***
Цзян Чэн проснулся от сырости, и ещё даже глаз не успел открыть, как понял, что засыпать на поляне перед самым закатом было ошибкой. Потому что, естественно, на траве выпала роса, которая неизбежно пропитала его сравнительно лёгкое ханьфу. Так что он сначала сел, а затем всё-таки распахнул глаза. Чтобы замереть, как те самые кролики при виде опасности. Напротив него на поляне сидел и спокойно медитировал Сычжуй. А на его коленях нагло расположились два ушастых комочка: белый и черный. Ваньинь вздрогнул, едва удержавшись от возгласа. Что он тут делает? Что тут делает он? Что он делает тут? Между тем, картина была невероятно… — Цзян Чэну пришлось поискать подходящее слово, которое за ненадобностью успело почти затеряться в глубинах подсознания — …трогательной. (И нет, не потому, что хотелось потрогать, хотя, видят Небеса… кхм. Но нет, этого делать точно не стоило. Хотя бы потому, что Сычжуй наверняка уже услышал или почувствовал, когда Цзян Чэн проснулся, и просто давал ему выбор — уйти молча или…) Цзян Чэн не намеревался просто сбегать, но и что сказать, представлял себе слабо. Слишком много было вопросов, слишком мало ответов. Почему его, к примеру, совершенно не волнует тот факт, что он предстал перед другим человеком в момент уязвимости? Почему он испытывает благодарность за то, что кому-то пришло в голову стеречь его покой? Почему Сычжуй вообще здесь, и как давно? Не в состоянии дать себе ответ, Ваньинь просто молчал, как дурак, безнаказанно разглядывая наследника Лань — когда ещё выдастся возможность? Так что тишину первым нарушил сам Сычжуй. — Я прошу прощения за утреннюю сцену с Цзинь Лином. Я не думал, что он отреагирует столь… резко. Цзян Чэн, не сдержавшись, не слишком вежливо фыркнул. — Уж поверь мне, за семнадцать лет его жизни я чего только не наслушался от этого паршивца. Тебе совершенно точно не нужно извиняться за него передо мной. Это уж, скорее, мне следует просить прощения за его ужасное воспитание. Как и ожидалось, Сычжуй не смог сохранить спокойствие, услышав это, и распахнул свои чистые, как горный хрусталь, глаза. — Цзинь Лин замечательный! Он самый лучший друг… и родственник, которого я только мог бы пожелать, даже несмотря на… вспыльчивость. На самом деле, он был за меня рад! А ещё очень беспокоился и долго выспрашивал, точно ли вы восстановились после ранения. Цзян Чэн закатил глаза: — Он же сам видел. Родственник, ишь ты… Нет, формально так-то оно так, и всё же… Вот какой он после этого Вэнь? Типичный Лань — своего не упустит, ни на шаг не отступит. Во что он, Цзян Чэн, ввязался вообще? А ещё, видимо, придётся поговорить-таки с А-Лином. Вот только — что Цзян Чэн ему скажет? Что мелкий поганец абсолютно прав в своих подозрениях? Это ж тогда придется признать происходящее вслух! Тем более, что дать какое-то определение этому самому происходящему Цзян Чэн до сих пор не решался. — Думаю, он понимает, что вы бы не стали его беспокоить, даже если бы на самом деле всё было хуже, — проницательно отметил Сычжуй, отведя взгляд на кроликов. Улыбнулся, погладил их по шёрстке лёгким движением — таким же, каким касался своего гуциня. Ох, не стоило об этом вспоминать… — Эти двое — любимцы учителя Вэя, потому что их всегда можно увидеть вместе, — видимо, почувствовав неловкость, он почти без паузы сменил тему, и Цзян Чэн был бы за это благодарен — если бы не чувствовал огромное и нерациональное желание вспылить и послать всех этих… заботливых к гуям. Быть объектом чьей-то заботы он разучился слишком давно, и, откровенно говоря, боялся учиться вновь. — Кстати говоря, обычно к чужакам они не выходят, но когда я пришел, они как раз пытались попробовать на вкус вашу ленту для волос. Цзян Чэн вскинул бровь в удивлении. — И вот казалось бы, кролики в Гусу должны точно знать, что жевать чужие ленты — запрещено, — усмехнулся он. — На лобных лентах наложено заклинание от грязи и повреждений, — пояснил, улыбнувшись, Сычжуй. — У кроликов нет шансов. Но однажды, — он улыбнулся шире, вспоминая, и Цзян Чэн едва удержался от желания улыбнуться в ответ, — один из них сгрыз кисточку от моей поясной подвески. Я тогда был ещё ребенком и нечаянно уснул здесь после сложной тренировки. Кролики очень… умиротворяют. — И тебя не потеряли наставники? — против воли поинтересовался Цзян Чэн. Спорить с последним утверждением не хотелось — оно, в конце концов, было истиной, раз этим ушастым пройдохам удалось успокоить даже боль и гнев неукротимого Саньду Шэншоу. Наверное, у них есть какое-то свое тайное кроличье волшебство. Такое же, как и у Лань Юаня. Тоже ещё… кролик. Подобрался под бок, не испугавшись ни слов, ни дел, и… согрел. — Не успели, — пояснил Сычжуй, все ещё улыбаясь и, к счастью, не подозревая о захвативших воображение Цзян Чэна метафорах. — Меня почти сразу нашел Ханьгуан-цзюнь. Как я узнал уже гораздо позже, отец договорился с учителем, что, вроде как, забрал меня для вечерних занятий музыкой, чтобы меня не наказали. А тогда я проснулся под какую-то очень печальную и красивую мелодию. Урока, как такового, не было: я просто сидел и слушал, завороженный. Мне было, наверное, лет девять, и я уже понимал, что Ханьгуан-цзюнь — занятой человек, брат главы клана, а я простой ученик, который не может занимать его время. Но я помню, что спросил, научит ли он меня этой песне. И он научил. А ещё подарил новую подвеску, чтобы мне не влетело от учителя. Слушать про Лань Ванцзи Ваньиню не слишком понравилось — знай он, что прозвучит это имя, навряд ли бы задал вопрос. Но, в конце концов, Сычжуй же не нарочно… Или?.. Или, осознал он внезапно. Сычжуй, раз он тут, точно знает о произошедшем. Скорее всего, он каким-то образом услышал весь разговор или его часть. Это, конечно, Цзян Чэна не радовало — зачем Лань Юаню груз чужих застарелых обид и страданий? Но, на удивление, и не раздражало тоже. Может, и стоило бы разозлиться на самоуправство, в конце концов, Ваньинь никогда не любил тех, кто сует нос в его дела… Но ведь Сычжуем явно руководило не любопытство. Цзян Чэн это прекрасно понимал, как и то, что его ссора с Лань Ванцзи ударит, в первую очередь, по Лань Юаню. И ему совсем не хотелось ставить парня перед выбором, равно как и заставлять метаться между родителями и Цзян Чэном, переживая за всех. Сычжуй очевиднейшим образом любил обоих своих отцов, и это было естественно. Другое дело, что раньше отношения Лань Юаня с его родителями никоим образом не касались Цзян Чэна. Но ведь рано или поздно… Впрочем, вот об этом думать не стоит. Что там парень дальше говорит? — Вы меня как-то спросили, было ли мое детство здесь счастливым, — продолжал Сычжуй. — Иногда мне казалось, что я бы с радостью поменялся судьбой с любым крестьянским ребенком, у которого есть любящие мама и папа. Но в последнее время я все реже и реже ловлю себя на этой мысли. И не только потому, что папа и отец — замечательные и наконец-то счастливы. Просто я, кажется, нашел свое место в этом мире, и ни на что не променял бы ни его, ни тех, кто мне дорог. Даже если любить кого-то непросто, это все равно стоит того. Потому что взамен мы получаем драгоценные воспоминания. И потому, что именно это делает нас сильнее. Он был прав, этот юный мальчик. Снова прав. Даже пусть Цзян Чэн откровенно боялся представить, что это значило для него самого. Ваньинь помолчал немного, а затем, горячо желая сменить тему — определенно, ему нужно было время, чтобы обдумать все эти неожиданные осознания наедине — спросил совсем о другом: — Откуда Цзинь Лин узнал про колокольчик, ведь ты, как я вижу, его не носишь? — Ношу, но не на поясе, — пояснил Сычжуй. — Я прикрепил его к гуциню. Не хотел лишний раз привлекать внимание. К тому же, мне все ещё непривычно помнить о том, что нужно не давать ему звенеть. Но я никогда не выхожу без него на ночную охоту. Там Цзинь Лин его и увидел. Я… прошу прощения, — добавил он неуверенно, — мне стоило спросить, могу ли я рассказывать об этом… Кому-то. Но я сказал только Цзиньи, Цзинь Лину и Цзычженю… А, и ещё… родителям, — неловко договорил он. — Чепуха, — отмахнулся Цзян Чэн. — Кому сообщать об этом, и сообщать ли вообще — это твой выбор, и только твой. Я из этого тайны делать не собирался. Влага окончательно пропитала одежду, и он поднялся с травы, против воли поёжившись на ветру. В Гусу всё-таки было значительно холоднее, чем в Юньмене. Лань Сычжуй тоже встал, мягко пересадив сонных кроликов на траву. А затем улыбнулся, как-то хитро сложил пальцы, между ними мелькнула искорка духовной энергии… Миг — и его одежда снова выглядела безупречно. — Удобный фокус! — хмыкнул Цзян Чэн. — Особая клановая техника, — отозвался Сычжуй и вдруг расплылся в шальной улыбке. — Она несложная. Могу научить!..***
Лань Сычжуй знал, что ему повезло. Очень повезло. Даже несколько раз. Первая удача — догадаться, куда направился Цзян Ваньинь после того, как успокоил брата. Сычжую пришлось выждать немного, чтобы не выдать ни себя, ни свою осведомленность о произошедшем. Вторая — последовать за ним и не быть обнаруженным никем. В том числе, самим главой Цзян. Третья — увидеть спящего, расслабленного Цзян Ваньиня. Во-первых, Лань Юань был уверен, что это зрелище пополнит число его самых любимых воспоминаний. Во-вторых, он бы не знал, что сказать, если бы они просто встретились на этой поляне сразу же после… случившегося. Человек, который едва ли не два десятилетия молча хранил подобную тайну, явно не нуждался в утешениях. Тем более, Лань Сычжуй все ещё не мог до конца осознать то, что услышал, а значит, какие слова утешения он вообще мог бы найти? Смешно. И все же, оставить Цзян Ваньиня наедине с его болью было выше его сил. И… Кажется, он не ошибся? Наконец, четвертая удача — то, как спокойно Цзян Ваньинь отнёсся к его присутствию на поляне. Сычжуй был вполне готов к возмущению в ответ на свои, откровенно говоря, наглые действия. Однако ему, как уже говорилось, повезло. С ним говорили. Его слушали. Его, кажется, поняли, хотя он не то чтобы намеренно выбрал такую историю из своего детства — наоборот, задумайся он об этом, наверняка не сказал бы ничего, побоявшись задеть или рассердить Цзян Ваньиня напоминанием о ссоре. Но… В этой истории была любовь и покой. И если так задуматься, то хорошо, что он поделился именно ею. Что смог показать, выразить, объяснить. Сычжую не хотелось думать о том, что будет, если его отец не примет человека, которого он любит всем сердцем. И наоборот — тоже. Он не мог отказаться ни от одного из них и потому искренне надеялся, что однажды они смогут увидеть друг друга без предрассудков и предубеждений. Но он не мог ничего с этим сделать. Или же мог? И стоило ли проверять?.. Что он точно мог и хотел — так это быть полезным, быть равным. Потому-то подвернувшаяся возможность научить хоть бы даже и такой мелочи главу Цзян вызывала у Сычжуя лёгкую дрожь предвкушения. Какая, в сущности, ерунда — поделиться несложной, почти не секретной техникой… И все же Лань Юань вовсе не был уверен, что Цзян Ваньинь согласится, поскольку прекрасно знал гордость этого сильного человека. А ведь учиться чему-то — значит, для начала, доверять тому, кто тебя учит. А ещё — не бояться показать свою уязвимость, признаваясь в том, что ты чего-то не умеешь. Лань Сычжуй знал, что это — вовсе не пустяк для главы Цзян, который годами доказывал всему миру свой авторитет. Но Цзян Ваньинь, помедлив пару мгновений, хмыкнул и… согласился. Сычжуй видел дрогнувшие в сомнении ресницы — какие длинные… Почему никто не замечает, как невыносимо красив этот человек? Почему и как остальным вообще удается спокойно дышать рядом с ним? Впрочем, Сычжуй согласен задыхаться до конца своих дней, если только ему позволят. — Ну, научи, — прозвучало с мягкой насмешкой. Неужели позволят? Правда?.. Как хорошо, что в сумерках не видно пылающих щек. Сычжуй подошёл ближе и показал сложную печать — фигуру из пальцев, переплетённых особым способом. — Вот так. Цзян Ваньинь безошибочно сложил кисти в нужную схему. — Да, — кивнул Лань Юань, подтверждая, — а затем лёгкий импульс ци, как будто поджигаете талисман. Главное — не перегнуть, иначе ткань может потерять цвет… или даже испортиться. Молчание продлилось ровно миг. — Тогда покажи, — произнес Цзян Ваньинь. Руки Сычжуя дрогнули. Расстояние в два шага внезапно начало казаться одновременно невыносимо огромным и несправедливо маленьким. Как он сделал шаг, память Сычжуя не сохранила. Коснуться ладонями чужих — как дотронуться до священной статуи. Послать импульс своей энергии — как раскрыть сердце нараспашку. — Спасибо, — прозвучало сверху тихо, мягко, тепло. Сычжуй никогда не слышал у Цзян Ваньиня такого голоса. И он был очень, очень близок к тому, чтобы сделать глупость… Но не успел сообразить, какую конкретно, потому что рядом хрустнула ветка. Сычжуй дернулся и отступил назад — крайне вовремя, так как спустя пару мгновений из-за деревьев показалось золотое ханьфу Цзинь Лина. — Дядя? Ты был здесь? — сказал он с явным удивлением. Бросил странноватый взгляд на Сычжуя, но ничего не сказал и не спросил, вместо этого снова обратившись к Цзян Чэну: — Дядя, мне нужно с тобой поговорить. И желательно, сегодня, потому что это важно и касается завтрашнего совета.***
…А-Лин не соврал: дело оказалось важным. Правда, как отнестись к этой новости, Цзян Чэн понял не сразу. Не каждый день тебе заявляют, что хотят видеть именно тебя в роли следующего Верховного Заклинателя. Ошарашенный подобным поворотом дел, Ваньинь решил разбираться по порядку: — А почему ты узнал об этом вперёд меня самого? — начал он с самого очевидного вопроса. — Ханьгуан-цзюнь что, не мог сказать мне напрямую? Нет, в каком-то смысле, Цзян Чэна не удивляло отсутствие у Лань Ванцзи желания общаться с ним после сегодняшнего. Но почему Цзинь Лин? И почему так внезапно? Неужели братья Лань пытаются загребать жар чужими руками? Если так, то… — Потому что я — глава Цзинь, — неожиданно твёрдо произнес сидящий напротив (они разместились в покоях Цзян Чэна) Цзинь Лин. — И вполне естественно, что меня это тоже касается. Цзэу-цзюнь объяснил, что он не согласен видеть на посту Верховного Заклинателя Не Хуайсана. Поэтому ему было так важно заранее подготовить… альтернативное решение. Как следствие, он решил поговорить с теми, кому доверяет и от кого надеется получить поддержку. Я рад, что меня восприняли всерьез без скидки на возраст. Так и должно быть! Бросив на племянника долгий, внимательный взгляд, Цзян Чэн в который раз подумал, что мальчик вырос. И не просто вырос, а поумнел. Когда только успел? — А как вообще получилось, что ты беседовал с Цзэу-цзюнем, если он не общается ни с кем? Насколько я знаю, он избегает любого общества, может быть, кроме брата и дяди, и почти не занимается делами клана, — поинтересовался Цзян Чэн, подозрительно прищурившись. — Уже нет, — ответил Цзинь Лин, пожав плечами. — Опять же, мы ведь видели его в трапезной… Видимо, глава Лань решил, что пора возвращаться на своё место. — То есть, Лань Сичэнь будет завтра на совете? — Цзян Чэн был заметно удивлен. Вот так вот с места в карьер? И по какой такой причине? Жулань внезапно хмыкнул. — По-моему, они не вполне договорились. Цзэу-цзюнь выглядел так, будто не горит желанием снова влезать в это всё, но Ханьгуан-цзюнь, кажется, его попросил. Не знаю, чем закончится их молчаливый спор. Никогда не перестану удивляться, как Лани умудряются ругаться одними взглядами — бррр, жуть! — Значит, возможно, участие Лань Сичэня в этом обсуждении вообще изначально не планировалось, — пробормотал Цзян Чэн скорее себе самому под нос, чем А-Лину. Такой расклад имел смысл. Это, конечно, было лишь допущением — но если предположить, что Лань Ванцзи не верит в их с Цзян Чэном мирный диалог, то с его стороны было очень даже логично попытаться разрешить ситуацию другим способом. Может, Ваньинь и осудил бы привлечение Лань Сичэня к этой (не самой красивой) истории, однако тут играло роль иное обстоятельство. Цзян Чэн не мог вмешаться в дела другого клана, но искренне сомневался, что уединение может лечить душевное смятение. Он был по опыту весьма уверен, что боль можно лечить только трудом. И, вроде как, близкими людьми рядом, впрочем, вот в этом Цзян Чэн уверен не был (откуда бы ему знать?). Может ли быть, что и Лань Ванцзи тоже мыслит схожим образом? И решил воспользоваться таким, пусть и спорным, предлогом, чтобы расшевелить брата? Судить сложно. И, похоже, разбираться придется всё-таки напрямую с Ханьгуан-цзюнем, чтоб его. Почему тот вообще умолчал о подобных планах — учитывая то, что они провели большую часть послеобеденного времени в непосредственной близости друг от друга (бррр, даже звучит отвратительно) — было вопросом весьма интересным. С другой стороны, вряд ли Лань Ванцзи планировал ввязываться в ссору с ним, так что, может быть, просто не успел? — И ещё, касательного того, почему бы тогда не поговорить с тобой напрямую: тебя нигде не нашли. Я и сам не ожидал, что обнаружу тебя… здесь. Просто решил прогуляться, а… Цзян Чэн был практически уверен, что Цзинь Лин запнулся, нацеленно не желая ни словом указывать на присутствие на поляне Сычжуя. Но думать ещё и об этом сейчас он не собирался — нет уж, один вопрос за раз. Тем более, что были вопросы и поважнее, на которые он все ещё не получил ответа. И главный из них: — Лань Ванцзи попросил тебя поговорить со мной об этом? Цзян Чэн спросил это относительно спокойно, но про себя подумал: если Лани решили просто переложить ответственность на Цзинь Лина… — Нет же! — воскликнул Жулань возмущённо. — Цзэу-цзюнь сказал, что намерен побеседовать с тобой завтра утром, раз уж вечером не удалось. Но так как я тебя нашел первым, то решил сразу и рассказать, что к чему. Ты как раз успеешь придумать, как поступить. И что будет лучше для Юньмена. Цзян Чэн, пожалуй, не был до конца убежден, но, как минимум, перестал планировать способы жестокого убийства некоторых Нефритов Лань. Племянник был прав — думать стоило не о своих мелких дрязгах и старых ранах, а о благополучии клана. Ну что ж, подумаем. — Дядя, ты намерен согласиться? — поинтересовался Цзинь Лин, который с интересом наблюдал за отражением мыслей на чужом лице. Цзян Чэн вскинул голову и внезапно почти что весело усмехнулся: — А скажи мне, глава Цзинь, как, по-твоему, мне следует поступить?