Sagrada de Família

Когда тебя растит сильнейшая семья теневого мира, сложно не стать ублюдком. Когда эта семья целиком состоит из поехавших крышей психов, сложно не чокнуться самому. Когда эта семья тебя безгранично любит, сложно не стать избалованным. Что ж, мальчик по имени Ламбо Бовино был именно что чокнутым избалованным ублюдком. Ничего неожиданного. Сейчас ему шестнадцать — и у него есть все, о чём только может мечтать подросток. Сейчас ему шестнадцать — и он уже пресыщен жизнью по самое горло. Он уже перепробовал практически всё, и, знаете… Ему чертовски, мать вашу, скучно. Сейчас ему шестнадцать — и у него вроде как период подросткового бунта… А вроде как нет. Ему лень. Простите. (Нет) Заезженное уже клише в исполнении мальчика с именем Ламбо Бовино. Ничего необычного. Он, как и прочие дети его положения, кичится богатством, и властью, и статусом. Тонированная машина, молчаливый водитель в черных очках и сотни тысяч, потерянные на закрытых пьяных вечеринках. Дорогая одежда с заветной брендовой биркой и новейшие телефоны каждый, кажется, чёртов месяц… Так принято. Так можно посмотреть еще одну серию занимательного сериала под названием «жизнь подростков-мажоров». И это забавно. Хоть как-то разбавляет серость… Вот только Ламбо не сбегает из дома, как прочие дети, хлопнув дверью погромче. Только он даже не думает спорить с мягким голосом Неба. Только он вырезает к чертям позволивших себе лишку переговорщиков. Просто мальчик по имени Ламбо Бовино чутка повернулся на собственном старшем брате. Что ж… И такое случается, правда? Мальчик по имени Ламбо Бовино очень плохо помнит слово «контроль» — и кровь на стенах тому доказательство. Он не знал наказаний с тех пор, как стал частью Семьи. Сложно ведь наказывать любимое, исстрадавшееся дитя, правда? Мальчик по имени Ламбо Бовино помнит, что ему позволено практически всё. Красть, разрушать, убивать и пытать, спускать миллионы на сущую ерунду… Небо, слепое в своей любви, безграничное в своей ласке, с рук спускает ему очень и очень многое. …Мальчик помнит смутно тепло Огня и холод одиночества, мальчик помнит, как гладят сухие пальцы старые детские шрамы, как боль, приходящая оттуда, из прошлого, из лабораторных камер, отступает под прикосновениями… Мальчик по имени Ламбо Бовино знает, что Семья защищает его от боли. Он уже не помнит, что такое боль. Впрочем, что с того. Каждого, кто посмеет покуситься на Семью — он уничтожит. Автоматически. Не задумываясь. И не испытывая ни малейших угрызений совести. Просто каждого, кто посмеет только взглянуть косо на его Небо, он размажет по стеночке тонким слоем кровавой кашицы. Почему бы и да? Мальчик по имени Ламбо Бовино приходит в себя от пощечины. — Что. Ты. Творишь?! — шипит на него Ураган и буравит бешенным взглядом крапчато-зеленых глаз. — Он оскорбил Небо, — как-то сонно, почти безразлично отвечает мальчик и вопросительно поднимает бровь. — И что с того, черт тебя выдери?! У нас был приказ! Понимаешь, тупица, приказ! А теперь все пошло по пизде! Из-за тебя! — кричит на него Ураган, больно тыча пальцем в солнечное сплетение… И вдруг выдыхает. Берет себя, кажется, в руки, подходит совсем близко, вплотную, хватает за шею, и цедит тихо и ядовито: — Думаешь, я не хотел этого сделать? Да я мечтал об это с той самой секунды, как эти мрази открыли рот. Эти гниды посмели говорить такое о Небе… О, я бы сотворил с ними такое, что и Мукуро не снилось. Я бы причинил им такую боль, какую только возможно, я бы обратил их жалкое существование в ад и заставил желать самой мучительной смерти, — впивается глаза в глаза злым, совершенно безумным взглядом и пальцы сжимает сильнее, и, кажется, их обоих начинает мелко трясти. — Но у нас был приказ. Понимаешь? Личный, мать его, приказ Неба! Который я теперь не могу выполнить! Из-за тебя! И мальчик по имени Ламбо Бовино с размаху падает на бетонный пол. И куда-то пропадает пресыщено-усталое равнодушие. Он не знает, что Ураган говорит Небу. Но на следующий день его старший брат смотрит на него с такой болью в глазах, что хочется провалиться сквозь землю. Говорит: «Это моя вина, родной». Говорит: «Моя слабость, моё потворство твоим капризам… Я знал, чем это всё кончится, но надеялся…» Говорит: «Прости меня, родной». А потом приходит Кея, уводит его куда-то в подвалы. В комнаты наказаний. А мальчик по имени Ламбо даёт себя увести. Ведь взгляд янтарных глаз что-то жжёт внутри, обрывает какую-то струнку, и хочется прятать глаза и теребить неловко собственные пальцы, хочется сделать хоть что-нибудь, чтобы отбить этот противный, такой непривычный привкус чужого разочарования на собственном языке… …Спина горит, крик срывает голос, и поначалу жгучее чувство вины уходит, вытесненное почти-ненавистью… Но потом… Потом, оставшись, наконец, в одиночестве, в темноте и тишине, беспомощный, один на один с разрывающей спину болью… Он чувствует, как откуда-то из глубин выползает тот холод, от которого раньше спасал Огонь, чувствует, как оживает кошмар из далекого прошлого и ловит его цепкими паучьими лапами, и вместо душного пресыщения остаётся только пропасть под ногами. И он вспоминает. Вспоминает тысячи моментов, от которых кровь стынет в жилах, нервы прижигает калёным железом и мышцы дергает фантомная боль… И он чувствует. Чувствует всей душой, всем сердцем, чувствует снова, так полно и пронизывающе, как чувствовал тогда, в далеком, начисто забытом детстве, чувствует так ярко, что, кажется, сходит с ума… И внутри остается только страх. Остается только чистый, концентрированный панический ужас. И он на коленях готов молить о том, чтобы его вновь спрятали от всего этого… А Небо будто слышит. Небо приходит, Небо берёт его на руки осторожно и обнимает, пока Солнце залечивает раны, вытирает тёплыми, шершавыми пальцами слезы, прижимается к линии волос тонкими губами, и все ведёт, ведёт мерный счет, помогая ровно дышать… И пламя, теплое, живительное пламя укутывает его в спасительный кокон… И что-то рушится в мире Ламбо Бовино, ломается и собирается заново. И он понимает, что никогда ему не будет достаточно. Что всегда ему будет мало тепла, всегда будет терзать его эта неутолимая жажда живительного огня. И что даже спустя тысячи лет, когда все приестся ему до отвращения, когда это проклятое пресыщение наполнит всё его существо… Ему будет мало тепла. Всегда. И ради него, ради новой искры, ради очередного мгновения в этих объятиях… Он сделает все, что угодно. …Ламбо Бовино уже давно не мальчик. Ему давно уже за двадцать, и он полностью контролирует информационные потоки огромного подпольного мира. Он давно уже пресытился всем, и от того флегматичен, безразличен донельзя. Для него весь мир — огромный, затянувшийся ситком с элементами расчленёнки. Иногда забавный, иногда не очень. И если только он не был бы так жаден до тепла и ласки Семьи, если бы только ему было не плевать на их просьбы… Кто знает, что сотворил бы от вечной скуки этот чокнутый избалованный ублюдок с милым именем Ламбо Бовино. Просто потому, что это забавно. Не так ли?