Надоело

Лаура проснулась с четким осознанием, что жизнь течет бурно, стремительно, приближая возраст, который уже нельзя будет назвать благородным. Она слегка повела плечами, не открывая глаз, и почти застонала от судороги в мышцах. Дрожь в руках и скованность заставляла хотеть расправить плечи, но, в то же время, не делать ничего, настолько были неприятны ощущения в застывших мышцах. Женщина ощущала некий температурный контраст: ее спине, кажется, было холодно из-за сквозняка, зато бок и живот опаляло нетипичным жаром. Не открывая глаз, она глубоко и тихо вдохнула, анализируя. Запах нежного тела, прижимающегося к ней сбоку, становился чем-то родным и неотъемлемым. Лаура нахмурилась. Это был родной запах, сочетающий в себе так много чувств, что становилось трудно дышать. Или это Маша давила ей на живот?.. — Я бы разлила твой запах по бутылкам, — прошептала брюнетка, следуя неожиданному романтическому зову, — и в самые холодные зимние дни согревалась одними лишь нотками твоего аромата. — Очень романтично, особенно с утра, — пробормотала блондинка, не открывая глаз, и сладко потянулась, еще плотнее прижимаясь к женщине. Выпрямившись, она сладко замурчала, вызывая у Лукиной приступ мурашек. — Вылитая кошка, — усмехнулась Лаура и, не сопротивляясь желанию, легко коснулась кончиками пальцев лица Третьяковой. Та довольно заулыбалась, подставляя щеку, и это нежное, уютное действие вновь лишило брюнетку остатков разума. Она прикоснулась губами к ее виску, глубоко, но тихо вдыхая запах волос, из последних сил пытаясь скрыть свои порывы. Это было постыдно, по-детски, слишком романтично, чтобы отражать ее действия. Лаура не про чувства. Совсем нет. И, уж точно, не про нежность и романтику. Но, несмотря на идиллию, что-то внутри отзывалось тревогой. Лукина не могла толком понять, что именно ее тревожило, но разум настойчиво говорил ей, что есть причина для беспокойства. Она отмахнулась от этого, завороженно наблюдая за тем, как трепещут веки едва проснувшейся в ее постели женщины. Хотя, «постели», конечно, громко сказано. Женщина с сонной улыбкой огляделась вокруг, подмечая то, как Маша забросила на нее ноги, и как она сама свисала с дивана, находясь в шаге от падения. Тело ныло, но было в этом что-то очаровательное: будто впервые за долгое время она очнулась от долгого и скучного сна. Лауре хотелось подарить ей нечто большее. Хотелось осыпать ее подарками, поцелуями, вниманием. Чтобы ее искрящийся взгляд был обращен только на нее, и искренняя улыбка была связана только с ней. Маша была прекрасна в своей натуральности. Это была настоящая женская красота: красота женщины в расцвете сил, уже познавшей прелести материнства, освободившейся от угловатости, присущей молодости, от скованности и излишне фанатичного ухода. Это было сладко. Видеть ее здесь, сонную и уставшую от их бурной ночи. Хотелось большего. Хотелось каждый день видеть ее вот такую, измотанную и заспанную, но являющуюся такой исключительно из-за удовольствия. Сопротивляться больше не хотелось. Лаура невесо гладила пальцами нежный открытый живот, и впитывала каждый тихий вдох Марии. Ее пухлые губы приоткрылись, веки затрепетали еще сильнее, а тело чуть подалось вперед, требуя еще больше ласки и внимания. Рука переместилась ниже, оглаживая бархатную кожу бедер. На секунду в голову закралась мысль: ощущает ли Мария то же самое, прикасаясь к ней, или ее, Лауры, кожа уже далеко не так нежна? Эта мысль только сильнее заводит. Как мучительно приятно обладать кем-то, кто мог предпочесть кого-то большего. Кем-то моложе тебя самой, ярче, любимицей тысяч людей. Мария вздыхает особенно громко, когда пальцы начинают ласкать ее немного ниже. Сладкий вздох, срывающийся с ее губ, заставляет Лауры резко поцеловать ее, буквально скрадывая с ее уст невыраженный стон. В ту же секунду внутрь легко проникает один палец, сразу тонущий в горячей влаге и тесноте. — Так быстро, — с улыбкой шепчет ей брюнетка, а Мария только тяжело дышит, быстро облизывая губы. В этот раз нет никакой спешки. Есть медленные, глубокие прикосновения, способные свести с ума одной лишь своей чувственностью. — Красивая, — шепчет ей Лаура, наслаждаясь гортанными стонами, — нежная… Идеальная. Ей хочется говорить много ласковых глупостей, хочется сказать что угодно, лишь бы сердце перестало трепетать так сильно. Лауре кажется, что от тех невыраженных эмоций, что в нем живут, оно не способно выдержать. Еще немного, и трепетание этих крыльев разорвет его в клочья, но это, как минимум, прекратит ее страдания, ее непрекращающийся запал. Достигая края, Маша не кричит, и не стонет. Она выгибается до хруста, ее напряженная шея впечатывается в сознание Лауры так, будто ее выжигают на стенках черепа. Она держит ее за поясницу, смягчая это падение, позволяя ей лететь, но не разбиваться. В момент, когда тело окончательно расслабляется, а руки перестают больно царапать спину, брюнетка мягко и целомудренно целует ее в макушку, помогая удобно устроиться на тесном диване. А после — произносит всего лишь одно слово, в котором заключено намного больше, чем в каждом ее монологе, признании, больше, чем во всей ее жизни. — Маша… Она произносит ее имя.

***

Это заканчивается так быстро, словно ничего не произошло. Лаура стоит к ней спиной, деловито застегивая пуговицы рубашки. Маше хочется что-то в нее швырнуть. С каждой секундой брюнетка кажется все больше отстраненной, и это выглядит настолько по-детски, что Третьякову начинает тошнить. — Лаура Альбертовна, — с насмешкой произносит она, и взгляд холодных голубых глаз сразу же обращается к ее лицу, а руки замирают на верхней пуговице рубашки. — Знаете, что самое сложное для меня? Брюнетка молчит, будто взвешивая, стоит ли ей продолжать разговор. — И что же? — холодно осведомляется она. — Чувствовать себя педофилкой. — Чего, блядь? — высоким непонимающим голосом спрашивает Лаура, округляя глаза. — А как объяснить ваше поведение? У меня стойкое ощущение, что я в который раз переспала с малолеткой, которая не может смотреть мне в глаза, и опять собирается бежать! — Маш, совсем долбанулась? — Маш, совсем долбанулась, утю-тю, — зло проговаривает Мария, сдувая с лица прядь волос. Взгляд Лауры тут же смягчается, внимательно следя за происходящим действием. Она трясет головой, избавляясь от наваждения, и хмурится. — Невыносимая, — серьезно произносит брюнетка, — Ты можешь хотя бы раз не устраивать сцен после… — она запинается, — после… — После чего? — самодовольно спрашивает Маша. — После того, как ты самозабвенно меня вылизала? Лаура отшатывается, как от удара, и блондинка с удовольствием смеется над смятением и шоком женщины. Придя в себя, та смеривает ее холодным взглядом, и, повернувшись спиной, достает из шкафа пиджак. — Ты, Маша, не долбанутая, — бормочет она, прежде, чем обернуться, — ты ебанутая. Так будешь разговаривать со своим мужем. Последние слова больно бьют по ней самой, но Мария, кажется, не испытывает ничего подобного. Она лишь щурится, внимательно смотря ей в глаза, и будто что-то высчитывая в голове. — Ты делаешь это лучше, — наконец, произносит она, и Лаура в тысячный раз за утро теряет дар речи. Сомнительный комплимент, но какая-то подростковая радость и самодовольство вдруг охватывают ее. — Новичкам везет, — отвечает она, и тут же жалеет, видя, как Третьякова пораженно открывает рот. — Новичкам? То есть… — она замолкает, позволяя широкой улыбке расплыться на лице, и смеется в голос, когда Лаура резко отворачивается, стремясь скрыть накатывающее смущение и румянец.

***

Они почти не разговаривают, разъезжаясь по рабочим местам. Изредка на протяжении дня Маша присылает какие-то отвлеченные сообщения: то фотографию Феи, то какие-то мессенджерные мемы. Лаура почти не обращает на это внимания, но где-то в глубине душе отмечает, что ей это нравится. Это поддерживает в ней ощущение какой-то необходимости, привязанности и интереса к ее собственной жизни. Она думает, что ей следует пригласить девушку на свидание. У них ведь не было еще ни одного, верно? Так... Коллегиальные встречи. Посиделки двух подружек. Подготовка и марафон женственности перед продолжением превращения пацанок в леди. Повышение квалификации? Женщина хихикает, и тут же прижимает ко рту ладонь. Упаси Боже, она ненавидит подобные звуки, и точно не будет собственноручно их издавать. Абсурд. Она могла простить такое легкомыслие, разве что, Марии Владимировне. Конечно, исключительно из-за ее прекрасного воздушного образа и силы влияния на учениц. Брюнетка знает, что сегодня Маша должна присутствовать на каком-то своем очередном творческом мероприятии. Особенно вдаваться в подробности не хотелось — она не слишком любила поэзию, современное искусство считала суррогатом, а искусствоведов полнейшими бездельниками. Последнее утверждение, конечно, корректировалось, в связи с недавними событиями. Но не сильно. Лаура ухмыльнулась, представляя, как скажет Маше, что она бездельница и вызовет очередную истерику. Вошедшая Ольга потревожила ее коварные планы, и она совсем не успела сориентироваться, замирая с многозначительной улыбкой на лице. — У нас опять кипиш, — серьезно заявляет она. — Ну, я не сомневалась. Что-то, что требует моего внимания? — рассеянно произносит директор, стараясь сдержать зевок. — Не то, что бы. Не выспались? — то ли насмешливо, то ли заботливо спрашивает помощница. Лаура усмехается. — Знаешь, в моем возрасте часто бывает бессонница. — Возраст у вас прекрасный, Лаура Альбертовна, откуда эта скромность? — Ольга широко улыбается, показывая ямочки, и Лукина, на удивление, не злится на ее фривольность. — Я принесла ваш любимый кофе, — вдруг добавляет она, — и пару сэндвичей, если вы проголодались. Мне подумалось, что вы могли пропустить завтрак. — Да, последние годы я его, очевидно, пропускаю. За поеданием обеденного завтрака и светской, но приятной беседой, они проводят весь перерыв, и это кажется чем-то вроде глотка свежего воздуха. После бурных месяцев выяснения отношений и собственных чувств, приятно, когда тебе не перечат, в меру заботятся, и не вызывают смешанных эмоций. — А вы до сих пор даже не подписаны на меня в инстаграме, — укоризненно произносит Ольга, надувая губы. Лаура смеется, и тянется за телефоном. — Очень навязчиво, Ольга Дмитриевна, но принесет свои плоды, — упрекает директор, и быстро находит аккаунт своей помощницы. После подписки рассеянно переходит в выложенные истории. Их оказывается две: в первой — перепост красивого фото книжного стеллажа с подписью «@olya.dmitr, ты оценишь», во второй — короткое видео с мероприятия, и снова перепост. Лаура уже собирается задать вопрос о том, что это за странные истории, когда взгляд цепляется за светлые волосы, промелькнувшие на фоне снятых в кадре людей. Она запускает историю заново, и живот сводит сильной судорогой, когда ожидание оправдывается. Это действительно Мария, и, безусловно, ей очень идет это черное платье с оголенной спиной. Не идет ей другое: пухлая мужская рука, лежащая неприлично низко, там, где ткань ласкает нежные бедра. Это ожидаемо. Это нормально. Это всего лишь ее муж. Но что-то в этой картине заставляет мир перевернуться вверх тормашками. В ушах шумит, и только хриплое «Я поняла. Я твоя» продолжает звучать в голове словно ультразвук, от которого вот-вот откроется кровотечение. Течет для нее. Стонет только для нее. Ну да, конечно. Для кого она этого не делает? Дала ли она своему суженному в уборной сразу после отъезда от нее? В каком-нибудь драном туалете этого пошлого ресторана, где наличие книг — всего лишь дешевый понт. Ее тошнит. Еще больше злит собственная ошеломительно сильная реакция на вполне ожидаемое и естественное действие. Она сама ничего не обещала, и обещаний не ждала. Но… «Я твоя. Я вся твоя». Сука. Зубы скрипят. — Вы в порядке? — непонимающе спрашивает Ольга, и ее пальцы легко касаются плеча напряженной женщины. Лаура поднимает на нее непроницаемый взгляд. Красивая, хитрая, умная девочка. Сил бы, чтобы с ней разобраться. — Ты когда-нибудь встречалась с несколькими людьми одновременно? — неожиданно спрашивает Лаура. — Ну… — неуверенно протягивает помощница, — на первом курсе была такая забава. Но я быстро прекратила — слишком тяготила тайная жизнь и постоянный страх попасться. — Страх попасться, говоришь… Кому? Людям? Нам всегда кажется, что мы скрываемся из-за людей, которые нас окружают. Что мы боимся их реакции, их мнения о нас. Знаешь, это самое глупое в человеческой натуре, ведь на самом деле, мы всегда бежим только от себя. Мы боимся увидеть в глазах других людей отражение того, кем мы стали. Боимся встретиться лицом к лицу с самим с собой. — Наверно, — аккуратно отвечает Ольга. — Знаешь, Оля, человек — самое жалкое существо на свете. Слабые, трусливые, а главное — мыслящие, мы составляем круг самых отвратительных созданий этого мира. Тупые животные, — с горькой усмешкой заканчивает Лаура. — Вы слишком категоричны, все ведь не так плохо. Почему у вас вдруг так изменилось настроение? Директор качает головой. — У меня много работы. Займись письмами, ладно? Давай. Лаура четко понимает лишь одно: пришло время разграничить то, что между ними происходит. Разграничить, прекратить, растоптать все, что было. А, может быть, ничего и не было? Сплошная ложь их обеих. Если бы она не знала Третьякову, то была бы готова биться об заклад, что та проспорила кому-то задачу «растопить сердце каменной суки». Проспорила, но задание выполнила. Сердце растопилось. Вот только его уязвимость никогда не представляла односторонней опасности, скорее, выступала гарантом того, что скоро поплохеет абсолютно всем, кто хоть каким-то образом относится к ситуации. Блондинка медленно покидает кабинет, качая бедрами. Она с усмешкой занимает свое место, и пару раз пересматривает собственные истории в инстаграме. — Ах, — тихо произносит она, — какое все же прекрасное видео. Может быть, оставить его в актуальном?