По следам воспетой ночи

Цзян Чэн вполне осознавал, что раз за разом прощупывает границы допустимого. Не понимал он того, с чего бы вдруг ему так поступать. Можно ли это было списать на влияние музыки? Или всей необычной формы медитации в целом, не так уж далеко и ушедшей от совместного совершенствования (и вот интересно, понимает ли этот ребенок вообще, что творит? Открылся бы он так кому-то другому?) Тот факт, что любое действие с его стороны принималось с готовностью и открытостью – да что там, вызывало искреннее восхищение! – если честно, напрягал. Тот факт, что ему искренне хотелось ответить добром на добро, напрягал куда сильнее. Цзян Чэн не был добрым. Как и заботливым – ну, разве что в отношении своего племянника. Родного, в смысле, племянника, хотя самое время было вспомнить, что Сычжуй тоже является таковым, прежде чем вся эта ситуация станет ещё более странной. И тем не менее Цзян Чэн вернулся на кухню, собрал на поднос чайник и немного еды, а затем провернул несколько акробатических номеров с этим подносом, чтобы донести его в целости и сохранности одной рукой – поскольку вторая все ещё, разумеется, была на перевязи. Дверь в комнату Сычжуя, вследствие этого, пришлось распахнуть пинком, и Цзян Чэн успел увидеть, как бедный парень вздрагивает от неожиданности. А затем – как его глаза лезут на лоб в искреннем удивлении. – Глава Цзян... Не стоило, – покачав головой, Сычжуй не без труда поднялся, желая забрать поднос. Цзян Чэн покачал головой: – Ты уж извини, но в данный момент я не слишком доверяю твоей ловкости. Садись и ешь, тебе нужно восстановить силы, раз уж ты оказался достаточно глуп, чтобы их не рассчитать. Сычжуй чуть заметно скривился, но за это замечание, на первый взгляд, мелочное, Цзян Чэну не было стыдно. Хотя бы потому, что он хотел убедиться... Кстати, почему бы и не сказать об этом прямо? – Я соглашусь продолжать только при условии, что ты больше не будешь доводить себя до такого состояния, – твердо отчеканил Цзян Чэн. Увы, вся его строгость, кажется, прошла мимо ушей того, кому она предназначалась: Лань Сычжуй – это было очевидно по загоревшемуся взгляду – услышал только то, что ему позволят продолжать! – Если мне будет позволено спросить... Есть ли улучшения? – нерешительно поинтересовался он. Цзян Чэн фыркнул – ох уж эта ложная скромность! – но поневоле задумался, как описать свое улучшившееся самочувствие. – Я чувствую покой, а он в моей жизни редкий гость, – наконец ответил он искренне, просто потому что мог. – Ты ведь знаешь, внутреннее равновесие само по себе ускоряет восстановление. Думаю, что с таким успехом я буду здоров меньше, чем за неделю. – Так мало! – И вот был бы Сычжуй в своем обычном собранном состоянии, он бы никогда не позволил сожалению отразиться в голосе. Однако Сычжуй был уставшим, и Цзян Чэн услышал. – Ты как будто не рад, – вздернул бровь он. Сычжуй ахнул, запоздало осознав, что именно сказал, и поспешно попытался объясниться: – Я всего лишь удивлен! Х-хотя и не должен быть... Контроль главы Цзян над собственной ци поразителен, если даже восстановление происходит так быстро, это точно не заслуга этого ученика... Ну и... в этот момент Цзян Чэн понял, что ему надоело. – Во-первых, хватит мне льстить, это ни к чему не приведет. Во-вторых, не нужно принижать собственных достоинств, ты прекрасно видел сам, насколько действеннее мы работаем вместе. В-третьих, прекращай обращаться ко мне по титулу, здесь и сейчас это последнее, что мне хотелось бы слышать. – Я не... Вы... – Сычжуй явно потерялся в словах и мучительно покраснел – это выглядело, по меньшей мере, забавно. Судорожно вцепившись пальцами в собственное ханьфу, он не без труда собрал мысли в подобие порядка. – Я никогда не стал бы Вам льстить, да мне бы это и не удалось. К тому же, именно потому, что я тоже имел возможность наблюдать за лечением, я и осознал, как многому мне ещё нужно научиться, чтобы когда-нибудь достичь Вашего уровня контроля. Что до последнего вопроса: как... Как мне тогда следует Вас называть? Цзян Чэн едва заметно усмехнулся. Фирменное ланьское упрямство, да? – Я тебя старше на пятнадцать лет, – озвучил он очевидное. – И в твоём возрасте не обладал многими из тех навыков, которые есть сейчас у тебя. Ты должен ценить свои успехи больше. – Мне достаточно, что их цените Вы, – а вот этот ответ был уже на грани дерзости, но в конце концов, Цзян Чэну не к лицу было жаловаться – этот разговор он начал сам. – Что ж, договорились, – ответил он, стараясь не смотреть на пальцы Сычжуя, все ещё сжимающие ткань белоснежных одежд. Не хватало ещё представить, как эти длинные, музыкальные пальцы... Н-да, явно не лучшая идея была заявиться сюда на ночь глядя. Вероятно, у подобного метода лечения действительно были... побочные эффекты. Кстати, это бы объяснило и дерзость Сычжуя... В любом случае, ему лучше уйти, если они планируют и дальше продолжать эти сеансы без чувства взаимной неловкости. И без того прозвучало уже слишком многое. К тому же, они увидятся всего лишь завтра, ведь так?

***

Завтра наступило, по мнению Лань Сычжуя, слишком рано. К завтраку он выспался и вполне восстановил силы; но вместе с ними вернулись и воспоминания о прошедшем вечере, драгоценные и мучительные в равной мере. Сычжую было попросту стыдно вспоминать, как откровенно навязчиво он себя вёл. И как ему это... позволяли? Голова почти кружилась от нереальности происходящего. А ведь на этом чудеса не закончились! После завтрака Цзян Ваньинь позвал его в кабинет для беседы. Ни словом не упомянув неподобающее поведение Сычжуя – как и откровенно нехарактерное свое собственное, впрочем, если уж на то пошло – он ещё раз поблагодарил за помощь. Оказывается, он был у лекарей, и они остались очень довольны прогрессом (Сычжуй также подозревал, что им слегка досталось за их... откровенность с ним, и ему было почти что совестно). Диалог закончился уговором о том, что нынешним вечером Сычжуй снова будет ждать визита. День прошел в обычных делах – для Сычжуя это были тренировки, для главы клана Цзян – тонкости управления большим и процветающим кланом практически в одиночку. Вечер неотвратимо постучался в двери, а Сычжуй все ещё не мог найти ответ на вопрос, как ему себя вести. Их вчерашняя беседа с Цзян Ваньинем была очень теплой, дружеской даже – и нет, Сычжуй решительно отказывался даже пытаться усмотреть в этом нечто иное! – но было ли это влиянием момента или осознанным выбором? Иногда Сычжую очень хотелось быть хоть немного старше и опытнее. Может быть, тогда он не казался бы таким нелепым ребенком и имел шанс?.. Ох, да что толку в этих размышлениях. В конечном итоге Сычжуй пришел к единственно возможному решению: отдать этот вопрос на откуп Цзян Ваньиню. В конце концов, было абсолютно очевидно, что тон и характер их взаимодействия задает именно он. Другое дело, что поступил Цзян Ваньинь совершенно не так, как Сычжуй вообще-то ожидал. Хотя, может быть, и стоило догадаться: это он вчера потерял над собой контроль, Цзян Чэн же, очевидно, просто принял решение и без лишних сомнений следовал ему. Потому что едва ли не первыми его словами по приходу были: – Можешь обращаться ко мне по имени, Цзян Ваньинь. Можешь и дальше звать дядей. Но только не по титулу, этого мне хватает и днём. Хорошо, что задачей Сычжуя было всего лишь играть на гуцине. Это, к счастью, можно было делать молча, потому что Сычжуй в данный момент не связал бы и пары слов. (И ему, определенно, не померещилось, что Цзян Ваньинь – по имени, Сычжуй может звать его по имени! – с явным весельем наблюдал за его мучениями). В этот вечер Сычжуй смог вовремя остановиться, и о чае с кое-какими сладостями побеспокоился заранее сам. Однако разговора, увы, не вышло: Сычжуй видел, что его собеседник очень устал, и не пытался навязать беседу. Это, кстати, оказалось очень правильной тактикой. Уходя, Цзян Ваньинь с благодарностью отметил: – Как здорово просто с кем-то помолчать. Сычжуй уснул с улыбкой на лице.

***

Данным ему правом он воспользовался на третий день. Уже почти привычно отпирая дверь, склонился в лёгком поклоне: – Добрый вечер, Цзян Ваньинь. – Добрый вечер, Лань Сычжуй, – в том же тоне ответили ему. Будто они равные по статусу. Это было... ужасно. Потому что Сычжуй, кажется, начинал привыкать, а это не могло закончиться ничем хорошим. Судя по прогрессу в лечении, максимум, на что он мог надеяться – три или четыре таких же вечерних встречи. А затем мучительное возвращение обратно в реальность, где у наследника клана Лань нет ни единого повода оставаться наедине с главой клана Цзян. (И кстати, неужели Цзян Ваньиня не волновал тот факт, что эти их вечерние встречи, узнай о них хоть одна живая душа, обернутся для него серьезным пятном на репутации? Потому что, по-хорошему, стоило бы позаботиться о присутствии третьих лиц, да тех же лекарей хотя бы, но...) Но, откровенно говоря, третьим лицам на этих странных, неуместных, таких потрясающих встречах места не было. Традиционно разливая по стаканам чай, Сычжуй не слишком ожидал, что к нему обратятся, и потому едва не выронил чайник, услышав неожиданное: – Твое детство в Гусу Лань... Оно было счастливым? Даже будучи ошарашенным, Сычжуй все же всерьез задумался над вопросом. – Да, пожалуй, – сказал он в ответ. – Я скучал по отцу, пока он был в уединении... Но со мной много занимались учитель Лань и глава Лань. К тому же, я быстро подружился с Цзиньи, мне было не скучно. Бывало всякое, но в целом, мне кажется, мне повезло, особенно если учесть... Замерев посреди фразы, Сычжуй почувствовал, как его пробрал холодный пот. Да уж, прекрасная идея – выболтать между делом, что ты по праву рождения совсем даже и не Лань. И ещё кому! Более верного способа покончить с жизнью наверняка не существовало в мире! Вот только следующая фраза развенчала убеждённость Сычжуя на корню. – Ну же, договаривай, – без гнева, но с усталостью произнес Цзян Ваньинь. – Или, погоди... Ты же не думаешь, что мне неизвестно, кто ты? – А Вам... известно? – Чайник пришлось всё-таки поставить: руки задрожали сильнее, чем после нескольких часов стояния на них в качестве наказания. – Я был в Илине и на Луаньцзан до... штурма, – ровным тоном пояснил Цзян Ваньинь. – А ещё я знаю, что у Лань Ванцзи не было сына, а потом он внезапно появился из ниоткуда, и сразу в возрасте трёх лет. Я не видел тебя несколько лет, это правда, но ты не слишком изменился. Прийти к верным выводам было несложно. – И... Зачем Вы мне это говорите? – Голос, кажется, всё-таки дрогнул, но какая разница – именно сейчас аргумент «я же Лань» не имел, что неудивительно, никакого веса. – Потому что я не люблю лжи, – и если бы слова могли убивать, Сычжуй бы уже добровольно простился с жизнью сразу после этой спокойной, взвешенной фразы. – Мне... Жаль, – что ещё он мог ответить на это? Только надеяться, что не расплачется самым позорным образом прямо здесь и сейчас. – Нет, это мне жаль, – был ответ, и... и кажется, Сычжуй всё-таки не удержал непрошеных слез. Оттого не сразу и понял, что именно ему говорят: – Мне жаль, что ты считал нужным хранить эту тайну и годами бояться за свою жизнь. Мне жаль, если ты думал, что этот факт играет для меня хоть какую-то роль. Мне жаль, что ты остался последним из твоей семьи, потому что я... понимаю, что это значит. Сычжуй вздрогнул всем телом. – Но Вы и я... Совсем не одно и то же! Именно Вэни лишили Вас семьи... Я могу себе представить, каково Вам, должно быть, принимать последнего из них в Пристани Лотоса... – Что за чушь ты несёшь? – В голосе Цзян Ваньиня прорезалась сталь. – После всех тех месяцев и даже лет, что ты приезжаешь сюда, неужели ты чувствуешь себя нежеланным гостем? – Нет, но это было бы справедливо, – Сычжуй не поворачивался к своему собеседнику, не мог: по щекам катились неудержимые слёзы. Горечи, облегчения, боли, ярости, страха. Последние дни были раем, но... теперь уже точно не будет как прежде. Не может быть. – А ты не думал, что именно я в числе прочих людей штурмовал Луаньцзан? – донеслось в ответ невероятное. Лань Сычжуй рвано вдохнул, чтобы услышать фразу, полную боли: – Ты винишь себя за то, что твои родственники, которых ты, однако, даже не знал и на чьи действия никак не мог повлиять, сожгли Пристань. Я знаю доподлинно, что являюсь одним из тех людей, которые обрекли твоих близких на смерть. Но ведь ты не думал об этом в таком ключе, верно? – Я... Нет, – Сычжуй понятия не имел, что можно ответить на это. – Я заговорил об этом только потому, – добавил Цзян Ваньинь, видимо, желая его добить, – что ты имеешь право жить, не оглядываясь и не боясь. Не мне, конечно, рассуждать о таком; не мне и судить тебя за чужие грехи. Человека определяет не право рождения, но его поступки. Тебе нечего бояться с моей стороны, Вэнь Юань, Лань Сычжуй. Твое имя – всего лишь сочетание звуков. И если уж на то пошло, то я виноват перед тобой куда сильнее, чем ты, потому что давно мог освободить тебя от необходимости хранить мучительную тайну. А теперь я, пожалуй, пойду, вряд ли тебе сейчас хочется меня видеть. И если ты больше не захочешь, чтобы я приходил... – Нет! – резко вскинулся Сычжуй, потому что – что?!

***

– ...Я пойму, – невозмутимо закончил Цзян Чэн. Большую часть разговора он не видел лица Сычжуя, потому что тот отвернулся к стене. Но сейчас... Цзян Чэн почти физически ощутил, как рухнуло куда-то в ад его сердце, когда схлестнулись их с Сычжуем взгляды. – Нет, не нужно уходить, я в порядке! И я ни за что не брошу Вас лечить, если только сами не прогоните! – видел бы он себя со стороны, подумал Цзян Чэн с тягучей, болезненной теплотой внутри. Такой горящий искренностью, такой настоящий... Почему Цзян Чэн вообще позволил себе вывалить свои собственные печали на этого ребенка? Впрочем, какой же он ребенок – даже сейчас, даже со слезами на глазах в его взгляде светилась такая знакомая решимость идти до конца, ни перед чем не отступая. Вот только цель ты себе, А-Юань, выбрал так себе, подумалось Цзян Чэну. И, против обыкновения, поддавшись порыву, он наклонился вперёд и негромко спросил: – Почему это для тебя так важно? Сычжуй моргнул. А затем отвел глаза и ответил едва слышно, упорно не поднимая глаз: – Вы всегда так мало думаете о себе и так много – о других, что кто-то другой просто обязан думать о Вас – вместо Вас. Цзян Чэн изумленно поперхнулся воздухом. – Интересно, понимаешь ли ты, что я сейчас здесь исключительно потому, что оказался не в силах подумать о чужом благе вперёд своего собственного? – буркнул он с кривой улыбкой. Брови Сычжуя чуть изогнулись. – Нет, я не думал об этом с такой стороны, – медленно ответил он. – Ведь предложение помочь исходило от меня, и, конечно же, я надеялся, что оно будет принято. Как можно ставить это в вину... Вам? Если кто и виновен, то я сам, но я не думаю, что имеет смысл искать виноватых. Я рад Вам помочь по мере своих скромных сил. – Да, – сказал Цзян Чэн, – я заметил. Сычжуй моргнул. – Мне... следует извиниться за навязчивость? – через силу выдавил из себя он. Цзян Чэн задумался над ответом. Разумно было бы мягко согласиться, а затем плавно закрыть тему. Увы, кажется, в какой-то момент он перестал делать то, что разумно, и начал поступать так, как хочется. – Тебе следует не волноваться о пустяках, – плавно повернул разговор в иное русло Цзян Чэн. – Следуете ли Вы сами своему совету? – это могло бы прозвучать оскорбительно, но было произнесено очень тихо, устало и печально. – Нет, – развел руками Цзян Чэн, – но ты не должен повторять моих ошибок. – Беспокоиться о близких – не ошибка, – с нажимом откликнулся Сычжуй. – Ошибка, если это беспокойство затмевает твой разум, – горько ответил Цзян Чэн. – Я как никогда в здравом уме, – нахмурился Лань Сычжуй. – А кто сказал, что я о тебе? – глухо произнес Ваньинь. – Беспокойство о других становится ошибкой тогда, когда оно никому не нужно. Когда твои наилучшие намерения пропадают втуне, потому что никто не принимает твою протянутую в пустоту руку. И в конечном итоге ты оказываешься один, с разбитым сердцем, в котором было слишком много никому не нужной заботы. – Это... Это неправильно, это не должно так быть! – воскликнул Сычжуй. По его щеке снова сбежала непрошеная слеза, но он этого даже не заметил. – Я уверен, что все люди, о которых Вы заботились, благодарны Вам за это! Я точно знаю, как ценят Вас все, кто знает близко. Всем известно, что нет человека более надёжного и верного своему слову, чем Цзян Ваньинь. Это достойно восхищения! Вот только... Кто когда-либо предлагал свою помощь и заботу Вам? – Кто бы осмелился? – фыркнул Цзян Чэн, упорно не позволяя себе признать, насколько глубокие струны его души затрагивает этот разговор. – Кому бы Вы позволили? – У Сычжуя и на это нашелся аргумент. – А кому надо позволить? – выпалил Цзян Чэн прежде, чем успел себя остановить. Лань Сычжуй остановился, уже буквально произнося то слово, которого Цзян Чэн (почему-то) ожидал. – Нам всем, Вашей семье, – в последнюю секунду выкрутился он. – Учитель Вэй и Цзинь Лин всегда очень волнуются за Вас. – А ты, значит, нет? – Некая непонятная сила так и тянула Цзян Чэна говорить необдуманные вещи. – А даже если и да, то что это меняет? – вопросом на вопрос откликнулся наследник Лань, явно сведущий в искусстве ведения беседы. А вот Цзян Чэн не любил словесных кружев. Особенно когда казалось, что тебя плавно, мягко загоняют в угол. Эта беседа уже приняла не тот оборот, который должна была. – Мнение ученика вроде меня не играет роли, – продолжил между тем Лань Сычжуй. – Любое мнение ценно, но и любая привязанность тоже имеет свою цену. Мне бы не хотелось, чтобы ты платил по этому счету, – покачал головой Цзян Чэн. – Мои чувства для меня не обуза, какой бы эта цена ни была, – ответил Сычжуй и едва не зажал себе рот руками, когда понял, что именно произнес. – Ты выбрал неправильный объект для своего беспокойства, – был ответ. – Не то чтобы я осознанно выбирал, – развел руками Лань Юань. – Но я не сожалею об этом. – Нам лучше закончить этот разговор, – глухо произнес Цзян Ваньинь. Сычжуй испуганно вскинул голову, внезапно осознав, насколько далеко зашёл за грань приличий. И покаянно опустил ее вновь. – Как пожелает глава Цзян, – едва слышно произнес он, автоматически сбиваясь на вежливое обращение, но едва ли это осознавая. Ему не хватило смелости спросить, придет ли Цзян Ваньинь завтра. Который его не поправил, немногословно откланявшись. Утро наступило раньше, чем Сычжуй успел смириться с мучительной мыслью: он сам упустил то немногое, что с таким трудом приобрел.