Тебе здесь не место

— Не спать, — оказывается, темноволосый задремал на диване в «гостиной». Хоукс все еще что-то чертит, пишет, отдает указания и не отстает от Твайса со Скептиком. — А вот и ты, наша прима-балерина, — хлопает Таками в ладоши. Выглядит откровенно говоря дерьмово: золотистая загаром кожа будто попала под фильтр неумелого монтажера — теперь она песочно-желтого цвета. Под глазами — краснота, спускающаяся глубокими мешками к скулам. Волосы — выглядят еще хуже, «чем обычно» — на это наблюдение Даби горько мычит себе под нос. От Хоукса откровенно несет. Как бы так мягко намекнуть, что ему неплохо бы навестить душевую? Хотя, кто Даби такой, чтобы читать нотации? Сам не лучше. Одежда мятая, где-то — мелкие порезы. Даже крылья выглядят какими-то общипанными, будто бы редеющими. Это нормально для птицеподобных людей? У них же бывает линька? Голос Кейго — выше обычного, говорит до неразборчивого быстро, чудом не спотыкаясь через слово языком о зубы. Он нервный, то и дело чешет голову (а еще спину, шею, руки…). Смотреть больно. «Саморазрушение — новая романтика? Какой же ты ублюдок, Даби». — Я знаю, ты не гей, но как тебе идея с камин-аутом? Масштабно, ярко, апокалиптично. Конечно, Скептик отговорил меня от хореографии. Да-да, приятель, это было верно подмечено, — Таками развязно целует мужчину в щеку и тут же подпрыгивает на месте — его крылья не двигаются вообще. Будто это накладка, а не продолжение тела. Будто он — обгашенный косплеер самого себя. — Сначала мы снимем, как я якобы убиваю бедного Твайса. — Ты ебу дал? — Тшшш! — Кейго чересчур долго шипит, вставая на носочки, чтобы быть слегка выше Даби. — Потом ты… А нет, стоп, как? А, все верно? — Скептик уже привык, что не успевает и слова вставить, поэтому просто смирился с тем, что его потолок — вовремя кивать головой. — Возьмем твою квартиру. Поставим свет, ну, потому что без него никак, да? — Кейго фамильярно ударяет локтем Скептика и тот пропускает свою очередь кивнуть, поэтому крылатый просто продолжает. — Ты рассказываешь свою грустную историю, обвиняя героев (не переживай, текст я тебе напишу). Напоминаешь, какой абьюзивный кусок говна этот Старатель и бла-бла-бла. И да, ты сидишь топлес. Чтобы люди видели поцелуй его огня (а лучше бы — поцелуй папочки перед сном). — Хоукс… — Но это лишь полдела. Все это ты скажешь прямо в лицо Старателю. Когда город будет достаточно разрушен. Когда апокалипсис будет подходить к своему логическому завершению. Мы оставим смерть Старателя на сладенькое… И не переживай, твой личный спичрайтер, а к а Хоукс, обо всем позаботился. — Ты вообще спал? — А тебе не похуй? — рычит Таками и подбегает ко столу. — Чтобы продумать все от А до Я, надо было действовать оперативно. Не все же тут упарываются и пинают хуи, — снова этот взгляд. Пугающий, под стать злодею, после встречи с которым, Даби решил дать Таками шанс, не только за настойчивость, но и омут, кишащий чертями. Омут настолько холодный, что светло-карие глаза кажутся темно-серыми. «Что-то это напоминает…» — Мам? — детский голос. — Где ты сейчас? Мам? — Забери меня к себе! Мамочка! Я не хочу так больше жить! За что мне это все? — «это все» — не только Старатель, но и дети. Имела ли она это в виду или так казалось Тойе? Уже невозможно сказать наверняка. Стеклянные глаза. Серые, точно небо перед ливнем, отталкивающие обратной стороной магнита, бьющие молнией в виски и оглушающие — когда-то прекрасной импровизацией на фортепьяно, а теперь — звуками, напоминающими белый шум. Она смотрит в потолок, лежа в этом дурацком старом розовом халате, который носила день ото дня на протяжении пяти лет. Она затягивает сильнее пояс, будто пытаясь удушить себя — только вот ей не хватает рассудка, чтобы понять, что это не ее шея, и от ее личной трагедии, в которой больной мозг сталкивается с поражением, женщине хочется выть. Но вместо этого — она продолжает молить известных одной лишь ей богов. Нет, именно мать. Когда Рей потеряла свою мать, ее дети — потеряли их собственную. И больше не было полотен нот и меда аккордов — только страдающая, обезумевшая, пустая и потерянная женщина, блеклая тень той, коей она была раньше. «На нее столько всего свалилось, а я даже не могу помочь. И мне даже не с кем об этом поговорить», — обращается Даби к собственному отражению и пытается заплакать, но вместо этого видит, как с его ресниц спадают голубые язычки пламени. Ему больно настолько, что он не может и не хочет останавливаться. Плакать слезами — все равно не приносит никакого облегчения. Может тогда, лучше волны огня? Шум воды. Это море? Нет, это ванна. Даби так обдолбался, что и не помнит, как залез в нее. А еще — с какого перепугу вообще решил ее принять. Она ржавая, грязная, в разводах и, кажется, даже на ней — крупицы пепла, смешанные с пылью. Юноша поднимается и сливает воду. Чем ближе ПФО к своей цели, тем больше Даби надеется (пусть и не признается себе) на то, что герои их остановят. Не Всемогущий, так кто угодно из Топа 10. И еще сотни других героев. Может даже, детишки из UA. Может даже, Шото… Зеркала давно нет — его заменила пустая рама, в которую так и просилось полотно картины, возможно, даже той, что висела в логове Шигараки, с кораблем, столкнувшимся с яростью стихии, и отчаянным человеком, изо всех сил пытающимся остаться в живых. Кажется, ее куда-то утащил Хоукс. Кажется, ее больше нет. Символ упадка, который на самом деле был странным лучиком надежды, высмеивающим оптимизм и отчаяние людей, но меж тем, как бы глупо это ни выглядело со стороны, желание бороться за то, во что веришь, за свою жизнь — а это ни капельки не глупо. Жаль только, Даби понял все слишком поздно. Картина, пророчащая несчастливый исход, но только после ее исчезновения наступили по-настоящему мрачные времена. Даже за стеклом черных очков Даби все стало совсем уж мрачным. Скорее всего, даже если он их снимет, ничего не изменится. Черная дыра вот-вот поглотит Землю целиком. Больше нет лилового неба и лимонно-желтых облаков. Голубые языки пламени тухнут, а звуки вокруг — давно утихли. Ни единой души, ни травы, ни шума проезжей части. Землю непременно сорвет с орбиты, как беззащитный цветок, а дальше — прямиком в космический ад, где нет времени и пространства, и все, что у них останется — раз за разом переживать страшнейшие физические и ментальные пытки… Но хуже всего — что все вокруг видят Хоукса, видят эту черную дыру его зрачков, но прислушиваются к его словам. К плану, который в сжатые сроки мог воссоздать в лабиринтах извилин лишь настоящий безумец. Они видят его, но им плевать, потому что бывший Номер два — негласный лидер. И, если Шигараки — символ и лицо, Кейго — умелый пиарщик и мозг операции. Кризисной кампании по свержению геройского сообщества. Но что будет потом? Когда стены добра рухнут? Когда черное затмит белое? Когда злодеи хлынут на улицы зловонной лавиной? Что дальше? В чем смысл? К сожалению, даже в борьбе за свободу, будь то видение извращенного сердца злодея или идеалистическая фантазия героя, в борьбе за нее смысла нет. Пасть мухоловки залопывается, и дальше… А что дальше?