Маленькая девочка

Спина затекла. Бессильно висевшие руки и подрагивающие ноги неприятно щипали и болели, бинты были пропитаны кровью, и Алена, которая сидела, свесив голову с милыми розовыми волосиками, лишь полусонно смотрела на кровавые пятна, даже не пытаясь поменять бинты. Болела голова и горло, очевидно, девочка умудрилась простудиться. Лицо опухло, особенно едва открывающиеся глаза, и у Алёны не было сил сделать абсолютно ничего. Полудрёма, в которую она иногда впадала, никакого облегчения не приносила, ведь, стоило девочке задремать, ей начинали сниться какие-то мутные кошмары с неясным сюжетом. Часто Алёна просыпалась от особенно сильной боли в какой-либо части тела. Она буквально превратилась в сплошную болячку, у которой, где не ткни, какая-нибудь ранка точно будет. бабушка марго, вся в тебя))))) Она абсолютно не знала, сколько сейчас времени, какой сейчас день, время суток. Девочка уже даже не знала, где её мать, жива ли она, Алёна, или уже нет, а сейчас у неё просто какие-то глюки, благодаря которым она всё ещё в сознании. Хотя это спорный вопрос, на самом деле. Наверное, стоило бы сделать хоть что-нибудь, подать хоть какие-нибудь признаки жизни, чтобы её всё-таки выпустили. Но девочка понимала, что сейчас она может только сидеть, плакать, жалко и тихо поскуливая, смотреть в пол, иногда засыпая на неопределённое время, а потом просыпаясь, тяжело дыша, чувствую боль во всех частях своего маленького тела, начиная с головы, заканчивая ногами. В следующий раз она очнулась из-за того, что неудачно дёрнула рукой, и порез, только-только начавший затягиваться, вновь разошёлся, больно защипав. Девочка даже не вскрикнула, не всхлипнула. Просто уставилась туда, где под грязно-красным бинтом неприятно болело, словно бы она одним взглядом могла обработать и полностью залечить ранку. Сейчас, однако, девочка чувствовала себя несколько лучше. Голова не болела, только в горле покалывало, и девочке приходилось сдерживать кашель, боясь, что маме, если она ещё комнате, может не понравиться шум. Каждое сдерживаемое покашливание, сопровождаемое подёргиванием, во время которого девушка задыхалась, она заканчивала тихим и хриплым извинением, обращённым непонятно к кому. — «Прости, прости, пожалуйста, прости…» И так длилось долго, наверное. Так ощущалось, в крайнем случае, по более-менее переставшим болеть ранкам, по чуть пришедшему в норму лицу. В какой-то момент девочка нашла в себе силы встать, шатаясь и крепко хватаясь за бортик ванны. Зеркало, грязное, прямоугольное, самое обычное, на самом деле, висело прямо перед ней как на зло, и Алёна, как бы она этого не не хотела, увидела свое отражение с бледным лицом, на котором очень чётко виднелись красные и горящие щёки, припухшие веки, растёртые до красноты, и мокрые полоски от слёз, которые, хоть девочка уже и успокоилась и не плакала, всё равно иногда скатывались по её щёчкам. Замедленно и словно в полусне, девочка оглядывала себя, раздумывая, стоит ли ей сейчас что-либо обрабатывать. Нет, стоит, конечно, но, может… зачем ей жить, по сути? Если раны воспалятся, если будет заражение крови, девочка, помучавшись время, может умереть либо самостоятельно, либо немного помогая себе. Она устала от жизни, устала от матери, от боли. Она устала плакать прямо как я......., устала каждый день натягивать улыбку на лицо и спешить в школу, дрожа перед учителями, а на переменах закрываясь в туалете и вновь плача… плача… плача… Именно в этот момент девочка вспомнила о Сашке, так внезапно появившейся в её жизни. Зачем она это делает, зачем она так о ней заботится. Возможно, конечно, что для кого-то Сашина поддержка и забота была ничем, просто типичным дружеским поведением, но для Алёны, привыкшей к побоям, к абсолютно наплевательскому отношению к себе, к полному игнору со стороны сверстников, такое проявление внимание от Саши было чем-то новым, странным… страшным. Кто знает, что хочет девушка. Кто знает, кто знает. Но всё-таки почему-то именно эта странная и пугающая мысль о Саше заставила девочку ненадолго отодвинуть свои мысли о суициде и, размотав бинт, начать аккуратно обрабатывать раны, то присаживаясь на бортик ванны, то вновь вставая. Хотелось почувствовать хоть какую-то поддержку или заботу, узнать, что такое взаимно дружить с человеком. Именно в такой размытый момент, когда девочка была не в самом лучшем состоянии, ей в голову пришла одна простая мысль. Пока что она поживёт ради Саши. Поживёт ради её поддержки, поживёт ради её улыбки и милых слов, которые она ей говорила. Поживёт, чтобы ещё хоть разочек услышать в свой адрес это милое: «солнце», которое её пусть и пугало, но было безумно приятным. Если Горбачева её кинет, если все это окажется обычной попыткой подмазаться ради чего-то, — девочка убьёт себя. Вот так просто. Сейчас она поставила перед собой хоть какой-то смысл жизни. Глупый, смешной, по-детски доверчивый, но смысл. И если он не оправдается, и её бросят, то смысла не будет. Так она повесила свою жизнь на Сашу, которая об этом даже не догадывалась. Нагибаться, чтобы достать из-под ванной новые бинты и перекись, было довольно сложно и больно. Только наклонившись, девочка почувствовала резкую боль в голове, и в глазах потемнело, отчего ей пришлось замереть, чтобы прошло как минимум головокружение. Смотреть на все порезы было как-то очень неприятно. Их было слишком много, и крови, неприятно стекающей по рукам и капающей на благоразумно подставленные старые бинты, тоже вытекло много, наверное. Когда девочка сняла с себя все бинты и принялась аккуратно смывать рукой, намоченной под краном, кровь, в некоторых местах даже немного засохшую, девочка сама ужаснулась от того, насколько сильно она сейчас порезала себя. Казалось, что всех старых шрамов, вместе взятых, было меньше, чем новых. И это пугало. И это было нехорошо. И девочка это понимала, ведь как бы она ни старалась принести себе побольше физической боли, чтобы заглушить моральную и боль, нанесённую матерью, она всё равно не старалась совсем уж убить себя. Или… нет, она же решила, что пока что… Девочка давно уже стянула и худи, и джинсы, чтобы не залить одежду кровью ещё и с внешней стороны. Прохладная вода, смывающая кровь, щиплющая перекись водорода, слегка подмоченный, но чуть теплый бинт, который она сразу прикладывала обработанному участку кожи, обезбалтвающие таблетки, которые она приняла под конец обработки порезов, — все это как-то успокаивало, девочка отвлеклась, даже переставая думать о том, где она сейчас и почему. Зато потом… а потом она просто умылась, окончательно пытаясь прийти в нормальное состояние. Но как-то не получилось. Конечно, ей стало чуть лучше, когда она обработала все ранки, когда умылась, когда приняла обезбол, и он начал действовать. Но теперь у неё остался кашель, который упорно не желал её отпускать, отчего девочка постоянно непонятно булькала мы с мамой все ржем что у нас кот постоянно булькает я даже не помню откуда этот прикол пошёл, вздрагивая, а горло щипало довольно сильно. Ну и, конечно, страх перед тем, что её ждёт от матери, тем, выпустят ли её когда-нибудь из этого уголочка, да и вообще, что, кто, где, сколько сейчас времени. Она не знала ничего. Ни-че-го. И Саша тоже не понимала абсолютно ничего. Придя утром в школу, она, к своему страху и удивлению, не нашла там девочку. И, как обычно это бывает, у неё не было абсолютно никакого способа связаться с девочкой. Попросить у неё номер она как-то не додумалась, постеснялась, решив, что девочка, возможно, откажет. А единственный, с кем хоть как-нибудь и чуть-чуть Алёна общалась, была Саша. Тупик. Марина просто удивлялась тому, какая Саша была нервная. Огрызнулась на неё, когда та попыталась поздороваться с ней, весь первый урок сидела, постоянно нервно поправляя волосы и крутя в руках ручку. — Саш, — тихо протянула девушка, когда учитель снова куда-то отвлекся, занимаясь другим учеником, — что случилось? Это из-за Алены твоей? — Она не моя, — резко шепнула Горбачева. — Ладно, прости. Да, я действительно очень волнуюсь, что её нет. Просто она вчера куда-то так убегала, мы с ней говорили, она сидела довольная, а потом сорвалась и побежала. И вот, её нет сегодня… У неё проблемы дома, и как бы… не думаю, что она просто решила отдохнуть. — Ну… — Марина какое-то имя не оч, мне не нравится, простите… замолчала, задумчиво поглядывая на доску. Отвлеклась, переписывая с неё все в тетрадь, — может, — снова пауза, на сейчас раз короткая, — все не так и плохо? Ну, не знаю там… просто ударилась, простудилась, не знаю. — Серьезно? — зло кинула Горбачева. — Ты прости, конечно, но я сейчас не очень готова разговаривать, ладно? — девушка снова поправила волосы, вконец отвлекаясь на урок. Марина жалостливо на неё посмотрела, понимая, что она слишком накручивает себя. Наверное. Как только прозвенел звонок, Горбачева, покидав учебник, тетрадь и ручку в рюкзак, чуть ли не бегом вышла из кабинета. К счастью, следующий урок был у классного руководителя, поэтому Саша, влетев в класс и быстро бросив рюкзак на свою парту, подошла к учительскому столу, тяжело дыша из-за быстрого шага и чуть смущаясь из-за своего неловкого вопроса, который она собиралась задать. — Здравствуйте, — Саша попыталась улыбнуться. — Скажите, у вас нет номера Алёны? Швецовой которая, если ничего не путаю. — Здавствуй, Саша, — невозмутимо ответил учитель. — А зачем тебе её номер? — Ну… — девушка замялась. Не говорить же учителю, что Алены, скорее всего, большие проблемы. Вдруг она всё-таки ошибается, вдруг девочка не хочет об этом рассказывать, и, рассказав, Саша только сделает хуже. А вдруг, а вдруг, а вдруг… — Просто её сегодня в школе нет, а она не предупредила, почему… Вот я и волнуюсь. — Нет, извини, — учитель откинулся на спинку стула, посматривая, как класс постепенно заполнялся. — Беседу класса, как понимаю, ещё не создавали, а мне эта информация не нужна, — увидев, однако, как погрустнела Саша, он чуть улыбнулся. — Да не бойся ты, Сашка, — девушка чуть улыбнулась от такого имени — всё-таки к одиннадцатому классу у неё были неплохие отношения с учителями, и они довольно часто называли её этим милым именем, — Алёнку-то не убьют? Не убьют. Надейся на лучшее. — Да кто его знает, — тихо протянула себе под нос девушка так, чтобы учитель не услышал. — Чего говоришь? — Да ничего, ничего, — Саша задумалась. — А адреса её у вас нет? Не можете называть меня олежа??? его сказать, пожалуйста? — Нет, Саш, не могу. В конце концов, кто тебя знает. Да и вообще, я не помню, где у меня этот файл с адресами вашими, а искать ради такой цели, как у тебя — я не стану. — Ну пожалуйста, — протянула девушка. — Нет, Саша, не могу, — он улыбнулся. — Ладно, иди готовься, урок скоро. Горбачёва недовольно и также нервно выдохнула и пошла к своей парте. Где-то под конец урока, когда Саша решила задачу, которую им дали на, скажем так, закрепление пройденного, девушка вспомнила об одном вопросе, очень важном, на самом деле. — Слушай, Мариш, — девушка повернулась к соседке, вытягивая её из размышлений. — Ты совсем там ебанулась, что себе все ноги и руки перерезала? — А? — Марина сначала не до конца поняла, что от неё хотят. — Какие порезы? Я нож месяц в руки не брала. — Да что ты? — в голосе Саши слышалась только издёвка, не более ну короче все поняли сюжет фанфика да…. — А это что? — девушка под партой задрала рукав своей кофты, которую она сегодня надела, дабы не навлекать проблемы на своего соулмейта. — Посмотри, какая прелесть. Даже у меня, соулмейта, они кровоточили ночью. Вопрос теперь, что там у тебя происходит, если у меня пиздец такой. — Саш, — Марина тоже подтянула рукав. — Смотри… У меня нет почти новых ран, всё больше старые шрамики. У меня нет причины резаться, понимаешь? Горбачёва хотела что-то сказать, но не придумала, что. Рукава были опущены, и девушки снова вернулись к уроку. Получается, Марина не её соулмейт. Ужасно. Ведь тогда её родственная душа может быть абсолютно где угодно, хоть на другом конце света. Ну ладно, с этим она перегнула, соулмейты всегда живут в одном городе. Но найти человека с такими же порезами как у неё в Москве? Серьезно? Ну не будет же она подходить к каждому прохожему, тыкать ему свои руки и спршивать: «А у вас не такие порезы, скажите, пожалуйста?» Да нет, конечно, это же бред. Сложно. Получается, что вопрос, решённый, казалось, ещё года четыре назад, снова открыт, и ответов не видно от слова совсем. Все оставшиеся уроки Саша сидела, задумавшись. Иногда она думала и об уроке, конечно. Но… но… чаще всего её мысли всё-таки крутились вокруг маленькой девочки, пропавшей так некстати и так сильно беспокоившей девушку, или вокруг соулмейтов. Как так… всё же так хорошо было. Погода была противной. Солнце, тепло, лёгкий ветерок. Но Саша была слишком обеспокоена и расстроена, чтобы ей нравилось солнце, светящее в глаза, противное тепло, которое сегодня казалось слишком сильным, а ещё и этот ветер, раздувавший ей волосы, тем самым они очень сильно ей мешали. Бесит. И всё-таки, только придя домой, Саша поняла, что она очень хочет просто расплакаться. Хочет, чтобы с её маленькой девочкой всё было хорошо, чтобы она завтра пришла в школу, чтобы она сегодня оставалась дома просто… просто, потому что слегка простудилась. А сейчас ей очень хотелось, чтобы её кто-нибудь обнял пожалуйста обнимите меня автора прошу...... , сказал, что всё хорошо, успокоил, поддержал. Но нет. А Алёна всё также сидела в ванной комнате. Более или менее хорошее состояние вновь сменилось на не очень, разболелась голова, горло, которому так и не дали прокашляться, очень сильно саднило, и девочка постоянно покашливала, иногда всё-таки в полный голос, однако сразу же зажимала себе рот и боязливо прислушивалась, боясь услышать шаги. Время действительно шло, и девочка это чувствовала, но не могла ничего поделать, продолжая сидеть в бездействии. В какой-то момент за стеной послышались шаги, и Алена, несмотря на своё нелучшее состояние и просто усталость и затекшие конечности, вскочила, хватаясь за всё руками, чтобы удержаться и не упасть. Закружилась голова, но девочка старательно не придавала этому значения, стойко ожидая того, чего её ждет. Главное, чтобы снова не побили. Будет круто, если её отпустят. Она просто возьмёт куртку, рюкзак, телефон и уйдет. Будь, что будет, но она не будет сидеть в квартире. А если не отпустят. Что ж, у нее нет другого варианта, кроме как сидеть и ждать, сидеть и ждать… чего-то. Вот дверь открылась. Мать, стоящая на пороге, выглядела вполне дружелюбно, в крайнем случае, у неё просто было уставшее лицо, не выражавшее никакой злости или агрессии. — Вышла, — просто приказ. — Чтобы я тебя не видела до того момента, как завтра тебе нужно будет быть дома после школы. — Я могу… — робко спросила Алёна, выскальзывая из комнаты, — пойти, — девочка запнулась, — на улицу? — Чтобы как бомж сидеть и ждать утра? — мать усмехнулась, и Алена лишь порадовалась тому, в каком прекрасном настроении была её мама сейчас. — Иди. — Спасибо, м… мамуль. Девочка быстро метнулась по квартире, хватая рюкзак с учебниками с понедельника и куртку, в кармане которой лежали ключи, телефон и какая-то мелочь, которую она когда-то стащила у матери. Не оглядываясь, она вылетела из квартиры. Она на свободе. Это звучало очень круто. Ещё круче было понимать, что до завтрашнего вечера она в безопасности. Только вот проблема. Идти-то ей некуда. То есть она-то вырвалась из дома, вырвалась из рук матери. Но не учла немного того момента, что времени было час ночи. Кстати, прошло больше суток с момента, как её заперли в ванной. И что ей делать? Ходить шесть с лишним часов напролет она вряд ли сможет. Сесть на лавочку? Да, возможно. Только вот уснет, наверное… Да ладно, это в любом случае лучше, чем скитаться по городу. В конце-то концов, она что, впервые так на улице ночует. Нет, конечно. Девочка быстро огляделась, размышляя, куда ей идти. К школе или, может, в парк? Решив, что лучше всего остаться где-то около школы, чтобы с утра не блуждать, она быстро пошла на площадку, которая была окружена деревьями и находилась очень удачно: в парке возле школы к — комбо. Придя в парк, девочка невольно рассмеялась, хотя ситуация была не из лучших: из неё выйдет прекрасный бомж, если так подумать. Но она довольно быстро выбрала неприметную скамейку где-то в углу площадки, села, поджав под себя ноги. — Может, не спать? — тихо прошептала Алена. Просто по приколу, девочка закрыла глаза, рассудив так: если она уснёт — ок, она выспиться, если нет — ну ладно, что уж. И, конечно же, уснула.