленно, как спичка, загоралось: — Это не я! — стукнул Жан ладонью по парте. — Имир весь урок ест хлеб! — Слышь, осёл базарный, — посмеялась Имир, сложил горделиво руки на груди. — Я сижу с тобою за одной партой и на твоей стороне крошки того же хлеба. — Класс повернулся к Имир, и ей волей-неволей пришлось развить свою мысль дальше ,— контратакой. — И не ты ли тут крысятничаешь? — Меня уже достали ваши смешки на лекциях! — стукнул по доске инструктор, сверля виновников взглядом. — Имир, поменяйся местами с Триной, и чтобы тебя рядом с ним не видел! Имир остаётся после уроков и убирает кабинет, а Кирштейн — дежурство в ночь. Конни и Жан понуро сели на место: первый был расстроен, второй от злости грыз край учебника, и выглядело это странно. Имир же гордо кинула в Жана кусок хлеба: — Не подавись! — Да пошла ты! — Это всё, конечно, круто, — влезла в перепалку Трина, которая скинула учебник на парту. — Но, пожалуйста, завалитесь оба! Я тут вообще каким боком? — обратилась девушка к инструктору. Мужчина поправил очки и перевернул УПМ: — Зиверс, расскажи мне о специфике секции вентилятора, — он удивлённо поднял брови, услышав вместо внятного ответа тишину, подловил кадетку, по классу же пронесся шквал хохота. Инструктор бросил на учеников испепеляющий взгляд поверх очков. — Если ты думаешь, что я ничего не вижу, то, к сожалению, ты крупно ошибаешься. Я видел, как ты на пару бросались бумажками, ржали, и отвлекала Марко. Дежурство вслед за Кирштейном. — Мне уже наказанием будет то, что она сидит со мной! — не выдержал Жан, раскинувшись на стуле. — Заткнись, — плюхнулись Трина за парту, толкнув соседа плечом. — Пока не прилетело чем-нибудь тяжёлым. Почему у нас вообще дежурство, а у Имир просто уборка кабинета? — Замечательный вопрос, Зиверс! — улыбнулся инструктор, стукнув ладонью вновь по доске. — Потому что Имир не отрицает своих действий, в отличии от вас троих. Это положительная сторона солдата, а вот вы, навряд ли, станете примером для подрастающего и будущего поколения, — тогда мужчина, вне себя от ярости, закричал. — По крайней мере, я постараюсь недопустить таких остолопов, как вы! Маленькие кулачки Трины сжались так, что побелели костяшки пальцев. В груди поднялась неведомая ей доселе волна гнева, столь внезапная, что она не смогла удержаться и, резко вскинув голову, выругалась неожиданно для самой себя: — Сука...***
Вообще-то, по правилам полагалось, чтобы в смене было по четыре человека. Но напарников не было, а кто-то подал в отставку. Трина в полудрёме поприветствовала коллег, которых пришла сменить, сняла верхнюю одежду и, оставшись в форме, подошла к стенам. Взошел молодой месяц, и всё кругом потонуло в фантастическом, колебавшемся свете. Собственно говоря, сравнительно с душистой и туманной летней ночью, эта холодная и, так сказать, сухая весенняя ночь была жалка, но что было хорошо в ней и что придавало ей какую-то особенную поэзию — это неумолкавшая жизнь пернатого царства. Жан, который в последние несколько минут уже был насторожен, спрятал лезвие в УПМ. Он стоял неподвижно. Глаза были прикрыты, но все его тело было напряжено до предела. Он стоял и прислушивался. Прислушивался к малейшим колебаниям ветра, и готовился. Готовился встретить лицом к лицу самых опасных обителей за стенами — титанов, которые безвольно ходили по пустынным брошенным землям. — Успокойся уже, — скинула с себя УПМ Трина, сев на холодный бетон стен. Она вздохнула. Надо взять себя в руки. Хотя бы до конца дежурства. — Именно сегодня титаны нападут и съедят тебя. Жан бросил на нее такой мрачный взгляд, что слова застряли у нее в горле: – Я даже представить себе не могу, что происходит в твоей голове, – произнес он ледяным тоном, который напугал ее не меньше, чем его взгляд. — Тебя перед всеми унизил инструктор, а ты смеёшься? — Кирштейн, нас каждый день кто-то из инструкторов унижает, — цыкнула Трина, закатывая глаза. — Даже Эрена, даже Армина, и даже твою любимую Микасу. Услышав заветное имя, Жан напрягся и промолчал. Незачем разбрасываться словами, особенно перед теми, кому не очень-то хочется слышать, но побесить...: — Не сравнивай себя с Микасой, — вскинул он бровь. И красиво так вскинул, изысканно. Трина вздохнула, оскалилась. — Ты все равно скоро умрёшь. Такие как ты, долго здесь не живут. В следующий миг она накинулась на него с кулаками, стараясь дотянуться до лица, чтобы впиться в него ногтями, расцарапать его, изувечить. Ей хотелось причинить боль этому слабому, безвольному мальчишке, который не в состоянии ей противостоять физически. Она ненавидела его и хотела заставить его почувствовать ту муку, о которой он говорит ей. Схватила его за шиворот, встряхнув: — Что я тебе такого сделала, что ты желаешь мне смерти? — Трина притянула его к себе с такой силой, что кожа куртки заскрипела. Жан недоверчиво фыркнул и высвободился, но она снова поймала его руку и притянула к себе, вцепившись в его предплечье, так что оно упёрлось в ложбинку у неё на груди. — Мне омерзительно стоять, дышать одним воздухом, находиться в одном помещении вместе с тобой. Поверь мне на слово — будет твоя жизнь висеть на волоске от смерти, даже под дулом пистолета не протяну тебе руку помощи. Сдохнешь, как мышь в подсобке и никто не заметит. Его лицо исказилось от страха, злобы и презрения. Он был взбешен: с такой же ненавистью смотрела на него Трина. Он схватил её за локоть и развернул лицом к себе. Смотрел на неё сверху вниз. Губы его слегка приоткрылись, словно он собирался сказать что-то, но растерял слова, прежде чем успел их произнести. Жан моргнул, и её взгляд устремился к его глазам – тёмным, как шоколад, с мелкими вкраплениями янтаря. Красивые глаза. Глаза, которые совсем не меняются. — Эй, вы двое! — окликнул солдат по другую сторону стены, замигала лампа, подавая световой сигнал. — У вас все в порядке? Трина молча оттолкнула Жана от себя, продолжая стоять и смотреть — на него, но как будто бы сквозь. Тем самым своим взглядом, выносить который Жан не мог. — В порядке! — Трина подхватила свой УПМ и направилась на другой конец стены. — Всё отлично!***
Не медля ни секунды, нехотя и ворча, Трина протянула ему руку. Жан подошёл и, поддерживаемый девушкой, сел сзади неё на круп коня. Шум толпы затих. Тишина расплылась по полю. Только стук лошадей раздавался. Немного смущаясь, Жан обхватил руками талию беглой девушки: — И почему я сижу сзади тебя?— проворчал он, недовольно взглянув на всадницу через её плечо. — Вдруг на нас нападет титан и мы погибнем из-за тебя, а?— все не унимался Жан. — Что ты скажешь Микасе? Трина резко потянула поводья на себя. Лошадь встала на дыбы, раздувая ноздри, пар облаком заклубился вокруг ее головы словно дыхание дракона. Жан от неожиданности крепко схватился за девушку и одним рывком оказался прижатым к ее спине. — Это моя лошадь, — подняв голову, Зиверс бросила на Жана один из своих сверлящих пристальных взглядов-рентгенов и потом вдруг неожиданно беззаботно рассмеялась, как будто гора упала у неё с плеч. — Не переживай, не дам тебя на съедение титанам. Только держись крепко, Кирштейн, я и моя лошадь не любим прогулочных скачек. — Я всегда знал, что ты немного-о-о больна, — склонив голову набок, Жан хитро посмотрел на неё и тихонько хихикнул. Он явно издевался на ней. — Тогда это тебе не нужно будет, — ему стало гораздо лучше, когда он вытащил меч из её ножен и обнажил его в её присутствии. Раздался привычный звонкий звук от того, как он доставал это прекрасное оружие, но Трина до сих пор не могла к нему привыкнуть. — Скачи вперёд и не отвлекайся. Лошадь под ними бежала галопом. По бокам скакали на крупных рысаках солдаты. Приводы активны, лица были серьезные и глаза устремлены вперёд. Их крепкие ладони сжимали в руках длинные и блестящие на солнце мечи. Их уверенная посадка на лошадях, их целеустремлённый взгляд, из грозное оружие пугало любого. Жан прижался к ней всем телом. Он ощущал тепло, исходившее от нее. Это тепло входило в него сантиметр за сантиметром и выдавливало из него пережитый страх. Держа Трину над собой, Жан чувствовал, как она напряжена. Вся она натягивалась, застывала, каменела. Он чувствовал ее тревогу, протест всего ее существа, ее сознания. И все же она перебарывала себя, не оставляя ничего. Она сосредоточенно смотрела вдаль, уверенно держала поводья и вела их вперёд, где рассеивались последние клубы пыли. Картина умиротворения в природе — и ураган мыслей и чувств, не затихающий в душе Трины. В ней слились горечь разочарования и торжество победы, радость и рыдания. Они покинули поле, остались позади улочки старинного брошенного городка. Открылся простор степи. Дорога пылилась за ними, лёгкий ветерок лохматил волосы Жана и Трины. Её светло-тёмные пряди щекотали его лицо. Вдоль дороги расстилалась широкая степь, которую покрывал седоватый ковыль, кое-где выстреливали в небо редкие красные ракеты.