***
Дети бежали к озеру, но оружие, пусть и из сухих веточек, из рук не выпускали. Чем ближе к берегу, тем медленнее шли юные исследователи, с замиранием сердца ожидая, что вот-вот выскочит какой-нибудь титан или взрослый и набросится на них. С верхушки большого камня на берегу, через кристальную чистую воду, действительно было видно дно. — Михаила и Джинн бы сюда, — сказала Трина. Холодок пробежался по груди. А ведь возвращаться обратной дорогой будут сложно, если вообще возможно. Ох, и влетит им же! — Давай перекусим и пора возвращаться домой, а то посадят нас снова под домашний арест, только в школу и будем ходить, и то под присмотром, — пробубнил Итан. Вот только как выбираться и куда. Направление военные чувствовали на интуитивном уровне, они увлеклись по дороге, играли в догонялки, вот и не понимала теперь Трина в какой стороне дома, и где они свернули в неисследованный путь. Заигрались, не заметили. Одно не давало удариться в панику — это ответственность за девочку и то, что они всегда жили вместе. Дети спрыгнули с камня, который покачнувшись скатился в воду, подняв фонтан брызг. Не успели дети подойти к сумкам, как сзади раздался громкий, чмокающий звук, как будто сказочный великан ел что-то. Итан крепко взял девочку за руку. Его ладонь была грубой и мозолистой от многих дней труда дома: — Только не оборачивайся, хорошо? Трина так и запомнила его в ослепительно-солнечном свете. Навсегда запомнила его улыбку. Понимаешь, эту всепрощающую, всепонимающую улыбку. И тут ее горло сдавили рыдания, и больше она ничего не сказала. Ее вдруг прорвало, и она начала плакать.***
— Только не оборачивайся, хорошо? С тихим шелестом Итан рассек воздух, железный крюк зацепился за кромку стены. Без лязга, без скрежета. Трина согласно со всеми кивнула и через мгновение уже взмыла над крышами города. Ветер свистел в ушах. Трина рассекала воздух с такой силой, что могла смести любую преграду, если бы та выросла на её пути. Полету ничего не препятствовало, и ей даже хотелось кричать от радости. Какое-то чувство ей подсказывало, что ещё чуть-чуть, и она что-то увидит интересное. А об остальном она не старалась думать. Низкое солнце золотило верхушки деревьев за стенами, крыши домов и высокие дымовые трубы. Стояла теплая, летняя погода. Ветер стих. Ближе к облакам носились с визгом черные стрелочки стрижей. Послушная желаниям маленькая серая птичка облетела квартал, заглянула в знакомые двора и наслаждаясь медленным закатом устроилась на самой высокой трубке дома. Отряд Итана атаковали приближающихся титанов, пока те пытались поймать кусочек человечины. В ход шел весь боезапас, нельзя было позволить ему уйти дальше. Раненные, однако, не беззащитные титаны все ещё резво обрушивали град ударами своего тела, в свою очередь, наполняя воздуха жаром и звуком металлического скрежета УПМ вокруг них. Титаны бежали, сокрушая здания, убивая обречённых на смерть солдатов, пока вслед ему раздались шум лезвий. Наконец, одна из очередей задела, видимо, какую-то важную часть на его ноге, и она с хрустом не отвалилась. Упал на здание титан, и Тринита представила громкое и страшное падение за свои семнадцать лет. Обломались стены и крыши дома, как она была сломала вафлю. Когда обломки стен упали вместе с титаном, она даже не вздрогнула. Грохот разрушаемого здания оглушал. Как обычно, не было сил, чтобы бежать и бояться. Закрыла глаза и увидела бархатную спокойную темноту. Вопли и топот доносились по стану диким плясом, сопровождая титанов. Сквозь прищуренные веки, Трина видела спины бегущих в панике счастливцев, скрывающихся за трубами домов. Счастливцев, чью жизнь сохранила воля из суровых Стен.***
Двор был обнесён металлической сеткой. До ушей разведчиков донёсся вой. Казалось, выла собака, мучительно, тоскливо, бессмысленно. Люди бродили невидяще, натыкаясь друг на друга, напоминая механизмы. Не останавливались, обходили препятствие, шли дальше. В горле першило от отвратительного запаха хлорки, бедной кухни. Окна были открыты, в помещении гулял сквозняк, но тяжёлый запах не выветривался. Монах уверенно открывал двери, окликал людей по именам. Говорил громко и раздельно. — Некоторые события начинаются как комедия, а заканчиваются катастрофой. Зато некоторые катастрофы, казалось бы, почти не оставляют шансов выжить, завершаются если не смехом, то хотя бы улыбкой. Потому что, пока человек жив, ничего не пропало — даже если пропало абсолютно все. Словно угорелый, Жан влетел на своем жеребце в конюшню, едва не задавив новоприбывших полицейских. Спрыгнув с коня, Кирштейн, проигнорировал удивлённые возгласы сослуживцев, стремительно направился в сторону своего главнокомандующего Эрвина и капитана Леви. — Попей воды. Жан устало сел на лавку и опустил голову на грудь, чувствуя усталость от многочасовой скачки, ибо выехал из центра ещё засветло. Первым делом обеспокоенно поинтересовался: — Правда это, что вторжения титанов не было? — Похоже на то, — грустно улыбнулся полицейский, жадно забирая у Жана бутыль. — Да и ко мне пришла мысль, что слишком уже все странно для вторжения. Бред сивой кобылы. Словно почувствовав неладное, Кирштейн поник, вздохнул, протёр ладонью лицо: — Надеюсь, ребята живы. Уставшие от жары и перехода, солдаты расслабились и расползлись по конюшне, в предвкушении отдыха. В последнее время солдаты Полиции расслабились и не несли службу должным образом. А ведь на них лежит огромная ответственность: — Мы тащились в такую даль из-за того, чтобы пришел большой пиздец, — громогласно заявил один из полицейских. Он радостно похлопал по плечу ещё одного рядом. И в его кроличьих пропитых глазенках мелькнуло подобие теплоты. — И что мы видим? Чертовски скучное и спокойное местечко! Эй, Равель! Где наша добыча? Леви, который что-то обсуждал с пастором, развернулся на табуретке, сидя нога за ногу и скрестив на груди руки: — Вижу, вы разочарованы, что здесь тишина да гладь, да? Извините, что не устроил вам свидание с титаном, — в голове капитана мелькнула раздраженная мысль. Но скрыл за улыбкой раздражённость и проговорил. — Кажется, в этот раз фортуна на вашей стороне. Всегда есть куча возможностей отправиться в разведывательной экспедицией за стену, — продолжил он хитро щурить свои глаза. — Как насчёт того, чтобы сражаться с титанами, объединив силы? Ну, знаете, вы и мы плечом к плечу? Лица полицейских напряглись, на некоторых обозначилась суровость. Мысли их были понятны: стоило ли рисковать вообще так ради этих пушечных кусков мяса? Не вмешались и не продолжили разговор, так как знали, что значит ослушаться приказа. — У нас есть работа и в пределах стен, так что… Главнокомандующий Эрвин напряжённо осмотрел конюшню. Солнце еще не взошло, но ночная мгла уже уползла за стены. Солдаты копошились, разбирали, чистили, смазывали свое оружие, кормили лошадей и выводили перед конюшней, готовые пуститься в очередную дорогу. — Авангард вернулся! — ворвался разведчик. Бледный, зубы стиснуты. Прямо с порога, даже не поздоровавшись, стал кричать. — Кто-нибудь, сообщите командору главнокомандующему Эрвину Смиту! Перед заходом солнца, возле конюшни Эрвин собрал корпус Полиции и Разведки в шестьдесят человек, готовых к дальнейшей развязки судьбы. Придирчиво осмотрев каждого, он остался довольным небольшим отрядом. — Ясно, согласился командор Пиксис, услышав предысторию разведчика. — Как я и думал. Солдат посмотрел на Жана и на нашивки на его плечах, и внутри у него все похолодело от ужаса. В его взгляде была сила и ярость, ярость на грани безумия. О чем был разговор, Кирштейн старался не слушать. Отошёл подальше, встал вполоборота, демонстрируя, что свою задачу он выполнил, договариваться теперь нужно с тем темноволосым капитаном, с которым его поставили в отряд в качестве сопровождающего. Однако обрывки разговора долетали и до него. — Но положение в любом случае нешуточное, — принялся сверлить взглядом новоприбывший, словно выискивая что-то в лицах главнокомандующих. — Возвращаясь в Трост с донесением, мы наткнулись на Разведывательский отряд во главе Ханджи! С ними было несколько рекрутов из бывшего 104-го, неснаряженные приводами. Среди них трое оказались титанами! Сначала Кирштейн даже не понял, что сказал разведчик, а потом до него медленно дошло, и он побледнел. Побледнел он, обхватил солдата за спину руками и подвинул к себе легко и быстро, как фунтик с прилавка снял, и разведчик почувствовал, что теплая ладонь Жана охватывает половину его шеи. — Что ты сказал? — спросил Кирштейн угрожающие тихо, скалясь словно животное. — Среди них было ещё титаны? Трое говоришь? Кто? Говори сейчас же! Сказал он это не с угрозой и не зло, а так, будто он что-то ужасно всем интересное поведал, а он на минутку отвлекся и вот, черт возьми, прослушал. Ноги, руки, рот в самых, казалось, костях и венах своих наполнялись страстным, безумно-повелительным желанием убить какого-нибудь титана. Лицо Эрвина было чрезвычайно серьезно. Он пошел на самый решительный, самый неординарный поступок в своей жизни, и груз ответственности отражался на его лице. Надо заметить, что его лицо — и так явление многослойное. На лице последовательно накладывалось: особое капитанское выражение; затем следы ответственности. — Что случилось после того, как личности были раскрыты? Разведчик замолчал, явно задумавшись, что говорить дальше: — Разведкорпус вступил в бой с Бронированным и Колоссальным титаном. Когда мы пришли на помощь, было слишком поздно. Отряды под командованием Мика Закариса и Итана Неймана вышли за стены и, к сожалению, были разбиты. Никто в живых не остался.***
— Я тебя ненавижу, Кирштейн, — не веря, прохрипела Трина. — Ты ведёшь себя, как последняя скотина. Стоявший рядом юноша опомнился. Он опустился на колени. — Чего нельзя сказать о тебе, — заметил Жан, кивнув куда-то вниз. Трина проследила за его взглядом. И ахнула, увидев в каком печальном состоянии находились руки. Пусть тренировочное поле и содрогнулось под их с Жаном сокрушительными ударами, но в прочности она проиграла. Ее руки разбились в кровь. И только сейчас, когда она обратила внимание на свои раны, ощутила жгучую боль. Из Зиверс вырабатывались превосходные качества ведомой. Ей порой не хватало находчивости, решительности без ведущего, и главнокомандующий Эрвин избегал впускать девушку на службу одну, без ведущего. Но в своей роли ведомой она была первоклассным разведчиком. — Ты воспользовался положением, чтобы оказаться рядом с Аккерман. Ты хоть понимаешь, какое это наказание? «Если будете себя хорошо показывать, сделаю из вас спецотряд» — сообщил после экспедиции за стены Эрвин. Это и стало толчком для развития потенциала ребят и возложенные на них надежды всего Разведкорпуса. Несмотря на то, что они вечно ссорились, жутко скандалили — орали как бешеные, швыряли друг в друга что ни попадя, ладили они вне свободного время слаженно. В бою данная пара удивительно понимали друг друга и как бы сливались в одно существо. Тринита вела себя спокойно и ровно. Все ее действия, страдавшие некоторой медлительностью, были всегда хорошо продуманы. Она не металась зря, не делала лишних движений, а на каждом этапе боя отчётливо ставила перед собою задачу и последовательно стремилась к ее решению. Жан же превосходил девушку во всем. Кроме того, у него было ещё одно качество, которое его выделяло — темперамент. Он дрался с таким пылом и наседал на титанов с таким неистовством, с такой настойчивостью и быстротой, что даже сам капитан Леви не успевал за ним следить и терял из виду. И Жан, как раз, выполнял роль ведущего. Лучше укрепить силы юного героя, чем пытаться ослабить и разоружить его врага; что, взращивая дубок в теплице, преданно ухаживая за ним днем и ночью, защищая его от малейшего дуновения ветерка, не можете надеяться, что он станет таким же крепким и могучим, как дуб, выросший на горном склоне, открытом буйству всех стихий, и изведавший даже бури. Без лишних слов Жан вытащил из своего мешка фляжку с водой и ту самую лечебную мазь, которой он так дорожил. Ребята сидели в полном молчании, пока он аккуратно обрабатывал ее рану, промывал под водой, накладывал мазь и, стараясь не сделать больно, перевязывал плотной тканью. Его движения были лёгкими. Пальцы едва касались её. Но от Жана исходила такая забота, от которой хотелось плакать. Не так много прошло времени с тем самых пор, как погиб Марко, и пара кардинально изменилась, сблизившись. Но, оказывается, они так сильно истосковались по чьей-то безоговорочной заботе и любви. В глаза Жана отразилось понимание, когда он посмотрел на нее. Он завязал последний узел, закрепляя импровизированную повязку, но почему-то не спешил отпускать ее руки. Он заключил ее руки в свои и неожиданно мягко произнес: — Тебя больше задел тот факт, что я был с Микасой, а не пренебрежение должностными обязанностями, не так ли? Трина смущенно одёрнула руку и покраснела, злясь на свою непроизвольную реакцию. Что за ребячество? Где хладнокровие и невозмутимость? Где железная выдержка, которую она демонстрировала? Она с грустью думала: «Зачем он появился в её жизни?». А что надо было на это ответить? Что так получилось? Что жизнь коварная штука? Ответа нет, а смысл один — судьба зачем-то свела их вместе. Жан в чем-то смешал ткань и приложил к её губе. Видел, как больно, но восхищался её мужеством. — Смотри на меня и не дёргайся. Его голос звучал раздражённо, пока он пытался разглядеть рану. Он аккуратно схватил её за подбородок, приподняв и покрутив в стороны, после чего также осторожно подхватил за запястья, по очереди проверив руки на сгибах. Девушка бездумно следила за его действиями, находясь в какой-то прострации. Взяв снова её за подбородок, заставил смотреть в глаза. На мгновение Жан утратил чувство реальности. Кожа Зиверс была словно шелк на ощупь, а её изящный подбородок напоминал изгиб статуэтки из стекла. Им овладело неопределенное желание скользнуть рукой чуть ниже, схватить за шею, возможно прижать к себе и… Она была слишком близко. И эти губы, с которых срывалось неровное дыхание. А глаза, что смотрели невозможно маняще. — Твое сердце бьётся слишком громко, — прохрипел он. Он взял лицо Трины в ладони, приблизился близко, так, что он почувствовал её дыхание, смешанное с тонкими духами. Трина напряглась и вздернула подбородок: — Ты слишком близко, идиот. Отойди. Жан внимательно посмотрел ей в глаза. Он очень радостно, хитро улыбнулся, и Трина почувствовала в нем какой-то совершенно немыслимый азарт и стремление её хорошенько удивить. — Неужели ты меня ревнуешь? Её глаза загорелись яростью, но почему-то Жану так нравилось ее злить. — Что за бред ты... ? Жан не заметил, как крепко держал девушку за руку, слышал слабеющий голос, чувствовал ее дыхание и биение сердца. Трина вся покраснела и чувствовала стыд и негодование. Кирштейн громко засмеялся и, почувствовав нежданный прилив сил, стал грести с бесшабашной удалью: — Ты бы видела свое лицо! Вот же ты дура, Зиверс! Месть – всегда наихудший мотив в битве. Она делает тебя уязвимым и часто затмевает ясный взгляд на по-настоящему важные вещи.***
В столовой было шумно. Все обсуждали сегодняшнее построение, рассказывая кто куда и что будет делать в предстоящий выходной. За столом у Жана царица тишина, все состредоточено поглощали рис с овощами. Саша внимательно следила за Жаном и Триной, они явно вели себя не как обычно, не было той лёгкости в разговоре, да и самого разговора практически не было, а вот напряжённость была. Саша, показывая взглядом на Жана и Трину, глазами спрашивая Конни, мол, что с ним, а Конни, молча, пожимал плечами и продолжал поедать ужин. — Я собираюсь навестить матушку. — нарушил первым молчание Спрингер. — Вы как свой выходной планируете? Конни посмотрел на своих друзей и хотел что-то сказать ещё, но в горле вдруг запершило и он, едва справившись с охватившим его волнением, молча кивнул головой. — Что у вас снова случилось? —громко сказала Саша, вставая из-за стола. Они все разом замолчали, затаили дыхание, Конни смотрел на неё радостно ликующими глазами. Самая неприятная тишина там, где много людей молчат. Они все услышали долгий, нарастающий вдох. Трина фыркнула , без всякого интереса ковырнув в ароматом вареве: — Почему не помолчать, когда все ясно без слов? — прошипела она, жуя. Услышав ее слова, Жан молча — пытливо и серьезно заглянул ей в глаза. Он заговорил яростно, она никогда не слышала, чтобы вот так убедительно и громко произносил кто-либо слова: — Да ты хоть понимаешь, что ты натворила? Кирштейн стукнул ладонью по столу. В порыве гнева. Это было бы нормально. Его глаза угрожающе засияли: — Ты мне изменила! — Да кто ты мне такой, чтобы тебе изменять? — нетерпеливо встряла Зиверс, пытаясь спасти почти репутацию на глазах сослуживцев. Жан был зол на себя. Он был зол на того высоколобного Итана, который влез в их жизнь в самый неподходящий момент своими тренировками. Он был зол на свою беспомощность. Тело, растворяясь, медленно погружалось в прожорливую массу, а он ничего не мог поделать. — Мы с тобою с самого прихода сюда договорились, что каждый вторник у нас совместные тренировки. Уже несколько лет живём в таком режиме! Какого черта я увидел тебя на тренировке с этим Нейманом? — Да какая тебе вообще разница? — подскочила девушка на месте, стукнув ладонью по столу. — Это было всего один раз! — Изменять мне — значит изменять себе! — Не неси ерунды, Кирштейн! Не позорь нас! Жан стоял неподвижно, только так крепко сжал кулаки, что побелели костяшки. Однако его глаза, его прекрасные карие наполнились ревностью и виной, смешанным с чем-то ещё, что Трина не смогла определить или просто оказалась не готова понять и принять. Она вся трепетала, но пути назад уже не было. Порой по взгляду Трины, по внезапно выступающей на ее лице краске, Жан догадывался, что в областях более недоступных для него, чем небо, в областях, где действуют неизвестные мне воспоминания Трины, украдкой пробегает огнедышащая молния.***
Солнце палило нещадно, будто, проверяло на выдержку. Кто как справится, выдержит, переживёт. Тучи несколько раз в последнюю неделю сгущались на небе. Гром глухими раскатами сообщил о скорой грозе. Казалось вот-вот — и первые капли драгоценного дождя! Но — нет. Тучи рассеивались и уходили куда-то в другие края и земли. Переулок был усыпан у забора в казармы высокими деревьями, бросавшие при солнце широкую тень, так что заборы и ворота на одной стороне совершенно утопали в потёмках; слышался оттуда шепот Трины, сдержанный смех. Пахло липой и сеном. Шепот знакомых невидимок и этот запах раздражал Жана. Она с участием заговорила о предстоящей экспедиции за стены с Итаном Нейманом. Месяца два назад его назначали капитаном отряда Разведкорпуса. Жан помнит, как пожал его руку без всякого удовольствия, и произошло самое скверное во всей этой истории. С того дня, как Криста случайно поведала ему некоторые подробности отношений Трины и Итана, Жан потерял покой. Он не мог наблюдать за их общением в привычной реальности, искал любые намеки на взаимную симпатию. Но не найдя зацепок, понял, что Трина очевидно очарована с детства лощеным капитаном, Жан тогда это заметил и впервые по-настоящему приревновал ее, что несвойственно ему. А с чего бы? Он был мрачен и злился на Зиверс за то, что она оказалась жертвой ситуации, однако сам еще не знал, что собирается сделать. То темное, что давно сидело в глубине его души, посмеивалось и апладировало, нашептывая одобрительные комментарии. Сам Жан и хотел бы испытать отвращение к себе, но не мог. Он чувствовал лёгкое возбуждение, испуг и глубокое моральное удовлетворение с налетом стыда. Ядовитый коктейль. Ревность заполнила его мозг до предела. В голове не осталось ни единого свободного места. Отомстил вниманием Микасой. Но отомстил с Аккерман, потому что хотел убить зайца двумя выстрелами или всё-таки только из-за Трины?***
«Как же так? — подумал первым делом Жан после услышанного. — Как же там Микаса?» — Как же там Трина? — спросил вслух Жан, неожидая от самого же себя таких слов. Думал об одном, а сказал другое. Страх взял верх над другими чувствами и, вернувшись к реальности, осмотрел обстановку. Капитан Леви, командор Пиксис, главнокомандующий Эрвин побледнели, но все же остались стоять на месте. Люди с куда более слабой волей уже бы сбежали куда подальше и только потом начали задаваться вопросом, что же, собственно нужно было делать. — Сейчас же готовьте лошадей, — подчеркнул командующий первое, ещё немного придавив их жаждой крови для убедительности. Кирштейн не знал, что сказать. Он потерял дыхание. Побледнел. Капитан Леви увидел, что Жан, на миг вскинув на него лицо взгляд исподлобья, тут же вновь спрятал глаза. Его лицо пылало. — Эй, не расслабляйся. Рокочущая смутным восторженным рокотом толпа снова свела вплотную на выходе из конюшни.