Не та Харуно

Слабо застонав от ноющей боли во всем теле, я распахиваю глаза и тут же жмурюсь, медленно промаргиваясь от яркого света и ощущая себя немного странно. Словно… дышать стало легче? Черт, ругаюсь с досадой спустя пару мгновений, вспоминая, как потеряла сознание в процессе экспериментов. Вот черт, повторяю мысленно, с беспокойством понимая, что родители наверняка не оставили без внимания произошедшее. Вот же черт, издаю я мученический стон, наконец-то сев на кровати и осознавая, что нахожусь в больнице. Меня же не сильно убьют? Надежда на это умирает так быстро, что это попросту несправедливо, но я лишь прикусываю язык, виновато отвожу взгляд и старательно изображаю испуг, пока заплаканные глаза каа-чан с легким неверием и беспокойством оглядывают пришедшую в сознание дочь. — Сёри! — сдавленно восклицает она, с облегчением сжимая меня в объятиях и мелко дрожа от беззвучных рыданий. — Как же ты нас напугала, милая!.. — Прости, каа-чан, я не хотела… — только и успеваю я выдохнуть, как на наши голоса в палату заглядывает хмурый то-сан, что громко выдохнул при виде наших объятий, а следом за ним внутрь засовывает нос и полноватый мужчина в светлой форме ирьенина. — О, так ты очнулась, Сёри-чан! — жизнерадостно поприветствовал меня он, как-то совершенно легко и быстро для своих размеров обогнув замершего Кизаши и очутившись рядом со мной, тут же незаметно отлепляя меня от каа-чан и прислоняя чуть засветившуюся руку к моему животу. — Ну и перепугала же ты своих родителей! Они совсем не отходили от твоей палаты на протяжении всего дня... Я неосознанно округляю глаза и с нескрываемым восторгом наблюдаю за чужой, настоящей техникой в действии, пока молча подошедший отец приобнимает каа-чан за плечи, чуть уводя ее в сторону, чтобы не мешать осмотру. — Да-да, ты провела без сознания весь день, — покивал ирьенин с понимающим видом, продолжая водить рукой и еле заметно хмурясь. Впрочем, еще спустя пару мгновений его брови разглаживаются, и он продолжает с самым добродушным видом: — Ну-с, как я и сказал твоему то-сану до этого — ничего непоправимого не произошло. Конечно, в таком юном возрасте экспериментировать с чакрой очень опасно, особенно без пригляда опытного шиноби, что успеет заметить неладное, но вам очень-очень повезло. Я бы даже сказал — несказанно повезло, что у этой юной куноичи так вовремя проснулось любопытство… — я слегка озадачиваюсь, краем глаза с недоумением наблюдая, как каа-чан еле заметно мрачнеет, переглядываясь с таким же хмурым то-саном. Не заметивший этого ирьенин увлеченно поясняет, продолжая проводить рукой: — У Сёри-чан врожденный порок развития чакросистемы — ее тенкецу не развились, оставшись закрытыми, и потому попросту не способны высвобождать чакру из организма, несмотря на достаточно развитые для своего возраста чакроканалы… удивительное дело, на самом деле — обычно на подобное обращают внимание еще при рождении и стараются выправить ситуацию как можно раньше, а тут все проглядели… Он все продолжает что-то говорить и сокрушаться, но я… я уже его не слышу. Мое сердце проваливается куда-то вниз, горло пережимает комок паники, и я смертельно бледнею, глядя пустым взглядом в воздух. Я… неужели я никогда… черт, нет… нет-нет-нет… я же… я же хотела стать шиноби! Я должна… должна стать шиноби! Какой иначе смысл был перерождаться в этом мире и стать обычным человеком? Не иметь возможности на что-то повлиять?! Блять. Нет-нет-нет! Ни за что! Я стану шиноби, я буду шиноби! Плевать на чакру, шиноби можно стать и без нее — Рок Ли лично это доказал своим примером, главное, упорство и желание, а этого у меня в избытке. И черт возьми, я — не я буду, если не добьюсь своего… Перепуганные мысли прерывает неуверенный голос каа-чан, что странно подрагивает: — Сёри… Сёри не может высвобождать чакру? Это… опасно? Моргнувший ирьенин оборачивается, пару мгновений сверлит бледных родителей озадаченным взглядом, а после вдруг неловко улыбается и поясняет: — Извините, немного увлекся — очень редкий случай, который действительно должны были заметить намного раньше. Насчет же опасности… как бы это объяснить? Все живые существа имеют чакросистему, даже если не пользуются ею как шиноби. В определенных ситуациях они, конечно, способны неосознанно ее использовать, но такое происходит редко и является большой нагрузкой для непривыкшего организма. Но они способны ее использовать и сбрасывать излишек в воздух без сильного вреда для себя, — вновь подчеркнул мужчина, а после тяжело вздохнул: — У Сёри-чан же… немного иная картина. Ее чакра не может выйти наружу и постоянно крутится внутри, благодаря чему девочка имеет достаточно развитые чакроканалы в таком юном возрасте и хорошую циркуляцию — прекрасная была бы заявка на А-класс, на самом деле, вот только… чакра не выходит за пределы ее тела, — повторил он, глядя на меня с задумчивостью. — Конечно, заметить это сложно: здоровье, повышенная активность, красота — это норма для пользователей чакры, причин что-то искать просто нет. Кроме того, Сёри могла бы решить жить жизнью обычной гражданской и выяснилось бы это потом, когда поправить что-то уже просто невозможно. Девочка бы росла, а вместе с ней рос очаг, что продолжал бы развиваться и развиваться, но не находил никакого выхода. Это как… кхм, представьте себе шланг воды и что с ним будет, если его пережать и не отпускать. Помрачневшие родители снова переглядываются, а я облизываю пересохшие губы и выдыхаю еле слышное: — Слишком большое давление… шланг лопнет. В глазах мужчины мелькает удивление, а потом он чуть улыбается и кивает. — Верно, Сёри-чан. Думаю, подобное вполне могло случиться в подростковом возрасте — именно тогда наиболее активен рост очага. Конечно, заметь ирьенины это раньше, все удалось бы исправить без всяких последствий еще в раннем возрасте — да, неприятно, долго и болезненно, но зато безопасно. Любой ирьенин бы смог запустить свою чакру через твои тенкецу, тем самым расширяя и постепенно развивая их, но… ты справилась с этим сама, Сёри-чан. Резко, больно и крайне опасно, за один раз прорвавшись через закрытые тенкецу и оставив уже прорубленный ход чакре. Без неприятных последствий, правда, не обошлось, но они вполне поправимы — главное, сейчас твоя чакросистема в относительном порядке и работает как надо. У меня перехватывает дыхание, а горло сжимает спазм. И сдавленным шепотом вырывается: — Я смогу стать шиноби? Ирьенин широко улыбается, а после подмигивает: — Ты станешь замечательным шиноби, Сёри-чан! Однако, — его голос серьезнеет: — Если продолжишь экспериментировать с чакрой до занятий в Академии, то вполне можешь лишиться этого шанса и остаться калекой на всю жизнь. Любопытство — это неплохо, но нужно знать, куда лезть не стоит. Он сверлит меня серьезным взглядом, в котором легко читается предупреждение и беспокойство, и я медленно киваю, соглашаясь и благодаря за этот совет. — Большое вам спасибо, что помогли нам, Такаши-сан… — вмешивается каа-чан, светло улыбаясь и рассыпаясь в многочисленных благодарностях, отчего он просто чуть усмехается: — Не нужно благодарить, Мёбуки-сан. Мне действительно было скучновато, а ваш случай довольно любопытен… И, конечно, каа-чан принялась уверять его в обратном, он возразил, она возразила ему… Мы с то-саном одновременно тяжело вздохнули, покачав головой — на наших лицах, кажется, появилось самое скучающее выражение из всех, что возможны. Еще спустя пару минут Такаши-сан, явно осознав, что ему не переговорить эту женщину, демонстративно взглянул на часы, всплеснул руками и торопливо попрощался, бормоча что-то про то, что у него назначен прием. Каюсь, провожала его стратегический уход с неимоверным пониманием — иногда каа-чан бывала дико упрямой и переубедить ее в чем-то было просто невозможно, даже если это были не более чем элементарные правила вежливости, которые уже давным-давно многие опускали, чтобы не плести разговорные кружева на пару часов — культура шиноби и их вечная торопливость прощала многое. А потом… потом случилось то, чего я совсем не ожидала — крики, скандал, ругань, наказание… морально я была готова ко всему. Кроме этого. Обернувшаяся каа-чан глубоко вздыхает, слабо улыбается и смотрит на меня так, что внутри все сжимается от дурного предчувствия. — Ты не станешь шиноби, — и это звучит так, словно… словно все решено. Не подлежит обсуждению. Не… Я непонимающе качаю головой, перевожу взгляд с нечитаемого лица то-сана на ее непреклонное и больно прикусываю щеку. Не понимаю… ничего не понимаю… Внутри вспыхивает ярый протест, но я молчу и отвожу взгляд. Я хочу стать шиноби. Ее выражение неуловимо смягчается, она приседает рядом, сжимает мои руки в своих и чуть дрожащим голосом произносит: — Сёри, милая… пожалуйста… пообещай мне, что не станешь шиноби. А в зеленых глазах тревога и какой-то безумный, неудержимый страх. И от этого внутренности скручиваются в ледяной узел, а сердце болезненно сжимается от вины и боли. Я долго смотрю в ее глаза, медлю, кусая губы, а после глубоко вдыхаю воздух и резко киваю. — Я не стану шиноби, — говорю еле слышно и смотрю пустым взглядом в стену, пока меня сжимают в крепких объятиях, целуют в висок, шепчут извинения, утешения, слова любви и много-много всякого… только я не слушаю это, чувствуя, как внутри разверзается пустая, высасывающая бездна. Я солгала. Нагло, безобразно, глядя прямо в глаза. И солгу ещё много, слишком много раз. Я стану шиноби. В голове уже крутились предположения, мысли, идеи… и это, на самом деле, стало началом конца.