Окажи мне услугу: Возвращение домой

      — Благодарим, что задержали его. А теперь отойдите в сторону, Чуя-сан, — слова, разбившие тишину, а вместе с тем и глупую фантазию о свободе, прозвучали излишне твёрдо и самоуверенно, вынудив замереть в каком-то жалком метре от выхода из такой холодной и мрачной клетки, замаскированной под шикарный люкс в одном из богатейших зданий в Йокогаме.       Похоже, малоприятный довод подтвердился: как и подумал изначально, когда к нему вломился Чуя, и как позже к верному выводу пришёл он сам, крайне мерзкий компромат на две центральные фигуры Портовой мафии получил не только один из исполнителей, но и, судя по всему, вся организация. И теперь из развороченной, проделанной выбитой дверью дыры на них уставилось порядка пяти или семи автоматов, а лица людей в чёрных костюмах и неизменных солнцезащитных очках казались суровыми и решительными. Сколько их в самом деле тут было? С десяток? Может, и больше. Осаму попросту не мог сосчитать. Не хотел считать. Не хотел анализировать и прикидывать шансы на побег, да и думать в этом направлении вообще. Сейчас он продолжал вглядываться в рыжий, прикрытый шляпой затылок Чуи. Чуи, который всё так же находился чуть впереди, отчего невозможно было понять, какое выражение лица у него было. Но он всё же пытался его прочитать. Даже отсюда.       Пролетело ещё мгновение после того, как приказ под видом благодарности повис в воздухе, но Чуя не двигался, нагоняя напряжение где-то внутри. И от этого напряжения в районе колен медленно расползалась предательская слабость, сопровождающаяся холодком, волнами поднимающимся вдоль позвонка вверх по спине, щекоча загривок мурашками. Скверное, неконтролируемое состояние, но в то же время захлёстывающее каким-то бредовым азартом, накаляющее каждую клеточку организма, было сравнимо разве что с ожиданием приговора или, если ещё чётче, с предвкушением очередной попытки суицида.       «Что бы это всё… значило?» — мелькнуло на задворках сознания, мимолётом пугая, и тут же, словно никаких сомнений не было вовсе, в момент улетучилось, не оставив и следа, а сердцу и разуму мигом вернулся покой и трезвая, насколько то позволял градус в крови, рассудительность. Жаль лишь, что приятно-неприятное волнение сбилось, делая внутреннее «я» излишне спокойным и, можно сказать, «ровным как городской асфальт». Не интересно.       А всё потому, что Осаму знал — Чуя не мог так поступить.       Нет, он вовсе не мог не предать, хотя и это едва ли. Не подставить. Не отомстить столь своеобразным образом. Не выдумать какой-нибудь коварный план, без сомнения истратив на это все свои умственные ресурсы. Всё это вполне можно было от него ожидать, ведь, в конце концов, они вечно соперничали и грызлись, и, откровенно говоря, не единожды пытались друг от друга избавиться в те редкие свободные дни, когда не приходилось работать в напарничестве. Пытались избавиться даже в обход приказа босса. Ненароком. Исподтишка. Как бы случайно. Такая вот своеобразная игра на выживание, которая не имела конца даже спустя годы разлуки, как бы глупо это ни звучало.       Но сейчас — нет. Сейчас его подставить Чуя не мог. И дело было даже не в поцелуе, от воспоминания о котором вновь начало заходиться сердце в груди. И не во всём том, что случилось до него. Не в их беседе, не в раскрывшейся о них с Огаем правде. Не в том, каким именно увидел его Чуя. Каким слабым, безвольным, беспомощным. Всё было куда проще — Чуя, которого Осаму знал столько лет, банально не мог позволить себе подчиняться кому-то ещё, помимо той горстки людей, которых он однажды признал и поставил выше себя и своих принципов. И он тем более не мог подчиниться таким мелким сошкам, которые сейчас взвели на них дула автоматов. Верно. Хоть и причина эта совсем не прозаичная, совсем не та, какой её хотелось бы видеть, но она была такова. Он слишком хорошо знал своего соперника, напарника, а теперь ещё… трудно сказать, кого, — с его новой ролью в своей жизни определиться было трудно.       За всеми рассуждениями прошли, быть может, доли секунды, и Осаму тихо усмехнулся своим мыслям, в успокоении прикрыв глаза, понимая, что опасаться ему нечего, и в ту же секунду, словно в подтверждение собственным выводам, ощутил, как его ладонь сжали чуть сильнее.       Дрожь пробежалась по телу, и тогда он понял — вот сейчас…       — А-а?! — злое недоумение фирменным рыком прокатилось по затихшим, извечно безлюдным коридорам верхних этажей здания, и лица напротив чуть вытянулись в чистом природном ужасе перед силой и гневом одного из опаснейших и весьма вспыльчивых исполнителей. Можно было поспорить, что пульс их в эту секунду замер, как и весь организм на какое-то время прекратил работу. Это вызвало ещё один снисходительный смешок и, кажется, кривую ухмылку, прежде чем: — Чего ты сказал? — меж тем, в раздражении вздёрнув подбородок кверху, обратился Чуя к тому самому смельчаку, который, определённо, возглавлял карательный отряд, и тут же, вновь сжав чуть сильнее, отпустил руку Осаму. Не быстро, не резко, но медленно и спокойно.       И всё-таки, от последнего действия, когда отпущенная рука безвольно повисла вдоль тела, когда на ладони всё ещё оставалось ощущение чужих пальцев, когда всё ещё чувствовалось их тепло, сделалось немного грустно, пусто и одиноко, будто бы его, словно ребёнка в бушующем мегаполисе, оставили совсем одного. Так оно почудилось на одно жалкое мгновение, а разум же в это время, спокойный и относительно трезвый, упорно продолжал выискивать наиболее рациональные объяснения. Одним из них, единственно верным, было следующее: отпустить его руку было необходимо, Чуя должен был его отпустить, дабы освободиться от действия обнуляющей способности и быть готовым к вражеской атаке. И сейчас стоило прислушаться именно к разуму, не дозволяя захватившим в последние дни контроль над телом чувствам взять верх. Поэтому всё, что оставалось Осаму, это отречься от всяческих эмоций, как он поступал в любой опасной ситуации, и отступить на пару шагов назад, чтобы ненароком не попасть под небольшую, но очень горячую, в буквальном и в переносном смысле, руку.       — Я задал вопрос. Ты не расслышал, а? — низким голосом продолжил Чуя, так ярко напомнив какого-нибудь школьного хулигана, донимающего простых учащихся. Наверняка ещё и скалился как-то по-страшному. Жаль, что со своего места нельзя было полюбоваться столь занимательным зрелищем.       Дуло направленного прямо на него автомата едва заметно дрогнуло, но не опустилось, а сам парень произнести что-либо пока не решался. Остальные так же стойко хранили молчание, хоть на их лицах так и читались напряжение и опаска. Похоже, ребята попались отчаянные, раз продолжали так глупо подвергать свои жизни риску. И всё же, стоило отдать им должное за это упрямство. Разве что это упрямство, чересчур уж безрассудное, наводило на мысли иного толка.       Что-то тут было не так, понимал Осаму.       Разумеется, ещё в своей комнате, в минуты обсуждения с Чуей, уже тогда догадывался, что по его душу наверняка наведается какой-нибудь, вроде этого, отряд. С целью ли захватить или убить — неважно, но причины появления толпы на пороге его названных апартаментов были ясны как день. И все эти причины крылись в так называемых мафиозных порядках, где каждый, без исключения, член мафии грудью пробивал себе дорогу наверх, где каждый стремился забраться хоть на ступеньку выше, не чураясь грязной работы, не боясь ни крови, ни насилия, ни чужих слёз. И каждому члену мафии раз за разом приходилось доказывать вышестоящим свою полезность, чтобы однажды не послужить организации в качестве расходного материала, который можно выкинуть и забыть.       Таковы были порядки в мафии. Таковы были правила выживания.       Только тот, кто полезен. Только тот, кто доказал свою ценность. Только тот, кто оставался предан. И, конечно же, тот, чей авторитет признают. Только со всеми этими качествами ты мог открыть дверь, ведущую к следующей ступени на мафиозной иерархической лестнице. И именно поэтому приход на должность правой руки босса некоего человека под именем Дазай Осаму определённо точно не был благоприятно воспринят со стороны всех тех, кто стоял на ступенях ниже. Об этом свидетельствовала первая же стычка каких-то парней с Акутагавой в день, когда Мори закатил вечеринку в честь своего нового исполнителя. Да и дальше, если припомнить, стоило новоиспечённому исполнителю столкнуться с кем-то по служебной необходимости, как его либо не узнавали, либо воротили нос, не желая подчиняться по первому же слову. Как то было при попытке пробраться в пыточную, где Чуя удерживал парнишку-курьера.       А ведь и правда. Пять лет прошло с того дня, как он решил покинуть Портовую мафию, и за эти пять лет состав данной организации значительно обновился: одни его просто знать не знали; другие же до сих пор могли считать предателем; и лишь совсем немногие, те, с кем успешно сотрудничал ещё в свои восемнадцать, признавали его возвращение. И всё-таки, никто из этой толпы, из-за всё тех же мафиозных порядков, не осмелился бы открыто перечить решению босса.       Так, во всяком случае, было до того, как выяснились новые нюансы принятия его на работу. Как раз на том самом видео, которое, теперь уже безо всяких сомнений, посмотреть успели многие. Если обозначить всё негодование членов мафии одной фразой — Мори Огай самолично нарушил все мафиозные порядки. Устроил на наивысшее место своего любовника, да ещё и предателя. Ясное дело, такого простить ему не могли. Не говоря уже о том малоприятном факте, что босс такой суровой организации, как Портовая мафия, оказался, как говорится, «по мальчикам».       И всё-таки, кое-что в поведении бунтующих не укладывалось в порядок вещей. А именно то, что им сейчас противостоял не сам Осаму, а Чуя — человек, которого, если не судить предвзято, опасался каждый. Опасался каждый, потому что каждый знал, на что он способен в порыве гнева, и как быстро он, со своей способностью, может уничтожить врага. Именно поэтому эти люди сейчас, руководствуясь здравым смыслом, должны были отступить и пропустить их, но вместо этого, несмотря на явную нервозность и опаску, продолжали удерживать автоматы вздёрнутыми. Это не могло быть обыкновенным коллективным безрассудством. Это было большее. В этом была своя цель. Но какая же?       — Неужели вы с ним, Чуя-сан?! — нервный возглас в попытке воззвать к голосу рассудка прозвучал баритоном, но всё ещё оставался тем самым, крайне нервным возгласом, несмотря на эти жалкие потуги придать словам твёрдости, а голосу — решимости. И столь отчаянный, в какой-то степени даже жалостливый выкрик вынудил временно отринуть анализ ситуации и поиск причин разворачивающемуся разговору.       — Да чёрта с два я буду с ним! — безо всякой заминки прозвучало в ответ, быстро и чётко, беспощадно, а только что секундами ранее сжимавшая его руку ладонь в очевидном гневе сжалась в кулак.       Осаму старался сохранять безразличие, продолжать давить из себя серьёзность и внешне оставаться бесстрастным, но после этих слов какая-то мышца на его лице всё же дрогнула, ненароком продемонстрировав окружающим его нестабильное состояние, его слабость. Пусть её никто и не заметил, но даже собственное тело, как оказалось, в нужный момент подвело. Озвученное Чуей решение, должно быть, вовсе не касалось тех планов на будущее, которые зародились в пьяной голове Осаму в момент поцелуя, и которые соответствующе отозвались в штанах в те же минуты, но решение это больно резануло слух, оставив небольшой, неглубокий порез где-то на давно уже истерзанном, подобно телу, сердце.       Тем не менее, несмотря на всё, им услышанное, остаточное тепло, так и продолжавшее храниться на пальцах, призывало к спокойствию. Требовало от него не обращать на сказанное внимания. Заставляло вспомнить, что слова эти прозвучали именно от Чуи — от человека, который половину своей жизни так яро его ненавидел, что подобные фразы, где они оба воспринимались бы «вместе» хоть в каком-то контексте, всегда вызывали именно такую, отторгающую реакцию. И всё же, хоть разумом это осознавалось чётко, где-то в глубине почти выжженной души что-то мельтешило, шевелилось, колебалось, мешая дышать свободно и расценивать сказанное хотя бы мало-мальски адекватно. Возможно, всему виной алкоголь, пропитывавший кровь без остановки на протяжении последних двух дней.       И из-за него, похоже, разум и тело никак не хотели синхронизироваться и явить, наконец, из себя нечто целое. Такая разрозненность собственного «я» раздражала неимоверно, но пока что всё, что ему оставалось — это продолжать жить на этих качелях, стараясь унимать эмоции всякий раз, как они рвались наружу, и при этом не укатываться в совсем уж сухое восприятие реальности. Если первое — мешало, то последнего он просто не хотел.       — Тогда мы… — прозвучало вдруг, пробуждая сознание от гнёта метаний, и когда Осаму поднял взгляд с собственной ладони, которую непонятно когда начал рассматривать, узрел на лицах напротив нечто светлое, что-то вроде сиюминутного облегчения, которое, как бы он ни силился, к нему самому почему-то приходить никак не желало.       — Но и вам, ублюдкам, я помогать не намерен, — прежним тоном отчеканил сразу же Чуя, и все парни напротив тут же набычились и собрались, чуть опустив головы в готовности к атаке. Но вот атаковать отчего-то не стали. Из страха ли? Или просто тянут время? Оба варианта подходили как нельзя лучше. Правда, второй вариант всё ещё вызывал некоторую настороженность.       — Почему вы ему помогаете, Чуя-сан? — прежде, чем атмосфера накалилась бы ещё больше, и кто-либо успел предпринять какие-либо действия, подал голос другой смельчак из глубины толпы, и голос его не показался таким уж взволнованным, скорее твёрдым в намерении получить ответ на вопрос. — Он же…       — Он же… что? — тот нарастающий уровень раздражения и вызова, с каковыми был задан этот вопрос, и последовавшая за ним пауза не снижала градуса беседы, лишь делала обстановку ещё жарче, будто бы сам воздух вокруг Чуи начинал раскаляться.       — Грязь, — словно сплюнув, выдал некто третий из той же толпы, и от этого отвращения, насквозь пропитавшего одно единственное слово, Осаму в самом деле почувствовал себя этой грязью. Грязью, с которой и впрямь ассоциировал себя всякий раз, когда оказывался с Мори Огаем в одном помещении, в одной постели. Да и не только в ней. Всякий раз, когда приходилось «оказывать услуги» подобно какой-нибудь грязной шлюхе, соглашаясь на любую мерзость, которую от него требовали выполнять. И после возвращения в мафию всё стало намного, намного хуже.       Грязь…       — Грязь, да? — из уст Чуи это слово звучало с неменьшим отвращением, повторно иглами пронзив и без того дырявое в лоскуты, практически полностью изничтоженное самолюбие, но последовавшая вслед за этими словами усмешка, и: — Эй, Дазай, — с которым вдруг обратились к нему, так и не повернув головы, возвратили его в реальность. И уже после, в этой реальности, тихо, на грани слышимости, спросили: — Как давно?       Этот вопрос Осаму уже задавали. Ещё тогда, в той самой комнате, где расположился со всеми принадлежностями для инъекции, и где в течение нескольких часов морально к ней готовился. В той самой комнате, куда ворвался Чуя. В том самом кресле, где с его уродливых рук сорвали бинты. Но этот вопрос не был тем, который ему задали тогда. Этот вопрос не касался наркотиков и сроков его употребления. Сейчас этот вопрос касался…       Зачем же Чуя его задал? Почему сейчас? И для чего ему знать, как давно он спит с боссом?       — Дазай, — поторопили его жёстче, и Осаму нахмурился, понимая, что, несмотря на его поистине великолепные таланты болтать без умолку, не обращать внимания ни на свои чувства, ни на чувства других, не воспринимать всё близко к сердцу, оставаться непробиваемой, каменной стеной… несмотря на всё это, дать ответ на заданный вопрос так легко он не мог.       Но должен был.       — С шестнадцати.       Ответ прозвучал просто. Во всяком случае, так должно было показаться Чуе и той толпе по ту сторону выхода. Всё дело было в тщательно выверенной интонации и ровном дыхании, а ещё в том, что Чуя до сих пор на него не смотрел — не сводил глаз с врага напротив. Изменись в этой нехитрой схеме хоть что-нибудь, и Осаму не был бы уверен, что сможет ответить так же ровно и без запинки. Особенно, если бы Чуя в этот момент смотрел на него.       Потому что это был именно он. Именно тот человек, с которым так упорно боролся за место в Исполнительном комитете, и которого одолел, придя к финишу первым. Ему было чем кичиться. Тогда — было. Но уже через год нельзя было сказать, насколько честным был его путь к победе. Ведь именно тогда, в его шестнадцать, Мори Огай впервые…       И даже если Осаму всё это принял однажды и продолжил подначивать Чую, как будто ничего особенного в его личной жизни и не случилось, то сейчас, из-за раскрытия такой старой тайны, внутри снова колыхнулось нечто. Нечто, возродившее все те воспоминания семилетней давности. И это нечто не было ни облегчением от признания, ни усугублением чувства собственного падения в его глазах. Скорее всего, то было нечто, подсказывающее, что разговор этот не окончен, а вопрос не закрыт, что ему ещё предстоит повторить сказанное и, что ещё хуже, дать более подробные объяснения.       Но теперь Чуя знал. И это, с малой долей, но можно было назвать каким-то едва ли заметным облегчением. Пускай он назовёт это так.       — Ясно, — в том же угрюмом тоне ответил он, и голова его опустилась, а следующие слова оказались насквозь пропитаны угрозой: — Тогда я переломаю каждому здесь по шестнадцать костей, — произнесены они были так тихо, что дрожь вновь пробежалась по телу в момент, когда чёрный силуэт впереди охватился кромкой красноватого сияния.       «Какая… простая математика», — промелькнуло в голове с долей доброго, весёлого сарказма, и когда алые отсветы были замечены парнями напротив, когда чуть опущенные вниз, из-за усталости, дула автоматов оказались вновь вздёрнуты, Осаму тут же, не медля, отскочил за стенку, и не прогадал — в следующее мгновение раздались многочисленные выстрелы, грохот и крики, среди которых особенной, яростной нотой выделялся злобный рёв его напарника.       Что же. Чуя всегда действовал с размахом и наверняка, не шибко заморачиваясь над филигранностью своих атак. О последнем свидетельствовала приличных размеров трещина, что тут же начала расползаться аккурат между ног Осаму и потянулась дальше, вглубь треклятой квартиры. А само здание, кажется, даже тряхнуло, что было совсем уж некстати, так как наверняка привлекло внимание всех, кто в нём находился.       И что же он там с ними делал? Помимо, конечно же, слома шестнадцати костей на каждого. Так или иначе, но он перестарался. Определённо.       Трещина ушла за угол, а с момента встряски прошло не более пары секунд, но выстрелов уже не было слышно, как не было слышно ни криков, ни отборных ругательств кричащих. Всё закончилось быстро. Осталась лишь тишина и редкие, приглушённые, наполненные болью стоны, подсказывающие, что уже пора выходить из этого не самого роскошного и, честно сказать, небезопасного укрытия.       Стоило ему оттолкнуться от стены, за которую, прислонившись спиной, ещё и удерживался руками, да сделать несколько шагов на выход, как увидел то, что увидеть ожидал: на ногах, среди груды тел, остался лишь один человек, на чёрный костюм которого не упало, кажется, ни пылинки, и даже шляпа ни на миллиметр не сбилась. Сидела всё так же ровно. Идеально, как и всегда, когда Чуя использовал свою способность. Именно в такие моменты вся грязь, пыль, кровь и прочие нечистые материи, которые обязательно возникали тут и там при разрушениях таких масштабов, обходили его стороной. Зато к другой половинке Двойного чёрного вся эта дрянь, наоборот, прилипала с успехом. Вот как сейчас, когда сделал ещё один шаг ближе и попал аккурат под серую крошку, струйкой осыпавшуюся с такого же потрескавшегося потолка, заставив закашляться из-за неосторожного вдоха и обратить на себя внимание запыхавшегося не то от резкой усталости, не то от гнева Чуи.       — Ну чего? — заявил он с раздражением, обернувшись и узрев на лице Осаму, должно быть, нечто, выражающее скепсис. Пусть скепсис его и был направлен на чёртову грязь и пыль, от которой пришлось без особого успеха отряхиваться, Чуя, вероятно, воспринял эту мину на свой счёт.       Прокашлявшись окончательно и ничего не ответив, лишь прошёл дальше, с немалой долей неприязни осматривая толпу поваленного народа. Кто-то был вдавлен гравитацией в покрытие пола, так и оставшись лежать в растрескавшихся воронках, — и это была самая любимая тактика его напарника при массовых драках. Тела других были пробиты осколками бетонных стен, и сейчас истекали кровью. Третьи же…       — Здесь явно больше шестнадцати, — указал он пальцем на одно из бездыханных тел, по виду которого, не знай он, что это дело рук Чуи, мог бы сказать, что постарался Хироцу. Настолько то было выкручено под самыми невозможными углами.       В ответ на это услышал лишь недовольное фырканье, но взгляда от подобного зрелища — от торчащих местами костей, от выбивающейся толчками наружу крови, от закатанных кверху, уже мёртвых глаз, очки которые уже не прикрывали — не был в силах отвести. Ничего приятного или эстетичного в этом виде не было, однако, если смотреть на повреждения, в мыслях ярким баннером всплывал один только вывод — Чуя стал сильнее. Или он всегда такое умел?       Ранее, пока они работали вместе, он никогда не использовал подобных атак. Всё, что мог — так это контролировать силу гравитации объектов, которых касался напрямую или косвенно, через другие предметы. И обыкновенно он отдавал предпочтение усилению гравитации участков пола или земли, на которых стоял и он сам, и его непосредственный враг. Но это…       Ещё в день операции на складе, когда на их головы посыпались гранаты, когда осколки этих гранат и осколки битого стекла находились в воздухе и летели прямо на них, грозя прошить насквозь, уже тогда Чуя смог их все остановить. Не касаясь. Уже тогда Осаму заприметил эту странность, но хорошенько всё обдумать просто не успел, отключившись от удара о бетонный пол. Благодаря кое-чьей заботе. Да и до того момента думал о вещах более важных и более нелепых, пока этот кто-то, прежде чем стукнуть головой, тащил его на себе.       И даже прежде был один сомнительный момент. Ещё раньше. На котором попросту не заострил особого внимания тогда, но странность всё же заприметил: после стычки на корпоративе, стоя на открытом балконе, Чуя решил закурить, но погода тем вечером была ветреная, и слабый огонёк зажигалки гас и гас, пока тот не плюнул на эти попытки и не взялся контролировать способностью пламя. Пламя. Гравитацией. Нормально ли это с точки зрения физики?       А теперь ещё и эта атака, где контролировали, кажется, не только вес человека, но и его конечности в отдельности, больше напоминала телекинез — способность, при помощи которой можно управлять движением объектов на расстоянии.       — Чуя, — почему бы не выяснить правду сейчас? — И давно ты контролируешь объекты на расстоянии? — всё же сумев отвести взгляд от раскуроченного на полу тела, развернулся к нему, специально, чтобы сразу отследить реакцию.       Увы, но вздёрнутая в недоумении бровь давала мало информации.       — М? О чём ты? — обычный низкий голос так же не давал ответов. — Нам надо идти, — с видом, что сейчас не время разговаривать вообще, добавил он погодя, но с места не сдвинулся, ведь Осаму так же всем своим видом выражал крайнюю степень сомнения в правдивости его слов.       Не сказать, что эти непонятливые фразы и мимика были сыграны, но проблема была как раз в том, что подобное, всё-таки, сыграть очень просто. Даже для такого никудышного актёра, как Чуя.       — Я об этой атаке, — продолжал стоять на своём Осаму, большим пальцем через плечо указав на труп за спиной, и в довершение, как если бы сказал «я всё уже понял», вздёрнув в том же скепсисе брови. Однако, когда и после никакой реакции не последовало, решил поделиться своими наблюдениями, будучи уже серьёзней: — Ты никогда таких не применял. И на складе ты тоже остановил осколки в полёте, — и после этих слов, произнесённых со всей твёрдостью, глупая, должная быть натуральной наивность исчезла с чужого лица, заместо чего пришли хмурость и недовольство.       — Ты хочешь обсуждать это сейчас? — а в голос вновь вернулось раздражение, через которое, если быть чуточку внимательней, прослеживалась и настороженность.       Похоже, он попал в точку, а со способностью его вечного соперника не так уж всё было и просто. Осталось лишь чуть-чуть надавить, стоять на своём до момента, пока ему не выскажут всю правду, или же, пока не выскажут все те нелестные эпитеты о нём самом, которыми Чуя одаривал Осаму всякий раз при каждой новой встрече. Так или иначе, и та, и другая реакция должны будут лишь подтвердить его подозрения.       — Почему нет? — в противовес чужим эмоциям, как можно незначительней парировал он, словно и впрямь никакой проблемы в обсуждении сторонних вопросов, стоя на поле битвы, не видел.       — У нас мало времени, — весьма очевидный, но очень даже неплохой аргумент, с которым можно было бы согласиться, да только вот Осаму здесь ещё не закончил.       — И всё-таки, — чуть ухмыльнувшись, продолжил сверлить взглядом ровно столько времени, насколько обычно хватало выдержки его нетерпеливого напарничка. И этого действительно было достаточно, ведь, спустя всего-то около пяти секунд, тот резко и с шумом выдохнул.       «Да по тебе часы можно сверять, Чуя», — промелькнуло в мыслях в секунду, когда тот, скривившись в недовольстве, раскрыл рот:       — Тц. Хорошо, раскусил, — сложив руки на груди и опустив голову, выдал он, и в тоне можно было проследить некоторое облегчение. Нет, не его. Скорее то было что-то вроде «ты меня уже достал, сдаюсь». — Я думал при помощи этого однажды прикончить тебя, когда ты бы не стал ждать от меня такого типа атаки.       А вот это уже было похоже на правду. И на Чую было очень похоже. В конце концов, он хоть и противился, и неодобрительно гримасничал всякий раз, когда Осаму удавалось вновь блеснуть своей гениальностью, но гениальность его и даже наблюдательность всё ж таки признавал. И если он действительно планировал однажды избавиться от своего врага-номер-один при помощи эффекта неожиданности, то столько времени скрывать другие возможности своей способности — поистине умный ход.       Стоило бы даже похвалить, похлопать, но вместо этого Осаму, уперев одну руку в бок да набрав в грудь побольше воздуха, в голос и по-доброму рассмеялся.       — Эй-эй-эй! Да чего ты ржёшь, придурок? — Чуя даже шаг навстречу сделал, выставил ногу перед собой и подался вперёд, выдав всё таким высоким голосом, что смеха стало ещё больше.       И это действительно было смешно, ведь от кого, но от своего бывшего, не самого мозговитого напарника он мог бы ожидать любой подставы, любого плана сражения, может даже, целой стратегии по его уничтожению, но уж точно не столь долгого и упорного сокрытия важных особенностей «Смутной печали». В голове укладываться не хотело, но тому и правда удавалось хранить всё в тайне столько лет, и, судя по всему, сдерживать себя даже во время самых сложных сражений, в которых им доводилось принимать участие. Сдерживать только ради того, чтобы однажды с успехом застать его врасплох!       «Чёрт! Это действительно было умно!», — без конца звенело в голове всё то время, пока обзор застилала пелена, а мышцы живота, кажется, начало постепенно сводить, заставляя снова и снова сгибаться с каждым следующим приступом.       Подумать только, чтобы Чуя был на что-то такое способен. С его-то вспыльчивостью и нездоровой спонтанностью в принятии решений. И ведь сколько терпел? И насколько же удачно скрывал? Осаму, может даже, почувствовал бы себя уязвлённым по той части, что оставался в дураках такое неприличное количество времени, но всё-таки подобное, очень неожиданное для Чуи мастерство утайки важной информации вызывало в нём нечто сродни уважению. Не говоря уже о том, при каких обстоятельствах тот всё-таки раскрыл себя. Причём дважды, спасая жизни их обоих.       Но этот факт смешным уже не являлся. Уж скорее наводил на мысли и поднимал такие свежие, недавние воспоминания о событиях, случившихся десятками минут ранее, в квартире. И тогда смех, вызванный осознанием собственной глупости и хитрости его напарничка, привносил в разум уже не истерию, а что-то непонятное, что-то светлое. Что-то, что было похоже на счастье и лёгкость, если верить описанию в литературе и рассказам всех тех, кто испытывал нечто подобное. Так хотелось, чтобы это было оно, потому что никогда ранее Осаму не смеялся так легко и беззаботно, несмотря на тот водоворот событий, который здесь и сейчас засасывал его всё глубже в пучину проблем.       Только спустя ещё полминуты, когда смешинка отступила, а выступившие слёзы были вытерты грязными от каменной крошки и пыли пальцами, Осаму сумел успокоиться и даже взять себя в руки, с трудом после этого раскрыв глаза. Точнее, глаз, поскольку второй он всё ещё скрывал под бинтами. А после прыснул в кулак ещё раз, когда завидел ожидавшего напарника, наблюдавшего за представлением с таким сердитым, нахохленным видом, словно готов был прибить его прямо на месте.       — Ты закончил? — в противовес этому виду, слова показались в меру равнодушными, словно бы Чуя всё это время смотрел на смеющегося идиота, не понимая, что же весёлого могло быть во всей ситуации.       Но Осаму всё-таки было смешно.       — Это очень умно, Чу-у-я, — постаравшись не выдать своих настоящих чувств, попытался вернуться к самому факту внезапного гения этого, как оказалось, не такого уж простоватого человека напротив и, пока что, морально и умственно остановиться на том, как опростоволосился. Об остальном — о том, как и почему тот сознался — стоило подумать позднее, в более спокойной обстановке. — Я от тебя такого не ждал, — голос всё ещё подрагивал, но хотя бы говорить он уже мог, пусть каждое слово и давалось с трудом, перекрываемое внезапными судорогами горла и тела, отвечающими за смех или что-то вроде того.       — Ага, — вопреки пусть и сомнительной, но похвале, ответили ему с прежним безразличием и, вроде бы, откровенной усталостью от всей этой беседы. Впору было бы ещё глаза закатить. Театрально.       — Но ты же только что выдал свой план по моему убийству, — продолжил подначивать Осаму, забавляясь неоднозначной реакцией и явно испытывая чужое терпение. Но даже так, лицо напротив не дрогнуло.       — Ага, — и в очередной раз та же фраза, от которой вновь становилось веселее и легче внутри. Однако, сколь ни хотелось бы продлить эту странную, в какой-то степени милую, одностороннюю перепалку, со смехом и впрямь пора было заканчивать. А закончить он решил на куда более интересной ноте. Разузнать, так сказать, кое-что напоследок:       — И ты всё ещё можешь прикончить меня здесь и сейчас, — эти слова резко отличались от прежних. Не то чтобы он вложил в них всю свою серьёзность, но сказал их точно так, как если бы вполне ожидал попытки его убить. Сказал так, будто пригласил к действию. Да, это предложение несло в себе подвох, который Чуя если и заметил, обойти не сумел бы. И как же он отреагирует после всего, что видел, и после того, что между ними было?       Вот теперь тот нахмурился. Но не как обычно, в недовольстве. А скорее, в недоумении. Уловил-таки подставу. Смотрел глаза в глаза и продолжал молчать. Молчать излишне долго.       Две секунды. Пять. Пятнадцать.       «Ну же. Скажи уже хоть что-нибудь», — где-то в глубине души, против разума и воли, всё-таки начинало зарождаться предательское волнение, будто бы тот и вправду…       — Перенесём твоё убийство на следующий раз, — сказал он вдруг как можно ровнее, следом принеся толику облегчения, и, сделав паузу, добавил: — Когда протрезвеешь, — а вот это была отличная шпилька, возразить на которую было и нечего. Но всё же Осаму готов был поспорить, что разглядел едва ли заметный румянец на жёстком с виду лице, прежде чем Чуя, резво сошедший с места, двинул мимо него прямиком в коридор. Да только вот далеко уйти не успел, будучи остановлен внезапно раздавшимся стоном одного из валявшихся на полу трупов. Вернее, полутрупов.       — Хм-м? — полуобернулся Осаму на голос и сразу же завидел шевеление в паре метров дальше. Похоже, здесь их дела всё ещё не закончены, а все внутренние рассуждения касательно новых с напарником взаимоотношений придётся отодвинуть на задворки сознания до поры до времени.       Сейчас же было необходимо заняться вопросами этого странного нападения. И вон тот шевелящийся полутруп, вроде как пребывающий в сознании, вполне мог сойти за неплохого собеседника да, глядишь, выдал бы таки пару-тройку тайн.       Аккуратно переступая чужие тела, чтобы не вляпаться ещё и в кровь, он прошёл до продолжавшего издавать нечленораздельные звуки человека, который, судя по отсутствующему взгляду, направленному в потолок, не соображал даже, где находится, и что с ним произошло. Присев на колени и, теперь уже без тени брезгливости, жёстко ухватившись за чужой, измазанный в крови подбородок, повернул голову на себя.       — М-м-м, — простонал парень, может, ненамного старше него самого, когда Осаму в ответ улыбнулся как можно ласковей.       — Ну, здравствуй, мистер… а, впрочем, неважно.       — М-м-м, — и снова разочаровывающее мычание. Зато в глазах, кажется, появилась-таки некая осмысленность и узнавание. Значит, его не так уж сильно пришибло, а распаляться на прояснение ситуации не придётся. Хорошо. Оставалось только надеяться, что говорить он всё-таки может.       — Скажи мне, кто ваш лидер? — вот так просто, напрямую задал интересующий его вопрос, и тогда парень, возможно непроизвольно, в страхе дёрнув головой, тут же поплатился за это очередной порцией боли, полученной из-за резкого смещения челюсти, зажатой меж его пальцев. Застонал ещё громче, зажмурился, почти полностью заглушив приближающиеся со спины шаги.       — Эй, Дазай, — то, разумеется, был Чуя, подоспевший следом и, вероятно, принявшийся оценивать ситуацию из-за его плеча, не утрудив себя присесть рядом. — Что ты?.. — вопрос, который тот планировал задать, Осаму знал наверняка, и прежде, чем его успели бы озвучить полностью, решил внести ясность:       — Ты же не думаешь, Чуя, что эта кучка придурков сама собралась? — обернулся он назад, пронаблюдав, как рыжую бровь вздёрнули в непонимании.       — Ты это о чём? — прозвучало почти сразу же, несмотря на то, что Осаму, вообще-то, только что великодушно дал время на «подумать».       — Я это о том, Чуя, что, даже посмотрев то самое видео, — выделил он особенно, — никакая толпа бунтующих идиотов не могла заявиться сюда так быстро. В теории, конечно, могла, но у этих был организованный отряд. В этом отряде был лидер, который с тобой говорил. И все они, несмотря на опасность быть разбитыми тобой, продолжали наступление. Я бы даже сказал, продолжали стоять на своём, оттягивая время.       — И? — снова недоумение, но слабое, уточняющее. Даже Чуя уже не то что начал догадываться, а всё осознал. Хотел лишь, чтобы выводы озвучили за него. Так сказать, в подтверждение собственным соображениям. И Осаму ничего не имел против:       — Нас опередили, — просто ответил он и, прервавшись на выслушивание очередного стона от поверженного врага, продолжил пояснение: — Я, если ты помнишь, предложил Мори-сану выкурить заговорщиков особенным образом. Организовать переворот. Но не успел. Нас опередили. Понимаешь?       — То есть, они сами устроили переворот, — подытожил Чуя, и в ответ получил согласный кивок.       — Верно. И видео, то самое, как нельзя лучше этому поспособствовало. Отличный ход с их стороны. Остаётся лишь поаплодировать тому, кто так хорошо всё устроил, — он сделал паузу, предвидя, что его теперь уже снова напарник скажет что-нибудь на эту тему, но никаких слов более не было. Пришлось продолжать: — Видео, где босс спит с одним из исполнителей, которого сам же и устроил на работу — отличный толчок к тому, чтобы начать действовать и даже привлечь на свою сторону других членов организации. Этот их лидер явно не промах, — усмехнулся он в довершение. — Чёрт. Успей я со своим планом, и ситуация бы развернулась иначе. Сейчас у нас нет союзников, и шансов узнать, кто за всем стоит, тоже почти нет.       — Думаешь, сейчас их лидер уже завербовал всех недовольных? Даже тех, кто не участвовал в заговоре?       — Именно. Даже ты, Чуя, примчался сюда весь в мыле, как только получил запись, — в сознание вдруг проникли такие свежие воспоминания о вторжении в его квартиру и обо всём том, что случилось позже, принося волны приятных мурашек и такой же приятный подъём где-то в душе. Но сейчас было не время думать об этом. — А теперь представь реакцию остальных. Их гнев. Ярость. Непонимание, — над ухом послышался тяжёлый, полный усталости вздох. — А когда люди не знают, куда себя деть, не знают, что делать, что предпринять ради восстановления справедливости, то ими очень, очень легко управлять. И я думаю… Нет, я уверен, что наши заговорщики специально создали такую ситуацию, чтобы вовремя захватить власть над оставшимися без контроля членами мафии. И всё, что им остаётся, это схватить всех, кто пойдёт против. Меня, например.       — И босса, — дополнил тот, вынудив Осаму снова кивнуть:       — Ты сказал, он на переговорах.       — Да. Ты поэтому и спросил, где он. Верно? — догадался Чуя, и Осаму кивнул ещё раз.       — Мори-сану, можно сказать, повезло оказаться не здесь. И, думаю, он уже успел убраться в укрытие. Кто-то из верных людей наверняка успел донести ему о случившемся.       — Я не доносил, — фыркнул Чуя, и в голосе его явственно читалось неприкрытое презрение. Интересно, какие же теперь меж этими двумя будут отношения? Разумеется, если им всем вместе вообще удастся встретиться.       — И так, продолжим, — не став отвечать, решил вернуться к разговору с побитой собакой он и, вновь потянув за подбородок, заставил смотреть себе в глаза. — Кто ваш лидер?       — М-м-м, — вновь прозвучало в ответ, а из горла с кашлем вырвались сгустки крови, тут же попав ему на уже не чистую рубашку.       Возможно, у парня сломана челюсть, да и кровь в лёгких, судя по тому, как прерывисто и с хрипом тот дышал, да ещё и потому, какая пакость прилетела из его рта. Но вот взгляд. Взгляд был направлен куда-то на руку Осаму. На ту, которой он продолжал удерживать чужую голову в нужном себе положении. И куда это он?..       Только сейчас в глаза бросились собственные, изрезанные в попытках суицида руки, которые более не были скрыты за бинтами. Да и шея тоже. И это могло привлечь ещё больше внимания со стороны всех тех, с кем наверняка придётся вскоре столкнуться в процессе побега. С этим надо было что-то делать.       Но в чужом взгляде было вовсе не простое природное, человеческое любопытство. В нём было нечто иное. Нечто, весьма похожее на отвращение. Но не то отвращение, которое люди привыкли испытывать при взгляде на неприятные вещи. Скорее уж, презрение.       А не тот ли это человек, который назвал его грязью? А ведь и правда, похож.       И, судя по всему, что-то в этот миг во взгляде или в лице Осаму переменилось, потому что валяющийся у его ног парень, кажется, каким-то образом уловил в нём все эти внутренние домыслы, потому что тут же, кашлянув ещё раз, постарался улыбнуться со всем ехидством, на которое был способен в таком состоянии.       Вот же… Но теперь вопрос, что делать с оголёнными руками, решился.       Сжав его подбородок ещё сильнее и выслушав очередную партию мычаний, он с силой откинул чужую голову от себя и тут же, не медля, со злой ответной улыбкой попытался перевернуть тело на живот, следом выслушивая откровенно болезненные стоны и с неменьшей, тёмной и гадливой радостью ими наслаждаясь.       — Эй-эй, идиот! Ты чего это делаешь? — вдруг раздалось сверху с такой неприязнью, словно это Чуя был переломан в нескольких местах, и именно его сейчас ворочали из стороны в сторону.       — Ты стащил с меня бинты, а я хочу стащить с него пиджак. Мой остался где-то в квартире, и я не хочу туда возвращаться, — пояснил он как можно бесстрастней, продолжив своё грязное дело. И ведь действительно не хотел туда возвращаться, и действительно, словно бы внутри проснулась старая «мафиозная» версия его самого, хотел помучить этот мешок с костями прежде, чем тот откинется из-за ран.       — А-а? — должно быть, сейчас Чуя вновь вздёрнул бровь в недоумении, а после, послушав стоны перевёрнутого на живот козла, с которого с натугой стягивали пиджак, цокнул и выдал совсем уж нечто неожиданное: — Если тебе так приспичило прикрыть свои шрамы, могу дать тебе свой, — Осаму аж замер от подобного предложения, и даже не сразу повернул голову назад и кверху, окинув позже взглядом неприязненно скривившегося напарничка. Если бы он знал Чую чуть хуже, то решил бы, что того вот-вот вывернет от развернувшейся на глазах экзекуции. Однако им обоим было давно уж не привыкать к подобным зрелищам и манипуляциям, так что, может и потерпеть.       — Чуя, ты… — начал он, и когда тот в очередном, кажется, смущении отвернулся, усмехнулся: — ты совсем дурак?       — Чего сказал?! — повернул тот голову назад с неменьшей резвостью, а вознесённый на уровень груди кулак нависал весьма угрожающе, сигнализируя о том, что готов направиться прямо в лицо. Но Осаму лишь вновь отвернулся и продолжил своё дело, на этот раз, правда, с чистой и искренней улыбкой.       — Твой карликовый пиджачок будет мне мал и быстро порвётся. А если я его порву, ты открутишь мне голову. А я пока ещё… — чуть было не ляпнул, что не хочет умирать, но вовремя заткнулся. — Неважно, — в эту же секунду, дёрнув с чужого тела пиджак ещё сильнее, вызвал своим действием отчаянный и болезненный вопль переломанного парня, и тут же услышал очередное цоканье сверху и удаляющиеся куда-то шаги. Похоже, Чуе не по нраву слушать эти крики.       Прошло ещё не больше минуты, но чёртов пиджак слазил с трудом и местами начинал надрываться, однако шаги вернувшегося, кажется, Чуи, прервали этот процесс. Вернее, процесс прервался в секунду, когда перед глазами потемнело из-за накинутой поверх головы ткани.       — Держи, мать твою. И пошли, наконец.       Вынужденно оставив беднягу в покое и стянув с головы непонятное что-то, Осаму, к своему удивлению, узнал в этом предмете одежды свой собственный пиджак, и теперь уже с недоумением взирал на Чую, ожидавшего в паре-тройке метров дальше.       — Я сходил за ним. И признайся, что тебе просто нравилось мучить его, хотя мог просто раскатать рукава рубашки, — выдал он зло и устало, однако же, угадал.       «Какая проницательность», — согласился про себя Осаму с доброй иронией, но вслух всего лишь удовлетворённо и довольно хмыкнул, после чего, упершись ладонями в уже порядком затёкшие колени, поднялся на ноги, тут же разворачивая и накидывая старый-добрый предмет гардероба.       Оглядев прикрытые тканью руки, из-под которой, если двигаться активней, так или иначе будут показываться шрамы, всё же решил, что это лучше, чем полное отсутствие какого-либо прикрытия. А вот с шеей, увы, ничего не поделаешь. Только если воротник рубашки поднять, но тогда это будет смотреться по-идиотски, и Чуя обязательно отпустит на этот счёт какую-нибудь колкость. С другой же стороны… с каких это пор его волнует мнение Чуи?       С каких именно, он вполне понимал, но внутреннее «я» отчего-то продолжало противиться всем этим изменениям, призывая наплевать на мнение этого человека и делать то, что вздумается, безо всякой оглядки на чью-либо точку зрения. Может, дело было в привычке. Всё же их неприязненные взаимоотношения продолжались с момента знакомства. А может, они вдвоём попросту несовместимы на каком-то более высоком, подсознательном, духовном уровне? Оставалось понадеяться на первый вариант и терпеливо ждать, когда же его отпустит это непринятие новой реальности.       — Собрался? — нарочито пренебрежительно вопросил Чуя, и Осаму, мельком на него обернувшись, вернул взгляд объекту своих истязаний.       — От этого надо избавиться, — тихо произнёс он, несильно пнув носком туфли лежачего. — Он мог слышать о новых возможностях твоей способности.       — И чёрт с ним! Сам откинется. Пошли уже, — было слышно, как тот развернулся на каблуках в сторону выхода, но шагу так и не сделал, ожидая своего нерадивого напарничка.       — А если не откинется, то всё расскажет своему лидеру, и тогда у нас не будет такого козыря в предстоящей войне, — тихо ответил Осаму, так и продолжая пялиться в спину поверженного противника, когда, сразу после сказанного, услышал за спиной полный раздражения, обратный разворот на каблуках и раздавшиеся, приближающиеся шаги.       Чуя подошёл ближе и встал рядом, плечом к плечу, так же молча уставившись вниз. Краем глаза было заметно, каким задумчивым и напряжённым было выражение его лица в этот момент, и как сжимались кулаки, спрятанные в карманах узковатых брюк. Тяжело вздохнув, тот, как и он сам секундами ранее, слегка пнул лежачего носком туфли, заставив парня в очередной раз негромко застонать от боли.       — Живой, — озвучил Осаму очевидную истину.       — Хочешь избавиться — избавляйся сам, — вдруг выдал Чуя таким тоном, словно бы поставил ультиматум, и, подняв голову, перевёл на него взгляд. — Что?       Осаму и сам не заметил, как первым резко обернулся на него в ответ, уже после чего, судя по скептической гримасе напротив, сообразил, что на его собственном лице отобразилось явное несогласие. Глупость какая — вот так не суметь сдержать одну лишь жалкую эмоцию.       — Чуя, я…       — Не хочешь убивать? Я помню, ты говорил что-то такое, — перебил он довольно деловито, припомнив тот самый разговор на балконе — самый первый спокойный разговор, один из немногих, случившихся меж ними двумя спустя долгие годы вражды.       Выждав некоторое время да обдумав всё сказанное, Осаму неожиданно для себя согласился:       — Ты прав, — и, так же непроизвольно, постарался вновь отвести взгляд куда-нибудь в сторону и вниз, подальше от пронзительных, голубых глаз.       Удивительно, но спорить и возражать, как поступал всегда при обсуждении любых вопросов с Чуей, не хотелось. А он сам действительно не хотел убивать, откровенно говоря, побаиваясь вернуться вдруг к своему старому амплуа. Побаиваясь, что то «понимание ценности жизни», к которому шёл, которое воспитывал в себе все пять лет, резко утратится с первым же трупом. Что убийство человека не вызовет в нём никаких эмоций, показав, что чужая жизнь для него — нечто незначительное, будто бы жизнь монстра в компьютерной игре, которых убиваешь пачками по мере её прохождения. И тогда он снова начнёт убивать без оглядки на какие-либо моральные нормы, ни на мгновение не задумываясь над тем, что чья-то жизнь чего-то стоит. Не задумываясь, что у жертвы были мечты и желания, что был накопленный опыт, были семья, друзья и близкие, а он просто, всего-то одним нажатием курка, уничтожил всё то, что строилось и достигалось годами. Да, пожалуй, он попросту боялся сделать это сам, потому что боялся вернуться «туда».       — Прав?! — Чуя и сам опешил от такого заявления настолько, что не сразу же переспросил, да так и вылупился на него, тут же захлопнув рот в немом удивлении.       — Прав-прав, — дабы не показывать всю серьёзность происходящего внутри мозгового штурма и нелепых переживаний, помахал рукой в воздухе Осаму, демонстрируя нарочито наплевательское отношение к тому, что позволил давнему сопернику оказаться, наконец, правым. А после, развернувшись, отошёл к выходу на несколько шагов. — Если не хочешь лишиться козыря, сделай это, — добавил он уже серьёзней и побрёл дальше, услышав напоследок который за сегодня тяжкий вздох, следом за которым раздался недовольный, полный обычного Накахаровского раздражения возглас:       — Рано или поздно тебе придётся это сделать, придурок Дазай!       — Да, может быть, — только и прошептал он себе под нос так, чтобы Чуя, оставшийся рядом с недобитым врагом, не смог его услышать. Прошептал, но искренне надеялся этого избежать.