Надоело

Недельные съемки напоминают Лауре чистилище. Она постоянно чувствует себя чертовски уставшей, от нее постоянно чего-то хотят, и она постоянно не может выспаться и мыслить трезво. Попеременно возникающие проблемы в агентстве добавляют желания выйти с балкона особняка. Тем не менее, она искренне, насколько это возможно, старается быть идеальным, вечно бодрым и заряженным на работу руководителем. На столе уже ожидают три чашки горячего кофе и аккуратно сложенные документы. Сегодняшнее утро открывается коллегиальной встречей, которая несет в себе больше дружеский, чем деловой ценз. Директриса прекрасно видела, как ревностно относится к ней второй заместитель, и как сильно ее мотивация зависит от их общения. Ее нельзя было за это винить — сложно ощущать себя лишним человеком в коллективе. Заместители появляются вместе, хотя Лукина готова поспорить, что это случайность. Маша точно не была подружкой Марии, и становиться ей не собиралась. Одетая в белое легкое платье, Третьякова прекрасно транслирует тот же настрой на работу, что и Лукина в своей белой длинной рубашке. Буше как всегда выбивается: какой к черту темно-синий костюм рано утром на неформальной встрече? При взгляде на привычную раздражающую шляпку, Лаура подавляет желание закатить глаза. Что ж, о вкусах не спорят, так ведь? Занимая свои места, женщины неприязненно переглядываются. — Девочки, доброе утро, — улыбаясь, подает голос Лукина. — Я говорила: сегодня никаких ранних разговоров о работе. Просто хочу знать, как у вас дела. Маша в упор смотрит на брюнетку с легким недоверием. Два человека в этой комнате точно знают, как идут дела, и что произошло за последнее время. Однако, по прошествии разговора и ночи, блондинке кажется, что все эти крышесносные эмоции были лишними. Ситуация, произошедшая между ней, и директрисой — обычное явление. Если бы люди не стремились так часто кричать о своей святости, возможно, все это воспринималось бы проще, верно? — Мой сын решил заняться музыкой, — говорит Буше, — это меня немного пугает, но, в общем-то, я им очень горжусь. Уже вижу, как он собирает стадионы! — она улыбается, чопорно сжимая чашечку кофе, и делая небольшой глоток. — Как здорово! Какой жанр он предпочел? — вежливо интересуется Лаура. — Рэп. Маша готова поспорить, что брюнетка сдерживает смех. У нее всегда была достаточно говорящая мимика, просто далеко не каждый понимал ее язык. Однако, в слегка приподнявшихся бровях и напряженной линии губ, сейчас Третьякова явственно читала веселье. Это моментально подняло настроение и ей самой, так эффективно, что она даже забыла об извечном желании врезать Марии. — Наверно, он очень талантливый мальчик, — произносит блондинка, тепло улыбаясь и хлопая глазами. Ах, этот вечный воздушный образ. Лауре кажется в такие моменты, что Маша источает какой-то небесный свет, умиротворение и спокойствие, которые, по правде говоря, сама она испытывает крайне редко. Но обмануться, укутаться этим ощущением всегда было приятно, и директриса никогда не упускала возможности это почувствовать. Третьякова переводит на нее взгляд, встречая одобрительную улыбку. Уже давно пора было наладить контакт с третьей коллегой. Они долго общаются втроем, и хотя беседа несет совершенно светский, поверхностный характер, — это уже начало их пути к миру. Буше удаляется первой, попутно сообщая, что у нее совсем скоро стартует новый курс, и ей нужно провести прямую трансляцию. Оказываясь наедине, женщины молчат несколько минут, наслаждаясь тишиной. — Что ж, это было неплохо, — констатирует Лаура. — Ты молодец. — Мы ведь обе знаем, что если бы не ты — я бы не пошла на это. «Если бы не ты» звучит так многозначительно, что они обе жалеют о существовании этих слов. С точки зрения Лауры это просто парадоксально: как один короткий момент может перевернуть абсолютно все взаимодействие между людьми? Как он может что-то исправить? Очевидно, что никак. Если это имеет место быть, значит, все к этому шло, и какое-то пересечение — всего лишь логичный финал давно происходящих событий. — Вспомнила Рождественского, — неожиданно даже для себя говорит Лаура. Маша выглядит удивленной. — Что именно? — «До твоего прихода». Ты определенно читала, — она делает паузу, на минуту задумавшись, прежде, чем продолжить: «А я не могу. А я ухожу. Цветы в изголовье, и тень на лице. И ночь на изломе. И пуля в конце.» — Из всех строк ты выбрала самое мрачное, — укоризненно произносит Маша. — Я смутно помню эту поэму, но уверена, там были строки и повеселее пули в конце. — Я просто реально смотрю на вещи, — улыбается Лаура и понимает, что не в силах вести диалог. Все, чего ей хочется — оказаться наедине с собой, запереть дверь, и ни с кем не говорить. Она пуста, полностью пуста: в голове нет ни мыслей, ни желаний, и это — крайняя степень ее выгорания. Она впервые ощущает, что зашла в своей усталости слишком далеко, так, что не уверена в возвращении обратно. Глубокий вдох. — Пойдем работать, Марусь.

***

Пацанки страдают, оказавшись предоставленными самим себе. Лаура ограничила помощь им, явственно показывая, кем они являются без поддержки. Они быстро растеряли уверенность и прибегали к старым привычкам, и хотя это осложняло дальнейшее взаимодействие с ними, директриса понимала, что этот жизненный урок они должны усвоить. Она не принимала их извинений, зная, что слова без действия — всего лишь несколько капель воды для находящегося в пустыне. Это только призрачная надежда, этого недостаточно, и это не значит почти ничего. В перерывах между работой Лаура звонит Ольге, заваливая ее огромным количеством поручений как рабочих, так и личных. Работать на нее не просто, директор знает об этом, и делает где-то в голове пометку: если до конца этого месяца Ольга не сбежит, и не совершит какую-либо фатальную ошибку, ее ожидает премия или какой-нибудь крупный подарок. Брюнетка всегда ценила в людях трудоголизм и преданность. Два этих качества составляли для нее почти все самое важное, что она любила в окружающих, и за что могла уважать. На очередной вечерней съемке она игнорирует абсолютно всех. У этого нет особенной причины, просто она устала. Так устала, что тяжело держать голову поднятой. Едва на площадке произносится слово «снято» как она покидает ее, скрываясь в своей комнате. Лауре хочется спать, но она прекрасно знает, что не уснет. Сонливость лишь сигнализировала ей о том, как далеко она зашла в своем карьеризме и стремлении сделать все идеально. И не просто сделать идеально, а сохранить при этом безупречный имидж и репутацию строгого, не знающего утомленности и отдыха начальника. У нее никогда не было права быть грустной или уставшей — сразу же начинались вопросы. За годы практики она приучила себя к тому, что никому не может доверить свои слабости. Строгая или веселая — она всегда была той, кем восхищались и кого ждали в любой компании. Веселье или хладнокровность — только два состояния, которые она себе позволяла. Сейчас же она чувствовала, что силы на исходе. Женщина прикрыла глаза, ложась на диван, и стараясь найти хотя бы какой-то внутренний ресурс и мотивацию. Глаза предательски жгло. У нее было три часа на то, чтобы восстановиться, натянуть на лицо улыбку, и поехать на рабочую вечеринку. Слишком много почетных гостей ее ожидало — она как всегда не могла пропустить этот далеко не светский, но считающийся таким раут. Лукина дает себе 15 минут. Она четко регламентирует это в голове и ставит в телефоне будильник. Все просчитано. Пятнадцать минут и возвращение в мир. Эти мгновения проходят в зияющей пустоте сознания. Ни о чем не думается, и ничего не хочется. Слезы заканчиваются минут через пять. Глубоко спящие инстинкты все-таки врываются в поток мыслей на несколько секунд: что нужно сделать, чтобы не было так плохо? Что на это может повлиять? Или, может быть, кто? Она открывает глаза и хмурится. Раньше последней инстанцией, удерживающей ее от падения, была Маша. Они однозначно не были лучшими подругами, но назвать их близкими приятельницами вполне можно было. Никто не открывал друг другу сокровенного, но молчаливое понимающее общество на обеих влияло положительно: после бурных ссор, которые иногда имели место быть, они прекрасно проводили время в компании друг друга. В тишине, которая была наполнена лишь стуком пальцев по клавишам ноутбука, и шелестом перелистываемых Машей страниц очередной книги. Неужели они это все потеряли? Не могли. Просто не имели права. Лаура Лукина: Где ты? Маша Третьякова: В библиотеке Этого достаточно, чтобы Лаура, быстро переодевшись, отправилась в место, которое посещала в Школе чрезвычайно редко. Библиотека особняка казалась ей неоправданно напыщенной, пафосной, созданной как муляж, а не что-то настоящее. Сама Лаура во всем любила минимализм и как можно более открытое пространство. Она находит Машу у стеллажа и сначала ей кажется, что вся ее поза — сплошная подделанная провокация, на которую у нее нет сил реагировать. Но несколько секунд наблюдений дают понять, что это не так, и Мария просто увлечена процессом. В ее руках — небольшая потертая книга, которую она обхватывает двумя ладонями, прижавшись спиной к стеллажу. Между нахмуренных бровей пролегает едва заметная морщинка, говорящая о высшей степени ее сосредоточенности. Забыв о своем обещании не думать о работе до самой вечеринки, Лаура, беспристрастно проанализировав образ Маши, уже рисует в голове картины возможных фотосессий. Интеллект — это и правда сексуально. Если добавить к образу читающей модели что-то от Ralph Lauren, получится замечательный тематический фотосет… Ее мысли прерывает мягкая улыбка Маши, закрывающей книгу. — Что ты во мне ищешь? — с любопытством спрашивает она. Блондинка старается вести себя так же, как и раньше, но теперь долгие взгляды Лукиной заставляют ее волноваться еще больше. О каком «раньше» идет речь, если их переглядки и прикосновения продолжаются уже не один год? — Я в тебе все уже нашла, — мягко отвечает брюнетка, не обращая внимания на привычную многозначительность фразы, — посмотрела на тебя, окруженную книгами, и подумала о том, как это использовать в бизнесе. — Надеюсь, использовать не меня. — Тебя, если ты называешь вдохновение использованием. — Ни в коем случае, Лаура Альбертовна. Лаура всегда ненавидела светские беседы, считая их пустой тратой времени. Но сейчас, перебросившись с заместителем всего несколькими фразами, она почувствовала, как напряжение отступает. Пусть и совсем немного, но отступает. — Хотела поговорить с тобой, пока не уехала. У меня в 9, — она кривит губы, — профессиональная вечеринка после одного из показов. — Что-то интересное? — Ничуть. А что насчет тебя? Маша пожимает плечами. — Ты же знаешь спектр моих увлечений. После наших недель съемок, все, чего я хочу — это горячая ванна и мягкая постель вдали от камер. — Я же спрашивала не о желании, — усмехается Лаура, — поверь, если бы не мои обязательства, я бы присоединилась к тебе в ванной и постели. Это звучит обыденно. Маша хочет ответить что-то едкое, но ловит себя на мысли, что просто не может. В этой фразе Лауры только усталость, никаких пошлых намеков или желания ее унизить. Она в прямом смысле прикусывает язык, не позволяя своему характеру взять верх и устроить ссору из-за безобидного высказывания. — Что ты читала? — Ах, — блондинка смягчается, — тебе следовало бы догадаться самой. Лаура подпирает локоть ладонью, задумчиво поглаживая подбородок. — Рождественский? — с легким недоверием спрашивает она. — Да, — подтверждает Маша. — Я все стремилась найти что-то более позитивное, чем пуля. — Получилось? Маша медлит, качает головой, а затем произносит мягко, будто нараспев: «Застыла у дверей. Теперь помедли. Невыносимой тишине поверь. Вчера меж нами были километры. Сегодня? только тоненькая дверь.» Особенно сильно зацепивший ее отрывок легко слетает с губ, оставляя после себя шлейф печали и задумчивости. Брюнетка слушает ее внимательно, так, будто слышит эти слова впервые, будто стремится разглядеть в них что-то еще. Возможно, так и есть, но ни одна из женщин не готова в этом признаться. — Красиво, — резюмирует Лаура, — вот только никогда не ясно, что приносит больше боли — километры или тоненькая дверь. Она не дожидается ответа и виновато улыбается. — Мне пора, Марусь. Скоро увидимся. Лукина покидает библиотеку, физически ощущая на себе растерянный взгляд красивых карих глаз.

***

Для светского раута музыка играет слишком громко. Лаура вполуха слушает своих собеседников, лишь изредка натянуто смеясь над их очевидно убогими шутками. Ей совершенно не хочется здесь находиться, и с каждым глотком виски, накладываемого на уже выпитые несколько бокалов шампанского, ей кажется, что апатия и тошнота накрывают ее с головой. Становится душно и тяжело дышать, или, вернее, дышать просто не хочется. Она все равно упорно продолжает пить. Может быть, это поможет ей уснуть. Когда она отправляется в дамскую комнату, удерживать равновесие оказывается проблематичным. Она собирается с силами, и идет с ровной спиной и поднятым подбородком, хоть все окружающие предметы так и норовят расплыться на ее пути. Лишь в полумраке уборной она позволяет себе слабость и, тяжело дыша, упирается руками в мраморную раковину. Она бросает на себя взгляд в зеркало и фокусировки взгляда хватает лишь на то, чтобы увидеть, каким ярким румянцем горят ее щеки. Лаура умывается холодной водой и это приносит ей немного успокоения. Все тело покалывает от пьяной чувствительности, и она прижимается спиной к стене, стараясь унять бешено колотящееся сердце. Утром точно придется выпивать антипохмельный коктейль с корвалолом. В голове закрывается шальная мысль о том, как приятно было бы сейчас поцеловать Машу. Зарыться пальцами в густые гладкие волосы, намотать на руку, потянуть так, чтобы ахнула от боли и удовольствия… — Лаура Альбертовна, вы в порядке? — к ее щекам прикасаются прохладные девичьи руки, и она вздыхает. Руки не те. Ее все еще тошнит, но она понимает, что это не от алкоголя. Это от того, насколько неправильно, неполноценно, убого она ощущала себя в жизни, выверенной по каждой минуте, успешной, но лишь отбирающей все ее последние силы. — Как всегда, — шепчет она в ответ своей помощнице, выпрямляясь, и больно ударяясь головой о стену. — Ох, — болезненно шепчет она, и не сразу понимает, что Ольга находится в непозволительной близости к ней. — Ты чего удумала, Оль? Сквозь пьяную поволоку она видит перед собой растерянную белокурую девушку. — Вы такая красивая. Даже сейчас, — тихо произносит она, продолжая оглаживать лицо начальницы мягкими руками. Перед глазами все плывет. Если не вглядываться — можно подумать, что это Маша. Лаура как в бреду прикасается к ее волосам пальцами, накручивая одну прядь и слегка потянув. Помощница охает, с тревогой и предвкушением наблюдая за Лукиной. Волосы не такие мягкие. Не Машины. Но если касаться не так сильно… Если немного ослабить хватку… Это ведь почти она. Та она, которая точно не откажет и не уйдет. Набравшись храбрости, Ольга быстро целует ее. Поцелуй выходит неловким, потому что Лаура не сразу отвечает на него, но через пару мгновений превращается в животный. Девушка болезненно стонет, прижимаясь к женщине сильнее, и заталкивает ее в кабинку, закрывая за собой дверь. Секс в туалете, Лукина? Правда? — иронично вопрошает голос в голове, но брюнетка лишь прикрывает глаза, когда Ольга покрывает ее шею поцелуями и прижимает к стенке. Поцелуи мокрые, вязкие, Лауре кажется, словно каждое прикосновение пачкает ее, оставляя на коже грязные следы. Она не сопротивляется, но и участвует слабо, все еще лелея надежду, что это даст ей желанное расслабление. Что это выбросит из ее головы эту гребаную Третьякову, на которой вдруг замкнулся ее мир, как бы она не отрицала это, находясь в трезвом состоянии. Неожиданная злость от собственного бессилия заставляет ее грубо впиться в рот помощницы, которая, кажется, обезумела от всего происходящего. Лаура позволяет ей все: мять полную грудь, расстегивать ее ремень, пробираясь под одежду, собирать пальцами влагу. Она сдавленно мычит, когда в нее толкаются два пальца, и стискивает зубы. Лаура помнит, в каждой мелочи помнит лицо Маши, помнит ее шею, которую ей однажды так сладко удалось исследовать. Она вспоминает ее тонкие аристократичные пальцы с аккуратным ярким маникюром, выступающие ключицы, искрящиеся от смеха глаза. Последней каплей становится воспоминание о тяжелом дыхании и последующим стоном ей в губы. Она кончает, кончает так, словно это последнее, что она сделает в этой жизни, кончает больно и грязно. Ей кажется, что ее буквально разрывает на мелкие частицы и это не приносит удовольствия: только боль и отчаяние, которые, наконец вырвавшись из нее, обретают очертания. — Маша, — произносит она на выдохе. Еле слышно, неконтролируемо, не разбирая свои же слова. Но девушка, уткнувшаяся в ее шею, отчетливо слышит это имя. Она отстраняется, с болью заглядывая в лицо начальницы, сил которой хватает лишь на короткое и усталое «уйди». Лаура слышит всхлип и сдерживаемое рыдание, прежде, чем девушка вылетает из кабинки. Она слышит и знает, что ей придется с этим разобраться. Но не сейчас. Она почти падает на колени и отчаянно молит Бога, чтобы он позволил ей умереть прямо здесь и сейчас. Она больше не хочет этого всего. Легче не стало. Стало намного, намного хуже. Она впервые признает свою слабость. Свое кареглазое фатальное поражение. Ее долго и мучительно тошнит.