«мышление есть преступление»
Юнги незаметно для всех, но ощутимо для себя трясётся всем телом. Он не может собраться, только спустя пару минут после мысли сжать кулаки он это делает. В голове пустота и шум одновременно, а в ушах звенят сирены, не позволяя услышать, что происходит далее. Мин заперся в своей черепной коробке, потупив взгляд, не смотря ни в камеру, ни на толпу, что взора с него не сводит, следит за каждым движением, каждой эмоцией, но омега стоит неподвижно, на лице ничего, у него словно все жизненные силы выкачали, словно его обескровили, а жизнь ещё продолжается. На периферии сознания мелькает мысль, что, скорее всего, жизнь эта долго идти не будет. Ещё неделька и конец. Юнги от этих дум крупно вздрагивает и выныривает из рефлексии только тогда, когда он и выбранный альфа в толпе миротворцев подходят к поезду, предназначенному для трибутов. Он кажется Мину роскошнее, чем его родная комната в Капитолии, когда всё ещё в его жизни было хорошо. Омега не оглядывается на своего, можно сказать, напарника, и взглядом не ведёт, когда тот стоит в нескольких сантиметрах, заинтересованно рассматривая просторный вагон, заставленный дорогой мебелью. Каждому трибуту выделяют по небольшой, но обставленной комнате-купе, к которой примыкают гардеробная, уборная и душ с горячей и холодной водой. Пока им об этом рассказывают, Юнги почему-то вспоминает, что в их дистрикте или горячей воды не было, или давали по часам, а очередь в купальню выстраивалась такая, что успеть на её пришествие было просто невозможно. В гардеробной развешена красивая, приятная на ощупь одежда пёстрых и не очень цветов, а в шкафу напротив огромное количество косметики и украшений. Юнги не спрашивает, для чего всё это, сам прекрасно осознает: когда они выйдут в столице из поезда, их будут снимать, не исключено, что и толпа соберётся, хотя их вряд ли пропустят, так как нашествие разъярённых людей, желающих оборвать жизнь Принца Капитолия ещё до игр, никто не исключал. Феликс Ли крутит в руках контейнер с полужемчужинами и хмыкает: — Через два дня, я надеюсь, их ты на себя налепишь. Юнги внимания не обращает, он с Жатвы так и ни разу на своего сопровождающего не посмотрел. — Через час ужин, жду в ресторане, — Феликс выходит из гардеробной, направляясь к двери. — И вот ещё, — снова оборачивается, вынуждая Мина посмотреть на себя. Ли ведёт взглядом по одежде игнорирующего его собеседника и морщится. — Сними с себя эту чушь, — приказывает, захлопывая выдвижную дверь. Омега прикрывает глаза, тяжёлой тушкой рухнув на мягкую кровать. Если сначала мыслей в голове было хоть отбавляй, то сейчас лишь тишина. Юнги трёт пальцами виски и глаза, пытаясь хоть как-то прийти в себя, но спустя пару минут решает, что лучшим вариантом всё же будет душ с тёплой водой, которую он на своём теле не ощущал уже несколько месяцев. Скинув с себя бежевые вещи, которые Мин считал качественными и хорошими вопреки словам Феликса (хотя, может, у него уже снизились стандарты и запросы после проживания в самом бедном дистрикте), Юнги заходит в стеклянный душ, сразу врубая два крана на полную мощность. В голове мигают красным мысли о камерах, но в одно мгновение омеге становится настолько наплевать, что он фырчит: — Если что, пусть скажут спасибо за видение такого прекрасного тела, — щебечет, закинув мысли о ранах, шрамах и искалеченной коже куда подальше. Чуть позже так же нагишом топает в гардеробную, оставляя по дорогому паркету мокрые следы. Хватает самый неброский в глаза цвет — тёмно-синий — и наспех ныряет в одежду, заправляя рубашку в брюки. Юнги смотрит на себя в огромное зеркало и опирается руками о столик, всей душой желая смести с неё косметику и крема. Глядит в зеркало, широко распахнув глаза и рассматривая каждый миллиметр своей кожи. В их дистрикте нет ни одного зеркала. У него кожа немного загорела, а на левой впавшей скуле виднеется маленький шрам — миротворец царапнул ножом. Отросшие мокрые волосы мешаются, губы сухие и ободранные, на местах виднеются ранки от постоянных покусываний, а те, в свою очередь, начались от нервов. Глаза потемнели, в них вселенская усталость, а под ними тёмные мешки от недосыпа: часто по ночам Юнги не мог заснуть либо от напряжения, либо от болящих на спине ран, либо от плача детей. Омега поджимает губы, прикрывая глаза и снова массируя их. Он сейчас совсем не похож на прошлого себя, но от этого не так горестно на душе. Когда жизнь на блюдечке преподносит дерьмо, визуализируя его красивым подарком, человек о внешности забывает. Он с того момента думает лишь о том, как выбраться, что сделать, что поесть, как заснуть. В случае Мина только «что сделать» и «как выбраться»: заснуть не получалось по уже объяснённым причинам, а еды в дистрикте было мало, шестьдесят процентов своих порций он докладывал Юймину и Чонину. Спустя пару минут, не стучась, заходит Феликс и приказным тоном говорит идти в вагон-ресторан на ужин. Юнги идёт следом по узкому качающемуся в разные стороны коридору в столовую, отделанную зеркальными панелями. Вокруг много столиков, но в центре стоят широкие. Как раз на один из таких заставлен множеством блюд и изящными, хрупкими приборами. Второй трибут — широкоплечий альфа, кажется, младше восемнадцати лет, с тёмными вьющимися волосами, веснушками и угольными глазами. Он не сводит взгляда с Юнги, как и тот с него, внимательно друг за другом наблюдая. Феликс на это хмыкает и усаживается за один из двух свободных стульев, предоставляя Мину лишь одно место, рядом со вторым трибутом. Омега неспешно садится, не притрагиваясь к еде, на которую посмотришь — слюнки так и текут. — В чём дело? — не смотря на Мина, спрашивает Ли. — В вашем дистрикте из еды же только чёрствый хлеб и водичка, — хихикает, явно преувеличивая, но довольствуясь своим положением. — С вероятностью сто процентов вы не выживете, поэтому ешьте, — пододвигает тарелку с аппетитной пастой к омеге. — Наслаждайтесь одним из последних вкусных ужинов в ваших жалких, никчёмных, уродливых жизнях. Альфа некоторое время молчит, взвешивая все за и против, и хватает вилку, налетая на бараньи котлеты с картофельным пюре. Юнги на него не смотрит, потупив взгляд и гипнотизируя тарелку с сочным мясом. Мыслей в голове снова прибавляется, и Мин неохотно цепляется за одну единственную правильную — он срочно должен набрать вес — это для него и будет лучшей подготовкой к играм, потому что его тушка вряд ли и с ног кого-то сбить может. В гробовой тишине, лишь стуча приборами, все троя и проводят полчаса, друг на друга не обращая внимания. К ним лишь иногда заходит официант, убирая и добавляя что-то на стол. А пейзаж за окном и не думает меняться — сплошной лес, пролетающий за окном слишком быстро. — Наш дистрикт за три девять земель что ли? — интересуется альфа, откладывая вилку. — Что-то типа того, — хмыкает Ли, попивая красное полусладкое. — Седьмой Дистрикт находится дальше всего от Капитолия, — он косится на игнорирующего их Мина. — Поэтому добираться до центра мы будем двое суток, у вас времени валом, — он хмыкает, вытирая руки о полотенце. — Вопросы, может, есть? На пару мгновений в купе снова повисает молчание, куда хуже, чем было до этого. Феликс устало закатывает глаза: — Вы, ребята, едете на великое торжество, — Юнги под взглядом омеги крепче сжимает нож, с куда большим напором начиная разрезать яблоко. — Так что, если жизнь дорога, то лучше спросить. — У нас, — начинает парень, внимательно смотря на Мина, а потом на Феликса. — У нас разве не должно быть что-то вроде ментора? Юнги отрывается от разглядывания сочного фрукта и концентрирует всё своё внимание на омеге, радуясь, что альфа оказался смышлёным и задал этот вопрос. Феликс смотрит на них как на идиотов и морщится: — Какой ментор, если вы — первые игроки? — он хмыкает, оглядывая двух подопечных взглядом мол, ребята, вы чего. — Конечно, Победители Игр предыдущего общества могли бы вам помочь, но кто из них захочет-то, м? Омега прикрывает глаза, кладя недоеденное яблоко на тарелку и вспоминая прошлых победителей, каждого из которых он запомнил, кому пожимал руку, кого искренне поздравлял. — Вот, если кто-то из вас или других трибутов выиграет, он и будет ментором в следующем году и в последующем тоже, — пожимает плечами. — Но ведь, — возникает альфа, непонимающе хлопая глазами. — От ментора же слишком много зависит! — непроизвольно повышает голос. — Связь с внешним миром, спонсоры, советы, подарки, — перечисляет, загибая пальцы и веселя своей речью Феликса. — Ну, в самых первых играх того общества тоже менторов не было и ничего, — он хитрой лисицей смотрит на Юнги, на его реакцию. — Считайте, вы — вторые первооткрыватели! — в голосе фальшивый восторг. — Вы должны гордиться этим, ребята! — Феликс явно издевается, оттого у двух трибутов дергается глаз. У Мина от его слов, от такой речи и похлопываний в ладоши начинает кружиться голова. Он на ватных ногах еле поднимается, приковывая к себе внимание двух своих собеседников, официанта и охранников, и отшатывается, что-то под себя хрипя и подлетая к ведёрку с шампанским, выбрасывая оттуда саму бутылку, чудом её не разбив. Его выворачивает с характерным звуком, слёзы катятся по лицу, а по вагону начинает вонять блевотиной. — М-да, — цокает Феликс, не смотря на Мина и отпивая невероятно дорогого вина с равнодушным видом. — Окно хоть откройте что ли, — хмыкает официанту и откидывается на спинку стула, расслабляясь. Юнги слишком плохо, а желающий помочь ему и вертящийся по кругу альфа-трибут лишь мешает, заслоняя своей спиной весь прохладный воздух, дующий из окна. — Съебись, — чуть ли не рычит и его снова выворачивает, только уже не съеденным минутами ранее вкусным ужином, а желудочным соком. — Слабоват, — слышит от всё также весёлого омеги, доливающего себе алкоголя. Юнги его игнорирует, тяжело дыша и еле заставляя себя прийти в более менее нормальное состояние, а не свалиться прямо тут, сжавшись в комок. Ноги продолжают трястись, а слёзы — течь по щекам. Альфа, не обративший внимания на резкость со стороны Мина, поглаживает того по спине, продолжая что-то говорить то ли самому себе, то ли Феликсу, которому рядом с вином ни до кого дела нет, то ли Юнги, которого хуёвит знатно. Омега спустя пару минут находит в себе силы подняться и выпрямить спину, утирая с лица непрошенные слёзы. Он не обращает внимания ни на предупреждающего его Ли о том, что скоро начнут транслировать запись Жатвы с других дистриктов, ни на глазеющего на него альфу, идя в сторону выхода из ресторана. По пути свободной рукой хватает бутылку с водой и небрежно, с каменным лицом вручает стоящему рядом с дверьми миротворцу ведёрко с тем, что раньше было ужином. Юнги быстро добирается до своего купе, влетая в комнатку и желая запереться. Он лишь хмурится, когда не видит защёлки, но быстро об этом забывает, идя в ванную, чтобы прополоскать рот. Ужин и болтовня Феликса, умеющего речами давить на психику, были для него слишком выматывающими. После ванной он, сняв с себя всю одежду кроме нижнего белья и поленившись искать пижаму, ложится в кровать, по подбородок закутываясь в теплое одеяло. Тело приятно холодят прохладные шелковые простыни. Юнги безумно устал, так устал, что путает свои желания: либо умереть, открыв окно и выпрыгнув с летящего поезда, либо поспать, уткнувшись носом в мягкую подушку.☾ ☾ ☾
Он так и не посмотрел повтор Жатвы, уснув на, ему казалось, несколько часов. Юнги будит настойчивый стук в дверь, и только тогда, сквозь зубы спросив у миротворца время, он понимает, что проспал, даже позу не поменяв, семнадцать часов. — Вас ждут в ресторане на завтрак, — отстранённо проговаривают ему, разворачиваясь и уходя. И Мин, смотря солдату в спину понимает, что именно ему он вчера с похуительным выражением лица вручил ведёрко со льдом и шедшей в подарок блевотиной. Мин хмыкает, мол, так тебе и надо, и задвигает дверь, топая в ванную. Он принимает душ медленно, наслаждается чистой водой и мгновениями, полной тишины, надеясь, что время остановится, и он пробудет здесь ещё как можно дольше без мерзкого взгляда Феликса, без липнущего второго трибута, без внимательных миротворцев, взору с него ни на миг не сводящих. Но время заканчивается, Юнги уже одет во вчерашнюю одежду и бредёт по тому же шатающемуся вагончику-коридору, приоткрывая дверь в озарённую светом из окон столовую. Остальные его добродушные сотрапезники уже сидят на местах и поглощают пищу. Альфа-трибут приветливо улыбается, махнув рукой, а Феликс всё также ни на кого внимания не обращает, попивая апельсиновый сок. Омега усаживается за стол, сразу отламывая себе кусочек воздушного омлета. — Это тебе, — альфа подталкивает к омеге бокал с горячим шоколадом и смущается, когда Мин впервые за всё время знакомства обращает на него взгляд. Феликс, исподтишка наблюдающий за ними, присвистывает. — Не буду, — грубо отрезает, тут же опуская взгляд в тарелку и продолжая уплетать омлет. Объяснять, что у него аллергия на сладкое, Юнги смысла не видит. Вообще здороваться с ним и общаться он смысла не видит, каким подозрительно дружелюбным парень не казался бы. Кто-то из них всё равно умрёт, не исключено, что они могут стать и убийцами друг друга. Мина от таких мыслей ведёт, и он слегка дёргает плечами, чтобы сбросить пугающее наваждение. И оставшееся время в поезде для каждого из них, кроме постоянно скучающего и напивающегося Феликса, идёт слишком быстро. У Юнги на эти сутки было множество планов, где первым в списке — рефлексия — подготовка себя к ужасной неделе просмотра, где он будет под постоянным видеонаблюдением. По всему миру в режиме реального времени за ним будут наблюдать, и именно от этой мысли и бросает в дрожь, заставляя тело покрыться неприятными, колющими мурашками. И вот они все втроём сидят за последним их обедом. Феликс аппетитно кушает блинчики после полностью съеденной большой порции морковного супа, непонимающе разглядывая мальчиков перед собой, которым и кусок в горло не лезет. Те словно на иголках, и Юнги впервые за двое суток от альфы и слова не слышит, радуясь, что и тот наконец погрузился в состояние его отчаяния. « — А то ходил дружелюбный, радостный и миленький», — шипит в мыслях, наотрез отказываясь понимать, что у каждого метод борьбы со страхом свой. — Итак, — резко нарушает тишину Феликс, наливая в бокал вина и не обращая внимания на дёрнувшихся собеседников из-за неожиданно оборванной тишину. — Слушаем внимательно, повторять ничего не буду, — откидывается на спину стула. — Через пару часов мы прибываем в столицу на станцию, и вас обоих сразу же с перрона заберут стилисты. — Стилисты? — непонимающе хлопает глазами альфа. — Ну да, не спрашивай, я тебе ничего объяснять не буду, — фырчит омега, будучи довольным словно кот, объевшийся сметаны. Но Юнги понимает: они все должны быть ухоженными, смазливыми, красивыми мальчиками, способными приковать к себе взгляд любого человека (спонсора). — И эти стилисты сделают всё, чтобы вы были хорошенькими, и даже тебя, — он тычет в Мина вилкой, брезгливо морщась. — Я надеюсь, они смогут превратить лягушонка в принца. Юнги на это с недовольством отворачивается. В вагоне в один миг становится темно: они въехали в тоннель, ведущий в Капитолий, который полностью окружён горами. Это и является его главной особенностью, его сильной стороной. Позиция на карте мира Капитолия — выгоднейшая позиция, так как к городу не подобраться ни с какой стороны, кроме как по единичным тоннелям. Альфа в это же мгновение вскакивает и прилипает к окну, желая через пару минут рассмотреть столицу во всей её красе. Они проезжают весь тёмный путь в тишине, каждый думая о своём, не очень радостном. Когда вагон озаряет свет, Юнги жмурится, не желая видеть тот город, который у него забрали, который пару месяцев назад утопили в крови, на площади которого повесили его отца и брата. Мин кусает внутреннюю сторону щеки до крови, пытаясь вывести себя из наваждения. — Подъезжаем, — Феликс наконец откладывает бокал с вином, вставая из-за стола и большим, уверенным шагом идя в сторону окна. Юнги всё ещё не смотрит, так и сидит с закрытыми глазами, не желая видеть ни одно здание, ни один из многочисленных биллбордов, что озаряют всю столицу, что словно уже и не родная вовсе. Единственное, что омега сейчас чувствует, — отторжение к этому городу, который всю его любовь смыл в канализацию вместе с кровью пару месяцев назад. Дальше всё проходит как в тумане: Мин совсем ничего не замечает. Ли что-то говорит, кажется, на прощание, потом его хватают за руки, тащат куда-то — он не разбирает куда. Альфа-трибут тоже что-то восторженно ему проговаривает, но, увидев, что Юнги сейчас в своём омуте, оставляет его наконец в покое. Юнги так ничего и не понимает, все действия проносятся слишком быстро, он успевает лишь дышать, моргать и безрезультатно пытаться прийти в себя. И из омута и состояния оглушения его вывела резкая боль: эпиляция. Юнги шипит, вскакивая с кресла и непонимающе глядя на спокойного бету, выкидывающего полоску воска. — А так тихо лежал, я уже думал, что всё пройдёт гладко, — он выдыхает. — Ложись обратно, — приказным тоном сквозь полуприкрытые пушистыми ресницами глаза. Мин дышит загнанно, но слушается, позволяя себя погрузить в вереницу ужасных процедур по уничтожению всех волос на теле, акне, грязи под ногтями. Омеге оставляют длину волос, лишь химически их завив, делая из прямых непослушных вьющиеся и объёмные. Юнги мажет взглядом по своему отражению в зеркале, и в итоге, придя к выводу, что ему, в принципе, плевать, фыркает и отворачивается, не обращая внимания на возмущённого его реакцией парикмахера. Всё же они не бывший низший слой. Сейчас рабочий класс — это прислуга Капитолия. Те, кто в Играх не участвовал, но и не отдавал ежегодно своих детей на смертельные бойни, поэтому от них Юнги ненависти не ждёт, а вот если встретится с нынешними богачами, которые поднялись прямиком из Дистриктов, то точно будет стоять и ловить на себе взгляды, посылающие проклятия. Юнги почему-то от таких мыслей сразу вспоминает едкого, противного и злостного Феликса Ли. Его не ведут знакомить с остальными трибутами, не дают возможности встретиться с «напарником-трибутом», которому Мин отчаянно верить отказывается, омегу просто сопровождают около пяти крупных альф в номер, где он проведет оставшуюся на подготовки неделю. Этот номер больше их двух домиков в Дистрикте вместе взятых, оттого глаза непроизвольно разбегаются в разные стороны. Что ж, хоть и Сопротивление их общество яростно ненавидит, но традиции чтят — все трибуты последнюю неделю живут в роскоши. Это то же самое, когда преступникам перед смертной казнью приносят ужин, абсолютно любой: хоть пиццу, хоть сарсуэлу из рыбы. Дают насладиться напоследок. Юнги оглядывается: весь номер в бархате, оттого возникает ощущение, что ты просто находишься в элитном борделе. Много приборов: кофемашина, чистка тапок, увлажнитель воздуха, кондиционеры с кучей режимов, низкие люстры. Юнги моргает, с неприязнью оглядывая всё это и выдыхая. Он медленно шагает к панорамным окнам, что по движению пальцев увеличивают или уменьшают отдельные части города. Ему хочется и одновременно не очень посмотреть свой родной район. Под родным районом подразумевается дом Кюджина, в котором Юн бывал уж очень редко, но воспоминания с ним невероятно яркие. Их семейное поместье расположено вдалеке от центра, умные окна до него не дотянутся, так как разглядывать дом Президента запрещено. Юнги поджимает губы, когда думает, кто мог обосноваться в особняке. Мину плевать на всё состояние, которое наверняка ушло Лидерам Сопротивления, ему не плевать на свои воспоминания, на вещи, благодаря которым эти воспоминания и родились когда-то. Он тихим подавленным голосом просит запрограммированное в номере устройство включить запись Жатвы со всех дистриктов и садится на пол перед голографическим экраном, обнимая ноги руками и кладя подбородок на колени. Дистрикт-1. Семнадцатилетний альфа, ни разу не посмотревший в камеру и сцепивший нервно руки, и пятнадцатилетний омега, громко разрыдавшийся, брыкающийся, когда его уносили к сцене. От его отчаянных криков и мольбы в горле застревает ком, а глаза закрываются, не желая и дальше видеть кричащего мальчика. Юнги почти шёпотом проговаривает перемотать до следующей Жатвы. Дистрикт-2. Вызывают тринадцатилетнего альфочку, но сразу же зум переводится на восемнадцатилетнего добровольца, видимо, старшего брата или друга. Мин думает, что вряд ли брата, ведь родных в один Дистрикт помещать не будут. Второй омега после своего названного в микрофон имени выходит без колебаний. Юнги просит ускорить запись, он просматривает всё быстро, благоразумно пролистывая моменты, которые разбивают сердце, и ставя видео на паузу, когда видит спокойных и стойко держащихся трибутов — именно они и принесут на Играх проблемы. Он досматривает до показа Шестого Дистрикта и выключает сразу же, когда видит на экране площадь Седьмого. Все остальные дни для него проходят словно в тумане. Он, в первую очередь, старается много кушать и научиться вязать узлы. Для Мина показалось куда выгоднее учиться в общем зале, наблюдая за остальными игроками, но абсолютно все пожелали тренироваться в отдельных центрах, стараясь сохранить в секрете все свои способности и навыки. Юнги тогда кивает собственным мыслям, игнорируя рядом сидящего и трясущегося над узлами «напарника». Его, кстати, оказывается зовут Хон Кимсу, и он продолжает тащиться за Мином хвостиком, не рискуя отходить от хотя бы одного знакомого ни на шаг. Юнги его не замечает, но после начинает сильно злиться, недружелюбно оглядывая альфу и взглядом указывая на выход. — Мы тренируемся отдельно, парень. Говорит тогда ему, и Кимсу послушно уходит. Мин старается больше тренироваться со шпагой и в ближнем бою, но последнее у него получается просто ужасно. В первом Юнги преуспевал с восьми и до десяти лет, он рассказал об этом тренеру и спросил «есть ли шанс вспомнить и привести себя в норму за недельку?», а после слушал истерический смех крупного беты. Оказалось, что нет. Юнги тогда кивает сам себе, собираясь с духом. — Тогда можете научить меня всему самому важному и по чуть-чуть? — смотрит серьезно, хмурясь. « — Я умирать не намерен, учите всему, я спать не буду, отдыхать не буду, оглядываться назад не буду», — не озвучивает. У Юнги есть небольшой опыт в огнестреле, но и это будет бесполезным, как говорит ментор. — Скорее всего, на арене не будет автоматов и остального, там только мечи, копья, луки, всё по стандарту, — хмыкает бета. — Поэтому учиться будем правильно дырявить шпагой, вязать узлы и ставить простенькие ловушки. На всё это у нас семь дней, так что хватит маяться дурью — начинаем. Юнги бета своим холодным и точным настроем нравится, а когда его уже спустя две минуты кладут на лопатки путем жесткого приземления, то он понимает, что немного погорячился со своими выводами. — Меня нельзя калечить, — кряхтит на полу, пытаясь подняться. — Я же в день Игр с кровати не встану. Бета хмыкает. Кидает на прогиб ещё раз.☾ ☾ ☾
Следующие пять дней ничем друг от друга не отличаются. Меняется только одно: душевное состояние Юнги. Он пустым взглядом смотрит в тарелку, наполненную креветками, не обращает внимания на чавкающего альфу и на полупьяного Феликса, которого поперло на философские разговоры. Юнги кажется, что весь мир посерел, побледнел, что только он один понимает весь масштаб отчаяния, горя и ненависти, скопившихся не только в нём одном, но и во всём мире. Феликс продолжает что-то говорить, поднимая тост, Кимсу привстает, докладывая себе сочный кусок грудки, а Юнги снова тошнит. Он пообещал сам себе, что постарается набрать вес, но теперь при каждой трапезе всё, чего он хочет, так это опустошить свой желудок и напиться. То ли ядом, то ли вискарём.☾ ☾ ☾
Юнги дышит глубоко, так, как ему советовал его старший брат когда-то. «Если тяжело, просто глубоко вдыхай и выдыхай, выветривая прочь все плохие и терзающие твою душу мысли». Юнги правда старается: сжимает крепко кулаки, больно кусает внутреннюю сторону щеки, тяжело давит носками босых ног в пол. Он стоит посреди комнаты, выделенной лично для него, в катакомбах. Прямо над ним — арена, на которой и начнётся адское пекло. Перед Мином туда-сюда снуют беты и другие омеги, хватая то расческу, то консилер, то одежды. Юнги на них не смотрит, его и так тошнит, ноги всё равно продолжают трястись, противореча его мыслям. Мальчик себе в голове повторяет, какой он сильный, чья в нём течёт кровь, но тело ватное, дыхание сбитое, душа дрожит. На периферии сознания мелькает догадка о том, что после Игр арена и катакомба станут историческими достопримечательностями. Так было при отце Юнги и при Намджуне наверняка это не изменится. Нынешние капитолийцы не откажут себе в удовольствии отправится сюда во времена своих отпусков и гулянок. Будут ходить на экскурсии, чаевничать в месте, где проходила смертельная битва, загорать там, где пролилась кровь игрока. — Юнги, — его мягко окликают, дотрагиваясь до плеча. Мин переводит мутный взгляд на бету в белом халате. «Врач», — мелькает в мыслях. — Это следящее устройство, — он обрабатывает ватой со спиртом место за ухом. — Не двигайся, и я смогу установить его аккуратно и без будущих проблем, ладно? Юнги не отвечает, в мыслях повторяя «спокойно-спокойно-спокойно», но даже это не помогает не дернуться от резкой боли, появившейся от проникновения иглы с вытекающим из неё маячком. Отныне его местоположение показывается не только распорядителям игр, но и политикам. « — Заботятся», — думает, сквозь вату массируя место укола. Вокруг Юнги все продолжают носиться, пока он наблюдает за ними словно в замедленной съёмке. Душа болит, мозг отказывается верить. Он запрещает себе вспоминать прошлое, всю неделю бил себя по щекам, если думал о том, как ему не повезло, если думал о том, как сильно хочет обратно. « — Всё хорошо», — думал он, будто уменьшаясь в размерах. — «Я заслужил». Кто-то заплетает его отросшие волосы в короткие косы, закалывая их невидимками на затылке и причитая «это чтобы не мешалось ничего». «Тогда их вообще можно было побрить», — в мыслях отвечает, но тут же вспоминает о том, что на Играх одно из важнейших качеств это красота. Другой бета приносит одежду, у всех трибутов она будет одинаковая: свободные темно-синие штаны, такого же цвета водолазка и чёрная ветровка, достающая до самых бёдер. В самих штанах и ветровке много карманов, Мин понимает, чтобы запихивать найденные припасы. — С ветровкой ты не замёрзнешь, не переживай, — ему проговаривают, затягивая капюшон. — Да и сушится она намного быстрее, чем стандартные ткани, так что смело можешь бросаться в воду. Юнги кивает, хочет поблагодарить за многословность и маленькие советы, но язык не слушается, а формировать предложения для него сейчас — непосильная задача. Омега ныряет ногами с плотными носками в удобные, спортивные и мягкие ботинки, что не может его не радовать. После окончания сборов все молча уходят, не смотря в сторону одинокого и морально раздавленного трибута, хоть всем и видно его состояние. Юнги ведёт взглядом по комнате, подмечая, что все стекольные, острые и опасные предметы убрали. Ему сейчас остаётся только ждать сигнала встать в прозрачную кабинку лифта, но до неё ещё точно есть пара минут. Он медленно плетётся к дивану, поджимая губы и страшась остаться один на один со своими демонами. Они у него умеют плавать, их не утопить. Внутри всё холодеет от мысли, что его ждёт через пару-тройку минут. Сколько бы он себе не повторял, что выйдет на бойню, что встанет против тринадцати жестоких и сильных альф и омег — бестолку, мозг отказывается верить в ужасную правду. Человек на то и человек. Попадая в плохую, опасную для жизни ситуацию, он только тогда и начнет понимать весь ужас, скребя ногтями по земле. Юнги хмыкает от своих мыслей, но его тут же из них вырывает открывающаяся дверь. — Хей, — Бён Бэкхён смотрит с доброй улыбкой на лице, оглядывая мальчика перед собой. — Да ты подрос, Мин! Омега неверяще глядит на осматривающего комнату знакомого и медленно поднимается с дивана. — Какого черта? — шепчет, боясь и шагу ступить вперёд. Бэкхён перед ним понимающе хмыкает, оценивая состояние мальчика: морально избитый с потухшим взглядом и слабым телом. Победитель вертит в руке золотую карту, показывая её Мину. — Удостоверение Победителя — классная вещь, на самом деле, — он хихикает, явно хвастаясь. — Совсем недавно её выдали всем бывшим участникам, тебе и твоему обществу это, к сожалению, не светит. Юнги на карту даже не смотрит, жадно изучая лицо перед собой. С последней их встречи прошло около двух лет, но разницу не увидит только слепой. Бэкхён похорошел. Он больше не напоминает человека, у которого вырвали сердце и заставили жить дальше. — Хоть кому-то революция пошла на пользу, — Юнги хмыкает. — У нас мало времени на такие любезности, мальчик, — Бён вздыхает, быстрым шагом подходя к трибуту и хватая того за плечи, встряхивая. — Соберись ты, блять, и слушай меня, — явно намекает на разбитое состояние. — Запоминай, Юнги, никаких костров и факелов, понял? — ему почти рычат. Былой Победитель собирается дать советы, которые могут спасти жизнь трибуту. — В самом начале наверняка вас захотят столкнуть друг с другом сразу. В центре будет какая-нибудь хуйня с оружиями, едой и прочим, понимаешь? Не беги туда, там сразу начнётся пекло, разворачивайся и пиздуй к Югу, там будет ощутимо теплее и больше рек уж точно, но слушай всё вокруг, каждый ебанный хруст ветки, следи за птицами и животными, — с каждым словом сжимает плечи Мина ещё крепче. — Просто затеряйся на несколько дней, они сами друг друга перебьют, ты держись подальше от бойни. С каждым советом Юнги потряхивать начинает сильнее, чувств становится больше, эмоции бьют через край. — Пять-шесть дней, а там уже останется около трёх-четырёх человек, скорее всего, некоторая часть объединится в союз, беги от них или избавляйся по одиночке, не лезь один на команду, усёк? Влага набирается в глазах и тут же скатывается по щекам, но Бён не обращает внимания, продолжая быстро и громко говорить. — Юнги, зубы — твоё оружие, я прокусил сонную артерию ублюдку в, казалось бы, последние секунды своей жизни, помни об этом, ладно? Бывший Принц может лишь судорожно кивать, глотая слёзы. — И обязательно считай пушки, каждый выстрел — смерть одного из трибутов, вас всего четырнадцать, постарайся услышать все тринадцать, усёк? — Бён спрашивает чуть мягче, думая, что если он сейчас напугает мальца, то тот свалится в обморок сразу же на арене. — Бэкхён, я, — шепчет, боясь быть услышанными. — Я не хочу умирать… « — Янехочуумирать. Янехочуумирать», — вереницей в голове красным носится с громкой сиреной в ушах. Хочется заплакать от того, как складываются обстоятельства, хочется завыть от того, насколько судьба жестока. Юнги виноват, но он не обязан расплачиваться за грехи своего отца, деда и прадеда, последние из которых жили почти целый век, поддерживая устои их жестокого общества. Юнги — ребёнок, у которого никто ничего не спросил, чью судьбу написал не Бог, а Дьявол. « — Я не заслужил этого», — подсознание продолжает орать, а комната загорается красным. Осталось десять секунд до начала Голодных Игр. А у Мина крупные капли слёз всё ещё набираются в глазах, у того силы — ни капли. Но голова резко под ударом наклоняется в бок, а накатившая истерика, которую он не выпускал наружу всё время со дня революции, отступает. — Никто не хочет, — отрезает с вытянутой рукой, которой только что зарядил мальчику по щеке. — И я не хотел. Бён Бэкхён не утешает. Он избивает. — А теперь вали на арену и вырви победу зубами и когтями. Бэкхён толкает Юнги назад, закрывая того в лифте. — Считай, я вернул тебе долг, — он хмыкает, следя за глубоко дышащим знакомым. Несмотря на своё состояние, он всё же вспоминает кое-что, произошедшее около трех лет назад. То, что столкнуло их с Бэкхёном. Юнги кивает, не прерывая зрительный контакт с омегой, и чувствует, как лифт поднимается наверх. Ещё пара секунд и всё изменится. В отчаянные моменты люди думают разное, но по-своему одинаковое. «Я просто сплю, такого быть не может». «Вселенная меня просто проверяет, в реальности этого не будет». «Мне это просто кажется». «В мире несколько миллиардов людей, так почему я?» Просто. Быть не может. Кажется. Почему я? У Юнги эти слова вереницей носились в голове, красным неоном освещаясь. Но сейчас там пусто. Кажется, пощечина Бён Бэкхён имеет волшебный эффект — «освобождение головы от дурных мыслей». Юнги поднимает голову, смотрит на открывающийся люк. Яркий солнечный свет резко слепит глаза, и Мин прикрывает их ладонью. Через следующие семь секунд, когда платформа уже поднялась, а стеклянные двери снова ушли вниз, омега убирает ладонь, раскрывая глаза и смотря на открывшееся, кажется безграничное поле подсолнухов, где в середине сложены множество оружий, припасов и остального здешнего богатства. Юнги до безумия любит подсолнухи, но сейчас, смотря на яркие желтые пятна вокруг, ему хочется лишь подальше убежать отсюда. Мин шумно дышит, замечает таких же потерянных трибутов, все они стояли в огромном круге, но расстояние до центра поля с оружием у всех одинаковое. Ветер в один момент бьёт прямо в лицо, развивая кудрявые волосы омеги и все цветы в округе. — Пятьдесят, сорок девять, сорок восемь, — слышит отсчёт, но не поймёт, откуда доносится голос. После того, как прозвучало «двадцать», все трибуты готовятся сорваться с платформы вперёд, но Юнги мельком замечает, как Кимсу пятится назад, собираясь после старта рвануть подальше от поля битвы. — Пять, четыре. Юнги моргает, в глазах застывает влага, дышать становится почти невозможно. — Три. Он бы отдал всё, чтобы не находится здесь сейчас. — Два. В голову вонзаются счастливые воспоминания с Кюджином, Чимином и Хэвоном. — Один. Все трибуты одновременно срываются в центр, Кимсу разворачивается на сто восемьдесят градусов назад, за секунды скрываясь от чужих взглядов. Юнги стоит на месте.