***
Дрожащими руками Маша поправляет ворот своей рубашки. Она вновь в костюме и на долю секунды ей кажется, что изменение в стиле можно оправдать одним единственным именем. Эмоциональные качели, ставшие ее любимым аттракционом за последнее время, то и дело заставляют ее испытывать целую палитру ощущений: от злости — до растерянности и обиды. Мария задается вопросом о том, имеет ли она право ревновать. Разумом понимает — нет, не имеет. Не было никаких слов, не было никаких обещаний, а секс был следствием ярости и ссоры, переросшей в приятное избавление от лишних эмоций. Но ведь было что-то кроме. В момент, когда дрожащими пальцами она гладила лицо брюнетки, которое выражало нечто, очень сильно напоминающее боль и страх. Маша видела это четко, никаких сомнений быть не могло. Секунды перед тем, как директор вернула на свое лицо прежнюю маску. В этот раз их близость не была похожей на проявление власти или уничижение. Это было будто бы взаимной жертвой, когда каждая оторвала от себя добрую часть искреннего чувства и слабости, открылась, и признала свое поражение. Это было взаимным проигрышем. Маша давно смирилась со своей страстью. С чем ей предстояло смириться сейчас — так это с нежностью. Она едва удержалась от того, чтобы не оставить на лице Лауры россыпь мелких ласковых поцелуев. Хотелось благодарить: за удовольствие, за их годы бок о бок, за то, что она просто существует. Хотелось превратить ее усмешку в полноценную улыбку, стереть с лица эту усталость и гримасу боли. Вписывалось ли это в концепцию страсти? Определенно нет. И все же. Было ли это ответным? Может быть, Лаура просто жалела о содеянном? И после их первого раза так легко вернулась к старым привычкам — фото с очередным ухажером до сих пор стояли перед глазами Марии. А что, богат, достаточно молод для нее, холост. Хорошая партия для дорогих развлечений, и в свет тоже можно выйти. Когда блондинка увидела эти фото — ей показалось, будто ее облили грязью. Растоптали тот цветок нежности, который распускался у нее под сердцем. Это было больно. И унизительно. Но, в то же время, ей хотелось перевести это в свою пользу. Не привязывайся, — твердила она своему отражению, и вновь и вновь вспоминала эти фото, делая себе еще больнее. Чем сильнее нажмешь — тем быстрее пройдет боль. А самое абсурдное — ей хотелось увидеть эту невыносимую женщину. Для чего — не ясно. То ли вновь залепить пощечину, обозвав последними словами, то ли прижаться покрепче и с удовольствием разглядывать, поглаживать всю, изучать. Глупо. Маша прячет лицо в руках. Проносится мысль о том, чтобы отказаться от работы в проекте. Тут же отметается — платить круглую сумму за невыполненный контракт и слыть слабачкой ей совсем не хочется. И даже сегодня она не имеет права остаться дома. Последние приготовления к близящемуся финалу и корпоративные встречи, как и продолжающиеся съемки, никто не отменял. Поэтому она вновь на площадке. Вновь рядом с Лукиной, которая, то и дело, смотрит в ее сторону. Против воли Маша постоянно расплывается в улыбке, пока чувство ревности спрятано где-то глубоко внутри. Она старается быть спокойной, чтобы сполна насладиться присутствием директрисы. Впрочем, это действительно становится сложным, когда она замечает неоднозначные знаки внимания со стороны Буше. Рука, расположившаяся на спинке стула Лауры, попытка притронуться раз третий. Что это за чертовщина? Она слабо понимает, что делает, но, бросив секундный взгляд вниз, аккуратно пинает Лауру под столом. Та дергается, и почти поворачивается, но вовремя сдерживается. Вместо этого награждает Буше предупредительным взглядом, говорящем о том, что лучше бы ей сейчас не позволять себе лишнего. Пока камера благополучно переведена на пацанок, Лукина склоняется к ударившей ее женщине. — Что за игрушки? — спрашивает она строго, но блондинка видит в ее глазах улыбку. — Определись уже с пассией: Марии или Алексей? — шипит Маша, и видит, что директриса начинает откровенно забавляться. — Выбрала. — Да? — Ты, — усмехается брюнетка, вновь обращая взгляд на учениц. Маше хочется ударить саму себя за глупую улыбку, вновь растекающуюся по лицу. Она совсем не могла противостоять директрисе, и это было столь же пугающе, сколько трепетно. Она не замечает подвоха, когда лицо Лауры оказывается неприлично близко, а губы насмешливо шепчут «даже носочки надели». В ту же секунду рука под столом крепко обхватывает колено, и прежде, чем Мария успевает осознать происходящее, томный стон срывается с ее губ. У Лауры, кажется, рушатся все установки и внутренние преграды. Она во все глаза смотрит на своего заместителя, и едва может держать себя в руках. Боже, с чего она свалилась ей на голову в приличные и порядком седеющие пятьдесят два. Как сладко звучал этот стон. Крышесносяще и, для Лауры — дико ревностно. Одна ее часть не хотела, чтобы кто-нибудь еще это слышал, другая — была намерена продемонстрировать, кто сполна упивается этими сладкими звуками и является их причиной. На несколько долгих секунд рука поднимается по ноге выше, и Лукина с удовольствием отмечает, как приоткрывается рот Маши, когда она пытается глубоко и спокойно дышать. Пальцы настойчиво ласкают ее через ткань брюк, и Маша чуть подается вперед, будто приглядываясь к образам девушек. Сама же неосознанно придвигается ближе к ласкающим рукам. Ей хочется прекратить это мучение: хочется, взяв за руку брюнетку, потянуть ее к самому нуждающемуся в ласке месту. Она вновь ерзает, и рука Лауры продвигается еще дальше, оставляя всего несколько сантиметров до уже влажного нижнего белья. Блондинка прекрасно держит себя в руках, и это так же восхищает, как и раздражает. До хруста выгибая запястье, Лаура проникает в брюки, мысленно поблагодарив всех за широкий стол, скрывающий их ноги плотной тканью, и сдвигает кружево трусиков, с отчаянным удовольствием ощущая на пальцах влагу. Она не вводит пальцы, только дразнит, рассредоточивая смазку по нежным складкам. Сердце ускоряет ритм. Маша не влажная, она мокрая. Мокрая, и вся ее. Лаура гадает, какова она на вкус. Сейчас эта мысль не пугает, только заставляя рот наполниться слюной. Это точно наваждение. Как горячо. Тяжелое тихое дыхание сидящей рядом женщины срабатывало как самый сильный афродизиак, какой брюнетка могла себе только представить. Она судорожно облизала губы. Хотелось, чтобы с ней Мария теряла контроль. Чтобы отчаянно насаживалась на пальцы, на язык, чтобы лихорадочно терлась о бедра, забывая свое имя, статус, день недели, абсолютно все. Запястье болит и сводит, но она все же вводит в блондинку один палец, и больше ощущает, чем слышит томный глубокий вздох. Если это не про власть, не про то, что Третьякова только ее, и ничья больше — женщина не поверит. Живот скручивает от возбуждения, когда она понимает, что вокруг огромное количество людей. Все они — в этом не могло быть сомнений — хотели бы оказаться на ее месте. А она улыбается в камеру, реагирует на происходящее, пока ее первый заместитель задыхается от ощущения ее пальцев в себе и течет. Течет так сильно, что Лаура начинает переживать, не будет ли это заметно на ее одежде, когда придет время остановить съемку. Сладко, возбуждающе, доминирующе. Кажется, она сходит с ума. Когда объявляют перерыв — Лаура небрежно бросает фразу о том, что им нужно переговорить насчет некоторых сценарных моментов. Их коллега, стилист Алексей, выглядит слегка смущенным, кажется, догадываясь, о каких переговорах речь. Первая же попавшаяся дверь распахивается, впуская их в небольшое помещение. В молчании они изучают друг друга, пока Лаура не берет блондинку за подбородок, чуть приподнимая голову и усмехаясь разнице в росте. — Это безумие, Третьякова. — Точно, — говорит Маша. А потом делает то, чего хотела все эти несколько дней: приникает к губам Лауры в мягком, но требовательном поцелуе. Их языки соприкасаются и блондинка тихо стонет. — Такая податливая, — шепчет ей в рот Лаура, вновь ощущая странную нежность, растекающуюся по телу. Она глубоко вдыхает мягкий и сладкий аромат парфюма. Видит Бог, Лукина ненавидела сладкие запахи, но этот стал совершенно неотъемлемым и необходимым для нее. Они снова теряются в поцелуе, и на этот раз блондинка кажется намного увереннее. Она влажно целует шею директрисы, и всячески сопротивляется доминированию с ее стороны. Лаура шипит, когда Третьякова коленом раздвигает ее ноги и впивается в шею слишком грубым поцелуем. — Следы же будут, — зло шепчет она, тяжело дыша. — Не мне же одной носить закрытое, — торжествующе отвечает Маша, и ее глаза искрятся. Невыносимая. Непослушная. Строптивая до такой степени, что сердце готово вырваться из груди, а руки так и чешутся придушить тонкую бледную шею. Лаура сглатывает. — Ты неисправима, Третьякова. — Тебе нравится, — уверенно отвечает Маша, хотя глубоко внутри вся сжимается, ожидая ответной реакцией брюнетки Лаура издает мягкий смешок, трепетно поглаживая светлые волосы, и хмурится. Она, то и дело, размыкает губы, будто желая что-то сказать, а затем вновь плотно их сжимает. — Ага, — в итоге произносит она, — мы задержались. И покидает их маленькое убежище.***
— Коллеги, — нехотя произносит Андрей, один из ребят технической службы. — Я, конечно, ни на что не намекаю, но когда вы в кадре…- он глубоко вздыхает, — помните о том, что петлички пишут весь звук. И снимать вас… прилично… тоже становится достаточно тяжело. Маша хлопает ресницами, заливаясь румянцем. Лаура сохраняет спокойствие, лишь слегка усмехается. Как всегда. Она кладет руку на спинку стула блондинки, в неосознанном жесте демонстрируя свою защиту и принадлежность. — Я бы предложила снимать неприлично, — начинает она, — но, право, в кадре не вижу ничего страшного. А что до наших переглядок, которые вы так не любите — давайте будем честны, людям это нравится. Не делайте монтаж слишком дотошно, оставьте людям простор для воображения. — Какой простор, — шипит Мария, — ты о чем вообще? — Всего лишь срабатывает опыт ведения проектов, — Лаура сдерживает улыбку. — Не будьте такой нервной, Мария Владимировна. Впрочем, я всегда буду рада успокоить вас как подруга. Третьякова, полная решимости высказать все, что она об этом думает, в итоге только выдыхает. — Да, — цедит она сквозь зубы, — прекрасно, Лаура Альбертовна. И Лукина оказывается права. Съемочная команда прислушивается к ней — и это сулит большие рейтинговые перемены и огромное количество фан-видео. Директриса с трудом понимает, зачем все это затеяла, хотя где-то глубоко внутри знает: это прямая демонстрация принадлежности. Она хочет показать, пусть и не совсем напрямую, что эта женщина — ее. Ну, как ее, — мысленно поправляет себя Лукина. Одна из… Пока принадлежащая ей. Это пройдет со временем. Но сейчас она не намерена делиться. А когда помутнение пройдет — ей уже будет все равно. Мария громко смеется над какой-то шуткой, что ей прислали в мессенджер, и забавно сдувает прядь волос, упавшую ей на лицо. Лаура завороженно наблюдает за этим, в широкой улыбке обнажая зубы и встречаясь с искрящимся взглядом Маши. Грудь распирает от какого-то светлого, обширного чувства. Ведь легкое помутнение ощущается именно так, верно?***
Лаура не зовет ее на кофе. И на ужин. И на обед. Лаура не делает вообще ничего, и это заставляет Машу вновь почувствовать себя ненужной. Время, которое она надеялась провести с брюнеткой, утекает сквозь пальцы. Через пару дней вернется муж, благо, ее шея почти готова к его нежному взгляду. Еще несколько раз нанести заживляющую мазь — и будет как новая. Как новая, — усмехается про себя Маша, — как будто ей не за сорок. У Маши всегда было живое воображение. Теперь, когда контакт с Лукиной утерян до очередной рабочей встречи, она ярко представляет, как та проводит время. Алексей, муж, помощница ее эта непонятная, модели… Кто еще? Огромная очередь из прихлебателей. Это злит до исступления, до бессильно сжатых зубов. Она не особенная для нее. Видимо, просто очередная. Как там у них вообще в модельном бизнесе? Наверно, нравы попроще, чем у таких, как она, Мария. В порыве злости она хватает телефон в руки, и впервые за долгое время не игнорирует сходящих с ума шипперов. Она пишет гневные комментарии, блокирует, и всячески отрицает связь с Лукиной. Она ей не принадлежит. Почему-то от этой мысли становится больно. Забавно: Маша всегда сочетала в себе определенную жесткость, характер, и в то же время покладистость. Иногда ей очень хотелось, чтобы решили за нее, дали ей отдохнуть, почувствовать себя самой важной, желанной, сбивающей с ног. Маша не знает, когда перестала чувствовать себя такой с мужем. Вернее, она чувствовала, но это вдруг стало совсем не тем. Может быть, ей было нужно, чтобы за нее боролись. Или чтобы ради нее менялись правила и устои. Чего-то запретного, переходящего в настоящее, чистое, побеждающее все и всех чувство. Могла ли Лукина дать ей это все? Могла бы. Но никогда не даст. Слишком мизерна ее ценность в жизни директрисы, чтобы все ставить на кон. Но все забывается в момент, когда приходит долгожданное сообщение от директрисы. Вот только там — никакого приветствия, никакой нежности, и никаких уточнений. Там только одно: адрес и номер квартиры.