Надоело

Это было неизбежным. Наверно. Нельзя было работать вместе столько лет, сближаться и расходиться, спорить, но при этом уважать друг друга за ум и харизму, и не перейти в этот разряд слишком близкие друзья. Когда встречаются две абсолютные противоположности, варианта исхода событий два: либо одна уничтожает другую, либо они объединяются, создавая в своем тандеме что-то невероятное. На протяжении четырех лет судьба, кажется, готовила их к одному из исходов. Взгляды становились смелее, касания превращались в непременный атрибут общения, взаимное восхищение достигло апогея, так же, как и нежданно появившееся напряжение. Это все было закономерно. Это все собиралось как пазл, каждый момент становился частью общей картины, к которой они непременно должны были прийти. Если бы Маша решилась когда-нибудь поговорить с психологом, ее бы уверили в том, что все было ясно с самого начала. И то, что она не прекратила это — оказалось тем самым фатальным выбором. О мотивах говорить не приходилось. Очаровательная блондинка всегда была той, кто плотно был скован общественным мнением и традиционными устоями. Вся ее жизнь проходила в борьбе. Она была юристом, но позже подалась в искусство. Она была бунтаркой, но сохраняла ангельский образ. У нее был чертовски сложный характер, рвущийся наружу при любом удобном случае, и она позволяла ему это, потому что любой всплеск эмоций был вкладом в ту самую борьбу всей ее жизни. Ей было недостаточно. Чего-то не хватало. Определить, какую пустоту ей стоит закрыть было почти нереальным. Тем не менее, необходимость это сделать с каждым годом все больше разъедала ее изнутри. Впереди ее ждала неделя съемок. Дом, в котором ей придется провести эти дни, теперь казался тюрьмой. Бежать было некуда, и, что самое страшное, — от самой себя. Смесь трепета, страха и волнения не давали трезво мыслить. Мария боялась потерять контроль, и, в то же время, невероятно этого хотела. Что, если она не сможет остановиться?

***

— Это все не то, — вздыхает Лаура, отставляя бокал с вином на стол. Маша закатывает глаза, продолжая крутиться перед зеркалом. Они уже некоторое время подбирали наряды на следующую неделю, взяв за основу правило делать это самостоятельно. Несколько луков, приготовленных их стилистами в прошлом сезоне, Лаура считала просто неприемлемыми. Директор поднялась с дивана и в несколько шагов приблизилась к заместителю, внимательно осматривая ее в отражении. Цепкий взгляд прошелся по кремовой блузе, скользнул вниз, замер на поясе юбки. Лукина поджала губы, что-то обдумывая, пока Мария, ощущая себя, словно загнанный зверь, не двигалась с места. Ее реакции на Лукину начинали приносить реальный дискомфорт. — Вот здесь что-то не так. Это слишком… Слишком массивно, определенно. Это портит твой силуэт, — Лаура проводит рукой по плечам Маши, трогая ткань, постукивает пальцами по поясу на бедрах. Все в ней говорит о неодобрении. Она кладет руки по обе стороны бедер, слегка разворачивая подругу, чтобы оценить вид раздражающего пояса сбоку. В ней говорит профессионализм и желание создать гармоничный образ, но все эти мысли вмиг улетучиваются, когда обостренный слух улавливает тихий вздох, сорвавшийся с губ ее первого заместителя. Она не подает вида, что заметила эту маленькую слабость, но смесь характерной ей азартности и вина заставляет сглотнуть от предвкушения игры. Она слегка сжимает бедра Марии, и чувствует, как та напрягается. Лаура делает еще один шаг, совсем небольшой, незаметный, сокращающий между ними расстояние. Третьякова каменеет, чувствуя прикосновение груди директора к своей спине. Руки перемещаются выше, невесомо пройдясь по пояснице и останавливаясь на талии. — Да, возможно, следует взять что-то более подчеркивающее талию и… — Лукина почти не думает, что именно говорит, а Мария, кажется, совсем в это не вслушивается. Она чувствует, как дрожь проходит по телу, как мурашки накрывают волной. Вино делает ее более разгоряченной и она едва сдерживает желание слегка податься назад, прижимаясь к директрисе, ощущая упругость ее груди. Как бы ей хотелось откинуть голову ей на плечо, подставляя незащищенную шею под поцелуи!.. От осознания того, что речь идет о Лауре, женщине, ее начальнице, между бедер моментально становится мокро, и она старается дышать глубже, не выдавая своего возбуждения. Она прикрывает глаза, когда пальцы Лукиной проходятся по ее спине, очерчивая позвонки, и сглатывает, чувствуя прикосновения рук к шее. Брюнетка собирает ее волосы, приподнимая. — А прическу, может быть, повыше?.. — шепчет она, наклоняясь к уху Третьяковой, с торжеством отмечая, как та приоткрывает рот, когда чувствует горячее дыхание позади себя. — Или пониже, — неожиданно для самой себя говорит она, и ее тихий голос, звучащий в этот момент непривычно хрипло, почти лишает Лауру самообладания. Она чуть притягивает Машу к себе, делая их близость непозволительно вопиющей. Они обе замирают, наслаждаясь этим томлением и жаром. — Лаура, — предупредительно произносит блондинка, стараясь, чтобы голос звучал твердо, но вместо этого он срывается и больше походит на мольбу. — Да? — так же тихо слышится в ответ, — чего ты хочешь? Пониже? Привычная насмешка в голосе не оскорбляет: теперь она отдается спазмами и дрожью в ногах. Вино, кажется, стало крепче в несколько десятков раз. Маша чувствует, что горит. Она плотно сдвигает напряженные ноги, все еще стараясь обрести контроль, но это приводит к прямо противоположному: с ее губ срывается первый стон, заставляющий обеих забыть о дистанции. Она задыхается, когда чувствует, как брюнетка еще сильнее сжимает ее и тянет за волосы, оголяя шею и прижимаясь к ней в требовательном, почти грубом поцелуе. Это влажно, плотно, и так опьяняюще, что она забывает обо всем. Значение имеют лишь эти прикосновения и пожар, охватывающий все тело. Лаура не удерживается, проводя по шее языком, прикусывая загривок и вырывая из пухлых губ подруги еще один стон, более глубокий и хриплый, чем все предыдущие. Она рывком разворачивает ее к себе и открывающаяся перед ней картина заставляет ноги дрожать. Маша тяжело дышит, прикрыв глаза, цепляясь за ее плечи так, словно это ее единственная опора в этом мире. Грудь тяжело вздымается, одна из пуговиц расстегнулась, открывая взору простой крой белого бюстгальтера. В голове проносится сотня мыслей и идей того, что бы она сделала с этой женщиной. Она сжимает ягодицы Марии, почти мурча от удовольствия и ощущения в своих руках. Маша прижимается к ней: плотно, безумно, заставляя желать ее еще сильнее, если это вообще возможно. — Я все думала, неужели ты действительно такая пошлая, Третьякова, — дразняще произносит Лаура ей в губы, — неужели ты засматриваешься на мои пальцы, думая о том, как глубоко они могли бы оказаться в тебе? — Черт, да — выдавливает из себя Мария, стараясь глотнуть хотя бы немного воздуха. Но это становится невозможным, когда Лаура целует ее. Она не оставляет ей никакого шанса доминировать в поцелуе, и не то, что бы это могло ее огорчить. Лукина проникает в ее рот ритмично: Маше кажется, что она сходит с ума, ведь директор в буквальном смысле трахает ее рот языком. Рука директрисы гладит ее через юбку, продавливая пальцами ткань, и блондинка ощущает, как предмет одежды промокает. — Третьякова, разве леди бывают такими мокрыми, когда их трогает их прямое начальство? — усмехается Лаура, но окончание фразы перебивает внезапно оживший телефон. Он мерзко бьет по ушам, отрывая их от происходящего этим вечером. Женщины смотрят друг другу в глаза, и пьяное наваждение спадает. Маша внезапно видит абсурдную ситуацию со стороны: они в кабинете директора школы, она бесстыдно стонет в губы своей начальницы, прижимаясь к ее пальцам, которые ласкают ее через юбку. Резкий вдох нарушают тишину. — Блядь, — произносит она, не в силах пошевелиться. — Вполне точно, — сдержанно произносит Лаура, потянувшись за телефоном. — Ольга, я надеюсь, это что-то крайне срочное. Ты сейчас смеешься? Боже, надо было звонить раньше! Черт бы тебя побрал, сбрось мне его контакты, прямо сейчас! И чтобы завтра… Окончание фразы Маша уже не слышит, стремительно удаляясь из кабинета. Она останавливается только в своей комнате, прижимаясь горящим лицом к холодной стене. Почему она позволила этому произойти? Ей далеко не шестнадцать, чтобы страдать такими глупостями. Боже правый, она замужем. У нее есть сын. Она преподаватель. И она только что почти отдалась своей старшей коллеге. И отдалась бы целиком, если бы не этот спасительный звонок. Мария силится воззвать к своей совести, найти хотя бы что-то рациональное во всей ситуации. Но мозг, кажется, на сегодня выключился совсем. Единственное, что приходит ей в голову — это звонок. Четыре мучительных гудка. — Маша? — Женя. Приезжай, пожалуйста. Прямо сейчас.