Sagrada de Família

Сандро Селичи видал на своем веку всякое дерьмо. Очень много всякого дерьма. Понимаете, он не просто на пожизненном пламенном контракте с Вонголой, а в личной, сука, гвардии Хранителя Облака. Шесть лет уже. В мафии — это охереть как долго. А личный, сука, гвардеец Хранителя Облака — это та должность, которая обязывает тебя видеть и делать… многое. Так что Сандро Селичи был искренне уверен, что не боится ничего. И уж точно не думал, что источником безграничного ужаса станет его собственный босс. …Он бежит по коридорам, сам не зная куда, бежит так быстро, как только может, бежит, путаясь в ногах, сбивая и без того панически-рваное дыхание. Бежит, не помня себя от ужаса. Как дикий зверь от пожара. В принципе, недалеко от правды. Такое же неуправляемое стихийное бедствие. Такая же катастрофа. Такая же безнадёжная безысходность. Только пламя не рыжее, а фиолетово-синее. А сознание бьется в ужасе при мысли о том, что он мог остаться там, там, под продирающе-презрительно-ледяным взглядом, окружённый тихим, проникающим под кожу безумным смехом, он мог остаться там, в сердце учиненной бойни, перемалывающей всех и вся, в ледяном огне, в адском треске и туманном ультразвуке, там, между дьяволами преисподней… Он вылетает из-за поворота, и падает, врезавшись в кого-то. Если точнее — в Солнце и Дождь. Еще точнее — в чертовки спокойное Солнце и ласково улыбающийся Дождь… — Ну наконец-то, кто-то живой, — констатирует мягко Ямамото и приседает перед упавшим на корточки. — Не подскажете, синьор, где искать этих двух болезных? И Сандро Селичи дрожащей рукой тычет куда-то себе за спину. И Сандро Селичи рот открывает, чтобы предупредить… И Сандро Селичи лишается головы. …Еще точнее — в Солнце и Дождь, с ног до головы покрытые кровью. *** — Ну как, успокоился? — спрашивает Солнце и сплевывает на пол кровь. У него в мясо разбито лицо, разорвана селезенка, выбито плечо и, кажется, сломана пара десятков костей. Кажется, нормальные люди себя чувствуют хреново при таких травмах. Впрочем, сейчас ему плевать. Кея не отвечает. Кея застывает в захвате каменным изваянием, пальцами вцепившись в чужой локоть на собственной шее. Кея, может, и хотел бы огрызнуться. Вот только он сейчас не может дышать. Риохей еще чуть сильнее сдавливает шею. Мебель в комнате давно уже разнесли в щепки, шторы порванной тряпкой валяются на полу, и капли фиолетовой в темноте крови впитываются в солнечно-желтый шелк. Фиолетовый и золотой. При смешивании — грязь. Выглядит, как не лучшее сочетание. Кея сверлит загнанно-бешеным взглядом пространство перед собой. Кея в последний, отчаянный раз рвётся из рук. …Кея с загнанным хрипом разжимает пальцы. Солнце выпускает его из захвата, и он падает вперед, на локти, и заходится кашлем. Дышит жадно, надсадно, сглатывает тяжело, шею растирает бледной ладонью… Горбит спину, вжимая голову в плечи. Закрывает глаза. …И застывает, лбом упираясь в пол. А Солнце откидывается назад, спиной на стену, садится на пол, и снова сплёвывает натекшую кровь. Пламя растекается по телу, начиная лечить повреждения. Он смотрит на чужую согнутую спину, смотрит устало и без огня. Ведь это был не тот бой, от которого кровь вскипает в жилах. Не бой на смерть, не до последнего вздоха, это был бой с четким контролем, бой на пределе сил, ведь победить сложнее, чем убить… — Сядь, — приказывает он… И Облако подчиняется. Не кривясь, и не корчась… Облако подчиняется. Ибо сегодня оно проиграло. Кроме Неба, Солнце — единственный, кто может биться с Облаком на равных. Риохей вздыхает тяжело, хватает Облако за чудом уцелевший воротник рубашки, и подтягивает к себе. Подтягивает — и так и оставляет, спиной к себе, между собственных разведенных ног. …Но даже Небо не знает его так хорошо, как Солнце. И Риохеевы пальцы невесомо касаются покрывшейся мурашками шеи. Очерчивают мягко дергающийся кадык, гладят грубыми мозолистыми подушечками нежную кожу под челюстью и замирают ненадолго в ямке под мочкой, где челюсть соединяется с черепом. Пальцы чертят, едва касаясь, по бледной коже какую-то странную карту, скользят по сочленениям мышц, проходятся с легким нажимом по внутренней стороне локтей, ловят пульс на запястьях… Кея замирает. Кея застывает, каменеет от напряжения, и дёргается инстинктивно, уходя из-под прикосновений, и тут же одергивает себя, возвращаясь в прежнее положение. …А Риохеевы пальцы, эти чертовски сильные пальцы, способные гнуть монеты, касаются почти нежно самых беззащитных мест. И Кею встряхивает от осознания мелкой дрожью. А Риохеевы руки, сухие, теплые ладони сдирают остатки и без-того рваной одежды, и как зверю оглаживают поджарые бока, большими пальцами пересчитывая ребра. …А Риохеевы ладони замирают, кожа к коже, внизу подрагивающего живота, под пупком, там, где мышцы слабее всего, там, где даже во время близости редко кто касается… И Облако дышит прерывисто и тяжело, Облако все сотрясается судорогой от напряжения. От осознания того, насколько… Но он не смеет мешать. Не смеет вывернуться из-под теплых огрубевших пальцев. Ведь он проиграл. Он сейчас безоружен. А Риохеевы пальцы успокаивающе обводят круг по бледной коже живота, а сам Риохей вдруг оказывается рядом, слишком рядом, одной рукой перехватывает за грудь, и губами прихватывает мочку уха. …Он сейчас беззащитен. Абсолютно. И Солнце обвивает его теплыми руками, обвивает всем телом, сжигая дыханием шею, Солнце прячет его от всех, укутывает в силу — пусть не в безгранично-ласковую, как у Неба, и в куда менее могущественную, но силу, что смогла его одолеть, что смогла подчинить… Силу, что признала его частью стаи. …И Кея обмякает, тихонько всхлипнув. И золотой прекрасно сочетается с фиолетовым. *** — Если бы это было так, это бы ещё ничего, если бы, конечно, оно так и было. Но так как это не так, так оно и не этак. Такова логика вещей! * — почти кричит Мукуро ему в лицо, широко распахнув разноцветные глаза с булавочными головками зрачков. Кажется, что вместо глаз ему пришили пуговицы. Как тряпичной кукле. В комнате темно и пахнет гниющими спревшими цветами. — Ты прав, — спокойно отвечает Такеши и указательным пальцем отводит от себя лезвия трезубца. — Конечно, я прав! — отвечает Туман. Голова кукольно-безвольно падает набок, и он тычет в Такеши острым пальцем: — Конечно, я прав! И розы должны быть красные! — и заходится странным, будто щёлкающим смехом. А потом тут же обрывает себя, рывком становится вплотную к Такеши, нос к носу… — Значит, голову с плеч? — то ли спрашивает, то ли утверждает он. В комнате не видно стен за паутиною синего дыма. — Конечно, — соглашается Такеши. — Ведь розы всё ещё белые. — Да! — радостно вскрикивает Мукуро. — Да, конечно, конечно! И время не любит, когда его убивают, а значит, горчица совсем не птица, понимаешь?! — Понимаю, — снова кивает Такеши… — Да как ты можешь это понимать, если это абсолютнейшая чепуха! — внезапно срывается практически на визг Мукуро. И может, кажется даже, что он пришёл в себя… Вот только взгляд его остается стеклянно-пуговичным, и движения все-такие же дерганные. И от того лезвие трезубца проходится в опасной близости от загорелой шеи. Такеши остается спокоен. На его лице не вздрагивает ни единый мускул, только веко дергается едва заметно… На самом деле, Такеши напуган до трясучки в коленях, и, дева Мария, если бы он только мог — он бы никогда не пошел сюда. Но так уж получилось, что кроме Неба справиться с Мукуро может только он. Если он только даст почувствовать свой страх… Ему конец. — Ну что ты, видал я чепуху, по сравнению с которой эта чепуха — толковый словарь, — отзывается он и пока Мукуро застывает, обдумывая его слова, осторожно, едва заметными струйками выпускает голубое пламя… — Но тогда… — начинает снова Мукуро. — Кому нужна голова без плечей? — спрашивает он как-то неожиданно робко. Руки его опадают безвольно вдоль тела, и он смотрит на Дождь снизу-вверх, заломив болезненно брови. Голубое пламя растекается по синей паутине едва заметными отблесками. К запаху гниющих цветов примешивается запах сырой земли. — Наверняка тому же, кому и улыбка без кота, — ободряюще улыбается Такеши и делает небольшой шаг вперед. Незаметно выдыхает. Мукуро этого даже не замечает, поглощенный размышлениями. Голубое пламя растекается по туманным нитям. У него почти получилось. Еще десяток секунд… Ямамото подходит все ближе, осторожно, едва дыша, но подходит почти вплотную… — Конечно, — внезапно шипит Мукуро. — Вот только одна из самых серьезных потерь — это потеря головы! …Ямамото правда пропускает момент, когда черты Мукуро под его же шипение истончаются, заостряются до нечеловеческих, когда и без того длинные, тонкие конечности превращаются в совсем паучьи и лезвия трезубца не впиваются ему в глазницы лишь потому, что он успел войти в «безопасную зону»*, вплотную к телу… Вот только лазурное пламя циркулирует по нитям паутины, и Мукуро теперь не единственный хозяин этой клетки. …Ямамото правда не помнит, что творилось в следующие несколько минут. Он не хочет помнить. Ему достаточно того, что в один момент синий паутинистый кокон рвется, разлетается на лоскуты и растворяется в нахлынувшей голубой волне. Ему достаточно того, что в комнате снова светло и пахнет едва уловимо полынью. Ему достаточно того, что к Мукуро возвращается человеческий облик. — …Что произошло? — тихо, самым шепотом спрашивает Мукуро, и поднимает на него чертовски испуганный, но совершенно осмысленный взгляд. И глаза его больше не похожи на причудливые пуговицы. — Все закончилось, — также тихо отвечает Дождь. Притягивает в объятия Туман, и держит крепко, не давая горло бледное расцарапать в подступающем приступе бесслёзной истерики. — Все уже закончилось… …Ему достаточно того, что кошмар закончился. *** — …Ну-с, — первым нарушает тишину Риохей. — Что будем делать? Ответом ему становится всеобщее молчание. Мукуро и Хибари молча сидят по своим креслам, сгорбившись, спрятав лица за волосами и не отрывая от пола глаз, и тянут уже остывший зеленый чай. Ламбо — вместе с ними. …На его надменном, не закрытом волосами лице не читается ни капли вины. Смертельно уставший Риохей переглядывается с истощенным Такеши, и они синхронно переводят взгляд на Хаято. Ураган сидит, закрыв лицо ладонями и явно пытается взять себя в руки… Вот только получается у него плохо. Ногу его то и дело хватает нервный тик. В комнате снова воцаряется тишина. — Я думаю…- решается наконец Ламбо. — Ты уже подумал, — тут же обрывает его резкий голос Урагана. — Ты уже, блядь, подумал, и додумался до того, что дал этим двум ебнутым сраные координаты! — на протяжении всей фразы голос его становился все громче, пока, наконец, не сорвался на крик. Мукуро и Кея синхронно вздрагивают. — Хаято, — пытается одернуть его Такеши, но Гокудера, нашедший точку выхода для накипевшей злобы, не собирается останавливаться. Он подскакивает со своего места и вплотную подходит к Ламбо. Впивается в него гневным взглядом и подрагивающей от напряжения рукой обводит его голову, в миллиметре от кончиков волос. — Я клянусь тебе, говнюк ты этакий, пламенем, сука, клянусь, что еще одна такая выходка и я сделаю все, чтобы Небо отменило запрет на физические наказания. Слышишь меня? Я сделаю все, чтобы он разрешил, на коленях буду молить, и поверь, рано или поздно, но Небо согласится. И тогда… О, тогда тебе воздастся за все, — цедит он Грозе в лицо, почти плюясь ядом. Руку он так и не опускает. Так и не касается чужой головы. Ведь запрет Неба — это больше, чем приказ. Это Закон, против которого просто невозможно пойти. Физически невозможно. Ламбо лишь, вскидывает с вызовом голову, нацепляет наглую усмешку и уже готов плеваться ядом в ответ… — Да ты хоть знаешь, зачем мы это сделали?!.. — Хватит! Давайте не сейчас?! — снова вмешивается Такеши. Риохей приподнимается с кресла, готовый разнимать драку, если та начнется… …Но Хаято отходит, пригвоздив Грозу напоследок тяжелым взглядом. Делает глубокий вдох, собираясь с мыслями. — Значит, так. Вот что мы сделаем… А в это время встревоженный, и от того чертовски злой Савада Тсунаеши беззвучным шагом летел по коридорам особняка, распугивая всех встречных своей знаменитой мягкой улыбкой и ласковым взглядом. …Его семья снова влипла в какое-то дерьмо. И ладно бы просто влипла — не в первый и не в последний раз, вот только… Его интуиция не предупредила его. Его интуиция дала сбой. А это значило только одно… Очень. Большие. Проблемы…