* * *
По мере того, как Девон преисполнялась уверенности и энтузиазма, Харон все больше убеждался, что все происходящее, включая и само отплытие в Пойнт-Лукаут, было на редкость дурной затеей. Как он и предполагал, – а он всегда оказывался прав, предполагая худшее, – возвращаться пришлось с пустыми руками. Мотель показался на горизонте ближе к утру, некогда яркую вывеску скрадывала не только темнота, но и вечный туман этих мест. По всему выходило, что под открытым небом, бродя по болотам и залечивая раны, они провели около суток. Так долго слонялись между обжитых мутантами-вырожденцами лачуг, рисковали собой, чтобы в итоге не сработал даже план-минимум – присмотреться к происходящему в соборе издалека, понять, что у дикарей на уме и определиться с дальнейшими действиями. Их даже не пустили за ворота. А то, что Харону показалось витиеватым, но вполне доходчивым предложением пойти куда подальше, Девон поняла буквально и уже готовилась к новому испытанию. – Мне эта затея все равно не нравится, – заявил он, когда они оказались в номере. Точнее – когда Девон затащила его, едва перебиравшего ранеными ногами, в ставший вдруг возмутительно тесным дверной проем. Пришлось перекрикивать стихию – снаружи не на шутку разыгрался ветер. Харон едва сумел спиной захлопнуть дверь, которую непогода грозила сорвать с петель, и опереться на щербатую крышку комода, чтобы немного перевести дух. Где-то в крыше затесалась брешь – потолок выл и гудел. В щель под дверью тоже с воем пробивался сквозняк. Девон подоткнула ее каким-то тряпьем из ванной комнаты. Ответила она только: – Сожалею, Харон, – и стало ясно, что тема закрыта. Некоторое время они бестолково препирались: Девон требовала, чтобы он разделся и дал ей взглянуть на раны, Харон настаивал, что все необходимое сделает самостоятельно. В конце концов ее упорство победило, и гуль лишний раз возблагодарил случай за то, что в номере нет ни электричества, ни керосиновой лампы, ни свечей. Девон вполне могла оценить состояние его ран, освещая их точечно. Резкий зеленоватый свет фонарика выявил не больше необходимого – ничего такого, от чего впечатлительная барышня могла бы упасть в обморок. Его подопечная к таковым все же не относилась, но испытывать ее лишний раз Харон не хотел. Девон пыталась его перевязывать. От усталости у нее сильно дрожали руки, и в конце концов она молча вручила ему аптечку и легла спать. Ни слова о погоде, о проделанном пути, планах на завтра, никаких напутствий перед сном. Ничего. Даже не разулась, не сняла куртку – упала лицом в постель и тут же уснула. Дверь продолжала грохотать под порывами ветра, но Девон так не терпелось отойти ко сну, что шум не стал помехой. Харон спешно убедился, что помощь оказана должным образом и заживление будет делом нескольких часов, с некоторым трудом натянул изрядно пострадавшие штаны, собрал по пути к постели брошенные вещи. Присел на краю и снял с Девон ботинки, все в иле и тине. К тому моменту девушка уже перевернулась, не проснувшись – должно быть, дышать пылью простыней ей не понравилось даже во сне. Его глаза привыкали к темноте. Сначала он различал очертания постели, складки одеяла, затем и ее лицо – и как только черты стали понятны его зрению, он сделал над собой усилие и отвернулся. Ривет-Сити? Или раньше? Когда это началось?.. Дробовик Харон обтер еще раз и разобрал почти вслепую. В нехватке света зрение ему заменяла память рук, за много лет изучивших каждую деталь и каждый излом так, будто то было продолжение его собственного тела. И в этот раз гуль нашел кое-что новое – ствол оказался раздут до трещин, те прощупывались даже его слепыми пальцами. Он не стал бы стрелять, не убедившись, что ствол чист. Значит, это сделал кто-то другой. Может быть, один из местных, которые вчера ночью выкурили их с Девон из дома на болоте. Кто-то из них нашел в грязи невиданное ранее оружие и, недолго думая, решил опробовать. Теперь это уже не имело значения. Этот дробовик был с ним, сколько он себя знал – куда дольше, чем мог вспомнить. Не перечислить всех ухищрений, которыми Харон пытался продлить жизнь привычному оружию – тщательно следил и ухаживал за ним, обновлял детали по мере выхода из строя, порой прикладывал немало усилий, чтобы найти замену. От того старого дробовика, скорее всего, уже ничего не осталось, но гуль по-прежнему испытывал к своему оружию своего рода сентиментальную, символическую привязанность. Пусть оно и подводило иногда в бою, и, откровенно говоря, от него стоило бы избавиться, как от отработавшего свое инструмента. Похоже, настал самый подходящий момент. Харон не мог даже предположить, где и когда обзавелся этим дробовиком. Все обозначения на деревянном прикладе давно стерлись, от вырезанных когда-то букв остался только едва различимый след. Вещь ничего о себе не рассказывала – не могла рассказать, как и он сам, но добровольно расстаться с ней и оборвать эту мнимую связь с забытым прошлым оказалось непросто. Он много думал о том, стоит ли доверять своим ощущениям. Само слово было неподходящим – он едва ли осознавал эти отголоски памяти в полной мере. Нечеткие, неуверенные, они походили скорее на беспочвенные догадки, внезапные предчувствия, и все-таки его беспокоили. Его прежнее равнодушие к тому, что осталось далеко позади, сменилось уважительной осторожностью с тех пор, как сдвинулись пласты давно похороненной памяти – Харон не хотел их растревоживать, он предпочел бы выждать, пока все не успокоится, пока не станет как раньше. Когда он не испытывал на себе галлюциногенные последствия радиации, не вспоминал о старых, еще человеческих, а теперь бесполезных привычках, не знал эту ненормальную с ее вечной улыбкой до ушей, не бывал в Пойнт-Лукауте, где явно зарыта хотя бы часть загадки, условий которой ему не объяснили. Но было ли это впервые? Если он, переходя под контроль нового нанимателя, забывал предыдущего, и память начинала новый цикл – может быть, прошлое давало о себе знать и раньше? Просто он забыл, как и все остальное. Проще от этого предположения, правда, не становилось. Он по-прежнему не знал, что вызвало эту цепную реакцию. Поставил бы на происшествие в убежище 87... но все началось задолго до того. К полудню Девон еще не проснулась. Харон как-то уже пытался втолковать ей, что мир вокруг не будет ждать, пока ее персона не изволит выспаться, и она даже с пониманием покивала, но все осталось как прежде – разбудить хозяйку он мог исключительно тогда, когда ей удобно, и желательно с грохотом каких-нибудь боевых орудий. На звук своего имени она не откликнулась, только едва заметно дернула плечами, будто вздрагивая от холода или испуга – это все, что он видел, потому что его подопечная лежала к нему спиной. Харон подошел к постели и увидел, что даже в спокойном сне она умудрилась растерять шпильки по подушкам. Ему пришлось наклониться, чтобы их собрать. Последняя готовилась выпасть из ее растрепанных, присыпанных вчерашним пеплом волос. Как только он их коснулся, Девон себя разоблачила. Она схватила его, пальцами сжав запястье, а затем, повернувшись и одарив его сонной улыбкой, подключила к делу и вторую руку. Одной она держала его кисть, пальцами другой водила по ее тыльной стороне. Слабые, аккуратные прикосновения к огрубевшей и изуродованной коже не принесли никаких ощущений, но Харон запоздало поймал себя на том, что почти не дышит. Девон больше не улыбалась. Она продолжала: с тщательностью и внимательностью ребенка, выковыривающего увязшие в грязи камни, рассматривала его облезлую ладонь на практически неприличном расстоянии, пыталась уловить намек на его реакцию, сопоставляла зрительное с тактильным. Когда она поднимала глаза, гуль думал, что в них мелькнет отвращение или хотя бы жалость, но видел только любопытство. Харон ни секунды не сомневался, что ничего личного в действиях его чокнутой напарницы нет. Она выглядела так, будто трогает нечто неживое, неодушевленное, неспособное ответить. С таким же лицом, пожалуй, она могла бы выискивать проглоченные крышки в чьих-нибудь кишках. Но оставалось непонятным, зачем она это делает. Он даже не думал принять ее действия за выражение приязни. Возможно, просто не догадывался, но скорее скрывал эти мысли от самого себя – с той же упорной уверенностью, с которой старался не придавать значения многому другому. Принять ее всерьез значило бы совершить преступление против всего, что делало его разумным существом. ”Мы с тобой – два самых невезучих человека во вселенной”. – Пусти. – Я и не держу, – она вяло улыбнулась. Харон осторожно высвободил руку из ее пальцев – нормальные люди казались ему хрупкими, несмотря на то, что это он являл собой существо с полуоблезшей кожей. Или, может быть, именно поэтому – все-таки своим примером он доказывал, как легко тело утрачивает сходство с человеческим. – Есть хочешь? – Что за вопрос, – буркнула Девон, растирая веки. Ее лицо после вчерашней прогулки осунулось, на виске чернело пятнышко сажи, которое она, задев, протянула по щеке. – Я буду снаружи. В ее бледную ладонь он вложил собранные шпильки и вышел во двор, давая даме возможность произвести утренние процедуры без лишних глаз. Утро после ветреной ночи было ясным и холодным, к полудню же воздух чуть потеплел, и даль снова заволокло белым туманом. Девон вышла через несколько минут, зевая и щурясь. В холодном свете скрытого за облаками солнца она казалась еще бледнее обычного. Краем глаза Харон заметил, что она перепутала пуговицы на рубашке. Подобные вещи он часто подмечал, но почти никогда о них не говорил – как правило, Девон справлялась с последствиями своей рассеянности и без его помощи. Открытая забота о таких мелочах разрушила бы последнюю опору убежденности в том, что ему удается держаться в рамках. – Как себя чувствуешь? – спросила она так тихо, будто речь велась чем-то, о чем не следовало говорить в полный голос. Харон пожал плечами. Раны его уже не беспокоили, он успел о них почти забыть, а вот Девон, похоже, решила озаботиться его здоровьем за двоих. – Нормально. – Хотелось бы взглянуть, – она покосилась на его драные штаны и тут же втянула голову в плечи, воровато улыбнувшись. – И тебе бы одежду привести в порядок. – Займусь после обеда. Девон по-прежнему слегка улыбалась, очень мягко, не показывая зубов, и смотрела спокойно, пусть и невесело. – Мне надо посмотреть, что с твоими ранами, – сделав ударение на "мне", она еще и приподняла бровь. – Нет, не надо. Я сам уже все осмотрел и принял... меры. – Недотрога. Гуль тяжело вздохнул. Совместными усилиями они развели костер, чтобы согреть немного воды для обеда. Как оказалось, Девон не шутила, грозясь проредить запасы печенья в особняке: незаметно и для Харона, и для хозяина она умыкнула целую пачку и теперь обнаружила ее в своем рюкзаке, немало удивившись. Из просроченного десятки лет назад угощения она задумала приготовить похлебку по экспериментальному рецепту – по крайней мере, так ему заявила, а на деле просто размочила печенье в кипятке и разыгрывала зверский аппетит перед лицом этого блюда. Сам Харон ограничился консервами – взял совсем немного, ровно столько, сколько нужно, чтобы подкрепить силы. Потом Девон страшно обеспокоилась поломкой дробовика и, пока гуль зашивал штаны, изрезанные практически в лоскуты, бегала вокруг и всеми способами выражала сочувствие. Пыталась и взять работу с иголкой на себя, но близко Харон ее не подпустил. Потом она сочла, что кое-какие из их вещей нуждаются в стирке, и не попросила – поставила перед фактом, что он составит ей компанию в прогулке к берегу. Там Харону пришлось держать ее за ноги, пока Девон, свесившись с пирса, полоскала тряпье в ледяной воде. По случайности он натолкнулся взглядом на Тобара, наблюдавшего эту сцену с неприкрытым любопытством. При встрече паромщик не упускал случая беззлобно подколоть хозяйку контракта, а она принимала это слишком уж близко к сердцу, так что скоро начала его сторониться. – Чего он во мне нашел? – бубнила она, выжимая и укладывая вещи. – Неужели я тогда так впечатляюще блевала? Или ему смешно, что я дружу с большим страшным гулем? Что, скажи, пожалуйста, тут смешного? В вопросах юмора Харон понимал мало. Он решил еще утром, что кое о чем Девон стоит знать. Может, она и вела себя порой как истинно ненормальная, стараясь казаться в разы глупее, чем на самом деле, но именно она распоряжалась его контрактом. И, как бы дико это ни звучало, только ей, малолетней кривляке, он и мог доверять. Останавливало только одно опасение: он не мог ручаться, что не навредит ей, втянув в свою историю. Но не мог и умалчивать. Харон собрался с мыслями, когда Девон развешивала белье на протянутой между деревянными балками веревке. – Я должен тебе кое-что сказать. Гуль не стал добавлять, что думал об этом полночи и сломал себе всю голову. – Мм? – она приподняла брови, быстро взглянула на него поверх веревки и вернулась к своему занятию, пряча интерес или действительно его не испытывая. Действительно, что нового может сообщить ее собственный телохранитель, давно изученный вдоль и поперек во всех возможных пределах? Дело в том, что пределы эти в последнее время несколько расширились. – Ты вольна принимать любое решение. Я ни к чему не обязываю и не советую, только доношу информацию. – Давай уже. Небогатый набор требующих сушки вещей как раз кончился. Девон оставила их капать на подгнившие доски террасы и вернулась к гулю, отряхивая руки. – Слушай, это важно. – Я поняла, – пожала плечами она. Тогда, под выжидательным взглядом почти прозрачных глаз, Харон и поймал себя на том, что тянет время. Он решил не тянуть. – Я знаю Локхарта. Давно, – почти выпалил гуль и внимательно уставился на Девон, ожидая реакции, которая подскажет, что и как говорить дальше. Девушка округлила глаза, потом нахмурилась, выказывая скорее неверие, чем удивление, и все – молча. – Многого я по-прежнему не помню, но... могу предположить, что он принимал кое-какое участие в том, что привязало меня к контракту... и был одним из тех, к кому мне следовало явиться за указаниями в случае гибели моего нанимателя. Она приоткрыла дверь в номер и кивнула, приглашая следовать за ней. – То есть, самого первого? Того, кто составил контракт? – Не совсем. Ты перебиваешь меня, – зачем-то упрекнул ее гуль. – Я не знаю, сколько было таких людей, не уверен, что выжил кто-то еще и понятия не имею, каков следующий пункт этой... программы. Но ты должна знать, что она действует независимо от моей – и твоей тоже – воли. Девон сбросила обувь и забралась на постель с ногами. Слушала внимательно, но выражение ее лица показалось Харону исполненным крайнего скептицизма. Возможно, она решила, что чертов гуль просто придумывает себе оправдания, чтобы с какой-то целью сбить ее с толку и... за несколько секунд молчания Харон сам сочинил тайный заговор, в котором мог участвовать втайне от Девон, и успокоил себя тем, что эта теория никуда не годится. – Мне... кажется, что весь мой путь подчинялся этой цели, – произнес он, осторожно подбирая слова, и сел с другого края. – Какой-то механизм в моей голове гнал меня к нужным людям... и привел сюда, в Пойнт-Лукаут. Мы здесь именно поэтому. Это ведь я предложил. Собственная речь звучала для него так неуклюже и неубедительно, что хотелось поморщиться. Девон, напротив, взирала на него со своих подушек с невозмутимым видом, хотя во взгляде и положении бровей явственно виделся все тот же скептический настрой. – Почему Пойнт-Лукаут? – поинтересовалась она наконец. – Разве ты мог знать, что Локхарт именно здесь? – Понятия не имею. – А если бы я отказалась? Ты бы меня заставил, или что? – Я не знаю, – честно ответил он. – Я не знаю, какая задача приоритетнее, до сих пор не выдавалось шанса... выяснить. В голове это звучало лучше, – позволил себе заметить Харон, наблюдая за тем, как хозяйка мрачно покусывает губы. – Значит, давай еще раз. Тебе в голову вложили программу, которая действует до сих пор и заставляет искать определенных людей. Ты полагаешь, что сюда стремился именно поэтому. Видимо, это случается уже не впервые, да? Харон кивнул, ожидая, что она потребует пояснений, подробностей, но Девон решила зайти с другой стороны: – Хорошо. Как ты действовал до сих пор? – Бездумно. – То есть? – Я не знаю. Мне кажется... я этого не осознавал, но пытался влиять, подталкивать нанимателей к нужным людям. Он умолчал о других подозрениях – кто-то мог погибнуть по его недосмотру, чтобы не препятствовать исполнению задачи – и остановился. Стоило облечь свои мысли в устную форму, как обнажились темные пятна, мешающие восстановить логический порядок. Преемственность контракта выглядела неудачной, непродуманной деталью. Следовало бы ограничить круг лиц, допущенных к владению этой бумагой. Ведь как он мог выполнить задание, если служил другим, далеким от его первых хозяев людям? И о чем уж точно не думал составитель контракта – так это о том, что Харон, став гулем, успеет сменить и пережить несколько поколений работодателей. Мысль показалась ему... забавной – пожалуй, лучше слова не найти. Что может быть забавнее службы, растянувшейся на века по чьей-то небрежности? Он правда ничего не смыслил в юморе. – Слушай, на тебе лица нет, – глупо пошутила Девон, улыбнулась и придвинулась ближе к тому краю постели, где сидел Харон. Он успел подумать, что не должен принимать ее странные поползновения так легко, но тут же понял, что с этим давно опоздал. И решил наконец озвучить свое главное опасение: – Если все это время мной двигала не регулируемая контрактом цель, может произойти и что-то еще, – он пристально посмотрел на нее, надеясь только, что не пожалеет о сказанном. – Я опасаюсь, что это может нарушить твои интересы... или даже навредить тебе. Я бы этого не хотел. Вместо того, чтобы растрогаться, как он ждал, Девон самодовольно хмыкнула и уставилась на посеревший от времени снимок в рамке. Люди на нем превратились в блеклые тени, солнечный свет – в туман, с которым почти слились постройки и деревья на фоне. – Сколько ты проработал у Азрухала? Ее тон будто говорил: "вот сейчас я задам нужный вопрос и выведу тебя на чистую воду". Гуль позволил себе не обдумывать, откуда взялось в нем это раздражение, и отозвался резче, чем следовало: – Думаешь, я помню? Лет тридцать, может быть. – Его трудно согнать с насиженного места, да? – заметила Девон с неожиданным сочувствием. – Значит, не все так плохо. Ему же ты не навредил, наоборот, продолжал прилежно исполнять свои обязанности, пока я тебя не перекупила. С другой стороны... – она задумчиво почесала щеку, – он слишком легко согласился продать контракт. Может, потому, что и сам начинал тебя опасаться? – Еще бы этот поганый ублюдок не опасался. Понимаю, – попытался хоть как-то оправдаться гуль, – все это звучит как чушь, но… – Перестань. Мы в одной... эээ, лодке, так что и разбираться с проблемами будем вместе, – Девон подмигнула, и Харон сначала удивился такой наивности, а потом – тому, что принял ее слова и чрезмерно ласковый тон за чистую монету. – Конечно, если ты этого хочешь. Он не слишком верил в ее искренность, но невольно задумался о том, как она себе это представляет. Ведь как-то же представляет? – Все сложнее, чем ты думаешь. – Ну еще бы. В жизни не бывает просто, – Девон хлопнула себя по коленям и встала. – Хочешь, я попробую переговорить с Локхартом? Ты же еще не..? – Нет, – он покачал головой и повторил еще раз: – Нет. Я не говорил с ним. Что бы я ему сказал? "Что потерял обоих – и сына, и мать?". На секунду Харону страшно захотелось выложить еще и то, что он вспомнил, когда в приступе радиоактивной горячки корчился на полу в убежище 87. Он сдержался. Многовато открытий для одного дня, да и существовала значительная разница между простой откровенностью, когда дело в некоторой степени касается и Девон тоже, и... вот этим. – Не надо, он не тот, к кому стоит подходить с ничем не обоснованными подозрениями. Он примет нас за идиотов, и тебя, и меня. Так мы ничего не узнаем. Харон смотрел на согласно кивающую Девон внимательно, ожидая малейшего намека на неискренность, на то, что она послушает его и сделает наоборот. Напрасно: она ничем не оправдала его подозрений. Не нашла и другого решения, но пока он довольствовался тем, что поставил ее в известность. На короткое время между ними образовалась, как он надеялся, взаимная гармония: он поделился с ней чем-то личным и спорным, она приняла его спокойно и с пониманием. Длилось это до тех пор, пока Харон не заметил, что бытовые заботы его подопечной сосредоточились вокруг вещмешка. Девон все-таки решила пойти дальше в своем неразумном предприятии. Перед выходом они заглянули в лавку Панады – та, само собой, всячески убеждала гостей, что ждала только их с самого утра и даже выбрала среди всего разнообразия товара нечто особенное – именно то, что им нужно. Когда она, даже не зная об участи дробовика, продемонстрировала внушительного вида двуствольное ружье, Харон не слишком удивился. Скорее всего, торговка заметила, что старое оружие больше не болтается у него за спиной, и сделала простой вывод. Девон, судя по всему, посетила та же мысль. – Как тебе? – поинтересовалась она. Видимо, решила, что затея подружить телохранителя с новым оружием вовсе не так безнадежна. С позволения Панады он взял ружье в руки, взвесил, попытался примериться к хвату. Все казалось чудовищно неудобным: прицел выглядел непривычно, спусковой крючок давил палец, приклад упирался в плечо не там, и гуль едва представлял, как таскать ружье с такими солидными габаритами на спине, как он привык носить свой дробовик. – Сойдет, – буркнул Харон, к тому же припоминая, что похожим оружием пользовались аборигены и он безо всяких трат мог бы позаимствовать одно у любой из жертв вчерашнего побоища. Пришлось бы, конечно, немного потрудиться, чтобы привести находку в порядок, но в этом деле у гуля имелся некоторый опыт. Одно время они с Девон так промышляли – искали на развалинах исправное оружие, чистили и сбывали торговцам на Столичной Пустоши. Попадалась как безыскусная штамповка, так и интересные образцы, но ни один не пробуждал желания изменить дробовику. Придется привыкнуть. Сегодня они решили обогнуть болота и пройти, покуда это возможно, вдоль умытого Потомаком берега. До наступления темноты оставалось всего несколько часов, и Харон даже поворчал по этому поводу, но Девон только отмахнулась, почему-то уверенная, что все успеется. Отлив обнажил залежи мусора, застрявшего в тягучем иле – только это и напоминало, что когда-то здесь гнездилась цивилизация. Мусор и, конечно, очертания брошенного городка, над которым возвышалось колесо-аттракцион – но скоро и они растаяли, поблекли за стеной серого тумана, окутавшего местность. Вечер подбирался все ближе, небо уже не слепило глаза холодной белизной, свет проступал сквозь облака и ложился на берег мягко, размывая границы между тенями и бликами. Затуманенная водная гладь казалась бесконечной, а участок суши вокруг – оторванным от всего остального мира. Впечатление только усиливалось оттого, что над рекой стоял абсолютный штиль. Харон не впервые заметил, что неестественная тишина Пойнт-Лукаута играет с восприятием, заползает белым шумом в остатки его ушей, путает все прочие органы чувств, заставляя думать, что время остановилось. Своим бормотанием Девон немного развеивала это ощущение. – Что за ерунда. Я же проверяла навигатор утром, – она то озиралась по сторонам, сверяясь с картой, то зачем-то протирала рукавом экран пип-боя, будто неполадки были просто рисунками на стекле. Харон встряхнул головой так, чтобы Девон не увидела, отгоняя сонное, вялое спокойствие, которое поселила в нем эта тишина. Он не слишком беспокоился о проблемах навигатора. Задумался о другом. О том, какие нужны слова, чтобы заставить ее подумать головой. – Я могу спросить? Вздохнув так, будто гуль сказал несусветную глупость, Девон пожала плечами: – Спрашивай без разрешения. – Почему ты так стремишься выполнить это задание? – Ну, я же пообещала. Или ты считаешь меня безответственной? – Я считаю, что тебе не стоит сюда ввязываться, – в тон ей, почти передразнивая, ответил Харон. – Честно говоря, я удивлен, что Локхарт это допустил. Он не из тех, кто так небрежно относится к своим делам и готов поручить разбираться с ними первому встречному. Девон замешкалась, отклеилась, наконец, от своего экрана, покосилась на гуля – наверняка заподозрила, что вывод ему подсказала память. И сейчас, и тогда, у мотеля, она смотрела так, будто не знала, чего от него ожидать, и Харон догадывался, почему. Эта путаница в голове ввергала в смятение и его самого – а девочка, должно быть, еще и преувеличивает масштабы, справедливо полагая, что он рассказывает ей не все. Ее полезное приобретение обнаружило двойное дно. Она может быть испугана, недовольна, недоверчива. Может растеряться или начать осторожничать. Его бы ничто из этого не удивило. Она даже не сразу решилась подать голос. – Это... – Просто наблюдение, – почти перебил Харон, предупреждая ее вопросы. – Ты и сама могла догадаться. – Ну да, – немного неохотно согласилась она. – Хочешь сказать, я не справляюсь? – Вчера мы чуть не погибли. Оба. На твоем месте я бы серьезно задумался о том, чтобы убраться отсюда. Здесь слишком опасно. Девон с недоуменным видом приподняла бровь. – Опаснее, чем в столице, где на каждом шагу рейдеры, супермутанты и наемники Когтя? По-моему, вчерашняя доза мед-икс возымела над тобой неожиданный эффект. Ты так много никогда не говорил. – Может быть. Она явно хотела сказать что-то еще, но сомневалась, и в повисшем молчании Харону вдруг захотелось, чтобы поднялся ветер или с верещанием выбежал из кустов больной кротокрыс. Ему не нравилось, что вокруг так тихо. Он не слышал даже собственных шагов по песку. Не мог же он так нервничать, что шум в ушах заглушал все прочие звуки – нет, он был вполне спокоен. В отличие от Девон. Ее почему-то взволновало то, что она собиралась рассказать. – Ладно, если так хочешь знать: тем вечером, когда я... – она вдруг густо покраснела и глянула на Харона испуганно, будто чего-то ожидая, – когда мы ночевали в особняке, у меня, ну, ты помнишь, была беседа с Локхартом. И он обмолвился о Содружестве. Он кивнул: – Туда ушла доктор Ли. – Точно. Мне так и не удалось ничего выведать... но я себе руку отгрызу, чтобы туда попасть, – пообещала девушка с бесповоротной серьезностью, которую Харон в ином случае счел бы забавной. – И если Локхарт что-то знает, мне стоит его держаться. – Зачем? Так хочешь свести счеты? Она помотала головой и отмахнулась, только ради этого вытащив руку из кармана: – Да нет никаких счетов, и не в ней дело. Понимаешь... нет, знаешь что, пошел ты. Ничего не буду говорить. – Давай. – А то что? – А то проснешься связанной в каюте на пути домой. Слушая его, Девон неверяще хлопала глазами и широко улыбалась, а как только гуль замолчал – расхохоталась в голос. – Теперь точно ничего от меня не узнаешь, – выдавила она, тщетно пытаясь отсмеяться. – Слушай, говори такое почаще. По-моему, мы с тобой изобрели лекарство от депрессии. Да, "мы", – она подмигнула, – я бы хотела считаться твоим коллегой и, если нас признают на каком-нибудь научном конгрессе, а средство пойдет в люди, получать часть прибыли... – Девон, – попытался воззвать к ней Харон, но девушку было не остановить: – ...Возможно, нам придется немного усовершенствовать формулу, новорожденная идея не бывает идеальной... конечно, нередки случаи, когда серьезные открытия делаются в одиночку, но это как необработанный бриллиант – при всей его ценности ему нужна огранка, нужен свежий взгляд, вот поэтому я считаю, что нам стоит работать сообща. У тебя хорошие перспективы, знаешь ли... ты прямо-таки открылся мне с новой стороны. Закончив свою безумную тираду, она даже выдохнула с облегчением, не переставая, впрочем, улыбаться во все зубы. Казалось, Девон вообще не различает, когда это уместно, а когда – не слишком. – Неплохая попытка, – заметил Харон устало. От ее смеха, который так резко смолк, у него немного звенело в ушах. – Попытка чего?.. – она уставилась на гуля с видом туриста, не разбирающего чужой культуры, а затем снова рассмеялась. – Да все просто. Я плохо себя чувствую после того, ну, случая в мемориале... Вот, а Содружество, точнее, Институт – единственное известное мне место, где могут оказать квалифицированную помощь. Не хочу умирать лысой развалиной, вот и все. Достаточно веская причина? Харон мрачно уставился на нее. Девчонка что-то говорит ему, гулю, о лысых развалинах. – Я думал, тебе стало лучше. Объяснение казалось складным, даже слишком – и вместе с тем донельзя наивным. Харон с трудом ему верил. То есть, конечно, он допускал, что его напарница обеспокоена состоянием своего здоровья и надеется поправить положение, но рассчитывать на помощь Локхарта и тем более Содружества – смешно, даже для нее. – Ну... – она замялась, стала оглядываться, будто их могли подслушать. – Доктор Престон прописал мне баффаут в малых дозах. От слабости и других симптомов. Но это только временная мера и к тому же наркотик. А ты не хотел, чтобы я принимала наркотики. Против воли гуль все же слабо ухмыльнулся. – Рад, что ты об этом помнишь. – Да уж, твое лицо так и светится от радости. Или это радиация? – продолжала веселиться Девон. На секунду Харону даже стало жаль портить ей настроение. – Тогда тебе лучше отойти, – буркнул он. – А еще я могу принять рад-икс и остаться. ...и так же невольно он впустил в сознание мысль, которую нашептывало застывшее кругом туманное безмолвие. Он думал, что мог бы так идти рядом с ней еще очень, очень долго – в спокойствии, в тишине, по бесконечному берегу. Скучно и бессмысленно, шаг за шагом. Но мог бы. От этой скользкой идеи пришлось отмахнуться и дать ход более конструктивным мыслям. – Я раскрою тебе глаза, если позволишь. По поводу этих твоих надежд на Локхарта. Харон выдержал паузу в несколько беззвучных шагов, ожидая ответа, но Девон только пожала плечами. Молчание, впрочем, тоже считалось за согласие. – Посмотри на себя со стороны. Ты девчонка, тебе всего двадцать, ты росла в убежище, никогда не держала в руках оружия, – Девон тут же открыла рот, чтобы возразить, хотя уже давно успела поведать о своей детской дружбе с пневматикой, – и о внешнем мире знала только то, что успела вычитать в книжках. Никаких выдающихся качеств или ценных умений у тебя нет, насколько я заметил. Ничего такого, что могло бы привлечь человека его уровня. То, что он тебе поручил – или предельно простое дело, после которого он не пожелает тебя знать, или... какая-нибудь дрянь. Неужели ты об этом не думала? Если вначале Харон пытался объяснять, наставлять, то потом и сам разозлился: какого это черта ему приходится растолковывать очевидное? Девон вяло мотнула головой, уходя от ответа. С минуту ее лицо отражало мыслительную деятельность, а затем прояснилось, и она искоса взглянула на Харона – так, будто он не распекал ее, а смутил комплиментом. Не та реакция, на которую он рассчитывал. – Ты... слишком уж лезешь в бутылку, или как оно там называется... не так все серьезно, Харон. – Вот именно, – отозвался он сквозь зубы. – Это несерьезно. То, о чем ты говоришь – это даже не план, это какая-то чушь. Фантазии. Содружество, Институт... думаешь, тебе так сразу там помогут? – Ох, – она схватилась за голову, попутно что-то выловила в волосах и щелчком отправила прочь, в воду. Река не отозвалась даже тихим всплеском. – Я вообще не знаю, что там. Поэтому и надеюсь начать издалека, прощупать почву и все такое... – Это ни к чему не приведет. Ты что, не понимаешь? – Конечно. Может быть. Но я бы сначала проверила, а потом... да о чем мы вообще говорим? – Девон размашисто всплеснула руками, и Харон отклонился, дабы не оказаться под ударом. – Пока я не собираюсь ни в какое Содружество, чем бы там оно ни было, хотя, кстати, по словам одного пришедшего оттуда мужика – занятное местечко и не чета даже Ривет-Сити. Ты, может, и не знал, но там ошивался один такой. В общем... пока я здесь. Вот, видишь? Просто помогаю Десмонду, и будь что будет. – Она снова спрятала ладони в карманы куртки, пнула подвернувшуюся под ноги вымокшую корягу и заговорила невнятно, почти бормоча в своей обычной манере: – Если тебя это успокоит, все мои дурацкие стремления обязательно разобьются о стену этой, ну, суровой реальности. Реальность всегда вносит свои поправки. И вот когда внесет, ты сможешь сказать: "Ага, я же говорил". Но потом. Сейчас моя цель – выяснить то, что обещала Локхарту. Харон скрипнул зубами. – Дело только в этом? – А в чем еще? – отозвалась Девон нарочито лениво, словно давно потеряла интерес к разговору. – Может, в нем самом? Снова этот протяжный свистящий выдох – "вот пристал". – Слушай, ты начинаешь меня беспокоить... – Не обманывайся насчет него. С ним нельзя сотрудничать. Он ничему тебя не научит, – гуль покачал головой, вспомнив, как она надеялась на его покровительство, как вдохновилась знакомством. Еще бы – как ее мог не восхищать тот, кто поселился в обветшалом особняке, будто сошедшем со страниц какой-то книги, и сумел не только оснастить свое обиталище камерами, но и наладить в нем водопровод? – Я... догадываюсь, кого ты в нем можешь видеть. Но из Локхарта не получится новый заботливый папочка, Девон. Это просто... Она остановилась резко, как вкопанная. Недосказанное мгновенно вылетело из головы. Чуть приподнятые брови – в остальном лицо застывшее, совершенно бесстрастное, ровное, как маска. Кажется, он никогда не видел ее такой. Обычно Девон ни минуты не пребывала в покое, всегда щурилась, морщила лоб, стреляла глазами. А теперь перестала даже моргать. – Вот, значит, что ты думаешь, – и голос ее тоже стал незнакомым, отдаленным, и привычка к многословию вдруг отказала ей – Харон видел, даже за этой оледенелой неподвижностью ее лица, что Девон много чего хотела бы ему сообщить, но так и не нашлась. – Я ошибся? Она оставила его без ответа. Молча развернулась и пошла дальше. Харон услышал: – Не ходи за мной. – И громче, когда он прибавил шагу, чтобы нагнать ее: – Я сказала – не смей за мной ходить. Гуль послушно остался на месте, но из приверженности долгу решил уточнить: – Это приказ? Только Девон, все наращивая темп, не удостоила его ответом, если вообще услышала. Он многое ей спускал. Хотел думать, что не берет ее глупости в голову, остается в стороне, но напрасно. Девон достигла определенных успехов, выбивая опоры из-под ног двухсотлетнего человека. Она его бесила до острого желания… хотя бы хорошенько встряхнуть. Когда Харон с легкостью нагнал ее, она остановилась и обернулась без слов, без упреков в непослушании. Просто воткнулась ему в грудь головой, что он едва не принял за попытку напасть, а затем – затем прижалась к нему всем телом и обхватила тонкими руками. Она так уже делала. Но было и нечто новое. Руки она просунула ему под куртку, оставив между собой и ободранной кожей тонкий слой ткани футболки. И в этом крылась причина, по которой Харон замер в оцепенении, а свои мстительные фантазии и вовсе забыл. – Прости, – услышал он сдавленный звук: Девон не потрудилась даже на дюйм отстраниться. “Ты меня тоже”, – подумал он, но вместо того, чтобы произносить это вслух, осторожно дотронулся до ее волос, вытащил из спутанного пучка застрявшую сухую ветку. Кажется, в ответ на прикосновение она только прижалась крепче. – Пойдем, – почти попросил Харон, устав чувствовать брезгливость сразу за двоих. – Посмотрим, что там в этих священных дикарских угодьях. К его облегчению, Девон не стала злоупотреблять избыточными проявлениями близости и дальше просто шла рядом с ним, не касаясь ни его тела, ни малоприятной темы отцов и детей. Что представляет собой "испытание", Харон едва подозревал. Вчера им довелось поближе познакомиться с местными нравами, и до сих пор не нашлось поводов думать, что дикари слеплены из другого теста, нежели деревенские жители. По крайней мере, нападение на особняк не оставило приятных впечатлений. Только одно очевидное: полудиких оборванцев кто-то вел и направлял, целенаправленно воспитывал в них бесстрашие и агрессию, чтобы с нею дикари обрушились на Десмонда Локхарта. "Кто?" – хороший вопрос. Именно это он и поручил выяснить. Харон же не сомневался, что в умении наживать врагов Локхарту нет равных. Там, где песок сменялся илистой топью, они повернули в глубь болот и на месте оказались куда быстрее, чем Харон рассчитывал. Пришлось преодолеть шаткий мостик из связанных между собой бревен и испытать ружье на паре дутней, прежде чем показался незаметный на первый взгляд, но любовно оборудованный даже дверью проход среди камней. – Сюда? – тихо спросил он у настороженной Девон. Она пожала плечами, вроде как не видя иного пути. За проходом скрывалась тесная сквозная пещера, в которую гуль протиснулся, только согнувшись. По ту сторону тропа, прерываемая неглубокой топью, уходила вверх. Харон заметил болотников, безжизненные панцири которых наполовину утопали в мутной воде. – Кто-то расчистил дорогу, смотри, – от внимания Девон это тоже не ускользнуло. Гуль вдруг понял, что она, похоже, решила не торопить события и плетется сзади, обернулся, чтобы ей ответить предположением о поджидающих дальше дикарях-культистах… и никого не увидел. Только что, не далее полуминуты назад, он отчетливо слышал ее тихий шелестящий голос совсем рядом, она не успела бы убежать и спрятаться, да и прятаться было негде – разве что возвращаться пещерой. – Выходи, – сказал он негромко. – Не смешно. Нет, такая шутка слишком глупа даже для нее. Что-то булькнуло впереди, лопнул пузырек болотного газа или выдало себя живое существо – Харон подхватил оружие и двинулся вперед. Он перешел вброд отросток болота, напоминавший скорее необычно глубокую лужу. Промочил сапоги, опять придется подклеивать подошвы. Раздвигая стебли высокой болотной травы, поймал себя на том, что старается идти тише. И тогда уже понял, что в нем говорит подспудное ощущение опасности. Опасности, в которую наверняка вляпалась Девон. Харон шел достаточно долго, чтобы разубедиться в существовании угрозы, но по-прежнему сохранял осторожность, насколько это возможно на болоте, где ноги то и дело вязнут в топкой почве, а высвобождаются с хлюпаньем. А потом из тумана показался белый огонек. Он почти не двигался, скорее, подрагивал. Свет, рассеиваясь в тумане, обволакивал шарообразным коконом одну человеческую фигуру, склонившуюся над другой. Мужчина поднял голову на шорох. Сразу нашел его источник: Харон двигался к нему с готовым к выстрелу ружьем. Тобар. Паромщик. С респиратором на нижней половине лица, заметив который, гуль стал вдыхать понемногу и с опаской, и шахтерским фонариком вместо лампы. В глаза бросилось красное пятно – снятая кожа, распиленный череп. Сделалось невыразимо гадко, и на несколько секунд в онемевшем сознании застыла одна мысль, одна идея, одно намерение: пристрелить его без лишних разговоров. Прямо здесь и сейчас. Харон понятия не имел, как сумел удержаться. Тобар устроил посреди болота некое подобие операционного стола. Расстеленная прямо на мшистой земле и вбитая в нее по углам клеенка с зубьями разложенных вокруг хирургических инструментов напоминала ощерившийся капкан, один из тех, что Харон обошел по пути сюда. Девон в него попалась. Гуль с трудом отвел взгляд от обнажившегося содержимого ее черепной коробки. Он был почти уверен, что она не выживет. Если еще не мертва. – Что ж, полагаю, ты застал меня на месте, – паромщик невесело усмехнулся в респираторную маску, откладывая инструменты, но не вставая. – Что теперь? Харон отошел на полшага назад. Свет фонаря его слепил. Ступор и оцепенение первых секунд чуть отступили, давая сообразить, что Тобар не стал бы создавать себе такие сложности, если бы просто задался целью убить Девон. Если только он не болен на голову, и, несомненно, так оно и было, но голова девушки от этого страдала не меньше. – Доделывай. – Я не… – Заканчивай операцию, – он поднял ружье. – Что бы ты там ни делал. Ты же не убить ее хотел? Думаю, нет, для этого есть способы куда проще. Приведи ее в чувство. – Это, конечно, мудрое решение, но разве ты можешь быть уверен, что девочка останется в живых? – Если она не очнется, ты будешь умирать несколько дней. Давай. Тобар горестно вздохнул. Гуль стоял перед ним, изготовив ружье к выстрелу, позади заросли панги оканчивались тупиком. Выбора попросту не оставалось. Хирургические инструменты в его руках тихонько звякнули, и он принялся за дело. Все заняло не меньше получаса. За это время Тобар успел отпустить пару пространных замечаний, пожаловаться на вызываемые наблюдателем неудобства и предпринять пару попыток от него избавиться. Или хотя бы заставить опустить оружие. Попытки ни к чему не приводили, и ему хватило ума не настаивать, а сосредоточиться на наложении последних швов. – Я залатал ей дыру в голове, – сообщил он, потирая вспотевшие под перчатками руки. – Если выйдет из наркоза, будет жить. Если повезет, то дольше пары дней. Прости, но приживить кусочек мозга обратно у меня бы не вышло даже при старании. Вряд ли ты позволишь мне его забрать, так что можешь оставить на память. Тобар деловито разматывал бинт. Разрез пересекал голову наискосок, над ухом, лишь немного не доходя до затылка, а волосы вокруг были гладко сбриты. Минутой позже окровавленная полоса шва скрылась под многослойной перевязкой. – Отойди от нее. – Я бы хотел забрать свои инструменты, – заупрямился паромщик. Харон в долю секунды оказался рядом. Он ударил свободной от оружия рукой. Маска с хрустом раскололась, резиновые ремешки, на которых она держалась, лопнули, а осколки хрупкого пластика так и остались торчать из окровавленных щек. Новый удар пришелся как раз в ту область, осколок должен был вспороть ему кожу, но Харон не ощутил и тени боли, зато Тобар захрипел, безуспешно пытаясь сомкнуть разведенные челюсти. Закрепленный на его лбу фонарик погас. Он действительно отошел – пятясь, почти не держась на ногах. И получил еще один удар – под ребра. А потом еще и еще. Про зажатое в левой руке ружье Харон почти забыл. Как забыл и о том, что паромщик не напрасно защитился от испарений. Ему показалось, что рассудок слегка помутился, осознавать и просчитывать свои действия стало немного сложнее, поэтому он просто не останавливался. Наносить удары неспособному сопротивляться Тобару казалось чем-то до одури естественным. О том, почему он это делает, Харон уже не думал. Причина осталась где-то далеко, а вот процесс – он был прямо перед ним, он увлекал его за собой в поток, превращал в одну из многих деталей какого-то вечного двигателя. Он понял, что пора прекратить, что может прекратить, когда вместо горячего и кровоточащего тела его кулаки врезались во что-то холодное и хрустящее, рассыпавшееся от малейшего давления. – Это снег, – сказал он себе. – Долбаный снег. – И ты на противоположном берегу континента, – иронически заметила Девон, выбираясь из-под укрывшего все вокруг снежного полога и отряхиваясь. Харон испытал краткое облегчение: выглядела она как обычно, и волосы оставались на месте – значит, все обошлось. – Разве стоило проделывать такой путь, м? Он молчал. Хотел бы ответить, что не ему оценивать целесообразность чужих поручений – высших поручений, но просто не смог выдавить из себя ни слова – уж очень резкий скепсис был написан на лице девушки. – По-моему, нет, – продолжала она непонятным тоном, который мешал Харону отличить серьезное от шутливого. – Разве что ради встречи со мной. – Причина была не в этом, – возразил он хмуро, как обычно. Когда все начиналось, не успел родиться даже ее отец – что уж говорить о ней самой. – Но ты, кажется, не жалеешь. – Это все равно бесполезно. Она смутно улыбнулась и поправила на плечах пальто из плотной материи, явно мужское, очень напоминавшее то, в котором бежала из бункера та женщина. Заметив, как смотрит на нее немало удивленный таким наследством Харон, Девон вопросительно приподняла одну бровь и на всякий случай порылась в карманах. – Смотри, это что? – она вытянула на свет смятую бумажку и попыталась ее развернуть. – Отдай мне. – Ладно, у тебя есть право на тайны, – Девон вложила бумажный комок в его ладонь и задержала на ней пальцы, а когда он поднял глаза, многозначительно улыбнулась. – Не подглядывать? – Постарайся... без этого хотя бы сейчас, – попросил Харон, отвечая и на ее вопрос, и на фамильярный жест, после чего осторожно потянул за истертые края листка. Он оказался пустым. Пустой смятый обрывок бумаги. – Тут ничего нет, – поделился он с Девон несколько растерянно. – А с другой стороны? На обороте Харон тоже ничего не нашел. – Знаешь, отсутствие информации – тоже информация, если подумать, – изрекла Девон с важным видом и подхватила его под локоть. – Тебе не холодно? Нет, не похоже, – ответила она самой себе, – повышенная температура тела и все такое. Наверное, все дело в ускоренном кровотоке. – Очень научное объяснение, – отозвался Харон угрюмо. – Сразу ясно, что ты дочь доктора. Девон моргнула и рассеянно двинулась вперед, уже не поднимая глаз. Упоминание отца немного поубавило ей разговорчивости. Харон последовал за ней. Молчание с каждой минутой все больше тяготило и дезориентировало – казалось, что тишина размывает детали окружающей местности, и идут они по бесконечно повторяющемуся кварталу, по заснеженной дороге между обветшалых, местами обрушенных временем зданий. И ничего не меняется: растворяются в тумане все приметы, гаснут любые мысли, сознание мутнеет... Он, должно быть, перегнул палку. Знал же, что не следовало увлекаться легкомысленным обменом колкостями с нанимателем – рано или поздно заденешь неприятную тему. Девон явно не относилась к непробиваемым, непотопляемым, легко идущим по жизни людям, она старалась, но... нет. Слишком много думала о том, на чем не стоит зацикливаться, это и тянуло ее ко дну. – Может, пустой листок сам по себе что-то означает? – заговорила она чуть хрипло и совсем негромко. Харон ощутил нечто вроде смутной благодарности. Обычно он не давал волю этому чувству, как и любому другому. Время от времени, правда, вкрадывалась мысль о том, что чем упорнее возводишь стены, тем более сильный шквал обрушится на них и сведет на нет все старания. Как бы там ни было, он ценил ее попытки помочь. – Если так подумать, значить он может все что угодно. Может, тебе сообщают, что пора начать жизнь с чистого листа, а может – что от тебя оставят пустое место. Или – имеется в виду вот этот снег. – Снег? – Ну, он тоже белый и чистый. Тут нет собак, – хмыкнула она. – Где еще ты найдешь на территории бывшей Америки заснеженный город? Может, это приглашение вернуться. – Или угроза – если вернусь, от меня останется пустое место. – Поэтому пора начинать новую жизнь, – весело подхватила Девон. – Все это слишком очевидно, не находишь? – У меня хорошая фантазия, Харон. Я могу придумывать варианты еще долго. Скажем... – она потерла слегка покрасневший от холода нос, – до тебя хотят донести, что ты смотришь прямо в лоб и ничего не видишь. А подсказка или, может, даже что-то большее совсем рядом. Но для тебя оно значит не больше этой бумажки, пока не разглядишь. – Теперь перебор с глубинным смыслом, – мрачно заметил он. – Прости. А еще, кажется, я тебе соврала. – Ты постоянно это делаешь. – А ты – гуль, – буркнула Девон недовольно. – Ну как, полезна ли правда, когда ее и так знаешь? – Не очень. Так в чем ты соврала? – Насчет вариантов. Дальше тебе придется думать над разгадкой самому. Мне пора. – Нет, – он покачал головой. – Нет. Ты не можешь уйти, я должен сопровождать тебя и... Девон только развела руками. – Тогда сделай что-нибудь. Она не двигалась, но Харону показалось, что Девон удаляется от него – не зрительно, а как-то... иначе. И с каждой секундой, упуская свой шанс протянуть к ней руку, он упускает и ее. Казалось, что именно этого она и ожидала, а потому не выглядела ни разочарованной, ни разозленной. Он и сам так верил в свое бездействие, что едва не спутал его с трусостью. Казалось бы, ничего не делать всегда проще – не нужно прикладывать усилий, думать, решаться. Виной тому выучка или именно эта девушка, но понятие о простом и сложном перевернулось с ног на голову. Не существовало пути наименьшего сопротивления. Был единственно верный, единственно возможный. Свой бездыханный груз он нес до ближайшей заброшенной хижины на болотах. Шел, покачиваясь и спотыкаясь, но не останавливался даже тогда, когда, казалось, конечности готовы были отказать, подломиться, как иссохшие пруты. Утро прокралось в комнату сквозь мутные, покрытые слоем жира и солей, увешанные паутиной оконные стекла. Сдобренный туманом свет пробивался неохотно, слабея, рассеиваясь, оставляя множество темных пятен. Тени, казалось, гнездились и там, где их не должно быть. Он толкнул ногой дверь, втиснулся внутрь, заботясь только о том, чтобы не навредить ей случайной встряской и тем более не ушибить. Каждый раз, когда ее частично обритая, обмотанная бинтами голова оказывалась на периферии зрения, ему мерещилась кровь и влажные блики на извилинах оголенного мозга. Поэтому он все чаще останавливался, чтобы рассмотреть и ощупать аккуратную перевязку и убедиться в надуманности своих страхов. Это могло быть продолжением наркотического сна, но пробуждающееся сознание убеждало в обратном, пусть Харон и не ощущал привычной ясности. Он сидел на прикроватном коврике, по которому, ничуть не скрываясь, бегали чудом избежавшие мутаций мелкие насекомые, и в своем сне обнимал колени лежавшей на постели девушки. Он будто видел сон внутри сна. Разум протестовал, отказываясь верить в зыбкие очертания предметов; все строилось вокруг нее и преломлялось, подчиняясь ей, но он до сих пор не мог понять, реальна ли она, существовала ли она когда-нибудь на самом деле или жива только секундным импульсом его воображения. В первую секунду, подняв голову с постели, Харон решил, что умудрился пересечь болото и вернуться в мотель. Но комната была незнакомой. Блеклые, запятнанные обои в цветочек местами отсырели, дощатый пол вздулся, а цвет его едва угадывался под грязью. Гуль не знал, что это за место, и напрочь не помнил, как здесь оказался. Харон рухнул на кровать вместе с ней, почувствовав, что немеющие ноги его уже не слушаются. Он наконец вспомнил, что такое тошнота. Внутри все переворачивалось, ком подступал к горлу, душил, кружил голову. Боль была бы куда приятнее. Вслед за конечностями онемение рассыпалось по всему телу, так что он с трудом сумел откатиться на другой край постели. Он спешно поднялся на ноги, накатила ватная слабость и пришлось сесть снова, сесть рядом с ней. Харон едва соображал, не мог сопоставить одно с другим, но внимание приковали ее широко раскрытые, будто от изумления, глаза. Зрачки были увеличены, немигающий взгляд пуст, глаза будто существовали независимо от всего остального, что составляло его подопечную. И следом он понял, что перед ним одновременно разворачиваются два временных потока. Он вваливался в брошенную хижину и тут же обтирал смоченной в воде тряпицей женское лицо, спускаясь к шее; он проверял давно выломанные засовы на дверях и при этом смотрел в остановившиеся, неестественно округленные глаза; он слушал ее голос, спокойный, пусть и немного измученный, но ее губы не отличались цветом от побледневших щек и не шевелились. Он не мог понять, темно ли вокруг, или свет набирающего силу утра все же просочился в пыльную комнату. Он не знал, лежит рядом с ней или, избегая нечаянных прикосновений, перебрался на пол. Он не понимал, дышит ли она. Все спуталось. Из дрожащей темноты, из пропасти до него донесся голос: – Я ничего не вижу, Харон, – и холодные пальцы вцепились в его запястье, но вскоре разжались, ощущение прикосновения покинуло его, как возвращается в море набегающая волна. Он и сам не был уверен, видит ли или живет в рывками тускнеющем воспоминании. – Это ведь ты? Мне нечем дышать. Ты здесь? Скажи мне, ты здесь? – Я здесь. – Значит, все закончилось? – он никогда не слышал, чтобы Девон говорила таким странным, сдавленным голосом, будто через подушку. – Я умерла? Боже, как темно. Это все? Харон никак не мог найти слов, чтобы уверить, что его присутствие и их диалог исключают всякую возможность ее смерти. Он соображал ненамного яснее нее. – Ты оставишь меня на том берегу? – продолжала бредить она, закрыв лицо обеими руками, отчего ему показалось, что она пытается сорвать перевязку, – только похорони меня, Харон, закопай получше, ну, ты же знаешь, потому что папа, он... Ноющая мольба в ее голосе мигом смахнула с него и дурноту, и слабость, правда, не прояснила сознание. Он взял ее запястья, – слишком медленно, – развел их в стороны, не встретив сопротивления, и, только когда она попыталась дернуться, прижал к постели ее плечи. Может быть, сдавил слишком сильно. – Замолчи, очень тебя прошу, – выдавил из себя гуль, силясь отделаться от ощущения, что вместо слов производит нечленораздельный бред, пустые звуки. – Мне страшно. – Нечего бояться, – отозвался он с сомнением, почти ни на что не надеясь, но Девон это ненадолго усмирило. Она больше не рвалась потрогать свою голову, прекратила стенать о близости загробной жизни. И Харон отпустил ее, упал рядом, на всякий случай откатился подальше и повернулся к ней спиной. Он всерьез обеспокоился тем, что происходило с его рассудком. Перед глазами все еще маячила картина минутной давности, запоздавший зрительный сигнал – он держит ее за плечи, она немигающе смотрит мимо него в потолок и медленно дышит через разомкнутые губы. Момент продлился недолго, и Харон не был уверен, что вообще его запомнил, но образ встал между ним и его действительностью, и отделаться не представлялось возможным. Кровать скрипнула. Гуль успел только обернуться. Движения скованной, отягощенной ранением девушки в считанные мгновения приобрели стремительность и гибкость, она мягко приподнялась над постелью, упираясь рукой в драный матрас. В затуманенном мозгу Харона тем не менее вовремя возникла самая очевидная мысль: сейчас она набросится на него и попытается если не убить, то выместить агрессию, которой, как показывал случай, в Девон таилось немало. И в первые секунды ему казалось, что он не ошибся. Она вцепилась в его куртку, будто хотела добраться до горла, он сообразил, что неплохо бы защититься. Последовавшая дурацкая возня продлилась недолго, но натолкнула его вялый разум на другое решение. И он поддался. Девон, глубоко вздохнув, – ненормально глубоко вздохнув, – обвила руками плечи прекратившего сопротивление гуля, с трудом сомкнув пальцы в замок за его спиной, обхватила его ногами как можно теснее. Пока он пытался высвободить руки, она вжалась в него, спрятала лицо, и если бы не углубленное, учащенное дыхание, то выглядело бы все вполне невинно. Так, словно она просто собирается заснуть, устроившись в тепле. Такое объяснение было, по крайней мере, приемлемым. С ним Харон мог смириться, свыкнуться, может быть, не сразу, может, через несколько часов – ведь этот ступор не будет вечным, и тихая паника в мыслях должна улечься. Они ведь уже зашли дальше, чем полагали вначале. Намного дальше. В экстренных ситуациях запрет на прикосновения снимался – он имел полное право столкнуть ее с линии огня, закрыть собой, более того – спасение жизни нанимателя любой ценой входило в его обязанности. Он мог помочь Девон в том, что было ей не по силам по объективным причинам, вроде ранений и болезней, не говоря уже о непосредственном оказании медицинской помощи. Он мог устраниться сейчас, снять с себя ее руки, избежать дальнейших неудобств; ей не требовались эти судорожные объятия, чтобы преодолеть гремучую смесь отступающего наркоза и испарений панги – по крайней мере, они не слишком помогали. Он мог дотронуться до нее, чтобы это прекратить – оттолкнуть, отодвинуть. Он мог и ничего не делать, поддаться уносящей его сознательность волне, списать все на ее горячечные приступы, остаться невиновным и неподвижным. Бездействовать ведь всегда проще. Один маленький шаг – и нет больше почвы, нет опоры, нет ничего. Харон уложил ее на спину под собой, осторожно взял в ладони бледное лицо, приподнял подбородок на больших пальцах и посмотрел в глаза. Она совсем не противилась, зрачки не реагировали на смену ракурса, взгляд не следовал за движениями, но Девон определенно чувствовала, что к ней прикасаются. Не выказывала ни отвращения, ни тем более удовольствия, разве что слегка отодвинулась, не то избегая, не то просто оставляя между ними немного свободного пространства. Его сознание затопил беззвучный шум, шум стоял в ушах и мерцал рябью перед глазами, сдавливал виски, рвал в клочья нормальное, привычное ощущение своего тела. Все вокруг потускнело, подернулось мутью, в комнате снова стало темно, и стены ее будто раздались, утопая в тени, а пространство создавало тихое стеклянное эхо. Он смотрел на свои руки в беспальцевых перчатках, скользящие по непривычно гладкокожей шее. Смотрел в неподвижные, будто действительно мертвые глаза – внимание перехватывали отчаянно противоречащие им губы, дрожащие, дышащие, краснеющие, когда она их покусывала, когда сжимала, чтобы не стучать зубами, облизывала так судорожно, что ему становилось не по себе еще больше. Он думал, что будет, если до них дотронуться. Она отпрянет? Закричит? Прозреет и оттолкнет его? Потеряет сознание от ужаса и отвращения? Когда он попытался, – не взвесив риски, не подумав о последствиях, – ладони Девон медленно легли на его запястья, пальцы вслепую подхватили кожу перчаток, и не сразу, да и не без его помощи, но она их стянула и прикрыла слепые глаза, прикоснувшись к уже оголенной коже. За царапающими по восприятию касаниями гуль распознал давление – она к чему-то его подталкивала. Его рассудок, будто погребенный под толщей воды и оттого едва слышимый, теперь замолк вовсе. Харон остался наедине с тем, что чувствовал. Он всегда это чувствовал, просто теперь... Объять и удержать всю гремучую смесь не представлялось ему хоть сколько-то возможным, это явление не описывалось понятными словами и из знакомых ему концепций походило разве что на внезапно открывшуюся черную дыру, бездну со всей бесконечностью космоса, берущую начало где-то в области его затылка. Или в груди. Может, где-то там, на другом краю вселенной, в другом времени и иных обстоятельствах, им повезло бы больше. Где-то там его пальцы, медленно, как в тумане, цепляющиеся за пуговицы ее рубашки, не выглядели бы небрежно сшитыми из кусков чьей-то плоти, а она сама не замирала бы под ним, едва дыша от ужаса, потеряв все краски, как тревожный призрак с блестящими глазами. Казалось, в следующую секунду она растает – и он старался удержать ее, сжиться с чувством ее близости, чтобы оно не покинуло слишком скоро. Трогать ее, обнимать ее было больно. Просыпалось нечто давно забытое, накатывал холод и жалость к себе. Обрывками вспоминались дни, когда он точно горел заживо, покрывался вместо расплавленной кожи лопавшейся при каждом движении коркой. Все то, чего он лишился, болело и теперь – воспоминанием. Фантомом. Она тоже походила на воспоминание, бесцветная и почти невесомая. Девон снова механически ощупывала его лицо и плечи, будто недавнее подобное исследование никак не отложилось в ее памяти. Он ловил себя на том же. Так глубоко погружался в себя, так увлеченно пытался оставить ее там, внутри, запереть на тысячу замков, что почти забылся и повторял одни и те же действия. Проводил по ее волосам, пропускал пряди между пальцами, медленно возвращаясь к выступающим ключицам, к мерцающим венам, к вырванным пуговицам. Пока она не зажмурилась с протяжным вздохом, сильнее сжав его бедра коленями, и не расстегнула рубашку сама. Ему оставалось только закончить начатое. Он давно утратил привычку задумываться, как женщины выглядят без одежды, и уж точно никогда не думал в подобном ключе о ней. Но не остановился, когда то, что он видел лишь мельком, фрагментами, сложилось прямо перед ним в одно целое: не самое красивое, тощее, обтянутое водянисто-прозрачной и почти белой кожей тело – он с трудом мог найти не тронутый шрамами участок, где поместилась бы его ладонь. С ним что-то происходило. Она руководила им, направляла его, пока он терялся в ощущениях, в тянущей его за собой пустоте, похоронившей их лучший мир и все то, что предшествовало этому моменту – моменту, когда он не то окончательно, напрочь чокнулся, не то родился заново, выкинул все ключи от доверенных ему некогда жизней, избавился от неведомого груза, вернулся на берег. В этом моменте, в этом торжественно бесконечном "сейчас" она воплощала все то, чего ему не хватало – то, что он разучился ощущать. У нее были запах и температура. Он ее помнил и хотел. С ним что-то происходило. И вся она была перед ним. Потерянная для него жизнь горела под ее кожей, кожей, которой у него не было, кожей, отделявшей его от нее, Харона от Девон, гуля от человека. Он не мог избавиться от этого препятствия, разбить сосуд, расплескать содержимое, даже если бы захотел – а он не хотел, он предпочел бы пожертвовать собой, но не ей. Достаточно было и той близости, ограниченной, но для них – живых существ – предельной. С ним что-то... Харон зажмурился от новой вспышки боли; первое подобие мысли приказывало защитить ее – это не может чувствовать он один. Но мир не разлетелся на куски, их не поглотило взрывом и не рассеяло волной, только ее дыхание углубилось, отягощаясь подрагивающим тихим стоном – рука, которую она направляла, коснулась ремня ее джинсов, и, понимая, что вот-вот сойдет с ума окончательно, Харон пытался примириться с тем, что это его рука. И снова. Кто-то звал ее по имени его голосом. Я ни за что этого не сделаю, говорил он, сбиваясь на хрип, я боюсь того, что ты в ответ сделаешь со мной. Я слишком. Сильно. Тебя. Боюсь. И он возвращался – к ребрам, груди, плечам, шее. Каждый потревоженный им участок кожи приходил в оживление, как если бы он касался не живого существа, а водной глади. Даже сквозь ткань он чувствовал, как течет кровь по ее жилам, как лихорадкой горит в них недоступное ему желание, как тело, электризуясь под его пальцами, отвечает на каждое прикосновение, будто оказавшись под контролем, заговорив на неясном языке. Оно говорило с ним, оно ему отвечало, оно звало его к себе; вместо удавки-поводка на горле цепь обмотала его сердце и гудела от натяжения, вибрацией подсказывая ему ее мысли, помогая видеть ее безошибочно даже с закрытыми глазами, но и напоминая, что он бессилен отторгнуть ее и уйти. И снова. Голос не умолкал надолго. Он повторял: я боюсь тебя, я боюсь за тебя, как ты не понимаешь этого, ненормальная, ты ведь тоже меня боишься; слова, которые Харон не произносил, которые казались ему бредом, рождались в его горле, выходили из его рта, и он никак не мог этого осмыслить. Теплые и легкие пальцы вжались в его затылок, она схватилась за него и попыталась подняться. Ее лицо с мертвыми глазами и отчаянно живыми губами стало ближе, дыхание согревало его кожу, кажется, до ожога. Девон обнимала его в ответ, ее кожа пела под его пальцами; он чувствовал ее почти как себя, больше, чем себя, когда она прижималась к нему, ерзая, вздрагивая, терлась о него щекой или носом, когда... Харон даже не успел это осознать. Не успел отозваться – онемел и оцепенел от боли, поразившей его за момент до ее выдоха, который он поймал ртом. За момент до того, как он – кажется – перестал существовать. Отпустить Девон пришлось в ту же секунду, когда она дернулась, отпихиваясь от него, отплевываясь, содрогаясь в спазмах. Его будто ошпарило мыслью о том, что случилось с ней, с ними; кажется, он наконец пришел в чувство. Она тоже. Ее тошнило, она кашляла, свесившись с постели, рыдала в голос и ругалась самыми дрянными словами, которым только могла у него научиться. Он подождал, пока она не успокоится. В ушах звенело, будто его оглушили, голова была готова взорваться, перед глазами все плыло и выцветало. Но ее он видел – мир по-прежнему строился вокруг нее. Девон пыталась сесть, едва выдерживая равновесие, опираясь одной рукой на постель, а другой нащупывая торчащий из кармана уголок платка. Почему-то ей это никак не удавалось, а когда Харон дотронулся до нее, надеясь помочь, она резко дернулась, отскочила в сторону и ударилась о спинку кровати. – Ты... – Нет, – сипло отозвалась Девон и, все-таки достав платок, развернула его трясущимися руками, вытерла сначала глаза и щеки, потом рот. Смяла и швырнула куда-то в пыльный угол. – Мне нужно попить. Есть что-нибудь? Харон не без труда поднялся на ноги, чтобы взять брошенную у дверей сумку. Тут же он вспомнил, что всю воду пустил на примочки. В аптечке остался небольшой запас водки для обеззараживания. Пока гуль отвинчивал крышку маленькой бутылочки с сорванной этикеткой, Девон ощупью искала на своей рубашке пуговицы и неуклюже их застегивала, каждый раз промахиваясь, отчего ворот сполз к левому плечу, а правый рукав оказался вывернут. – Ты говорила, что ничего не видишь, – подал голос Харон, думая, справится ли она с питьем, или стоит ей помочь. – Я и сейчас вижу плохо. Ну, нашел? На этот раз прикосновение она восприняла спокойнее, бутылку из его рук взяла вполне уверенно и сделала пару глотков, прежде чем поморщиться – но даже тогда ее лицо не выразило того отвращения, что несколько минут назад. – Это что? Эликсир "поставь-труп-на-ноги"? – Да, – гуль не потрудился придумать достойный ответ и убрал водку обратно в аптечку. Девон подтянула к себе колени, опустила голову, пряча лицо, пальцами зарылась в свои спутанные волосы. Харон собрал вещи, поискал, что мог обронить; наведался на кухню, проверил ящики, но ничего, кроме муравьиных гнезд, там не нашел. Прошло не меньше четверти часа, прежде чем его, казалось, заснувшая напарница подала признаки жизни. – Эту дрянь надо выдать кайфожорам со Столичной Пустоши, – пробормотала она вяло. – Я про семена панги, а не про твой переносной бар, конечно... Только представь, сколько они заплатят за такие... глюки. Он хотел было разыграть непонимание, потому что и в самом деле ни черта не понимал, но быстро сообразил, что толку не будет. Харон изучал ее, пытаясь понять, догадывается ли Девон о том, что в довесок перенесла операцию на мозге. Откровенно говоря, он и сам не был уверен, не привиделся ли ему Тобар со своими инструментами. Банку с плавающим в растворе кусочком мозга, например, могла породить разве что изощренная фантазия. Раньше, впрочем, он таковой за собой не замечал. Но раньше он многого старался не замечать. – Тебе лучше? Идти сможешь? – Н-не знаю. Голова очень болит. Мне надо проветриться, или поспать, я не знаю... такая... каша, – она поморщилась, накрыла ладонями свои виски, и Харон невольно вздрогнул, будто все еще чувствуя ее боль, и подавил импульс протянуть к ней руку, хотя бы попытаться поддержать. – Давай вернемся в мотель, да, давай вернемся... Чтобы понять, где именно они находятся, пришлось бы свериться с картой. Девон не попадала по кнопкам, не могла разобрать мелких букв, и оттого на ее полуслепые глаза снова наворачивались слезы. Она была слабой и потерянной, вмиг растеряла все свои инстинкты, выдержку, находчивость – все, что делало ее способной к борьбе личностью, отказало. Харон видел ее в самом неприглядном свете, плачущую и беспомощную, и чувствовал совсем не то, что следовало, даже не мог разозлиться на нее и взять все в свои руки. – Я могу..? Вместо ответа она уткнулась в его ребра и отчаянно задышала, силясь успокоиться. Он так и не получил разрешения, но все-таки поднял руку, осторожно дотронулся до ее плеча, где под тканью угадывались до остроты выступающие кости. Кому-то стоит лучше есть... – Делай что хочешь, – пробубнила она, не поднимая головы. – Не надо спрашивать. Харон спустился к ее локтю, приподнял пип-бой на поникшей руке и, продолжая держать его на весу, осторожно сел рядом с Девон. Слух отделил от прочих шумов и шорохов ее тихий вздох, она прижалась к его боку, обмякла рядом с ним, потерлась виском о его плечо. "Делай что хочешь"? А чего он хотел? Единственное, чего ему хотелось на самом деле – чтобы она была цела, невредима и спокойна. Чтобы ничто не мешало ему это обеспечивать. Сейчас, в этот конкретный момент, он надеялся пробудить в себе хоть немного злости, перестать, наконец, прислушиваться к ее дыханию, перестать думать, что она нуждается в утешении и тепле. Вернуться в мотель и отлеживаться в постели – вот что ей действительно требовалось. Восстанавливать силы, а не тратить. Он даже нашел, на кого разозлиться. На себя. Было за что. Харон выяснил, что от священной топи они отошли совсем недалеко, быстро причесал пальцами волосы Девон и наспех их сколол, оправил на ней рубашку, надел на нее куртку и ботинки и завязал шнурки, решился даже похлопать ее по щекам, на что девушка поморщилась и пробормотала: – Тут я, тут... Приводя Девон в порядок, он торопился, стараясь не касаться ее вовсе. Каждый раз, когда это случалось, она, замирая, едва дыша, тянулась к его облезлым рукам; мелькала мысль, что все может повториться – и оттого его охватывал ужас, будто он попрал какие-то непреложные устои, совершил нечто не просто запретное – разрушительное. Он не знал ничего хуже этого чувства. И не мог позволить ему сбить себя с толку. Куда важнее было доставить Девон в мотель. Дождаться, пока она не оправится от операции, даже если это займет недели... и только потом все выяснить. Он хотел бы выяснить... делать вид, что ничего не произошло, уже нельзя. Нужно все расставить по местам. Возвращаясь той же дорогой, гуль тащил ее на себе до песчаного берега, хотя предпочел бы больше к ней не притрагиваться. Дальше Девон решила идти сама, вполне уверенно встала на ноги, хотя поначалу и искала опоры. Харон придерживал ее, не давая упасть, но старался забыть, что это его рука обнимает спину девушки и сжимает ее костлявое плечо. Больше всего на свете он хотел ей помочь и меньше всего – запятнать ее собой снова. Берег в полдень уже не был таким тихим. Харон слышал, как пружинит и похрустывает песок под его подошвами, как, чуть отставая, идет за ним и неровно вздыхает Девон. Под солнцем с ровным плеском обрастали прозрачной пеной и прокатывались к берегу мутные волны. Сухая трава шуршала на ветру, как шуршит бумага, и кое-где над ней взвивались жужжащие облака мелких мошек. Он слышал все разом – разноголосый шум, атакующий со всех сторон. Что-то подобное творилось и в его голове. – Слушай... мне... мне надо обратно. Харон резко остановился, уставился на нее, надеясь, что ослышался. – Надо вернуться, так не должно быть, мне не с чем прийти в собор, я… – Успокойся, – он поднял руку, но Девон уже сама дерганым жестом пригладила волосы, и он не решился к ней притронуться. – С тебя хватит. Хватит на сегодня. – Ты не понимаешь... – она зарылась лицом в ладони, растерла веки до красноты. – Я должна вернуться! – Зачем? – Харон не нашел других слов. В ответ Девон только мотала головой, что никак не могло объяснить и оправдать ее. – Послушай меня. Я не твой отец и не врач, – при упоминании Джеймса она напряглась и едва ли не вжала голову в плечи, – но тебе сейчас нужен покой. Мы доберемся до мотеля, ты отдохнешь, придешь в себя. Тогда и решим, что делать дальше. Если ты не откажешься от этой идеи, я пойду с тобой. Она пожевала губы, тупо, почти обиженно глядя в сторону, и, когда Харон уже отчаялся услышать ответ, сорванным до свиста голосом потребовала: – Сейчас. – Ты настолько не в своем уме?! – Ты не понимаешь? – Уж извини, нет! – Черт, Харон... – Девон принялась испуганно бормотать, прикрывая рот дрожащими пальцами, – м-мне уже раскроили голову. Я уже пострадала. И что, это просто так? Не думаешь, что стоит довести де-дело до конца? – Нет, не думаю. Ты никуда не пойдешь, чтоб тебя. Ты меня слышишь? – А то что? – спросила она тише, слабее, чем в прошлый раз, но с вызовом. Ему страшно захотелось забыть все запреты, о которых он так фанатично думал, схватить ее и потрясти, но чутье подсказывало, что их краткое слияние уже не имеет значения и точно не извинит его. – Почему ты так хочешь подохнуть? Она попыталась отвернуться. Гуль обошел ее, чтобы заглянуть в лицо. – Я не... – Не хочешь? Девон перестала моргать и уставилась на Харона. В том, как она сводила брови и напрягала подбородок, до того отчетливо читалось обвинение, что он даже не стал задумываться. – Знаешь что? – почти рявкнул гуль, наклоняясь к ней. Девон отшатнулась, попятилась, но на ногах удержалась. – Верни мне мой контракт и катись ко всем чертям. Хоть прыгай с обрыва, хоть назначай свидания когтям смерти. Если ты настолько жаждешь распрощаться с жизнью – я тебе не помощник. Я бессилен вправить тебе мозги, и ты меня уже просто достала. Уволь меня. Делай что хочешь. Но пока я с тобой и пока на этой долбаной бумаге стоит твое имя, я НЕ МОГУ, ты понимаешь? Я не могу тебе это позволить. Я ОБЯЗАН тебя защищать. Это записано у меня в подкорке, это мой главный инстинкт. И если ты еще не дошла до этого своей башкой, если ты думаешь, что я хоть на секунду способен тебя поддержать в твоем самоубийстве... Она стояла, съежившись, вперив куда-то за его спину немигающий взгляд округлившихся глаз, и молчала, даже не разжимала губ, будто ей зашили рот. – ...тогда ты еще более безнадежная идиотка, чем я считал. Я так не могу, Девон. Мы мешаем друг другу. Уволь меня и можешь лезть в петлю, захлебываться соплями, возвращаться в свои долбаные болота, можешь и дальше бегать за Локхартом, за дикарями, у тебя же еще столько всего можно вырезать, правда? Девон растерянно пожала плечами. Пока Харон говорил, она ни разу ни взглянула на него, даже непривычная жестикуляция и повышение тона не привлекли ее внимания, не заставили поднять глаза. – Т-т-ты закончил? – Да. – Теперь скажу я... – она долго хмурилась, хлопая глазами в пустоту, пока он ждал. – Т-ты больше не будешь мне грубить. Никогда. Это п-п-приказ. П-первый. Второй приказ – ты сейчас же пойдешь в особняк к Локхарту и там будешь ждать меня. Я могла бы оставить контракт тебе на хранение и д-дать, скажем, пару недель, по прошествии которых ты будешь свободен, если я не вернусь... но буду уж безнадежной идиоткой д-д-до конца, ладно? С полминуты он изучал ее лицо, в чертах которого нашел для себя слишком многое. Сейчас оно исказилось: Девон болезненно кривилась, кусала губы, шмыгала покрасневшим носом, ее подбородок дрожал, а глаза раскрылись широко, будто от ужаса, хотя взгляд был пустым. – Я и не ждал от тебя другого. Уголки ее губ шевельнулись, изгибаясь в торжествующей улыбке, такой некрасивой на зареванном лице. Точь-в-точь ребенок, после долгого и отвратительного скандала получивший желаемое. Если бы Девон освободила его от контракта сейчас, прямо в эту секунду – он бы придушил ее. В этом Харон мог поклясться.Глава 10
23 июля 2015 г. в 01:53
– Эй.
Он пытался растолкать ее; как и всегда, просыпаясь, она первым делом открыла глаза, но в этот раз не увидела ничего. Сплошная непроглядная темнота, плотная и прочная, душная и укутывающая.
– Говори, пожалуйста, – пролепетала Девон, лихорадочно ощупывая поверхность, на которой они с Хароном лежали, дотягиваясь до низкого потолка, проверяя, на месте ли ее сумка и оружие.
– Что? – не понял гуль, но ей захотелось истолковать его вопрос по-своему.
– Что угодно.
– По-моему, ты отключилась. Кашляла. Я минут пять пытаюсь тебя разбудить. Включи уже свою долбаную подсветку.
– Э-э... п-подсветка, – повторила она, будто забыв, что значит это слово. Несколько секунд ушло на обработку запроса, а затем Девон захотелось хлопнуть себя по лбу. Конечно, подсветка.
Она щелкнула переключателем на корпусе пип-боя, и по глазам ударил зеленый свет от экрана, который она, зажмурившись, поспешила направить в сторону. Осветительный прибор не всегда удобен, если зафиксирован на запястье в одном положении: иной раз возможности человеческого тела просто не позволяют извернуться так, чтобы придать лучу нужное направление, и это был как раз тот случай.
– План был отличный, – прокряхтел гуль, отводя едва не угодивший ему в область носа локоть. – Куда теперь?
– Э-э... – только и смогла выдавить Девон, прежде чем ее слух не заволокло шумом, похожим одновременно на свист и нарастающий шорох.
Момент очередного помрачения сознания оказался ею упущен. Каким-то образом Харон выволок ее бесчувственное тело наружу – тогда она и пришла в себя, и время снова потекло своим ходом.
Отдышаться, правда, не вышло: дым ел глаза и раздирал горло, а по барабанным перепонкам бил оглушительный грохот. Девон кашляла и дергалась, зажимая то рот, то уши и спихивая с себя Харона, решившего сломать ей еще пару ненужных костей. Палящий жар, пускавший ручейки по ее спине и шее, исходил отнюдь не от его тела, и когда эта мысль оформилась в ее голове, Девон поняла, что к ней вернулась и какая-то доля сознания. Гуль придавил ее к земле своим немалым весом не просто из вредности, а грохот означал, что кто-то открыл стрельбу. Опять.
Харон чуть приподнялся на локтях, позволив вдохнуть горячего и напитанного гарью воздуха. Она успела только погасить пип-бой, и теперь плотная завеса дыма скрывала их от чужих глаз, но не давала разглядеть и стрелявших. Те палили наугад – пули то и дело взбивали сырую почву совсем рядом, движение воздуха можно было ощутить кожей, и рефлекторно Девон сжалась, теряясь в тени своего телохранителя. Задержать дыхание ее заставил не столько очередной приступ удушья, сколько то, что под аккомпанемент пальбы гуль самым бесцеремонным образом ощупывал ее бедра, после чего взвалил беспомощно крякнувшую девушку себе на плечо и так, наконец, добрался до пистолетного чехла.
До нее наконец дошло, что никто не озаботился поисками его оружия – дробовик пропал.
Несколько секунд Девон потратила на то, чтобы сообразить, в каком положении относительно земли она находится. Болтаться тряпичной куклой на плече Харона казалось заманчивым только поначалу – жесткие наплечники давили на ребра, живот оказался стиснут, и к тому же она висела вниз головой, отчего к горлу снова подкатила тошнота. Пришлось извернуться и упасть, а потом спешно искать в себе силы подобрать с земли ослабевшие конечности.
Харон выбросил перед ней руку, прозрачно намекая, что схватит ее за шиворот и силой поставит на ноги, если она промедлит еще хоть секунду. Страх снова пострадать от его неумеренной силы заставил остеречься – Девон схватилась за локоть гуля и поднялась, силясь смириться с мыслью, что теперь ей придется волей-неволей пошевеливаться.
В траве встречались островки пламени, так и не разразившегося в полную силу, ветер все усиливался по мере того, как сгущалась темнота, но не раздувал огонь – только разносил по округе удушливый дым. Вслед летели пули, вынуждая торопиться и подыскивать на пути укрытия, но местные не пускались в погоню. Их, похоже, вполне устраивало обратить пришлых в бегство.
Девон моргала, терла глаза, на ходу пытаясь разглядеть раны Харона и убедиться в сохранности швов. По характеру движений она не могла понять, насколько подействовал и унял ли боль мед-икс, даже когда они оказались достаточно далеко, чтобы сбавить темп. Он шел быстро, но чужой, неестественной походкой, почти не сгибая ног, отчего в ее голове рождались самые страшные предположения – вплоть до того, что ее усилиями он теперь не сможет ходить. В конце концов Девон остановила его и решилась спросить прямо:
– Харон.
– Да?
– Ты в порядке?
– В порядке, идем.
Обычно прямой путь – самый краткий, но в случае с Хароном это не работало.
Погода портилась. Ветер становился холоднее и резче трепал выбившиеся из пучка волосы, так что Девон ежеминутно убирала спутавшиеся пряди от глаз и заводила за уши. Кожаная куртка начинала трещать по швам от того, как плотно она пыталась в нее запахнуться. Хорошо протоптанная и приметная днем, дорога к причалу так и не возникла под ногами – со всех сторон их окружали непролазные топи, прорезанные, как зубьями, вытянутыми стволами сухих деревьев. Болото все не заканчивалось, и раз за разом ее посещала одна и та же мысль: что, если они повернули не туда?
От неисправного навигатора в пип-бое не было никакого толку. Девон начинала сомневаться и в часах: они показывали всего девять вечера, в то время как ей казалось, что ночь длится уже несколько ночей и, как само болото, не имеет конца. Без перебоев работал только фонарик – им она подсвечивала путь, если они сходили с сухой тропы, и шла осторожно, пробуя почву носком ботинка перед каждым шагом.
– Я не понимаю, где мы, – призналась она после часового хождения кругами между одинаковых кочек и кустов. – Куда ты меня ведешь?
– Вообще-то я иду за тобой.
– Отлично! Нет, правда, здорово, что не я одна тут такая.
Харон что-то глухо проворчал, и Девон не впервые подумала, что он знает какой-то из потерянных языков и самые обидные ругательства произносит на нем, чтобы она уж точно не поняла. И, конечно, чтобы ее позлить.
– Будешь болтать – привлечешь еще кого-нибудь, – буркнул он затем уже на привычном английском.
– Да ради всего святого, кто нас здесь услышит?
После этого просто обязан был раздаться тревожный крик какой-нибудь птицы, спорхнувшей с ближайшего дерева, но на болоте по-прежнему стояла тишина. Не мертвая, не абсолютная, – ветер ворошил сухую траву, шелестел листьями и гнал рябь по поверхности воды, а над нею зудели, сбиваясь в облака, мелкие насекомые, – но этот вечер уже порядком вымотал Девон, и ее нервы начинали сдавать. Ей хотелось не столько спать, сколько рухнуть и лежать без движения где-нибудь, где тепло, мягко и не так сыро. Но от идеи устроить привал она сразу отказалась: не стоит терять время, пока действует мед-икс и Харон в состоянии идти. К тому же к собору они отправлялись налегке, не взяв с собой ни спальников, ни запаса еды.
Оглядываясь по сторонам в поисках ориентиров, она наблюдала все те же сучья, стебли, мох, мелкие подергивания маслянистой воды под ветром, куколок на воткнутых в землю палках. Болото здесь пахло удушливо и гадко. Девон дышала малыми порциями, стараясь не воспринимать этот запах вовсе.
Кое-что ее озадачило. Что делают здесь предметы болотного культа? Старые фермерские владения, где обитали местные, остались в стороне. Если они действительно ходят кругами, лишь углубляясь в болота и удаляясь от причала – это... плохо.
Но хуже было то, что ее обоняние, ослабшее после испытания вонью подвала, уловило в воздухе привкус гари, хотя, казалось, они давно ушли от пожарища. Девон до того решительно отказывалась верить своим глазам и носу, что у нее закружилась голова, а впереди, где расступались серые клубы дыма, уже виднелись клочья обожженной травы и чернеющие пятна на стенах проклятого дома.
Пожалуй, сейчас ничто не напугало бы ее больше.
– Д-давай не будем спешить и как следует подумаем, – дрожащим голосом обратилась она к Харону, теребя его грязный рукав. – Мы пока еще не в полной заднице, правда? С тобой же все хо-хорошо? Как ты? Мед-икс еще действует?
Гуль, вопреки ожиданиям, не отдернул руку, остался на месте, хотя она знала, как он не любит, когда его трогают. Он даже взглянул на Девон, повернув к ней изрытое язвами лицо.
– Я в порядке. Успокойся. Если с первой попытки не получилось...
– ...Попробуем еще раз, – подхватила она радостно, вдохновленная его неожиданной поддержкой. – Кто же знал, что ночи тут т-такие непроглядные?
Харон кивнул и почти потребовал:
– Соберись.
Она постаралась так и поступить, хотя колени и ступни уже ныли от долгой ходьбы, и кто знает, в какой момент могли подвести. Вокруг стояла тишина – на незадавшемся пожарище, похоже, никого не осталось. Местные плохо маскировали свое присутствие: наверное, просто не видели в этом смысла на собственной территории. Теперь они ушли. Слабое, но все же утешение.
Девон осторожно двинулась туда, откуда все и начиналось, не забывая светить себе под ноги в поисках ловушек. Отовсюду слышалось разноголосое жужжание мух, самый нервирующий звук на свете; надоедливые насекомые роились над телами, перелетали от одного к другому, оставляя щекочущий шлейф в воздухе, и сначала она отмахивалась, а потом начала чесаться.
– Секунду, – Харон остановил ее неподалеку от все еще распахнутого подвального люка и, когда она обернулась и направила луч фонарика в его сторону, наклонился к земле.
Где-то здесь он попался в ловчую яму, но теперь Девон не могла ни вспомнить точное место, ни отыскать его заново – повсюду свалявшаяся трава на темной сырой земле, никаких ям, никаких кольев, никаких следов. Харон наконец поднялся, держа что-то в руках. Не удержавшись от почти бесполезного замечания:
– Осторожнее, я тебя прошу, – она узнала в измазанном жидкой грязью и кое-где золой предмете его дробовик. – О. Не зря вернулись.
– Еще скажи, что ты это планировала, – хмыкнул гуль, срывая в кустах лист покрупнее, видимо, чтобы обтереть свое многострадальное оружие.
– Не скажу.
Отвлечься от сосредоточенного изучения почвы под ногами Девон заставила тряпичная кукла, на которую она едва не наступила. Ни кровь, ни грязь, под которыми уже не угадывались изначальные цвета, ее не удивили, но странно было видеть такую символичную для местных вещь небрежно брошенной на земле.
Казалось, вечер не мог стать хуже, но в запасе нашелся еще один сюрприз: перед домом она все-таки споткнулась. Не смертельно, но неприятно – вытирать с лица брызги болотной жижи, стараясь не связывать их со стоящим в воздухе запахом, и снова слушать чавканье в ботинках. Она поднялась прежде, чем Харон оказался рядом, и посветила вокруг в надежде найти и убрать с дороги злую кочку, чтобы не споткнуться снова.
Свет фонаря, скользнув по бесформенной темной коряге, преграждавшей ход в дом, придал ей совсем иные очертания. Очертания человеческой фигуры, сидящей на ступенях с запрокинутой головой. Девон не видела ее, хотя проходила совсем близко; если начистоту, она вообще ничего перед собой не видела, когда потеряла Харона. Теперь же она понадеялась, что зрение обманывает ее, и сделала пару шагов в сторону, хотя стоило бы пройти мимо и не тратить времени.
Еще шаг – и из-под слипшихся волос на нее смотрели налитые кровью глаза.
Она откашлялась, прогоняя подобравшуюся к горлу тошноту – сухую, нечего даже сплевывать, а значит, не избавиться от этого подхваченного со вдохом гнилого привкуса. Получился одинокий, без эха растаявший в густом воздухе звук. Голос так и не родился в связках, не стал криком, она только беззвучно дышала и не могла собрать сил даже на то, чтобы шмыгнуть носом.
Так осторожно, словно касалась тела на ступенях не лучом света, а собственной рукой, Девон отвела луч от мертвого лица. Стало еще холоднее: по спине, по рукам зазмеились мурашки, онемели и потяжелели от холода кончики пальцев, воздух сделался колючим, а в горле встрял ком и не давал вдохнуть.
Тело, пробывшее здесь не меньше суток, огонь совсем не тронул. От сырости оно покрылось напоминающими плесень пятнами и стало почти неузнаваемым, но принадлежало женщине. В одном положении его держали ветки, обычные тонкие ветки, которые кто-то загнал под кожу, сплел на манер каркаса так, чтобы труп мог сидеть, почти не горбясь, разведя ноги, скрестив руки на плечах и глядя в небо. На туловище зиял разрез – он начинался под обвисшей грудью и спускался к промежности.
Кто-то очень старался. Очень долго работал, шил всех этих куколок, чтобы потом набить ими живот мертвой женщины. Окровавленные игрушки вываливались из ее распоротого брюха и тянулись по ступеням вместе с обрывками кишок и их содержимого. Пародия на детородную функцию вышла... понятной. Еще одно проявление местной веры? Попытка задобрить подношением какого-нибудь духа плодородия?
Упавшая вдруг темнота, будто плотный полог, отгородила маленькую сцену от всего остального мира. Эта темнота заставила ее на секунду подумать, что с реальностью что-то не так. Пропала боль в запястье и в суставах, которые она чуть не вывихнула, вытаскивая Харона из той ямы, пропала сырость в сапогах, не стало холода, усталости и страха перед тем, что должно пугать маленьких девятнадцатилетних девочек. И было в этом нечто... странное. Может, это она, а не Харон, словила пулю и в последние секунды видит самый долгий в своей жизни кошмар?
Девон вдруг поймала себя на том, что до оцепенения боится оборачиваться. Она стояла, как вкопанная, глядя в одну точку и считая секунды до того, как услышит голос Харона – только тогда у нее вырвался облегченный выдох.
– Пойдем.
– Дрянь какая, – сказала она тихо, позволив ему себя увести. На всякий случай присмотрелась к гулю еще раз: не сбилось ли его дыхание, не затруднилась ли ходьба – надеялась заметить тревожные сигналы раньше, чем он согнется пополам от боли. Правда, даже тогда Девон немногим могла бы ему помочь. У нее остались стимуляторы, но на мутировавшие ткани они действовали медленно и почти не облегчали положение: с тем же успехом можно ждать, пока раны не затянутся сами.
В худшем случае придется заночевать на болоте. От такой перспективы по затылку ползли мурашки: очередного нападения она боялась не меньше, чем неудобных условий, но, конечно, осталась бы с Хароном. Хотя бы потому, что искать путь в одиночку еще страшнее, чем провести целую ночь в сырости и холоде, не смыкая глаз под мученические хрипы своего напарника. Наверное, он был прав: меньше всего она хотела остаться в одиночестве.
Особенно – вспоминая снова и снова, что при виде выпотрошенного тела в первую очередь подумала о своей матери, которую не любила, не знала, но как образа – побаивалась, ощущая себя не то бессильной, не то виноватой: убийцей перед лицом своей первой и всегда обреченной жертвы. Почти как сейчас – против женщины, которую она нашла уже мертвой, которой не могла помочь, даже если бы захотела.
Она вообще не хотела никому помогать. Приносить жертвы ради чужого блага, делать то, чего делать не хочется, думать о судьбах чужих ей людей – это не о ней и не для нее. Она мелочная, черствая и малодушная. Тем глупее поступок отца, когда он сбежал на тот свет и препоручил свой любимый проект “Чистота” заботам дочери.
На что он вообще надеялся?
– Я бы ничего тебе не сделала... ну, тогда. Не стала бы стрелять, – пробормотала Девон, не слишком заботясь о том, услышит ли ее Харон и поймет ли. – Я... наверное, думала, что так ты точно не ослушаешься приказа. Но если бы ослушался... я бы ничего не сделала.
Гуль, как показалось, хмыкнул со слабой усмешкой и некоторое время искоса смотрел на нее.
– Сомневаюсь, что ты вообще о чем-то думала.
– Может, ты и прав, – она вздохнула. – Теперь все видится совсем иначе.
– Девон.
– М-м?
– Зачем ты туда полезла? – спросил Харон устало и наконец-то без этих монотонных интонаций живого робота. – Я мог включить очиститель. Никто бы не пострадал.
– Чтобы красиво и иронично поставить точку в этой истории, конечно.
Она была не совсем серьезна, просто не представляла, как можно говорить серьезно о столь тяжелых для нее вещах, но Харон будто и не заметил откровенного сарказма.
– "Красиво и иронично", – повторил он, выплевывая слова с неожиданной злобой. – Чушь собачья. Самый жалкий способ сбежать от проблем.
– Зато навсегда. Впервые в жизни я была так уверена в том, что делаю.
Харон промолчал, неодобрение выразив разве что угрюмым сопением.
Не раз и не два ей приходилось сталкиваться с агрессивным непониманием со стороны старших и более опытных – тех, кто не принимал ее всерьез, а ее убеждения считал глупыми придумками, которые нужно перерасти. Конечно, она обижалась, отчаивалась, хотя и не пыталась спорить, ловя себя на неуверенности, которую только распаляли чужие резкие слова. Теперь Девон подумалось, что любые возражения она принимала бы спокойно, если бы не сомневалась в себе. Как сейчас.
Может, ее способ действительно самый жалкий, но другого попросту не существовало. Не было вариантов, кроме как побежать, точно в детстве, вслед за папой, куда бы он ни отправился. Даже если там ничего нет.
И даже теперь, успокоившись, смирившись, неоднократно все обдумав, она не поступила бы иначе.
Девон напомнила себе, что неплохо бы смотреть под ноги, и поинтересовалась у Харона:
– Как тебе это удается?
– Что? – гуль слегка повернул голову в ее сторону, в его голосе еще звучало раздражение.
– Не сбегать от проблем, не закатывать истерик, не испытывать привязанностей... по-моему, тебя вообще ничем не пронять. Я тоже так хочу.
– У меня промыты мозги, если помнишь.
– И ты сам это понимаешь? Разве может человек осознавать, что сошел с ума? – поежившись под взглядом, которым наградил ее Харон за это неуклюжее сравнение, Девон попыталась смягчить удар: – ...например.
Он вздохнул так, будто сохранял терпение из последних сил.
– Я похож на сумасшедшего?
– Ну, из нас двоих я похожа больше, это верно. Но не я следую контракту и не я исполняю любые приказы того придурка, в чьих руках он находится...
– Прекрати, – оборвал ее гуль, но Девон остановилась не поэтому.
У нее на секунду перехватило дыхание. Она долго пыталась решить эту задачку, понять, что злит ее в их с Хароном положении. Что-то всегда было не так, что-то подстегивало и оскорбляло ее, а теперь ответ пришел сам собой. Она ревновала его к чертовой бумажке. Завидовала той власти, которую имел над Хароном контракт. Это открытие одновременно завораживало и злило еще больше.
– Мы же друзья, Харон?
Гуль повернулся к ней резко и почти угрожающе.
– Может, сосредоточишься на том, чтобы найти дорогу к мотелю?
– Я задала тебе вопрос.
– Не знаю, – буркнул он угрюмо, по всем признакам уже порядком утомленный ее болтовней. Но, как бы она ни бесила его, он не мог заткнуть ее и не мог уйти. Одна мысль об этом непередаваемо грела.
– Да у нас прогресс.
– Это не лучшая тема для разговора.
– Почему?
– Если я буду отвечать честно, ты вряд ли будешь довольна. А между нами и так натянутые отношения.
– Лучшие в моей жизни, – выпалила Девон, пока стыд не связал язык, и криво улыбнулась, от души наслаждаясь тем, какое болезненное непонимание бросило тень на его лицо. От того, что мелькнуло в ее мыслях следом, невесело сделалось и ей самой.
Харон молчал. Смотрел на нее, ничуть этого не скрывая, наверняка видел, как она изо всех сил тянет улыбку, и молчал.
– Знаешь, о чем я иногда думаю? – он не отозвался, но и не отвел взгляда. – Это глупо, очень глупо, и я сама считаю, – как и ты, наверняка, – что надо избегать мыслей, от которых нет никакого толку, и все же ничего не могу с собой поделать. Я думаю, что мы с тобой – два самых невезучих человека во вселенной. Мы не там, где должны быть. Не там и не те. А ведь могли бы встретиться и в каком-нибудь лучшем мире... – она покусала губы, все так же улыбаясь. – Там, где у меня не поехала крыша, а ты не стал гулем... Как тебе кажется, Харон? Я вконец свихнулась?
Он ничего не ответил.
Примечания:
Следующая точно последняя!