***
Это было почти смешно — даже не ставя себе подобной цели и вообще не подозревая ни о чём, Сычжуй все равно подарил ему ночь спокойного сна. Такой была первая мысль Цзян Чэна, когда он открыл глаза поутру, чувствуя себя пусть усталым, но, всё же, куда менее разбитым, чем сам ожидал. Возможно, стоило обеспокоиться тем фактом, что первая его мысль была про Сычжуя. Но, увы, это было лишь закономерно. Вчерашний день и вечер все ещё не могли до конца улечься в сознании: слишком много противоречивых эмоций и мыслей снедали разум Цзян Чэна. Он знал, что поступил единственно возможным образом. Знал, что не мог ответить иначе. Но теперь он также знал и то, что произошедшее отчего-то задело его куда сильнее, чем должно было. Откуда взялось это чувство сожаления об упущенном? Разве он, сломанный, горький, жестокий Саньду Шэншоу, имел на него право? Как он и думал, общение с молодежью не закончилось ничем хорошим. И всё-таки это разочарование (в себе и в судьбе, все как обычно) отличалось от остальных, выпавших на долю Цзян Чэна. Потому что, даже понимая, что так было бы лучше, легче, правильнее, Ваньинь знал одно. Он не хотел бы, чтобы этого всего не произошло. Он не хотел отказываться от этих воспоминаний, потому что, даже окрашенные горечью, они были драгоценны. Навряд ли ему ещё выдастся шанс испытать на себе столь самоотверженную заботу, столь искреннее тепло. Ваньинь полагал, что на такое была способна лишь шицзе, но, видимо, мир сделал ему восхитительный подарок, показав, что это не так. Даже ценой собственной боли Цзян Чэн не собирался отказываться от подобного дара. А ведь он думал, что, за исключением Цзинь Лина, ни одной живой душе не удастся заглянуть под его панцирь гнева и холодности. Он ошибся. И, возможно, впервые не сожалел об этом. Кстати, про Цзинь Лина! Он ведь прислал письмо, где сообщил, что прибудет лично чуть позднее, справиться о его здоровье. Цзян Чэн даже фыркнул мысленно, чувствуя странную досаду на недоверие племянника… Кому, кстати, другу или дяде? (И почему, интересно, первый вариант задевал Чэна едва ли не больше?) Что ж, может, А-Лин отвлечет Сычжуя от его печали. Потому что он, конечно, пишет прекрасную музыку, но… пусть бы лучше выбрал более радостный повод. И вообще, обратил бы внимание на сверстников, а не на безнадежно старых дядь. В общем, предстоящий визит Цзинь Лина Ваньиня радовал. Особенно учитывая то, что он действительно был полностью здоров. Ещё до завтрака лекари окончательно сняли повязку, и, пользуясь вновь обретенной свободой движений, Цзян Чэн отправился наблюдать за тренировкой старших учеников. Заодно он получил возможность размяться сам. Сломанные кости плеча всё ещё отличались отсутствием гибкости, руку придется разрабатывать хотя бы неделю, прежде чем он снова окончательно придет в форму — но, откровенно говоря, если бы не Сычжуй, восстановление заняло бы не меньше месяца, так что Цзян Чэн был не намерен жаловаться на жизнь. Напротив, на контрасте с вчерашним днем, сегодня у него было на удивление много энергии и сил. Ученики, пожалуй, едва не выдохлись за время его «разминки». Это вызвало если не радость, то удовлетворение. Следующая мысль, впрочем, быстро расправилась с данным удовлетворением. Цзян Чэн едва не забыл, что несколько дней назад переложил на плечи Сычжуя тренировку мальчишек. Десять ребятишек в возрасте десяти-двенадцати лет были достаточно взрослыми, чтобы адепту Лань не пришлось гоняться за ними по плацу и уговаривать заниматься — но в то же время, сладить с ними не всегда было просто. И при этом Цзян Чэн даже не задумался дважды, когда Сычжуй предложил потренировать их вместо него. Почему-то не было сомнений, что Лань Юань прекрасно справится (он умудрялся как-то обуздывать даже Цзиньи и А-Лина, и гуй его побери, если это не было лучшей рекомендацией!). Другое дело, что даже вчера у Цзян Чэна не возникло ни толики сомнений, что Сычжуй, отставив свое разбитое сердце в сторону, найдет время на детей, за которых, строго говоря, он вообще не отвечал. Отвечал за них Цзян Чэн, и сейчас он был собой изрядно по этому поводу недоволен. Старшие всегда тренировались с утра, а младшие после обеда. Цзян Чэн успел позаниматься кое-какими делами клана и наскоро перекусить прямо в своих покоях (вовсе никого, разумеется, не избегая), прежде чем, взглянув на солнце, заметил, что наступило время полуденной тренировки. Стоило, по меньшей мере, посмотреть, как она проходит. Однако исполнить намерение ему не удалось: прибыл племянник. Без сопровождения и без предупреждения, просто влетел в рабочие покои главы Цзян, золотым вихрем проносясь по комнате и наконец-то замирая в кресле напротив. Окинул дядю глазами, кивнул себе самому — видимо, остался доволен. И начал, внезапно, совсем не с того, что Цзян Чэн ожидал услышать: — Мне бы не помешала помощь. Что ты сказал своим старейшинам, когда они заявили, что тебе нужен наследник? Ваньинь моргнул от неожиданности. Так визит был задуман вовсе не ради того, чтобы задать глупые вопросы по поводу и так уже зажившей (благодаря кое-кому) руки? Затем запоздало явилось возмущение. — Они требуют от тебя брака в интересах клана? Уже? Хотя тебе ещё и восемнадцати нет?! — Ну скажем так, они выразили свою обеспокоенность… Раз пятнадцать, — закатил глаза Цзинь Лин, и Цзян Чэн прекрасно знал, у кого мелкий поганец перенял эту манеру. — А я уже достаточно имел с ними дело, чтобы понимать: это лишь начало. Ты можешь на них накричать, и даже я сам могу, хотя и менее впечатляюще, но это не решит проблему. Не на долгий срок. Поэтому я решил спросить у тебя: что сказал своему совету ты? — Свой совет я собрал практически сам из людей, которым доверял чуть больше, чем абсолютно, — ответил Цзян Чэн, пытаясь в то же время понять, почему он чувствует странную тянущую грусть. С определением собственных эмоций у него всегда были сложности. — Они не пытались командовать мной, уважая мои решения. А потом… Да ты же знаешь про тот смешной список требований — для всех, кто пытался настаивать, этого оказалось достаточно. — Думаешь, мне стоит сделать так же? — вполне серьезно поинтересовался Цзинь Лин. — Думаю, их это не остановит. К тому же, в мое время сначала шла война, затем отстраивалась Пристань — мне было, на что перенаправить их внимание. Ну и ещё был ты… — Я пытался сказать им, что сейчас меня больше волнует благополучие жителей Ланьлина, чем их марьяжные планы, — знакомо фыркнул А-Лин. — На это они заявили, что без моего наследника в случае моей же гибели клан Ланьлин Цзинь окажется обезглавлен, так что это — как раз-таки моя первейшая обязанность. И я понимаю их резоны, правда. Я просто не готов даже думать об этом… минимум, года три. И уж точно не позволю им подобрать себе супруга… супругу по их вкусу. Цзян Чэн решил, что, во имя собственного душевного спокойствия, лучше не спрашивать, что значит эта вот оговорка. А затем ему пришла в голову интересная мысль. — А ты потребуй у них разыскать остальных бастардов Гуаньшаня. Учитывая стиль жизни старика, четверо детей, о которых мы знаем — слишком мало, чтобы быть правдой, а шансы, что кто-то ещё из них жив, велики. Надо будет спросить у Ланей, не знают ли они способа проверить родство человека с помощью, скажем, талисмана или какого-то ещё фокуса... Это займет твоих вредных стариков на время. — А ведь может сработать! — Глаза Цзинь Лина зажглись огнем азарта. — Спасибо, дядя, ты, как всегда, дальновиден! И я напишу в Гусу, дяде Вэю… Надеюсь, они от меня отстанут хотя бы до тех пор, пока я не придумаю решение получше. Или, кто знает, не женюсь, — фыркнул он снова. И вдруг, внезапно запнувшись, продолжил совсем в другом тоне, несколько неуверенно: — Но кстати... потом, когда все устаканилось… Ты же не отказался жениться только из-за меня, нет? Цзян Чэн почувствовал, как его брови ползут на лоб. — Что вообще навело тебя на такую смехотворную мысль? — голосом, в котором было поровну настороженности, подозрения и угрозы, поинтересовался он. — Нет какой-то одной определенной причины, — покачал головой А-Лин. — Но… Ты действительно… Я раньше почему-то никогда не думал об этом, но если бы ты… — Ты можешь уже сказать полное предложение или так и будешь спотыкаться? — закатил глаза Ваньинь. Цзинь Лин перевел дух и проговорил быстро, словно боясь, что иначе не хватит смелости закончить: — Я был бы рад, если бы нашелся человек, который п… полюбил бы тебя. Ты этого заслуживаешь. Цзян Чэн потерял дар речи. Цзинь Лин выдохнул и договорил уже спокойнее, хотя все ещё стеснённо: — Потому что ты отдал всю свою жизнь мне, чтобы я был счастлив. И я бы хотел увидеть счастливым тебя. — А-Лин… — Ваньинь, с трудом удержав бесстрастное лицо, сглотнул комок эмоций, застрявший прямо в горле. — Не беспокойся обо мне. — Я не беспокоюсь! — задрал нос этот поганец. Но тут же опустил: — Я просто хотел, чтобы ты знал, что я тоже всегда тебя поддержу. Как племянник и как Глава. — А-Лин, меня незачем поддерживать, — Цзян Чэн постарался сказать это так мягко, как мог. — Этого не случится. И вот тут лицо Цзинь Лина приняло странное выражение. — Пообещай мне, — сказал он тихо и решительно, — что не будешь отказываться от своего счастья, даже ничего не предприняв. — С чего бы мне тебе что-то обещать? Могу пообещать переломать ноги, хочешь? — вздёрнул бровь Ваньинь, ошарашенный подобным наглым заявлением. К ответу Цзинь Лина он оказался совершенно не готов. — За годы твоей и моей жизни слишком многое случилось просто потому, что кто-то не сумел вовремя поговорить о важном. Слишком многого можно было избежать, если бы люди доверяли друг другу чуть больше. Я больше не хочу никого терять. Я не согласен наблюдать за чужими страданиями, если их можно избежать. Пообещай, что дашь себе право на счастье, если… Если что, — неловко закончил он. Цзян Чэн выдохнул воздух, который, оказывается, все это время держал в лёгких. — Ладно, — хрипло сказал он. Кажется, теперь он понял, что это была за светлая, щемящая грусть. Ничто иное, как осознание того, что твой ребенок бесповоротно вырос.***
А-Лин отбыл — Цзян Чэн, все ещё находясь под впечатлением от диалога, даже забыл поинтересоваться, увиделся ли тот с Сычжуем. Да и сам он, разумеется, никуда уже не пошел. Было стыдно и поразительно, как много противоречивых чувств эта беседа затронула в его душе. И как до странности вовремя она произошла. Впору было заподозрить чей-то умысел, однако, даже если он и был, это ничего принципиально не меняло. А вот сам разговор менял всё. Цзинь Лин был прав. Больше, чем просто прав — он оказался не по годам мудр, и хотя Ваньинь понимал, какие события и почему навели племянника на определенные мысли, он был все равно удивлен тем, что его размышления вылились в это вот бескомпромиссное «пообещай!». Мог ли А-Лин знать, чего именно требует? Мог ли Цзян Чэн исполнить свое обещание? И даже если бы он захотел его исполнить, разве уже не слишком поздно? (Разве он не поступил именно так, как Цзинь Лин предсказал?) Размышлять об этом было сложно. Ваньинь не мог, отказывался давать своим чувствам по отношению к Лань Юаню какое-то громкое имя, но разве он мог отрицать факт наличия чувств, учитывая то, что именно про Сычжуя он подумал, давая свое обещание? У данной клятвы не было свидетелей, но менее весомой она от этого не становилась. (Вечером над Пристанью поплыли едва слышные, знакомые ноты гуциня. Цзян Чэн снова спал спокойно). Утро принесло осознание, что ему нужно время. Время на то, чтобы уложить в голове простой факт: он действительно не обязан страдать. Никто не обязан. Сейчас не война, но почему же, вспомнив об этом, Цзян Чэн забыл и о том, как многое изменилось со времён войны? Юньмен силен, как никогда, и практически никто — кроме разве только Верховного заклинателя, и то спорно — не может смотреть на главу Цзян свысока. Он мог бы позволить себе бросить вызов этому миру. Если бы захотел. (Хотел ли он?) Мысли об этом невольно привели к воспоминаниям о брате. Вот уж кто ни разу не сомневался, прежде чем поступить наперерез мнению общества. Узнай он о мыслях Цзян Чэна, о чувствах Сычжуя — что бы сделал? И что бы сказал Ханьгуан-цзюнь? Допустим, с его стороны было бы двуличным осуждать собственного сына, но разве он поддержал бы выбор Сычжуя? С его-то отполированной годами ненавистью к главе Цзян? (Нет, в последнее время, конечно, всё было уже не так страшно, но Лань Ванцзи всегда яростно защищал всех членов своей семьи…) Готов ли Цзян Чэн вообще к тому, что принятие чувств Лань Сычжуя будет значить ещё более тесную связь с этими двумя людьми, будто их отношения и без того не были хрупче первого осеннего льда? (Не готов, и не уверен, что когда-либо будет). Мыслей было много, и они пугали Цзян Чэна тем, насколько далеко простирались. С другой стороны, таким уж он был человеком — или все, или ничего; или отповедь, или готовность отдать себя на волю бурного потока, которым могла стать его жизнь, если бы он сделал один-единственный шаг вперёд. (Сычжуй не уехал, он не сдался. Цзян Чэн имел все основания полагать, что одного шага будет достаточно). От мыслей нужно было спасаться, поэтому, отложив кисть и отказавшись от попыток работать, он отправился на плац. Проведение тренировок все ещё никто не отменял.***
С момента тягостного разговора минуло три дня, когда Цзян Чэн пересекся с Сычжуем на обеденной трапезе и удивился тому спокойствию, что увидел на лице адепта Лань. Не то чтобы тот выглядел счастливым или радостным — но и сомнений на его лице не отражалось. Цзян Чэн ему почти позавидовал. Он не помнил, когда в последний раз мог позволить себе принять решение, не просчитывая все возможные потери. (С другой стороны, опять же, он не мог этого раньше, зато вполне мог сейчас). После обеда он, оставаясь незамеченным, направился всё-таки понаблюдать за тренировкой младших. И не пожалел об этом. Лань Юань общался с детьми легко, непринужденно и мягко, совсем не так, как Цзян Чэн. И всё же с первого взгляда было видно, что мелочь слушается его беспрекословно. А ещё совсем не боится и абсолютно доверяет, судя по тому количеству вопросов, которые сыпались на адепта Лань. И он смеялся и отвечал на все по очереди, никогда никого не обрывая. И, кстати, вполне правильно ставил приёмы и стойки из юньменского стиля. Он был в своей стихии, даже несмотря на белое ханьфу. Он казался частью Пристани, частью Юньмен Цзян. Как будто имел право быть ею. Как будто хотел быть здесь всегда. Цзян Ваньинь понял, что его ученики в надёжных руках. Цзян Чэн осознал, что мысль о Сычжуе в Пристани Лотоса отдается в груди множеством мучительно-сладких желаний. Он ушёл, но образ Сычжуя — белое пятно среди фиолетовых одежд — остался с ним. Ночью над Пристанью снова звучали знакомые ноты, и с каждым разом в них было меньше отчаяния и больше надежды. Ваньинь чувствовал себя схожим образом.***
Утром пришло письмо от Цзинь Лина. Тот сообщал, что озадачил старейшин новым проектом, и это, кажется, действительно сработало: те были настолько в шоке, что любые размышления на тему брака и наследников успешно отошли на десятый план. Цзян Чэн поздравил племянника с тактической победой и сам пришел в хорошее настроение. «Кстати, — писал, кроме прочего, А-Лин, — когда они очухаются, я думаю заявить, что женюсь, только если кандидатуру одобришь ты. Полагаю, это их заткнет даже лучше, чем абстрактный список требований». Искренне развеселившись от такого вывода, Цзян Чэн правдиво ответил, что его способ решения вопроса был практически тем же: он, собственно, перечислил качества шицзе, зная, что другой такой не существует на свете. Письмо было уже отправлено, когда Цзян Чэн внезапно вспомнил, что как раз недавно сравнивал с сестрой кое-кого. (А затем пришлось быстро избавляться от мысли о том, что этот кое-кто удивительно подходит и под остальные откровенно фантастические требования). В попытке сбежать от себя самого он опять направился понаблюдать за тренировкой. На этот раз прятаться он не собирался, но, едва выйдя под приятно теплое осеннее солнце, тут же шагнул обратно в тень и застыл, наблюдая. Лань Сычжуй сидел на земле, скрестив ноги. Его меч был при нем, но находился в ножнах. На коленях Сычжуя лежал его гуцинь — который абсолютно точно имел имя! Но Цзян Чэну это имя, видимо, знать не стоило. Сычжуй лениво перебирал струны, играя не мелодию даже, а некое упражнение. С закрытыми глазами. Мелочь — все десять человек — разошлись кружочком, и молча, сосредоточенно, но азартно пытались нападать. У пацанов ничего не выходило, но, кажется, это раззадоривало их ещё сильнее. Цзян Чэн, конечно, сразу же понял, что тут происходит: Сычжуй, видимо, решил показать детям, как на практике работает музыкальное заклинательство. Адепты Юньмен Цзян сталкивались с ним нечасто, мало кто в Пристани имел духовное оружие — последним таким умельцем был Вэй Усянь, и то его случай навряд ли можно было считать обычным. Тех, кто интересовался, Цзян Чэн всегда отправлял на консультацию в Гусу, Лань Сичэнь никогда не отказывал в такой мелочи, как пара ознакомительных уроков. Терпения на то, чтобы освоить какой-то инструмент толком, у юньменцев недоставало. А ведь, как минимум, тренироваться вместе точно имело бы смысл, подумал Цзян Чэн с некоторой досадой на себя. Договориться об обмене учениками ему практически ничего не стоило. Но это он всё-таки сделает потом — сейчас ему было интересно, чем закончится это своеобразное упражнение. Пока Сычжуй побеждал с разгромным счётом, даже не слишком напрягаясь. При попытке атаковать отдельные ноты его мелодии отталкивали мальчишек обратно на песок — не больно, не опасно, но эффективно: никто из них не сумел приблизиться к сидящему на песке юному заклинателю даже на три шага. Мальчишки, стоит отдать им должное, пытались жестами договориться о какой-то стратегии, обманных маневрах и совместных атаках — но максимум, чего им удалось достичь, это того, что пальцы Сычжуя начали перебирать струны чуть быстрее. Он выглядел на удивление умиротворённым, почти улыбался, и Цзян Чэн вздохнул, когда осознал, насколько легче ему стало дышать при виде этого. Ваньинь задумался, стоит ли ему вмешиваться. С одной стороны, Сычжуй явно что-то задумал, вряд ли он затеял это все, не имея в голове плана урока. С другой, упражнение уже несколько затянулось, мальчишки постепенно начинали уставать. С третьей, было до странности интересно, как на вмешательство отреагирует Сычжуй. Почему-то Цзян Чэну казалось, что его реакция будет неожиданной. Опять же, сегодня он даже захватил Саньду — сам до конца не понимая, зачем, обычно он не брал на занятия мелочи боевой меч, в конце концов, сражаться ему там было не с кем. Это будет их первая настоящая встреча с момента того разговора. Четыре дня назад Цзян Чэн твердо заявил, что не принимает чувств Сычжуя. Четыре дня спустя он понимал, что сейчас может сравнительно легко сделать этот самый первый шаг, избегая неловкости, потому что при детях они оба будут вести себя максимально нейтрально. Это было хорошей идеей. Ну то есть, это было продуманной, логичной идеей. А вот хорошей ли… «Пообещай!» — «Ладно». А вот хорошей ли, он сейчас и узнает.