Сны Дерри

Все утро Джорджи донимал его расспросами. А что ты будешь делать летом? А куда вы с Ричи и Эдди поедете? А вы пойдете в Пустошь? А ты возьмешь меня с собой в кино? Ну, пожалуйста, Билл, ты так смешно шу-у-утишь. А ты то, а ты это. Ну, Билл. И так по кругу. Биллу было не до него. Он позвонил Ричи и предложил им с Эдди прокатиться до карьера. Пусть Эдди и Ричи треплются, а он подумает о своем. Одному оставаться не хотелось, но и говорить он тоже был не в настроении. После вылазки в лагерь Билл пообещал Роберту, что скоро вернется. Только попросил немного времени. Якобы у него полно домашних дел, и ему кровь из носу нужно все закончить. Роберт понимающе покивал и ответил, что будет ждать. Они холодно попрощались, после чего Билл вскочил на велосипед и убрался из леса куда подальше. Ощущение было такое, словно его макнули лицом в грязь. Роберт повел себя, как один из придурков Бауэрса. Ну прямо точь-в-точь так же. От этой мысли Билл не мог сбежать даже на Сильвере. Когда Роберт «включал Бауэрса» с ним, это было еще терпимо. Он ведь мог за себя постоять. По крайней мере, после года, проведенного в классе мистера Стивенса, Билл почти не реагировал на подколки. Но теперь Роберт нашел того, кто слабее, этого хилого перепуганного Гарольда, и давил на него, пока тот не разрыдался у них на глазах. Получается, он ничем не лучше Бауэрса или психа Хокстеттера. Просто у него больше тайн. И мозгов. Вот и все. И что теперь делать? Не возвращаться? Неплохой вариант. Он пообещал, не скрестив пальцы, но не клялся же на крови. Билл решил отложить этот вопрос и выяснить кое-что другое. Для начала он хотел узнать про книгу. «Что-то про еду», — так сказал Роберт, но писательское чутье подсказывало Биллу, что Роб в книгах ничего не смыслит. Следующим утром Билл отцепил от себя Джорджи и направился в библиотеку. Там он попросил выдать ему роман «Заводной апельсин» авторства Энтони Берджесса. Одна из библиотекарш добродушно ему улыбнулась и сказала, что поищет. Вернулась она с таким видом, будто Билл только что расчленил ее собачку, сжег труп и станцевал на костях. — Эта книга находится в секции для взрослых, — сообщила она. — Т-так мне уже т-тринадцать, — с невинной улыбкой ответил Билл. — И вот мой б-билет во в-в-взрослую би-библиотеку. Она подняла бровь. — Ты будешь со мной спорить, мальчик? В ее серых глазах появилось выражение, после которого любой мальчишка только и сможет, что со сбивчивым «простите-извините» унести ноги. Билл схватил свой билет и точно так и сделал. Выбравшись на летнее солнце, он задумчиво почесал шею. Потом отдернул руку. Слишком уж знакомым показался жест. Да что там за история? Эротика? У мистера Кросса, наверное, глаза на лоб полезли, когда он выяснил, что в лесу живут оккультисты-извращенцы. Напредставлял себе всяких оргий. А Роберт даже не читал той книги. Билл хохотнул. Роберт и его неприспособленность к жизни вне леса продолжали его очаровывать. Забрось любого мальчишку из Дерри в лес одного или с безумным дядей, тот сбежит в первый же день. Но что будет, если забросить в Дерри Роберта? Такая же катастрофа. Билл привык думать, что Роберт знает и умеет больше обычного подростка, но на самом деле все не совсем так. Его знания просто находятся в иной плоскости. Тогда и эмоции он воспринимает иначе. Потому что для него они означают другое. Это открытие поразило Билла своей простотой и очевидностью. Что можно требовать от Роберта, если он не в курсе, как поступать правильно? Но ведь жестокость одинакова для всех. Тут теория Билла посыпалась. Жестокость — это базовое человеческое понятие. Как им говорили на уроках биологии, боль нужна, чтобы организм знал об опасности. Вот только… Да-а-а, что значит боль для того, кто сам проколол себе кожу на руках и шее? Для того, кто с легкостью рассказывал о том, как ему порезали лицо? Похоже, Роберт вообще не очень чувствителен к боли. «Шрамы нужны каждому», — как-то сказал он. А над Гарольдом тоже нужно было издеваться? Ох, блин. Щурясь в ярком свете, Билл отвязал Сильвера от хромированной стойки. Затем забрался на велосипед и покатил по улице быстрее ветра. Будто все же надеялся удрать от преследующих мыслей. Ричи и Эдди он застал у железнодорожного моста. Те сидели на камнях и перебрасывались фразами, которые Билл слышал сотню раз. Плитка «Хершиз» таяла у Ричи на коленях. Он то и дело поправлял платок с надписью «Нирвана», повязанный на худощавой руке. Было тошнотворно жарко. Солнце окрасило все слепящей белизной, а содовая в пластиковой бутылке блестела до того ярко, что Билл размечтался о том, как запустит ее в проезжающий мимо поезд. — Билл, скажи ему, что Грин Дей — это не поп-группа, — потребовал Эдди, бурно жестикулируя. — Как лучшие панки десятилетия, нет, лучшие панки всего века, могут быть поп-группой? Объясни. Билл раскрутил крышку содовой и сделал несколько тягучих глотков. Жидкость нагрелась до состояния патоки. — Зе Клэш, Секс Пистолс, Рамонес, — перечислял Ричи, загибая пальцы. — Вот тебе панки. А твой Грин Дей сосет у них на разогреве. — Билл? — спросил Эдди. Они посмотрели на него. Очки Ричи на солнце превратились в два сверкающих прожектора. Прямо Циклоп из комиксов про Людей Икс, только без крутого костюма и шикарной подружки Джин Грей. Билл поставил газировку обратно. Пузырьки ударили в нос. Он почувствовал, что немного шалеет на жаре, а ведь только начало июня. — Они все п-поп-группы, — ответил Билл и, равнодушный к их протестам, добавил: — П-потому что по-популярны. Кстати, Ричи, раз ты такой зна-знаток, скажи. Ты знаешь что-нибудь о книге «Заводной апельсин»? — А должен? Ричи отломил кусочек шоколада «Хершиз», и тот тут же поплыл у него в пальцах. — Хотите? — спросил он Эдди и Билла. Те отказались, и Ричи стал слизывать шоколад с блестящей упаковки. Солнечные зайчики разыгрались на его лице. — Вкусно, Рич? — спросил Эдди брезгливо. — Ага, очень, — с улыбкой ответил тот. — Так что за книжка? — «Заводной апельсин». Я с-спросил про эту книгу у б-библиотекарши. А она ответила так, будто я попросил ее сделать то, что делает на ра-разогревах Грин Дей. Без обид, Эдди. Вот я и п-подумал, что это по твоей части. — О, — Ричи подался вперед, вытирая пальцы о шорты. — Детектив Тозье заинтригован. Я посмотрю, что можно для тебя сделать, Большой Билл. Затем он слизал остатки шоколада и, заметив гримасу Эдди, полез к нему с угрозами, что сейчас его обнимет. Билл захохотал и впервые за два дня забыл о своих тревогах. Позже, когда они втроем направились к карьеру и лежали там по пояс в воде, еще свежей и прохладной, Билл подумал, что всегда знает, чего ждать в Дерри. Эдди станет рассказывать, что мама запрещает ему долго плавать в озере (у тебя от этого размокнет кожа, и туда проникнут бактерии). А потом Ричи примется его передразнивать (пусть бактерии подрочат мне, раз они такие активные). И даже если что-то плохое случалось, а оно несомненно случалось, это плохое было ему знакомо. Он вспомнил, как они с Робертом шли по лагерю. Плечом к плечу, склонив головы, будто шпионы во вражеской стране. Роберт был загадкой. А вместе с ним и Билл становился загадкой. Он был там, где ему не следовало быть. Он пришел в лагерь с другой стороны, из темного пугающего леса, он пробирался по чужим тропам и примерял на себя чужую жизнь. Будто сам становился персонажем истории, которую мечтал однажды написать. Только Роберт в его рассказах придерживался стандартов морали романтических литературных геро… Ой, да хрен с ними. Билл скривился от того, как глупо это прозвучало в его голове. Каких стандартов? Может, он не был так начитан, как мистер Стивенс, но даже в свои тринадцать лет кое-что уяснил. Где есть неоднозначный характер, там всегда есть неоднозначные переживания, а где есть переживания, всегда есть проблемы. Все совершают ошибки, и не существует ничего идеального. А без неидеальности не было бы и литературы. Вот так. Он не знал, откуда взялись эти мысли. Наверное, он где-то их прочел. А, может, они пришли к нему во сне. Но главное — они его успокоили. Билл распластался на земле, прикрыл глаза и позволил себе наслаждаться тем, как пальцы зарываются в ил, а вода охлаждает тело. Через два дня ему позвонил Ричи. Он сказал, что поговорил с крутыми ребятами и разузнал о книге. Крутыми у них считались парни в кожаных куртках и футболках, на которых изображен Джим Моррисон. Ездили они на раздолбанном пикапе, украшенном именами рок-идолов, а лака в волосах у этих панков набиралось столько, что они лично несли ответственность за небольшую дыру в озоновом слое над Дерри. Иногда они снисходили до разговоров с Ричи благодаря его выходке на школьном радио. Ричи тогда оставался после уроков целый месяц и накатал мисс Лэнг гору сочинений в духе «Кем я хочу стать, когда вырасту, продам душу Дьяволу, запишу лучший блюзовый альбом и меня убьют в двадцать семь лет, как Роберта Джонсона. Йе-е-е-ху!». Но оно того стоило. Так вот оказалось, что панки о «Заводном апельсине» не слышали. Ричи просто хотел щегольнуть. А о книге он спросил своего отца. — Билл, если ты собирался ко мне подкатить, так бы и сказал, — вместо приветствия произнес Ричи, встречая его на пороге. — Я бы объяснил тебе, майн фройнд, что ты красавчик, но не в моем вкусе. — Чего? — не понял Билл. Они запрыгнули на диван в прохладной гостиной Тозиеров. Ричи предложил Биллу пачку чипсов. — Та твоя книга, — объяснил он. — Я, похоже, признался отцу кое в чем, когда ляпнул, что мой друг Билл Денбро ищет книгу «Заводной апельсин». — И в чем же? — заинтересовался Билл. Ричи беззаботно захрустел чипсами, явно ничуть не переживая о том, что подумал его отец. — В том, что мы пара гомиков, — ответил он. — Как я понял, там что-то про лечение извращений. Ну знаешь, когда тянет убивать кого-то или одному мужику трахать другого мужика. Папа не вдавался в подробности. Биллу пришлось прикусить язык, чтобы не рассмеяться и не рассказать Ричи, откуда он знает об этом романе. Он так много трепался про Роберта на занятиях «Общества Марка Твена», что совсем забыл, что о Роберте больше никто не знает. Да и «общество» считает его вымышленным героем. Теперь он даже был этому рад. Ведь это тайна. Что может быть лучше старой доброй жуткой тайны в темном шкафу, не так ли? Билл лег на спину и взял пачку чипсов. Пока мама не видит, можно есть лежа. «Значит, гомики-оккультисты-извращенцы, — подумал он. — И это все мы. Вот это жизнь». — Колись, Билл, на кой оно тебе? — Для нового рассказа, — загадочно ответил тот. — У-у-у! Новый поворот в жизни Тома и Гека? Ричи весело пнул его ногой по кеду. С губ Билла почти сорвалась очередная шутливая бессмыслица, но он задумался и быстро ее забыл. Ему пришел на ум восьмилетний Билл Денбро. Мальчик, который только узнал, что персонажи из фильмов иногда подразумевают под словом «спать». Билл возраста его мелкого брата Джи, с некоторым удивлением отметил он. Того Билла эта новость не ошарашила, но привела в замешательство. «То есть это оно? — подумал он. — Вот это вот оно самое?» Про однополый секс ему стало известно три года спустя. И эта идея привела его в не меньшее замешательство. Правда уже по другой причине. Ведь «гомиков» принято ненавидеть. Волна страха перед СПИДом в последнее время немного схлынула, но ее отголоски в памяти людей сохранились. Ну а если не ненавидеть, то над гомиками следовало хотя бы смеяться. Из всей их компании Ричи шутил об этом больше всех, его хохмы про «гомодрочку» и «гомо-на-что-только-хватит-фантазии» затмили даже шутки про маму Эдди. Иногда он до того перегибал палку, что Билл находил его интерес навязчивым. В такие моменты Ричи бывал невыносим, и, если бы Билл не знал его лучше, подумал бы, что он редкостный кретин. Замешательство Билла заключалось в том, что ни ненавидеть, ни шутить ему не хотелось. Допустим, люди любят тех, кто им нравится, кто кажется им красивым и привлекательным. Например, та рыжая девочка, знакомая Ричи, была красивой. Но и Эдди был красивым. Взрослые постоянно твердили, что он похож на Энтони Перкинса, актера из всяких старых фильмов. А Энтони Перкинс с его длинными ресницами и легкой улыбкой был сногсшибательно хорош собой. Или вот Роберт… Билла вдруг вынесло в реальность, где он лежал на диване в гостиной Тозиеров. Он подавился чипсами и стал кашлять, чувствуя себя выброшенной на берег рыбой. Ричи глянул на него, убедился, что Билл не планирует умирать прямо сейчас, и вернулся к просмотру «Эм-ти-ви». Затем волна мыслей подхватила Билла вновь и утащила за собой. Назвать Роберта красивым у Билла не повернулся бы язык. Но привлекательным? Ох, еще бы! Может, не в том смысле, однако в нем чувствовалась особая энергия. Он был из тех людей, которых слушаешь с раскрытым ртом. Из тех, которые выступают против мудаков Стивенсов в школе. Которые водят машину на предельной скорости и хохочут-хохочут-хохочут, как безумцы, пока пассажиры с заднего сиденья визжат и просят остановить. Которые выбираются из толпы перед мемориалом Линкольну и выкрикивают слова, а слова эти подхватывают тысячи голосов. И затем погибают очень рано, становясь бессмертными. Потому что остальное не для них. Билл дураком не был. Он прекрасно знал, что и сам обладает энергией. Может, не такой разрушительной. Но его тоже слушали, несмотря на заикание. Только он был более приземленным, а Роберт — из тех, о ком говорят «свалился с Луны». В нем чувствовалось нечто иномирское. Лучшего слова Билл подобрать не мог. В общем он был из тех, о ком пишут книги. В этом заключалась его привлекательность. И тут Билл задался вопросом, а не станет ли это проблемой. Очень взрослым вопросом. Будто пришедшим к нему из будущего. Как и весь этот шторм мыслей, который был ему пока не по плечу. Вот-вот и начнется морская болезнь. Его подхватила новая волна. На этот раз спасительная. Ричи сделал музыку громче. Он вскочил на диван и принялся подвывать Курту Кобейну. Даже при всем желании Билл больше не мог тревожиться. Он притащил гитару Ричи и стал наигрывать. Это был один из ужаснейших концертов, что пришлось пережить Дерри. Но далеко не худший. Даже не в десятке. Домой Билл ехал в отличном настроении. Через день он проснулся и подумал, что ведет себя, как идиот. Кто в здравом уме откажется от охоты на вендиго? Ненастоящей охоты, но какая разница? Все это время он мог гонять по лесу, стрелять из всего арсенала Роберта, а, может, и наблюдать за тем, как тот охотится и свежует добычу. Да и в рассказах потом будет о чем писать. Вместо этого он жарился в Дерри и своих мыслях. Ну а Гарольд? А что Гарольд? Когда имеешь дело с огнем, есть риск обжечься. Ты же не станешь отказываться из-за этого от пламени. Ты же не станешь обвинять пламя. С такими людьми, как Роберт, либо следуешь и становишься частью легенды, либо проваливаешь. Как напуганный ребенок. Пора взрослеть, Билл. Мир — это темный подвал, монстры — везде. Нельзя все время осторожничать. Выходи. Да и, если подумать, что такого Роберт сделал? Он Гарольду не угрожал, он его не бил. Только схватил за плечо и подбородок. Ну не проткнул же он ему щеки своими пальцами. С чего вообще Гарольд разрыдался? Билл и сам раньше пару раз плакал от досады, когда ему прилетало от Бауэрса. Но всегда в одиночестве и никогда не до истерик. Разныться на глазах у других? Господи, Боже! Да лучше сразу нарисовать на себе черную метку. И самое главное — Роберт ведь ему понравился, так? Он парень странный, но сравнивать его с Генри? Такие люди, как Патрик Хокстеттер или Виктор Крисс, не готовят тебе яичницу и не греются с тобой на солнце, пока ты рассказываешь им о том, как вы с братом ходили рыбачить. Неоднозначные характеры ведут к неоднозначным переживаниям, ведут к неоднозначным проблемам, ведут к… — К черту Гарольда, — пробормотал Билл, выбираясь из кровати. Он обещал, в конце концов. А значит, приедет.

***

Время от времени Роберт вспоминал о сигарете и сонно затягивался. Из своего укрытия он наблюдал за детьми, которые сгрудились перед экраном. Роберт стоял позади сцены, так что самого фильма видеть не мог, и лишь зачарованно наблюдал за отражениями, которые мелькали на лицах. Темнота, свет, неразборчивые диалоги, огни мигают ярче, огни мигают чаще, музыка нарастает, шум, грохот, взрыв света, бам! и вдруг зрители вновь скрываются в темноте. А перед ним все двоится, и все плывет, и все… Роберт потер уставшие глаза. С того дня в лагере он почти не спал. Большую часть ночи Роберт сидел на своей кровати, обняв колени и прижавшись спиной к стене. Сон не шел к нему. Ему чудилось, что надвигается нечто враждебное. Нечто, что попробует его убить. И он переживал, что на этот раз не подготовился, как следует. И, что хуже всего, не знал, как именно ему нужно готовиться. Тьма и тем более лес никогда не вызывали у него тревоги. Даже в безлунные ночи он свободно ходил по лесу без фонаря. Спал под открытым небом, наслаждаясь холодом и голосами, которые шепчут ему свои секреты. Ощущая, как силы, скрытые вне реальности, наполняют его, становясь их частью, говоря с ними на одном языке. Бывало, он проводил недели вне дома. Путешествуя по оленьим тропам, слушая рысей и глядя на мир глазами сов. В такие дни и сны у него были самые яркие. Теперь же каждый вечер он приходил к лагерю, прятался, наблюдал и спешил домой, крепко вцепившись в фонарик. Навстречу еще одной бессонной ночи. Без отдыха, забытья и ответов. Несколько раз Роберт пытался прибегнуть к более примитивным способам. В часовне он пять лет назад соорудил простой механизм. Роберт использовал его, чтобы предсказывать результаты конных скачек для Теда Эмерсона. Недостойное занятие для настоящего дара, но ничего не поделаешь. Чтобы размяться, он загадывал числа и запускал паука под стеклянный купол. Там паук должен был побежать к необходимой отметке на циферблате. Он пробовал на разных особях, но все тщетно. Паук с крестом на спине отгадал одно число, паук с длинными тонкими лапами, из тех, что он с детства по привычке звал чердачными, определил еще два, остальные — ни одного. Роберт прекрасно знал, что такое случайность, и понимал, что эти совпадения никакого отношения к судьбе не имеют. Его связь с лесом ослабевала, истончалась, как ветшают и рвутся старые нити. Браслеты почти не помогали ее удержать. И это было самое худшее. Именно так, понял он, чувствуют себя остальные люди. Горожане Дерри, дети из лагеря. Ну, может, не все дети, но взрослые точно. У них не было тех связей, которые для него составляли основу жизни. Лишь тонкая прослойка физического. Зыбкого и пустого мира. Роберт взглянул на детей перед экраном. Даже издалека он видел широко раскрытые глаза, удивление, испуг. В который раз за эти дни он представил, как тенью крадется среди деревьев, чтобы тоже посмотреть фильм. Недолго. И пусть ненастоящие диалоги и картинки успокоят его, усыпят и дадут свои ложные ответы. У него кружилась голова. От усталости, но больше от осознания того, сколько еще ему предстоит сделать. И как тяжело будет делать это одному. Пока Билл Денбро не влетел на своем велосипеде в перекрестье его прицела, он и не думал об одиночестве. О том, как хорошо бывает просто говорить с другом. Общаться. Строить планы. Но сейчас… До чего же жалкими делаются мысли, когда одолевает бессонница. Роберт вновь глубоко затянулся, чтобы жар и горечь в горле привели его в чувство, и похлопал себя руками по щекам. Вдруг тьма за сценой обрела форму. Роберт мотнул головой, отгоняя усталость. Тьма двинулась к нему. Он спешно затушил окурок и вытащил из кармана нож. Через пару шагов силуэт приобрел очертания человека. — Что ты тут делаешь? — возмутился Роберт. — Я видел тебя здесь несколько дней подряд, — тихо ответил Гарольд Уолш. Роберт рассеянно осмотрел дерево, за которым вроде как прятался. Наверное, он слишком устал и совсем позабыл о мерах предосторожности. Когда он последний раз спал хоть немного? Два дня назад? Три? Пять дней? — И что? — спросил он. — Да ничего. Подошел спросить, что ты тут высматриваешь. — Не твое дело. Проваливай, — Роберт махнул рукой и подался вперед, как если бы хотел напугать животное. Гарольд отступил и настороженно замер. Словно верил, что разделявшие их десять футов чем-то помогут, если Роберт погонится за ним. Этого щенка он догнал бы в любом состоянии. С таким Роберт никогда не пошел бы ловить вендиго. Да что там, он бы и мышь с ним ловить не стал. Они с Биллом оба кожа да кости, но от вендиго хотя бы смогут удрать. — Ты что-то знаешь, да? — не унимался Гарольд. — О чем ты? Он кое-что знал. Не зря же он следил за лагерем последние несколько дней. Но хотел, чтобы Гарольд рассказал первым. — Эдди Дикинсон, — начал тот. — Мне никто ничего не говорит, но я умею слушать. Он не сбежал из лагеря. Он сказал, что его преследовали, и он забился в пещеру. И просидел там всю ночь, пока рядом кто-то ходил по лесу. — И кто это мог быть? — Я не знаю, — Гарольд качнул головой. — Но… Кто или что? Роберт задумчиво покивал. До того, как все рассыпалось, он был уверен, что след тянется к лагерю. Ведь череп стащили не случайно. Кто-то знал, как нарушить связи в сети. И кто-то скрывался от него в свете, пока он наблюдал из мрака, боясь, что, если выйдет, оборвет последние нити, связывающие его с лесом. — А что, если я и есть это «что»? — поинтересовался он. — Нет, — ответил Гарольд без запинки. — Я чувствую такие вещи. Наверное, поэтому и пришел. Когда человеку страшно, он видит защиту даже в меньшей опасности. Роберт немного приободрился, потер шею и быстро поморгал. Перед глазами все поплыло, покружилось и встало на место. — И что ты чувствуешь? — спросил он. — Я могу показать. Только в лес не пойду. — Ну тогда можешь идти один, — заявил Роберт, — потому что я из леса не выйду. Гарольд задумался. — Ладно. Будем идти рядом. Встречаемся на дороге у выхода из лагеря. Идет? — По рукам. Гарольд отступил и вновь превратился в силуэт во тьме. Роберт тоже сделал шаг назад и растворился в сумраке леса. На ходу он проверил кобуру с револьвером и покрепче сжал нож. Даже если огнестрельное оружие при нем, сейчас он ощущал большую связь с холодным острым клинком, нежели с автоматикой. Мда, возможно, Гарольд заманивает его в ловушку. Это нужно учесть. Хотя Роберту он показался своим. Вести беседу с ним было легко. Они понимали друг друга с полуслова и не задавали бессмысленных вопросов. Вряд ли Гарольд желает ему зла. Скорее ищет кого-то, за кем можно спрятаться. Через несколько минут он вышел к асфальтированной дороге. Неподалеку от того места, где Билл оставлял свою груду металла, именуемую Сильвером. Человек, который дает имя велосипеду, не может не чувствовать связей. Роберт был в этом совершенно уверен. Но что именно творилось в душе у Билла, оставалось загадкой. И дураку понятно, что Билл что-то не договаривает. А дураком Роберт не был. Гарольд уже ждал его у кромки леса. Роберт посигналил ему фонарем. Тот посигналил в ответ и пошел по дороге. Они брели, разделенные границей дороги и леса, словно два человека, добравшиеся до конца своих миров и неспособные пересечь последнюю грань. Иногда видеть друг друга им не позволяли кусты, иногда Роберт выходил на более чистые участки, где подлесок не мешался. — А где твой друг? — спросил Гарольд, когда они шли бок о бок. — Хотел бы я сам это знать, — мрачно прошептал Роберт и добавил громче: — Долго еще? — Мы на месте. Его «Форд» стоит за поворотом. И в самом деле у очередного съезда они наткнулись на автомобиль. Роберт остановился неподалеку, направляя луч света на затемненные окна. — Он обещал отвезти меня домой, — впервые за вечер голос Гарольда задрожал. — Но он остановился здесь и посмотрел на меня так… Моя старшая сестра так… Ладно, ты не поймешь. А потом сказал: «Пошел отсюда». Пропустив мимо ушей нытье, Роберт обдумал его слова и кивнул. Значит, сердце, превращенное в лед. Печально, когда взрослые становятся куклами в руках сил, которые им недоступны. Они их отрицают и делают себе только хуже. Это как удавка, которая затягивается тем сильнее, чем больше бьешься. — Ты можешь что-нибудь с этим сделать? — спросил Гарольд. Роберт вдруг ощутил вес пистолета на поясе. Точно груз ответственности. Мальчишка боится, что отмеченный печатью вендиго, доберется до него и хочет, чтобы Роберт его защитил. Как сторожевой пес. Убогое создание, этот Гарольд. Убогое создание, которые тратит крупицы своего ничтожного дара на страх. Роберт подумал, что если сам когда-нибудь докатится до такого, возьмет и пустит себе пулю в голову. Минутная слабость, вызванная бессонницей, рассеялась. Он вновь становился собой. А настоящий Роберт был способен на все. Настоящий Роберт не боялся своей судьбы. Он ждал ее исполнения. — Я попробую, — уверенно пообещал он. — Сегодня? — глаза Гарольда хищно замерцали. — Нет, но попробую. Ясно? Мысленно он добавил: «Все будет намного проще, когда чертов Билл Денбро объявится здесь, как и говорил». И чертов Билл Денбро, словно по волшебству, объявился на следующее утро.