Окажи мне услугу: Возвращение домой

      — Мог бы и полегче с парнем, Дазай, — недовольно пробурчало голосом Чуи чуть впереди, но головы на него так и не повернули. Не то ли тот и впрямь был не шибко доволен столь жёстким поступком Осаму по отношению к бывшему, примчавшемуся на помощь верному ученику, и активно это демонстрировал, не то ли попросту не хотел отвлекаться от ступеней под ногами, что тоже было вполне себе благоразумно.       Тем временем их спуск продолжался. Правда, в этот раз, оба были насторожены пуще прежнего, ожидая уже не просто засады с толпой вооружённых людей, но каких-нибудь новых вывертов, каковые, в случае с попыткой подрыва, на практике показали свою эффективность. И эффективность ту доказали бы, если бы только не реакция Чуи. Чуи, который нынче так и вовсе на всех парах пёр вниз с постоянно активной способностью, из-за чего слегка подсвечивался красноватым сиянием, напоминая своим видом мелкий, указывающий путь к свободе огонёк в здешних потёмках слабо освещаемого пожарного выхода.       — Я был достаточно мягок, если ты об этом, — нехотя прокомментировал Осаму в ответ, запыхавшись. По правде говоря, хоть вслух бы он того не признал, сил на этот разговор доставало с трудом.       Несмотря на то, что по ступенькам они бежали вниз, а не кверху, расстояние было проделано приличное, да и одышка нет-нет, но начала проявляться, являясь результатом скорее всё той же трещины в ребре и только лишь разросшегося дискомфорта от постоянного движения. Ему бы, по-хорошему, отлёживаться надо, а не скакать тут как сайгак по этим лестницам. Иного выхода, однако, не было. Оставалось терпеть. Но было бы лучше терпеть в тишине, не растрачивая и без того утекающую из тела энергию на разговоры, пусть в обычном своём состоянии он мог бы болтать без умолку. Чую же его проблемы явно не заботили, если он вообще, будучи одарённым боевой способностью, когда-либо имел представление о подобном:       — Рука-то не болит? — неприкрытый сарказм и доля насмешки выдавали в нём внезапное и столь редкое желание поболтать, можно сказать, ни о чём. Однако манера говорить с ним, ублюдком Дазаем, как его привыкли величать, никуда не делась. Оттого, наверное, вопрос прозвучал так, будто бы Осаму в самом деле перестарался с ударом, хотя, вроде бы, всё верно рассчитал.       Взгляд невольно метнулся к костяшкам пальцев, но в этой полутьме да при беге мало что можно было разобрать. Разве что рука всё же побаливала. Но оно так и должно быть, разве нет? Особенно если учесть всяческое отсутствие каких-либо тренировок в последние годы в Агентстве и почти что полную неподвижность в донельзя тесной камере тюрьмы Мерсо. И в обоих этих местах пребывания, и даже ещё раньше, в Портовой мафии, он всегда отдавал предпочтение работе головой и координированию действий атакующих сил с безопасного расстояния. С безопасного, во всяком случае, тогда, когда приходилось временно откладывать попытки суицида во имя успешного завершения миссий.       Но рука всё-таки болела и чертовски пульсировала, а заданный вопрос всё ещё был без ответа.       — Хотел бы, чтобы я влепил ему рукоятью пистолета, Чуя? — ответный сарказм вышел, по мнению Осаму, слабоватым, а интонацию он выдержать даже не постарался. Но его, кажется, поняли и без того:       — Пхах, — только усмешка и прозвучала в ответ, а после вновь пришла тишина, ведь ясное дело, ударь он пистолетом, и, чего доброго, сломал бы и без того хрупкому на телосложение Акутагаве челюсть. Ссадину бы, как минимум, точно оставил. Так и к чему был весь разговор?       И всё же, невзирая на эту невнятную беседу, видимое напряжение обоих никуда не подевалось. Приходилось, как и до того, преодолевать пролёт за пролётом в выжидании очередной попытки нападения и стараться гнать от себя некоторые мысли. Мысли о том, что засад и подрывов даже может больше и не быть, ведь подготавливать хорошие, грамотные ловушки с взрывчаткой враги попросту не стали изначально — по той банальной причине, что там, наверху, самый первый отряд прибыл на предпоследний этаж здания с очевидным расчётом на помощь Накахары Чуи, столь яро и долго настроенного против правой руки босса. А сейчас же, когда тот не оправдал чужих ожиданий, ловушки если и готовили, то в спешке, и, определённо точно, практически у самых нижних этажей — просто чтобы выиграть на подготовку больше времени, пока они оба спускаются вниз. Мысли эти так и подмывало принять на веру, дабы хоть немного ослабить бдительность и дать себе расслабиться, хотя бы временно.       Да и к тому же, если рассуждения верны, и тот, кто стоит за этим заговором и впрямь знал о взаимоотношениях внутри Двойного чёрного, но не предполагал о какой-никакой, странной, неестественной, но симпатии и взаимовыручке в тандеме, то круг подозреваемых серьёзно сужался, исключая участие в перевороте лиц, приближённых к мафиозной верхушке. И хоть Осаму, чуть ли не наравне с Рампо, порой славился точным попаданием в цель в своих умозаключениях, стоило оставлять некоторый процент на возможность ошибки. Но и это выяснится, только если им удастся выбраться и скрыться.       В этих раздумьях — в тщательном отслеживании возможного движения камер, в попытках удерживать ритм дыхания и отодвинуть притом дискомфорт в груди на задний план — минуло ещё несколько бесконечных лестничных пролётов. И удерживать столько всего в голове уже почти что стало невыносимым, как Чуя, похоже, не выдержав звука тишины и стучащих каблуков их туфель, всё же вновь заговорил:       — Почему было просто не попросить его притвориться? — в этот момент непривычной болтливости напарника хотелось даже радоваться. И даже лёгкая улыбка вдруг проскочила, несмотря на откровенно хреновое самочувствие… Но, честное слово, от этих его вопросов иногда хотелось как можно дальше, до боли, закатить глаза. Жаль, что он, бегущий впереди, всё равно бы не увидел этого жеста. А если бы и увидел, мог бы и драку затеять. Драться с Чуей никак не хотелось, поэтому видимую демонстрацию своего враз возникшего, секундного пренебрежения пришлось отложить на потом. А вот словесную демонстрацию…       — Такие как вы, Чу-у-я, — выделил он особенно, насколько вообще хватало дыхания, — актёрским мастерством не отличаетесь, знаешь ли. Потому что привыкли полагаться на силу и способность, — и тут, на повороте, бессловесно заставив заткнуться, на него всё ж таки обернулись, недобро сверкнув сиянием синих глаз. И не то ли те и правда вдруг засветились от переизбытка извечного раздражения, или же, в этих глазах, минуя поля шляпы под верным углом, всего-то на секунду отразился свет тусклых круглых ламп на потолке. — А ещё все, как один, не в меру вспыльчивы, — всё же рискнул озвучить последние мысли Осаму, первым же делом припомнив бывшего напарника — Куникиду Доппо. — Скажи враг хоть слово против тебя или Акутагавы-куна, пока вы притворяетесь — всей конспирации конец. А так: всего лишь один точно нанесённый в челюсть удар, и…       — И это с большей долей вероятности гарантирует оппоненту отключку, — докончили за него с раздражением напополам с манерами передразнивающего учителя ребёнка. — Не учи мастера рукопашного боя, придурок.       — Хах, — ну и куда же Чуе без очередного обзывательства? Однако следовало признать, что в рукопашке ему в мафии не было равных. Разве что Мори мог бы и потягаться, но тот, кроме как со скальпелем в руках, в бой обыкновенно не вступал. — Потому-то, Чуя, в драке с тобой я всегда старался держать подбородок закрытым.       — Да я туда особо никогда и не целился. Хотел как можно дольше выбивать из тебя дерьмо, прежде чем бы ты вырубился.       Осаму даже опешил на мгновение. Опешил внутренне, но темпа бега не сбавил. Да и ответить на это было нечего. Разве что где-то на задворках сознания промелькнуло нечто сродни согласию с логичностью данного высказывания от его некогда главного неприятеля. И впрямь. Почему бы и нет? Но…       Поступил бы он так же вновь? После всего, произошедшего с ними сегодняшним днём. Стал бы он вообще влезать с Осаму в драку по тем же простеньким причинам — вроде удачной подколки или высмеянного роста — что и раньше? А если бы причина была серьёзней? То как долго бы на этот раз из него «выбивали дерьмо»? Вот эти вопросы отныне крутились в его голове и являлись чуть ли не самой главной и волнительной загадкой, какую ему вообще однажды доводилось разгадывать.       Чуя же вдруг обернулся. Всего на мгновение. Но этой доли секунды хватило, чтобы по задумчивому и в то же время заинтересованному выражению лица сообразить, что те же вопросы, кажется, волнуют его самого. Обернулся ли он проверить реакцию своего некогда врага на брошенную про дерьмо фразу или же ожидал ответа в том же духе — было очевидно ясно как день. Да только вот…       Реакции не было. Правда, лишь внешней реакции. Внутри же, в самом сердце, вновь возникло неясное щемящее чувство, к которому, как ни старайся, никогда притерпеться не сможешь. Как же хотелось бы Осаму от него избавиться, вернуть себе прежний внутренний покой и равнодушие, и, что важнее, трезвый взгляд на ситуацию даже в самом диком алкогольном опьянении. Так было бы лучше. Так было бы спокойней. И всё же, в это же время — он понимал — именно эти странные, непознанные, незнакомые доселе эмоции являлись тем, чего все двадцать три года жизни ему так недоставало. Это было чем-то, похожим на желание жить.       В этих раздумьях он пробежал ещё несколько ступеней, в упор вглядываясь в спину впереди бегущего Чуи, словно бы это действо могло дать ответы на все его вопросы и успокоить, наконец, бурю в глубине души. Но ответов не было. Лишь непонимание. Будто бы он вовсе не здесь, не спускается стремительно по лестницам, не испытывает дискомфорта в груди, не задыхается от постоянной спешки. Будто бы он где-то далеко. В вакууме или же, словно незаинтересованный зритель, с равнодушием наблюдает за происходящим через экран телевизора. Перед глазами же в этот момент творилось иное: картины предшествующих побегу событий полным ходом сменяли друг друга, напрочь лишая концентрации в ожидании новых атак, заставляя запинаться и мешкать на поворотах, сбивая темп. Всё это так мешало и совсем уж не хотело уходить из головы. И… всё-таки: шокированный взгляд синих глаз; дрожащие не пойми от чего пальцы в чёрных перчатках, нервно стягивающие бинты с рук; тяжесть его тела на груди.       Осаму до сих пор ощущал то тепло и необыкновенную мягкость чужих губ, до сих пор подсознательно считывал чужой пульс, тут же, как и в тот самый момент, теряясь и путаясь из-за собственного враз участившегося сердцебиения. Голова начинала кружиться из-за всех этих воспоминаний, а осознание собственного «я», здесь и сейчас бегущего по лестнице, постепенно меркло.       Поэтому он должен был узнать. Должен был задать один единственный, способный дать на всё ответы вопрос прямо сейчас, пока ещё не…       — Чуя, — вырвалось почти непроизвольно из разом пересохшего горла, и:       — Зачем ты решил колоться? — озвученный в тот же миг, чуть сбивчивый из-за движения, но твёрдо заданный вопрос будто бы выбил землю из-под ног, сделав те ватными, но также, подобно ледяной воде, вдруг вернув в жестокую реальность. Спина, затянутая в чёрную ткань пиджака да подсвечивающаяся красноватым ореолом, вновь маячила перед глазами, так же мерно, как и минутой ранее.       Осаму осёкся и хлопнул глазами. Но всего лишь на секунду, прежде чем вновь попытался перехватить инициативу в резко назревшей беседе:       — Чуя, — чуть твёрже прежнего обратился он в надежде сменить вектор грядущего разговора здесь и сейчас, но, не то ли у его старого и не очень доброго напарника за время его отсутствия прорезались зубы в плане ораторско-манипуляторного искусства, не то ли собственные способности за время работы детективом с чего-то поугасли.       — Зачем. Ты. Решил. Колоться? — он просто повторил свой вопрос спустя долю секунды. Повторил так, таким тоном, что сердце, колотящееся от странно-приятных воспоминаний, гулко ударило в грудь и затихло вовсе, снизив обороты до минимального уровня, достающего лишь на поддержание жизни.       И… что он мог ему ответить? Да ещё и сейчас — в такой момент. В момент, когда им обоим стоило удерживать внимание на наивысшей по шкале внимательности точке. Зато теперь-то стало ясно, отчего вдруг Чуя решил поболтать — подводил, подлец, к разговору. И откуда только появилась в нём такая осознанность в речах и действиях? Не иначе как Огай натаскал.       Только вот что же Осаму мог ему ответить? Тем более сейчас, когда неожиданно вспомнил то, что давно уже успел забыть — тот самый мерзкий стыд, который, словно монстр из японской мифологии, готов был сожрать его целиком, как только он оказался замечен за попыткой забыться в героиновом кайфе.       Именно. Он же так хотел забыться. Потому что устал. Потому что больше не было сил. Потому что чувствовал себя словно в водовороте, что утягивал его на дно непонимания и потери контроля над всем происходящим. Никогда ещё Дазай Осаму не чувствовал себя таким беспомощным. Будто бы писатель, который, ранее блистая во всей красе, ныне давно уже исписался. Как только что догоревшая свеча, от которой остался лишь тлеющий фитиль. Как некогда гениальный стратег, который разом допустил все возможные ошибки в просчётах.       «Просчитался», — прошлось эхом в голове пояснение, уязвляя ещё больше прежнего.       Просчитался с возвращением в мафию, которого, если бы хорошенько подумал и не спешил, мог избежать. С обращением с ним Мори Огаем, который с их последних отношений, если таковыми их можно было назвать, стал куда жёстче и нетерпимей. С расследованием, которое давно завершилось бы, не будь Осаму таким… мягким и чересчур осторожным в своих действиях. Со своим планом, который пошёл не так уж по плану. А, главное, с Чуей, который, вместо того, чтобы добить, наоборот, его защитил. И не только защитил, но сделал нечто большее. Гораздо большее.       А теперь же, после всего, он вообще перестал что-либо понимать. Казалось бы, будь он кем-то из рядовых членов Агентства или той же Портовой мафии, то непонимание стало бы для него неотъемлемой частью существования. Плыл бы себе по течению, направляемый ловкими пальцами тех, кто то течение создавал. Да вот проблема крылась в том, что, сам являясь кукловодом, к такому просто не привык. И в итоге — просчитался всюду, где только мог.       Именно это и выбило из колеи. Разрушило все жизненные устои. Опустило на то самое дно безо всякой возможности выплыть наружу. Так, по крайней мере, казалось в те минуты, когда, разложив на столике все необходимые приборы, он впервые готовился принять дозу, чтобы хоть немного отпустить ситуацию, дать себе передышку. Так казалось, пока, словно ураганный ветер, в его квартиру не ворвался Чуя. И сейчас, когда его буквально вырвали из поглощающего без остатка тёмного омута, появилась надежда на возвращение, на реабилитацию не только в его глазах, но и в своих собственных. И последнее, особенно последнее, шло в очереди первым пунктом.       Реабилитация, правда, выходила не такой, какой бы хотелось самому Осаму. Ведь хотелось того, что было раньше: стойкой, непредвзятой уравновешенности, трезвого анализа, чистого разума, свободного от всего лишнего. А всем тем лишним, в конце концов, был тот факт, что его всё ещё здоровски шатало на волнах невнятных чувств и гулкого непонимания происходящего. И всё-таки, было ли оно таким уж лишним? Осаму усмехнулся про себя. Новое его «возвращение» казалось даже лучше любых иных вариантов.       Да только вот ответа на заданный в упор вопрос он дать всё ещё не мог. Даже не представлял, как. Ни какие слова подобрать, ни как вообще выразить всё то, что творилось внутри с самого его возвращения в мафию. Нет. Он попросту не сможет ему объяснить.       Чуя вновь чуть обернулся, едва мазнув взглядом по его явно сосредоточенному, задумчивому лицу, и именно в эту секунду Осаму принял решение на вопрос не отвечать вовсе. Даже не пытаться. Упрямо продолжать двигаться молча и мысленно костерить проклятые длинные лестницы в проклятом высотном здании, что, с момента возведения, уродовало своей вычурной излишней помпезностью и пафосом весь вид Йокогамы. Безвкусица.       — Выход, — вдруг раздалось впереди так спокойно и равнодушно, что на миг показалось, будто бы впереди и не Чуя вовсе, а призрак давно погибшего Одасаку. Только с ним, с таким с виду равнодушным, но железно уверенном в себе Одасаку, Осаму чувствовал себя максимально комфортно. Как было с того самого дня, когда оказался на пороге его дома и нехотя, но принял чужие заботу и старания.       Пришлось как следует, чуть ли не с силой проморгаться, только бы скинуть с себя нелепое наваждение и ощущение того комфорта и уверенности, которых испытывать рядом с кем-то, вроде Чуи, не представлялось возможным даже при самой богатой фантазии. И это действо, и заигравшие звёзды в глазах, хоть и не сразу, но помогли отогнать от себя обманчивое чувство безопасности.       И правда ведь, выход, словно спасение, ознаменовался окончанием треклятых ступеней и пролётов, а также замаячившей перед глазами металлической, почерневшей от времени дверью, ведущей, судя по обозначению на стене, на первый уровень подземного паркинга. Осознание же, что за весь путь с этажа, на котором они оставили бессознательное тело Акутагавы, ни единого нападения больше не было, догнало разум не сразу, зато, словно бы фирменный подзатыльник Куникиды, резко отрезвило и заставило думать.       Неужели враги, кем бы они ни были, решили более не тратить людские ресурсы на совершенно бессмысленные попытки противостоять Чуе? Да что там, противостоять? Хотя бы задержать. Для них и то было бы успехом.       «Впрочем, если учесть и без того невеликую численность штата после войны с приспешниками Достоевского да взять в расчёт всех тех, кто не успел пока что «насладиться» компроматом на верхушку руководства мафии, а также тех, кто не поверил или, несмотря ни на что, остался на стороне Огая», — подсчитал примерно про себя Осаму, — «вполне может быть, что на стороне заговорщиков силы всё же небольшие».       В этом случае было бы неудивительно, если силы эти всё ж таки решили поберечь, дойдя, наконец, до годной мысли, что против Чуи оружия, можно сказать, не существует. Разве что какой-нибудь антиодарённый со способностью обнулять чужие способности, которого у них, конечно же, быть не могло. Хотя бы потому, что таковой, единственный в своём роде, выбрал иную сторону во всей заварушке. Или, если точнее, его вынудили принять ту сторону, на которой его, по крайней мере, не убьют.       И всё-таки, слишком уж просто им удалось преодолеть этажи. И ответы на вопрос «Почему?», будто бы он только что сам их назвал, так и крутились в голове, никак не желая обрести нужную, чёткую для понимания форму. Это было раздражающее ощущение, так походившее на те жизненные для каждого человека моменты, когда ты взял и забыл какое-то простецкое слово, и всё никак не можешь выудить его из памяти.       Так и вертится на языке… это осознание. Осознание, что он что-то понял и тут же забыл. И только Осаму собрался мысленно отмотать все свои рассуждения, которые до того пронеслись в голове за считанные секунды, как ответ на его же вопрос, словно обухом по голове, ворвался в память.       «Обнулять способности», — вот за что так зацепился разум, и вот, что могло дать пояснения по поводу их слишком уж простого спуска вниз.       Верно. Ведь сам же отметил, что Чуе противостоять почти невозможно. Точно не лоб в лоб. А вот поступить с ним так, как, например, враг поступил минутами ранее, устроив взрыв на верхних этажах, застав врасплох — вот это было можно испробовать. Однако же, попытаться провести атаку подобным образом они могли лишь единожды, ведь после провала, каковой и случился, зверёк в ту же ловушку больше не попадётся, да и на те же грабли не наступит, будет настороже. И какие иные варианты для атаки могли бы остаться? Помимо какого-нибудь шантажа жизнью близких, на тщательную подготовку и проработку которого в данной ситуации не было времени, оставался один вариант — обнуление способности — единственное слабое место для одарённого, обладающего способностью любого уровня и силы. Самый настоящий криптонит для Супермена.       И если вспомнить, как к нему, Дазаю Осаму — единственному «криптониту» в Йокогаме — ворвалась толпа вооружённых людей с намерением ли убить или захватить, что было неважно, а после также попытались подорвать на лестнице… В общем и целом, напрашивался некоторый вывод, что его в качестве оружия против одарённых рассматривать не собирались изначально. Тогда, спрашивается, каким это таким образом заговорщики собирались совершить переворот в мафии, верхушка которой вся напичкана людьми со способностями? Ведь было бы чистым безумием лезть на рожон простыми, хоть и вооружёнными до зубов смертными, не имея никаких козырей в рукаве.       И такому поступку существовало только одно объяснение — козырь всё-таки был, и козырь этот, скорее всего, способен если и не обнулять способности, то противостоять им как минимум.       — Чуя, — окликнул Осаму прежде, чем тот бы сделал шаг по направлению к выходу. — Есть вероятность, что они смогут противостоять твоей способности, — сказал он, напряжённо всматриваясь в чёрную дверь за его плечом, словно бы в попытке увидеть то, что ждёт их по ту сторону.       — А-а? — полуобернулся тот с таким видом, будто бы услышал нечто невразумительное.       — Сомневаюсь, что враг пошёл бы на переворот, не имея никакого оружия против одарённых, вроде Мори-сана или верной ему Озаки-сан. И даже если они рассчитывали на твоё предательство в их пользу из-за одной только твоей ненависти ко мне, — добавил он погодя, припоминая, как Чую вдруг поблагодарили за его задержание там, в его квартире, — вряд ли это «оружие» не применимо и к тебе.       — Хах, — внезапно усмехнулся он незлобно. — Неужто просишь быть осторожней? — и улыбнулся так, что Осаму вдруг почувствовал себя приятно уязвлённым. Странное и противоречивое чувство, но всё-таки да, кажется, сейчас он в большей степени переживал не за себя. А тот факт, что это переживание, похоже, обнаружили, казался даже… волнующим, что ли.       — Именно, — не став ничего отрицать или спорить, ответил он со всей серьёзностью, отчего рыжая бровь даже дёрнулась кверху. — Они знают, по какой лестнице мы спускались. Засады точно не избежать.       — Тогда… — алое сияние вокруг его фигуры стало ещё ярче, когда он, пренебрежительно хмыкнув, стремительно прошагал к двери и ухватился за массивную железную ручку, потянув ту вниз, — вот и посмотрим, кто кого.       Дверь с протяжным скрипом медленно отворялась, постепенно являя взору целый, как и ожидал Осаму, отряд до зубов вооружённых людей. Со всей возможной скоростью он пробегался внимательным взглядом по каждому следующему человеку, который показывался из-за створки, и, не то ли к облегчению, не то ли, наоборот, к излишним сомнениям и напряжению, не обнаруживал у поджидающих мафиози ничего, что хоть сколько-то походило на оружие против Чуи. Скорее наоборот, всё те же автоматы и пистолеты, бывшие на вооружении у мафии долгие годы, которыми одарённого с боевой способностью уж точно не одолеть.       И всё-таки враг снова выставил против них обычных людей, от которых толку было чуть. Неужели и впрямь решили потратить людские ресурсы на столь бессмысленную затею? В таком случае, выходило, Осаму вновь просчитался, когда, двигаясь по лестницам вниз и не встречая никакого сопротивления, начал уповать на то, что обычных мафиози решили пожалеть и не кидать толпами под горячую Накахаровскую руку. Или же…       — Чуя-сан, прошу, одумайтесь, — вдруг выступил на шаг вперёд молодой с виду парень, отведя дуло автомата в сторону, да произнёс просьбу с такой надеждой, жалостью и в то же время доверием, что все детали и цели этой конкретной засады разом встали на свои места.       Нет, это не было бессмысленным расходом людей на мясо, это была вполне себе неплохая попытка вернуть Чую на нужную врагу сторону, поставить в тупик. В тупик потому, что главными действующими лицами сейчас выступали не самые обычные мелкие сошки, а прямые его подчинённые, те самые, что как раз отвечали за транспорт Портовой мафии и, соответственно, за паркинг. И насколько Осаму знал своего напарника, и насколько его знал враг, тот всегда любил водить дружбу с подчинёнными, и, в отличие от любых других исполнителей, панибратское отношение с людьми ниже по рангу, вопреки всем законам корпоративной этики и эффективности, делало команду Накахары сплочённей и сильней.       — Кадзухико… — слегка севшим, уязвлённым голосом произнёс Чуя, кажется, сообразив, что против него выставили его же товарищей, с которыми ему теперь либо уйти, либо же поступить так, как уже дважды поступил с другими ребятами этажами выше.       — Чуя-сан, всё уже кончено! Прежней мафии больше нет, и не будет! — Торопливо продолжил монолог некий Кадзухико, в дополнение, в попытке придать достоверности, поведя рукой в сторону. — Но вы ещё можете остаться здесь на своей позиции, ничего не теряя! Это же лучше, чем быть в изгнании!       Чуя от этих речей явственно напрягся сильнее, чем до того. Помолчал недолго, наверняка сверля глазами всех своих людей, словно бы испытывал их, проверял, насколько сильно они верят в свои же слова и в то, что их прямой руководитель вдруг передумает. Но после, спина его слегка расслабилась, правая рука чуть поднялась и упёрлась в бок, а вес полностью переместился на одну опорную ногу. Такой вот деловитый видок.       — Да? И что для этого я должен сделать? — тон с уязвлённого стал заинтересованным, но, ввиду отсутствия таланта к актёрскому мастерству, несколько фальшивым.       Человек напротив же тоже немного расслабился, потому, наверное, что диалог с ним всё же начали, но недостаточно для того, чтобы потерять бдительность. Но отвечать не спешил, лишь перевёл глаза за спину своего некогда начальника, туда, где разрешения сложившейся ситуации как раз ожидала главная цель сегодняшних битв и преследований.       — Выдать этого идиота, верно? — чуть дёрнув назад плечом, разгадал намёк Чуя, в то время как идиоту оставалось лишь молча стоять, обдумывая, чем же кончится весь разговор, который, судя по просачивающейся в грубоватый голос напарника чистой снисходительности, пройдёт явно не в пользу убеждающих сдаться его подчинённых.       Нет уж. Такими благами заманить его им не удастся. Чуя и раньше, ещё будучи во главе Овец, не шибко-то гнался за роскошной жизнью и положением в обществе, отдавая предпочтение целям более возвышенным, вроде дружбы и заботы о ближних. А теперь же, после того, как уже несколько раз за день спас Осаму — от наркотиков, от мафии, от падения — тем более навряд ли заинтересуется всего лишь восстановлением в должности. Да и прочие материальные блага для него всегда являлись лишь приятным дополнением к тому образу жизни самого честного в мафии парня, который он с таким тщанием выстраивал. Впрочем, может, и не с тщанием, а с самой неподдельной искренностью. Настоящим же вопросом в данный момент было то, как он поступит с этими людьми, которые, если и не стали ему хорошими друзьями, то являлись хотя бы теми, кого Чуе приходилось защищать и о которых приходилось заботиться так, как и пристало руководителю и лидеру.       — Ну так, Кадзухико? Мне выдать Дазая? — вопросил он повторно с нажимом и вызовом, отчего кучка мафиози довольно сильно напряглась, но наставленные на них дула автоматов и пистолетов нет-нет, но смотрели как-то кособоко, вразнобой, будто бы стрелять никто не собирался.       — Чуя-сан… — бедняге явно не нравилось, что в данный момент его подобным образом испытывал на прочность человек, который, случись что, может и мокрого места от всех не оставить.       — И зачем он понадобился вашему новому командиру? — вопрос был явно с подковыркой, с двойным смыслом, поскольку слова про нового командира были выделены особенно ярко. В них так и сквозила угроза того, что раз уж подчинённые оказались предателями, то и Чуя им больше ничем не обязан, а вот в долгу не останется.       — Мы не знаем, Чуя-сан, — спустя напряжённые секунды неловкого молчания, поспешив на помощь некому Кадзухико, кое-как выговорил ещё один парень, стоящий по правую от того руку.       «Если не использовать в качестве оружия, то… хотят попытаться выманить Мори-сана, используя меня как наживку?», — почему-то промелькнула в голове такая мысль, ведь, если судить по одному только компроматному видео да полученной в обход всяких правил и норм должности правой руки, такие выводы вполне могли прийти кому-то на ум. Хотя, если лидер врага знал Огая чуточку лучше, то также понимал бы, что боссу Портовой мафии, по чести говоря, плевать на всех, кроме себя самого и организации в её цельном понимании. И в этом случае мотив захвата Дазая Осаму был бы иным. Каким же — было любопытно, но нарочно сдаваться, чтобы проверить, как-то не очень хотелось.       — Вам лучше убраться, — чётко выговорил Чуя, делая шаг вперёд. — Этот придурок под моей защитой, — добавил он, и рука, в которой всё это время приходилось удерживать пистолет, чуть дрогнула, напомнив о себе. — У вас нет выхода, или…       Выстрел!       Пуля пролетела в сантиметре от блондинистой головы Кадзухико, просвистев мимо уха и застряв в колонне позади, поддерживающей свод потолка. Шокированное лицо так и уставилось в ответ непонимающим, напуганным взглядом, пока Осаму так и продолжал держать пистолет по направлению к толпе. Все замерли. И только лишь маленькая струйка дыма взвилась от дула в воздух и растворилась спустя долю секунды.       Прошло ещё мгновение. А после следующее. Но никто и не подумал ничего предпринять. И это был не испуг и не ступор, нет. Их поведение говорило совсем о другом, раскрывало всю суть этих ребят, обнажало главную деталь, кроющуюся под этими нелепыми уговорами. А главная деталь состояла в том, что никто из них не стал стрелять в ответ.       Как и рассчитал — идеальный промах сыграл свою роль. Они не нападут.       — Ты прав, Чуя, у них нет выхода, — произнёс он вскоре, пока момент затишья не затянулся совсем уж надолго. — Одолеть тебя они не смогут. Да и не хотят, — озвучил он догадку с лёгкой усмешкой. — Остаётся лишь смерть. Но и ты убивать их не станешь, не так ли? И в этом твоя проблема — дружба с подчинёнными.       — Ах ты… — со спины было видно, как нарочито расслабленная поза сменилась напряжением, а кулаки его крепко сжались, да и голос, враз опустившийся до гневного рыка, не предвещал ничего хорошего.       Чуя резко развернулся на сто восемьдесят градусов и, в два резких шага преодолев разделяющее их расстояние, поднырнул под вытянутую с пистолетом руку. С силой ухватил ту с внутренней стороны чуть повыше локтя и потянул на себя. Тёмное помещение враз озарилось голубым сиянием сработавшей без ведома владельца «Исповеди». Пистолет с лязгом приземлился на бетон. В один момент его руку вывернули и, потянув ниже, зажали локтём, заставив наклониться всем корпусом и поморщиться от боли в ребре, а следом, уже другой рукой, с силой ударили по скуле. В голове зазвенело, а какой-то из шейных суставов хрустнул при повороте, несмотря даже на то, что Осаму ждал этой реакции, ждал захвата и ждал удара, несмотря на то, что был готов.       — Какого хрена ты вытворяешь?.. — словно бы сам зверь, сидящий внутри, прорычал ему в лицо эти слова. И в ответ зверь получил лишь лёгкую усмешку, а после:       — Посмотри, Чуя, ты только что лишился способности и повернулся к своему врагу спиной, а они так и не выстрелили, — взгляд, едва сфокусировавшийся после удара, был направлен на толпу впереди, дула чьих автоматов, хоть всё ещё и были направлены в их сторону, совсем уж сникли книзу. — И твоя реакция, в том числе, говорит о том, что ты хочешь их защищать, иначе бы не выбил из моих рук пистолет.       Чуя только ненадолго отвёл взгляд в сторону в попытке увидеть всё то, о чём ему только что рассказали, но поскольку его положение того не позволяло, синие глаза довольно скоро вперились прямо Осаму в лицо. Гнев. Недовольство. Раздражение. Вот оно, всё то, что приходилось видеть каждый раз, работая в дуэте. И всё-таки, несмотря на подобные методы работы напарника, Чуя всегда приходил к неутешительному для себя выводу — ублюдок Дазай, как он любил выражаться, оказывался прав.       — И даже сейчас. Прошло уже достаточно времени, чтобы они могли хоть что-то предпринять. Но нет, — сделал паузу, — даже после моей подсказки твои люди не хотят спешить. Так, может, нам всем пора уже заканчивать тратить время на эти нежные беседы и мирно разойтись? Как думаешь? — предложил он с деловой серьёзностью, вернув откинутую до того голову в прямое положение, в ответ вдруг резко получив всё ту же железную хватку уже на горле.       — Клянусь, Дазай, однажды твои выходки меня доведут, — будто бы с отвращением выплёвывая каждое слово, со всей злобой и ненавистью произнёс Чуя, ослабляя хватку и прогоняя нахлынувшее разом видение о тех встречах с боссом, когда тот его вот точно так же душил. Аж кровь в жилах застыла.       И всё же, он отпустил его. Развернулся к своим ныне бывшим подчинённым и, так и не активировав более «Смутную печаль», произнёс:       — У вас и правда был шанс на атаку.       — Чуя-сан, Дазай-сан прав. Мы не хотим идти против вас, — заговорил тот, второй, пока первый, Кадзухико, кажется, до сих пор отходил от шока, не будучи в силах поверить в то, что остался жив. Какой-то другой парень и вовсе поддерживал его за плечо. — Только против Мори Огая, — добавил он немного злее, и Осаму вспомнил вдруг ту недавнюю встречу с представителями заговорщиков на складе, где некий Кимура Акио настолько изошёлся в своём гневе на босса мафии, что как на духу выложил все те причины, по которым от того решила отвернуться добрая часть подопечных. — Поэтому…       — Дазая я вам всё равно не отдам. Лучше просто уйдите, и на этом наши с вами дела будут закончены, — и помимо напускной твёрдости лишь какая-то усталая грусть сквозила в его голосе, когда он, поправив шляпу, махнул рукой в сторону другого с парковки выхода.       Ещё какое-то время те колебались, ни на что особо не решаясь, наверняка раздумывая, чем грозит им провал задания, и всё-таки понемногу понимая, что задание это было изначально провальным.       — Хорошо, — сказал Кадзухико, чей голос от пережитого слегка начал подрагивать, и совсем уж опустил вниз свой автомат, из-за чего прочие тут же последовали его примеру. Вот так вот: стоит сдаться кому-то одному, сделать первый шаг на пути к чему-либо, как и другие тут же смелеют. — Мы уходим, Чуя-сан. Спасибо вам за руководство, — поклонился он и, вытянувшись, махнул своим парням головой, чтобы те уходили.       — Да. И вам спасибо за службу, — кое-как под нос пробурчал себе Чуя, когда все заспешили к выходу, и только лишь один человек остался стоять. Тот самый, второй говоривший:       — Чуя-сан.       — М?       — Обязан сообщить, что на весь ваш транспорт были установлены устройства слежения.       — И на байк? — не то чтобы Чуя опешил от такой новости, скорее уж, судя по голосу и опущенной книзу голове, был слегка недоволен тем фактом, что его дорогие игрушки вообще кто-то трогал.       — Под передним крылом. Оно на магните, так что быстро снимете… — только и сказал он, после чего, развернувшись к выходу, к которому двигались все остальные, чуть задержался, на случай, если его ещё зачем-то окликнут, но, не услышав реакции в ближайший момент, поспешил следом за своими товарищами.       — Хах, — усмехнулся Осаму, подбирая брошенный на пол пистолет и, поставив тот на предохранитель, заткнул за ремень сзади, тут же прикрыв пиджаком. — Любопытно… Не занимайся ты разведением панибратства на работе, стал бы он предупреждать тебя о слежке?       — Заткнись, — только и ответил Чуя, двинувшись к своим парковочным местам. И это тоже было предсказуемым. Либо он сказал бы «заткнись», либо снова вмазал бы по лицу. Третьего, когда его напарник всерьёз дулся, было не дано. Но в этот раз, похоже, удалось отделаться, как говорится, малой кровью, и всё, что оставалось, молча проследовать за ним и помалкивать.       От жучка тот избавился быстро, попросту отлепив его и кинув рядом. Давить ногой не стал, что было бы довольно умно, если бы об их побеге заранее никто не знал. А так… стоит им выехать с паркинга, как их, вполне вероятно, всё равно начнут преследовать.       — Держи, — кинул он Осаму снятый с ручки байка шлем. Шлем, который был у него в единственном экземпляре.       — Неужели ты всё же считаешь мою голову ценнее своей? — с шутливой издёвкой, в откровенной попытке сгладить назревшее меж ними напряжение, произнёс он, рассматривая своё отражение в зеркальном красном покрытии, пока сам Чуя пытался куда-нибудь уместить свою шляпу. — Может, и порулить дашь?       — Если оба слетим с байка, я смогу активировать способность и уцелеть, а вот ты расшибёшься, — пояснил он свой порыв, на второй вопрос так и не ответив, усаживаясь вперёд и проворачивая ключ зажигания.       — Так, а что там насчёт порулить?       — Ни за что, — отчеканили в ответ, злобно сверкнув взглядом и отвернувшись к панели управления. — Хотя бы протрезвел бы, — пробурчали после, и только сейчас Осаму понял, что, вообще-то, незадолго до всех происшествий бессовестно квасил, сидя в квартире, и к этому моменту от постоянных вспышек адреналина внутри и всей той беготни и впрямь, кажется, давно уж как протрезвел. — Запрыгивай.       Глядя на пустующее место за его спиной, внутри вдруг поднялось лёгкое волнение. И связано оно было вовсе не с тем, что им придётся как-то прорываться через возможные засады снаружи и отрываться от возможных преследований, зато с тем, что на байке никак нельзя было расположиться по-другому, кроме как если не обнять со спины водителя.       — Интересно, — с этой неопределённой фразой, передающей совсем уж неопределённые эмоции, Осаму кое-как перекинул ногу через сиденье и, оттолкнувшись второй, запрыгнул на байк, тут же неловко и крайне осторожно хватая Чую за бока и, откровенно говоря, впервые в жизни пребывая в таком неловком ступоре. Его напарник, конечно, напоминал порой девчонку, но всё же был именно Накахарой Чуей — агрессивным зверьком, которого лучше вообще не касаться, а то руку этот хищник, может, и не откусит, но сломает уж точно.       — Обхвати меня уже, — раздражённо произнёс он, и тогда тот самый их жаркий поцелуй внезапно показался куда более простой задачей, чем вот эта… со звёздочкой. Пока решался, ожидающий напарник совсем уж как-то тяжко и устало вздохнул, будто бы готовился вот-вот отпустить какую-нибудь колкость по поводу уже его девчачье-стеснительного поведения, так что пришлось, наконец, действовать.       Под ладонями вдруг оказался чужой крепкий пресс, который даже сквозь ткань рубашки ощущался чётко, не говоря уже о тех моментах, как напрягался всякий раз, стоило Чуе ёрзнуть, чтобы усесться поудобней. А в нос и вовсе ударил запах пыли, оказавшейся на чужом пиджаке после заварушки со взрывом, и следом же резковатый парфюм, тот самый, который ещё больше вскружил голову во время их поцелуя.       — Прижмись крепче, — только и сказал он, вогнав в ещё более шоковое состояние, но прежде, чем терпеливо дождался бы добровольного выполнения просьбы, резко газанул с места, из-за чего прижаться пришлось уже скорее инстинктивно, потому что прочувствовать все прелести приземления тела на асфальт Осаму никак не хотелось.       Выход самым настоящим светом в конце туннеля приближался стремительно, а сам Чуя мчал так быстро, что, казалось, если он не притормозит перед выездом, то этот подъём на поверхность совершенно точно послужит им своеобразным трамплином. Но не успел он даже мысли закончить, как их байк уже буквально через долю секунды вылетел на открытое пространство, всё ж таки подпрыгнув и довольно быстро приземлившись на новенький чёрный асфальт. Дискомфорт из-за потревоженных резким движением рёбер был слабый. То подвеска сработала на отлично. Но даже так голову не покидал один лишь вопрос: как только Чуя яйца себе ещё не отбил от таких вот финтов?       Колёса взвизгнули снова, и его резко мотнуло назад и в сторону, да и наверняка опрокинуло бы, если бы не цепкая хватка намертво скрепившихся вокруг пояса напарника рук. И не от всяких там чувств, а от банального животного страха, поскольку к таким скоростям на чём-то, кроме закрытого со всех сторон автомобиля, Осаму приспособлен не был. Как там говорят? Автомобили возят тело, а мотоциклы — душу? Понятное дело, перевернись или врежься они во что-нибудь на такой-то скорости, никакого тела точно не останется. А вот душа…       Чуя довольно ловко вписывался во все возможные и невозможные повороты и так же споро, словно играючи, обгонял все автомобили на своём пути, в то время как у Осаму же при каждом рывке сердце в пятки уходило. Или куда оно там уходит, ему было не разобрать. Только когда лишь они выбрались на более или менее пустоватую трассу, ведущую на выезд из города, паника немного отпустила, и только сейчас пришло осознание, что никаких преследований и не было вовсе. И это, чёрт возьми, снова настораживало.       И никаких тебе гранат или обстрелов, которые сейчас оказались бы самым что ни на есть выгодным оружием против Чуи, который, будучи зажат Осаму со спины, ну точно бы никак не применил способность.       Так и в чём же причина? Может, и не в Чуе вовсе, а в нём самом? Может ли быть такое, что именно Дазай Осаму для чего-то вдруг понадобился заговорщикам? Ведь, если подумать, то, помимо взрыва, всякий раз, когда они натыкались на засады из живых людей, их не пытались сразу же убить. Скорее уж просили Чую выдать напарника, и только после тот с ними расправлялся. Да и тогда, когда его удерживали над пропастью, неизвестно, что предпринял бы очередной подоспевший отряд, не появись Акутагава, который, несмотря на внутреннюю установку «не убивать», порубал ребят прежде, чем кто-то успел сказать хоть слово.       Стоило бы над этим поразмыслить, но и этого ему не дали:       — Не расслабляйся, — выкрикнул Чуя так, чтобы его точно услышали. — Сейчас ускоримся!       «Только не это…», — успело пронестись в мыслях прежде, чем его тело снова резко дёрнуло назад, а разум наглухо застелило пеленой животного перед скоростью страха.

***

      Как они добрались до места, Осаму, по правде говоря, помнил весьма смутно, урывками и лёгкими просветами в памяти. Вот только что, казалось, они выбрались из здания, а после внезапно уже вылетели на скоростную трассу. Тогда он начал размышлять, кажется, о мотивах их преследователей, а потом кое-кто решил ускориться. И с тех пор сплошь пелена перед глазами.       Когда он успел слезть с байка и встать двумя ногами на твёрдую грунтовую дорогу, так же не помнил. Да и то, сообразил, что находится в безопасности, только сейчас. Шлема тоже не было. Успел когда-то снять, мелкий адреналиновый маньяк. Видимо, в те минуты или секунды, в которые Осаму продолжал пребывать в непонятном головокружительном трансе, нагнанном эффектом высоких скоростей. Тоже наркотик для некоторых, в каком-то своём роде.       Сделал шаг в сторону и понял, что укатанная за годы колёсами земля, уже давно растрескавшаяся, твёрдой ничерта не была. Скорее уж являла собой постоянно движущееся болото. По крайней мере, так оно ощущалось, когда ноги, словно ватные, чуть ли не дрожащие как у какой-нибудь исхудалой декоративной собачки, никак не хотели его слушаться. Руки ощущались не лучше. Точнее, практически не ощущались — слишком крепко он держался за Чую в надежде не слететь с сидушки и не пропахать его новомодным шлемом асфальт. А голову и того вело как после камикадзе-карусели. Состояние было просто отвратным по всем статьям. И завершающим элементом, помимо попыток восстановить контроль над телом, был без конца поднимающийся к горлу кисловатый комок, который то и дело приходилось сглатывать обратно. Не хватало ещё прямо тут опрокинуть содержимое взбунтовавшегося желудка.       Да уж. Давно же его так не штормило после быстрой езды.       — Что? Так страшно было? — раздалось откуда-то сбоку с неприкрытой издёвкой и, пожалуй, с каплей весёлого злорадства, пока Осаму всё ещё пытался наладить связь ног с землёй.       Голова в сторону глумливого голоса повернулась со скрипом, а глаза, со скрипом не меньшим, неспешно прошлись по расслабленной и лучащейся энергией фигуре Чуи. Определённо, он-то от этой поездки только лишь бодростью и зарядился. Или же, есть и такие подозрения, всласть подзарядился тем, что так долго и виртуозно вытряхивал из своего дражайшего напарничка душу на поворотах и во время обгонов. Да, точно. Аж светится весь. Как фонарный столб в непроглядных сумерках. И улыбается так откровенно гадко, что желание подгадить колкостью в ответ начало подниматься из недр с всё тем же кислым комком содержимого желудка.       — Знаешь, Чуя, — кое-как выдавил он, с трудом разлепив всё ещё плотно сжатые челюсти, — в тебе тоже есть задатки суицидника.       Подколкой это не было, зато было правдой, ведь иначе и быть не могло. Если взять в пример его самого, Дазая Осаму, то, когда и если он садился за руль, то водил самым безумным образом как раз для того, чтобы однажды куда-нибудь да влететь. Жаль, что так ни разу и не вышло. Реакция подводить его никак не хотела, а все прочие участники движения — встречаемые на пути автомобилисты — вместо того, чтобы принять вызов и погоняться, или же хотя бы «поучить», предпочитали попросту держаться подальше. Даже обидно немного.       — Хах! — усмехнулся Чуя. — Я не настолько больной на голову, Дазай, — добавил он, нажав на кнопку на панели, отвечающую за закрытие гаражной двери, куда уже успел закатить свой байк. И только после этого Осаму, наконец, соизволил осмотреться.       Гараж, с виду совсем неприметный, в глубину полностью уходил в цельную скалу, из-за чего казалось, что сам он не такой уж большой. Обманчивый вид. И вид этот дополнял стоящий рядом же добротно сбитый из дерева самых скромных размеров коттедж.       Гористая местность, славный пейзаж и никаких признаков наличия цивилизации на несколько километров вокруг. Всё это было призвано создать видимость чего-то, похожего если не на охотничий домик, то на частный небольшой особнячок какого-нибудь любителя дикой природы, записанный — это уже наверняка — на какое-нибудь физическое подставное лицо, чтобы было меньше вопросов у всех тех, кто однажды мог заинтересоваться этими владениями.       — Погнали, — произнёс Чуя, топая к входу в дом, и от одного этого «погнали» в голову ворвались воспоминания об их поездке, а к горлу снова подкатил комок.       Внутренние убранства помещений также должны были наводить на мысль о некоем зажиточном горожанине, любившем дорогие, но, опять же, вроде как непримечательные вещи, а количество пыли и паутины, образовавшихся тут естественным путём — свидетельствовать о редких сюда приездах владельцев.       На деле же, само убежище, как и гараж, уходило дальше, в скалу, и проникнуть туда можно было лишь исполнителям, знавшим, где находится вход, что его открывает и, конечно, имевшим личный код доступа. И Чуя — неужели? — всё это помнил.       Прошёл до книжного шкафа, выполненного из резного дерева, так сказать, под «древнюю древность», и, вытащив из стоящей меж книг здоровенной шкатулки одну скрытую деталь, представлявшую из себя панель с набором цифр-клавиш, вбил свой код. В эту же секунду за их спинами послышался скрежет проворачиваемых шестерней, скрытых в полу, и следом же, один из деревянных настилов, скрывающий секретный проход, приподнялся над полом и плавно отъехал в сторону, являя взору металлическую, ведущую под здание лестницу.       — Опять лестницы, да? — пробурчал тот под нос, как только подобрался к проходу. Осаму же сказать было нечего. Разве что эти лестницы ему совершенно точно будут сниться пару ночей. Но иного пути не было, а им, так или иначе, стоило, наконец, передохнуть от всей той беготни и определиться с тем, что делать дальше. Но, что ещё важнее и как ни прискорбно, предстояло обсудить всё то, что произошло не только между ними двумя, но и то, что всё это время происходило между Мори Огаем и его правой рукой.       Спуск.       И снова спуск по узкому проходу. И снова шагать. Не бежать, конечно, но на всё ещё ватных ногах шагать, пожалуй, было тяжелее. Единственное, что до сих пор заставляло двигаться, это всё так же, как и в здании мафии, маячащая впереди спина Чуи. Спина, которая резко замерла на лестнице у самого порога убежища.       — Эй, — окликнул Осаму с толикой раздражения, осмелившись даже пихнуть напарника в упругий бок, но тот даже не шелохнулся. Так и стоял, весь напряжённый. И только после этой странноватой для Чуи реакции и враз проснувшегося любопытства, пришлось пригнуться и заглянуть в зазор между его плечом и той частью потолка, которая, ввиду своей низости, закрывала обзор на помещения внутри.       Сердце снова гулко ударило по рёбрам, отдалось пульсом где-то в затылке, а от того вниз по спине побежали мурашки, завершившие свой путь где-то на кончиках вдруг похолодевших пальцев. И тут же, не то ли чуть скрипучим, не то ли бархатистым голосом раздалось такое знакомое:       — Доброго вечера, Дазай-кун, Чуя-кун.       Дурацкий ком в пищеводе вновь рвался наружу.