Сны Дерри

Рассвет был совсем осенний. По двору промелькнули тени. За ними в косых солнечных лучах погнались пятнистые скворцы. Роберт проводил их взглядом, чувствуя осень в воздухе и в том, как изменилось жужжание насекомых и утреннее пение птиц. Домой он еле плелся. Наверное, что-то защемило в спине при ударе. Каждый вдох отдавался болью и стоять было тяжело. Пальцы немели, как в детстве немело в голове, когда он упал с дерева. Только теперь никто не крутился над ним и не требовал лежать в постели. — Твоя очередь. — Мне что, за руку его держать всю ночь? Я тоже устаю. Они шептались в коридоре, и лица у них делались странные. Виноватые? А он в своей далекой туманности слушал что-то про неврологические нарушения (повтори слово нев-ро-ло-ги-че-ский, Бобби, стань ровно, не трогай лицо, подними правую руку, подними левую, координация движений в норме, нарушения памяти, амнезия — красивое слово, ему понравилось). Они спорили, и другой голос говорил: «Хочешь, я покажу тебе кое-что интересное? Кое-что достойное твоего внимания. У меня есть воздушные шарики, а еще огоньки и созвездия. Тебе нравятся огоньки?» Заблестел Млечный Путь, словно небо разрезало ножом и там внутри плавилось золото, проливаясь в фиолетовую черноту и застывая звездной лавой. «Вот куда ты должен смотреть, — добавил голос. — Вот что важно». Они говорили про страховку. Обсуждали лечение. Тогда все разговоры были об этом, а его ничто не волновало. Слова текли мимо комнаты то громче, то тише, и он не отказался бы, если бы они совсем умолкли. Или поговорили с ним о чем-нибудь другом. Многовато шума из-за сломанной ноги и пары ссадин. — Сам виноват, — сказал отец, стоя в коридоре. Рука-силуэт мелькнула в свете ночника. Мама ударила его по щеке и прошептала, чтобы он хоть при сыне держал язык за зубами. — Если бы не твой конченый брат, — пробормотал отец, но Роберт не понимал, о чем речь. — Пройдет, — шепнул ему в ухо другой голос. И сейчас тоже пройдет. Тех, у кого есть судьба, не сбивают грузовики. И нев-ро-ло-ги-че-ски-е нарушения тоже не преследуют. Билл прав. Он должен был радоваться. Чувство, которое ушло в начале лета, наконец-то вернулось. Ощущения накрывали с головой, кипели мигренью за глазами так, словно пытались расколоть череп изнутри. Наверное, он отключился, когда его бросило на землю. Это не могло длиться дольше секунды. Вот он стоял на ногах, щелкнул зажигалкой, думая, что Билл в опасности, а потом его подхватил вендиго, и через миг он лежал на камнях, выискивая нож. Но между этим что-то произошло. — Ты не справился, — обращался к нему голос из пустоты. — Ты подвел меня, Бобби. Тебе достался поразительный дар, но ты не учишься. Если бы ты слушал меня, все было бы по-другому. И с этими словами чувства вернулись. Раньше голос никогда его не наказывал. Дядя — постоянно, а вот голос нет. Наверное, это был лишь вопрос времени. Роберт направился к водяному насосу и подставил лицо под поток воды. Долго промывал рот до ломоты в зубах, избавляясь от привкуса шоколада. Спина жутко ныла, когда он наклонялся, но это было хорошо. Ему должно быть больно. Ты никогда не сделаешь ничего удивительного, пока что-то не разрушишь. Говорил голос. А особенно ранит то, что любишь сильнее всего. Роберт снял кеды и стал босыми ногами на влажную от росы траву. Обувь забрызгало кровью. Новую пару он старался держать в опрятном виде, но чистить кеды в лесу — все равно что грозить кулаком лавине. Он решил, что лишним не будет. Если это поможет оттянуть неизбежное. Ясно, почему Билл мялся перед важными делами. Когда будущее приобретает очертания, от которых волосы встают дыбом, можно и натереть обувь до блеска, ковыряя голыми пятками прохладную траву. — Чудесное решение, — прошептал осуждающий голос. — А теперь тебе нужно поспать. Отдохни. Впереди много дел. Роберт дотащился до террасы. В дом заходить не стал, просто лег на полу. Пытался думать о ветре на лице, о горячем запахе хвои, который исчезнет с первыми ливнями. Бродил на грани тревожного сна, боясь оступиться, и боль скреблась по позвоночнику даже там. Проснулся Роберт вечером. Закатные светлячки только-только загорелись в листве. Он стиснул зубы и поднялся. Ему должно быть больно, да. Но Роберт был бы не против, если бы болело чуть меньше. Голова тоже раскалывалась. Хотелось то ли поесть, то ли чтобы стошнило. Он так и не выбрал, что именно. Но жаловаться не стал. Знал, каким будет ответ. Когда-то давно Роберт прочел в книге про ритуальные походы индейцев. Или подслушал разговор леса, пока тот шепотом старика делился воспоминаниями с рекой. Реки веселые и вечно на бегу, у них нет памяти, а вот он запоминал все. Об изгнанниках, которые ищут ответы в пустынях. Об оскверненных духах скал, о воинах, разбитых о стены резерваций и фортов. Об углях в палатке, дымящих травами, и шаманах, которые взлетают высоко над землей и говорят с духами холмов под грозовым небом. Уже в темноте Роберт прикатил то, что осталось от Сильвера, и спрятал на заднем дворе. Затем походил по дому — аптечка на столешнице, полотенца в крови, все разбросано — навел порядок. Начало немного отпускать. Он собрал одежду, самое необходимое из еды. В последний вечер пил кофе, сидя за столом на кухне, и прислушивался. Надеялся на что-то, наверное. И когда он стал таким холеным? Таким домашним, чтобы ластиться к треплющим по голове рукам? Чтобы что-то обрести, нужно что-то потерять. Что-то сломать. А что-то и вовсе разрушить. В поход Роберт отправился на рассвете следующего дня. По-осеннему на ветру дрожали листья, рваные облака поднимались высоко в голубое небо. На губах заиграла улыбка. Может, он зря беспокоился. Тяжело грустить, когда день мерцает волшебством и лес чувствуется так близко, и нити пронизывают его, как пыльные солнечные лучи в дощатой беседке. Первый месяц похода прошел замечательно. Роберт охотился, рыбачил, собирал фрукты и по памяти сверял грибы с картинками из энциклопедии. Жил он теперь в пещере, которая от костра превращалась в естественный очаг. Иногда мастерил что-то для сети. Сентябрь сверкал ослепительными красками неба и горячей листвой. И сны ему приходили великолепно яркие. Боль в спине прошла, лишь изредка отзываясь онемением в кончиках пальцев. Будто сонный туман, что стелется в яблоневой роще по утрам. Пару раз он возвращался домой. Проверить, что все в порядке, и передать Теду Эмерсону результаты скачек, захватить сигарет и теплой одежды. К октябрю холод усилился, но у Роберта был хороший спальник и все шло отлично. Кроме того, что в испытании было мало испытания. Он связывал себя с лесом сетью, но, если бы делал все, как нужно, сеть бы ему больше не понадобилась. Это все равно, что просить кого-то смотреть за тебя фильм в лагерном кинотеатре и описывать впечатления. Он слишком много думал о себе. Не мог освободить голову. Роберт занимал дни делами и засыпал, вымотанный до предела, но никакая усталость не помогала справиться со скукой. Он тосковал по своим привычкам. Скучал по книгам и по дому, по тому, как обдавал лицо жаром огонь в камине, по обычной еде. Но самое главное и самое худшее — то, как невыносимо он скучал по разговорам. И особенно по Биллу Денбро. Если бы не Билл, все было бы проще. Нельзя отдать то, чего у тебя нет. Но у него был друг. Возможно, самый лучший друг на свете и единственный человек, которого Роберту хотелось слушать. А теперь до Билла не достучишься. Он не просто в милях, которые разделяют лес и город. Путь между ними растянулся на много шагов по дороге во мгле. Сколько, говоришь, топать до твоего Дерри? Он сидел на дереве или лежал у костра, глядя на то, как горячий воздух уносит искры в чернильное небо, и представлял себе, что Билл рядом. Они много говорили. Билл расспрашивал о книгах, рассказывал о своем брате и друзьях. Роберт видел мальца, который шлепает кроссовками по воде. Воображал парня с огромными очками. И того с ингалятором. Что такое ингаля… Как ты сказал, Билл? А твоего приятеля звали Эдди, кажется? Теперь жалел, что не задавал больше вопросов. Ну что, думал он, может быть важного в Дерри? — Все лу-учше, чем в школе, — сказал Билл, когда они грелись вдвоем у огня. — Тебя послушать, так это тюрьма какая-то. Билл наклонил голову. Ой, да ну тебя, говорило его выражение лица. Он выглядел так, будто слегка не здесь и думает о чем-то своем. Словно чем-то недоволен или хочет подколоть, но при этом никогда не сделает тебе больно по-настоящему. Не намеренно. Блики костра заходились по его зеленой рубашке и разукрасили волосы. Билл потер бровь над тонкой-тонкой косой линией. Так и не поймешь, что это. Шрам, наверное. Очень интересный, узнать бы, откуда он, если Билл сам расскажет. — Д-давай ты п-пойдешь вместо меня в школу? — предложил Билл. — А я останусь в лесу. Тогда и п-посмотрим. — Еще чего. Выдумщик. Билл уперся подбородком в колено. — Сейчас бы… П-помнишь те ко-онфеты? Баттер… Как их? Роберт забыл название. В желтых пластиковых упаковках. Одну из них он нашел на столе и сказал Биллу, что не хочет видеть мусор в доме. «Не п-переживай, не увидишь, — пообещал Билл. — Я уже затолкал их п-под крыльцо». Вечером, когда он уехал, Роберт проверил и не нашел там ничего, кроме паутины и чахлых сорняков. Конечно, это была шутка. Но убедиться стоило. — Ну те ко-онфеты, которые я п-приносил, — перефразировал Билл. — Ты еще отказался. — А я бы съел свежих яблок или персиков. — И смо-олу с яблони. — Гадость. Липнет к зубам, — Роберт скривился и протянул ему пачку крекеров. — Будешь? Билл взял пару штук, подбросил один и попытался поймать. Тот щелкнул его по носу и улетел на землю. Роберт рассмеялся. Что с куропатками, что с крекерами, что с мишенями — результат один. Билли — мазила. Хотя, может, зря он так? С вендиго ведь не промахнулся. Даже в темноте спас ему жизнь. — Хв-ватит ржать! — возмутился Билл. — Еще одна п-попытка. Ему нравилось говорить за Билла. Можно было сыграть его необычный выговор. К декабрю он забросил поход и вернулся домой. Решил продолжить в марте. Ничего не получалось. С наступлением холодов даже пришлось снять браслеты — те постоянно цепляли одежду. Аккуратные шрамы-напоминания расчертили запястья белыми точками. Тоже очень красивые. — Ага, может, поедешь в Дерри? — спрашивал его голос из снов. — Прогуляешься, купишь себе попкорн и сладкую вату. Тот голос, который он называл Пеннивайзом. Голос, который заманил маленького мальчика яркими обещаниями. Роберт никогда толком его не видел. Раньше он был рад, когда тот приходил, но сейчас голос выбрался из видений и преследовал его, казалось, везде. — Ты больше не хочешь, чтобы у тебя был дар? — спрашивал Пеннивайз, когда Роберт сидел перед камином и глядел в окно на падающий в синем сумраке снег. — Ты хочешь быть, как они? — Нет, — пробормотал он. — Не хочу быть, как они. — Тогда о какой весне может идти речь? Весна, лето — это солнце и прогулка по пляжу. Осень и тьма — это риск. Чувствуешь разницу? — Да, я чувствую. Он поправил дрова в камине. Взметнулась зола. Поленья затрещали громче, от чего делалось теплее и спокойнее где-то за ребрами. — Ты же знал, что тебе придется отказаться от многого, так? — Знал. — Ты же знаешь, что оно того стоит, правда? Ты же знаешь, как мало может предложить тебе мир и как много могу предложить тебе я? — Знаю, — гнусаво пробормотал он и придвинулся ближе к огню. Жаркий воздух поднимался вверх, согревая его щеки ласковыми пальцами. Холод стелился по полу. Он принес с собой запах тины и соли с болот, где в конце лета гниет рыба. Невесомые ладони легли на плечи. Роберт вздрогнул. Не почувствовал их по-настоящему, но понимал, что эти руки реальны так же, как и его собственные. — Если тебе одиноко, ты всегда можешь поговорить со мной. — Знаю. — А они тебя не поймут, — прошептал голос в самое ухо. — Ты очень особенный. Никто из них не видит этого так, как вижу я. — Знаю, — повторил Роберт мягче. — Я понимаю. Руки его отпустили. Запах тины исчез, оставив лишь пересушенный пыльный воздух зимнего вечера. К концу весны он починил Сильвера. Велосипед едва походил сам на себя, когда Роберт за него взялся. Но он видел, чего не хватало и каким будет результат. Старые велики, бывало, водились на свалке Теда. Роберт обожал копаться в его барахле. Он проскользнул туда ночью и ограбил несколько сломанных остовов, которые и то больше напоминали средство передвижения, чем Сильвер. Он заменил колеса, седло и руль, смазал цепь, добавил систему ручного торможения, а затем выменял у Теда серебристую краску и вернул велосипеду его цвет. Имя он написал на раме черным маркером. Гордо, всеми заглавными. Закончив, Роберт выпрямился, сдул волосы со лба и с улыбкой оглядел Сильвера. «Вот бы и Билл смог посмотреть», — подумал он. Ему не составило бы труда увидеть Билла сейчас. Но Роберт не хотел тратить этот момент, пока не увидит его по-настоящему. Не так, как там, у костра или на дереве. Наверное, Билл приходил еще осенью. Нужно было его предупредить. Но подходящие слова никак не шли в уставшую забитую голову. Билл всегда лучше их подбирал. Летом Роберт попытался пробраться к Биллу в сны. Он засыпал сам, представляя себе путь в Дерри и собирая его из запыленных воспоминаний о полях и дорожных знаках. Должен был очутиться у Билла дома. Но вместо этого падал в черноту. Роберт просыпался и обнаруживал, что стоит на улице и смотрит невидящими глазами в лес. Или приходил в себя, лежа на траве. А один раз он очнулся от кошмара на полу, сжимая в ладони нож. Подстрелил потом оленя и располосовал труп этим самым ножом. Расплескивая еще теплую кровь по деревьям-жертвенникам, пока земля не стала скользкой. Просто чтобы почувствовать себя собой. Обессилено он упал рядом с мертвым животным и до ночи гладил его по голове, глядя в грустные застывшие глаза. Не очень хороший получился день. Не хотелось такое запоминать. В начале осени он направился к лагерю. Роберт прошел мимо заброшенного круга, добрался до края площадки и впервые шагнул туда один. Лагерный двор встретил его тишиной. Роберту она совсем не напоминала лесную. Была печальнее, что ли. Запустение унесло с собой игры, чью-то работу, фильмы и боязливые поцелуи в темном углу у кромки леса. Не то чтобы он подглядывал, так уж сложилось. Ну если только немного. Думал, как оно, оказаться на месте одного из них. Удивительно — полжизни провел здесь и только теперь понял, что ему не хватает лагеря. Он прошелся по игровой площадке. Посидел на скамье перед сценой, счищая ногтем облупившуюся краску, выкурил пару сигарет. Потом побродил по пустым домам. Кое-где еще сохранились забытые вещи: гребешки для волос, обертки от сладостей, детские рисунки на стенах. Он взял один. Рисунок изображал животное в движении. Красные горящие глаза, острые зубы, а все остальное смазано, словно зверь сейчас кинется на него с листа. Скомкав рисунок, Роберт бросил его на заплесневевший матрас и вышел на улицу. Сцена затеняла небо, чем-то напоминая огромную антенну. Сбоку чернели надписи аэрозольной краской. Наверное, ребята из Дерри приезжали сюда поглазеть на лагерь-призрак, но не нашли в нем ничего интересного. Роберт взлетел на помост и окинул взглядом полукруг амфитеатра, где раньше сидели зрители. Как актер, который одним жестом забирает себе все внимание, он улыбнулся залу, полному людей. — Рад видеть вас, дамы и господа, — громко сказал он и поклонился неслышным аплодисментам и пустым скамьям. — А теперь проваливайте. Мне нужно поговорить. Закрыв глаза, Роберт представил себе образ сети. Он подумал, что нужно изменить угол зрения. Как если не можешь сделать выбор, повиснешь на ветке вниз головой, точно летучая мышь, и посмотришь на проблему с другой стороны. Тело осталось актерствовать перед зрителями, а сам он поднялся вверх. К макушкам деревьев. Искать тропу в Дерри. Когда Роберт пришел в себя, он стоял на коленях в лесу. Земля уплывала куда-то в сторону. Или это его повело. — Ты не готов, — сказал голос. — Еще рано. Я очень боюсь потерять тебя, Бобби. Напомнить тебе, чем все кончается, когда ты не готов? Ладонь в перчатке легла ему на спину. Другая убрала волосы с лица. В дыхании чувствовался привкус гниющего мяса с отходов на бойне. В голосе зудели мухи над кучей вздутых туш. Роберт вскочил на ноги и побежал домой. На шнурках кед еще чернела оленья кровь, когда он несся мимо ритуального круга. Ужинать он в тот вечер не захотел. В октябре вернулись полицейские. Они въехали во двор, обогнув клен на дороге, который уже вырос в человеческий рост. Роберт притаился в кустах ежевики. Он уперся локтями в землю и шепотом попросил ветку у лица не выколоть ему глаз. Двое мужчин вышли из автомобиля и огляделись. Почему они могут попасть сюда, размышлял Роберт, а ему выйти нельзя? Либо одно, либо другое — иначе нечестно. — Вспоминаю старину Говарда, — пробубнил тот, что вел машину. Второй хмыкнул. Затем медленно поднялся на крыльцо и постучал. Дядя открыл им. — Добрый день. Чем могу помочь, господа? Рутинная проверка, касающаяся одного дела, объясняли они. В прошлом году мы не застали вас здесь. Дядя пожимал плечами, кивал. Да, неудивительно, летний дом, я тут не живу. Ага, с племянником. Он тут два года не появлялся. — Прошлым летом исчез ребенок с фермы, — сказал хмурый полицейский, который вспоминал про какого-то Говарда. — Видели несколько ферм на другой стороне реки? Оттуда. Примерно в то же время исчез мужчина, который работал в лагере. — Да? — удивленно переспросил дядя. — Я не слежу за местными новостями. Но мне очень жаль. — Вы не против, если мы осмотримся? — Конечно, без проблем. Он пустил их в дом. Роберт подался вперед и схватился за ветку ежевики. Ничего особенного они не должны были найти. Но кто знает, что покажется им подозрительным? Через несколько минут они вышли, весело о чем-то переговариваясь, и он выдохнул. — Простите за беспокойство, мистер Грей, — сказал «Говард» с улыбкой. — Мой тоже рисует всякие вещи, — второй полицейский, рыжий, в очках, недовольно мотнул головой. — Мой сын. Нахватался этого в школе, а потом побывал в лагере и стало еще хуже. Ну хоть не портит стены, как ваш Роб. — Да все в порядке. Просто Бобби у меня немного глуповат, — ответил дядя. «Бобби у миня нимнога глуповат», — беззвучно передразнил Роберт одними губами из зарослей ежевики. — Офицер Уолш. Офицер Хоуи. Они пожали руки. Полицейский, которого дядя назвал офицером Хоуи, покосился на Сильвера. Велосипед сверкнул из сухостоя новенькой серебристой краской. Затем они сели в машину и уехали. В ноябре быстро холодало. Роберт несколько дней переносил вещи и дрова к скалам. Серые камни одного цвета с небом громоздились над рекой, ожидая его возвращения. Камни вообще умеют ждать. Не то что люди и голоса в голове. Несколько ночей Роберт провел в пещерах. Дождь по утрам оседал моросью на траве, а к вечеру размывал дорожки в непролазные топи. Ледяной ветер забирался за скальное ограждение, гудел под потолком и охотился на пламя его костра. На третье утро Роберт проснулся с больным горлом и заложенным носом. Весь день он просидел, завернувшись в спальник по уши. Наверное, и температура поднялась. Только к вечеру, когда тучи низко плыли, готовя новую порцию дождя, Роберт выбрался к реке и проверил ловушки. Болеть он не привык, а уж жаловаться тем более. Морок в голове и кашель — не повод не выполнять свои обязанности. Еще через два дня он сдался и пошел домой. Дома он заварил себе чай, растопил камин и залез под одеяло. Мокрая челка падала на нос, и он то и дело смахивал ее дрожащими руками. Пальцы ныли — он и не знал, что холод способен причинять такую боль. Казалось, все тело вобрало в себя ветер, дождь, сырость и никак не желало с ними расставаться. Он сидел перед огнем, грел то левую, то правую ладонь о чашку. Покрасневшую кожу жгло. Лицо таяло. Исчезало, как выгоревшая свеча. Роберт провел пальцами по влажному лбу. И в самом деле на миг поверил, что они увязнут в расплывшемся воске. Может, лучше бы это был кто-нибудь другой. Лучше бы вместо него тут был кто-нибудь другой. — Только начало з-зимы, — пробормотал он хриплым голосом. И улыбнулся, вспомнив Билла Денбро. Интересно, чем Билл занят сейчас? О чем размышляет у себя в Дерри в такие вечера, когда не выйдешь на улицу? Наверное, смотрит телевизор или читает книгу, слушая, как дождь бьет по стеклу. В какую сторону обращены его окна? К закату или рассвету? Было бы хорошо, если к закату. С рассветом Билл все равно не встает. Роберт мрачно уставился в огонь. Вряд ли Билл думает о нем. Он же сказал, два года — целая вечность. С охоты прошел год. Разница небольшая. На крыльце, в промозглом полумраке, послышались шаги. Дверь со скрипом открылась. Роберт плотнее завернулся в одеяло, оглядывая дядю снизу вверх. Тот смотрел в ответ на своего «он у меня немного глуповат», который сжался перед камином. Когда все шло нормально, дядя его не трогал. Но слишком уж тяжело Роберт поддавался заточке. — Что ты тут делаешь? — спросил он. — На улице — дождь, — Роберт вытер нос рукой. — У меня кончились сухие дрова. Дядя снял куртку и отряхнул ее. Капли с глухим стуком разбились о деревянный пол. Странно, но сам Роберт никогда не видел его лица. Только фрагменты. А когда он говорил, голос будто звучал отдельно. — Как неожиданно, блядь. У тебя кончились дрова, потому что ты их не приготовил. — Я приготовил. Но не на пять дней. — «Я плиготовил», — пересмешником отозвался он. — Осмелел? Думал, я не узнаю, как ты обо мне говоришь? Роберт уставился в пол. Просто не умел глядеть затравленно. Боялся, что выдаст еще что-нибудь своим взглядом. Как в детстве думал, что взрослые могут прочесть все тайные мысли, если коснутся его кожи. — Вставай, — приказал дядя. — Я сегодня посплю дома. А завтра вернусь в пещеру. Я плохо себя чувствую. — Это кого-то заботит? Дядя наклонился к нему и взял за локоть. Рывком дернул вверх. Роберт выронил чашку, та звоном упала на пол и покатилась, дугой разливая остатки чая. Одеяло слетело с плеч. Роберт опустил взгляд и закусил губу, лишь бы не позволять себе дурных мыслей. Дядя встряхнул его, заставляя смотреть прямо. Искал в нем что-то неправильное. Роберт знал, что в нем это есть. Такое, что ему не понравится. Что он захочет из него выбить. Найдет ли? Обычно ведь находил. Из кармана дядя вытащил нож. Роберт вывернулся из хватки, но сильные руки поймали его за шею и толкнули обратно. Огонь лизнул нож алым языком. Роберт подался назад вовремя, чтобы лезвие не вонзилось в глаз. Дядя опустил нож и приставил зубчатый кончик к его правой щеке. «Когда-нибудь я тебя прикончу», — подумал Роберт. Не угроза. Просто факт. Как «когда-нибудь все умрут». «Прикончу и отдам твою голову голодным зимним лисам. Чтобы обглодали тебе лицо». Лезвие кольнуло искрой. По щеке потекла кровь. — Я вижу тьму вокруг тебя. Ты согласен со мной? — Завтра я вернусь в пещеру, — пообещал Роберт спокойно. — Но если я буду занят лечением раны, поход придется отложить еще на неделю. Он поднял подбородок. Смотрел куда-то мимо, позволяя себя изучать. Лишь бы все кончилось. Пусть найдет там, что хочет. Пусть полоснет его — ничего такого, что он не смог бы пережить. Лезвие направилось вниз. Роберт моргнул. Не вырывался. Знал, что лучше не отвечать. Словно в награду, нож двигался осторожно, не ранил, лишь слегка задевая кожу и свежую царапину. Притронулся к губам и заскользил вверх, от уголка рта к глазу. Почти с нежностью. Кровью начертил отражение шрама на второй щеке. Неужели погладил? Года два назад он бы принял это за заботу. — Я в тебя верю, — сказал дядя и убрал нож. — Но ты знаешь, какой у меня запас веры. А теперь пошел отсюда. Он развернул его к двери и толкнул, отвесив затрещину так, что в глазах почернело. Роберт опомнился, уже стоя на улице. Холод вцепился в него, празднуя возвращение. Мы тебя ждали. Мы скучали по тебе, наш маленький король. Спеши, спеши в свой скальный замок. Ветер и дождь зашлись в ликовании, танцуя под каменными сводами серых сумерек. Роберт обхватил себя руками и стал тереть локти. Он рассмеялся. Его трясло, холод поднимался по телу сквозь полосатые носки и замерзшие ступни. Казалось, из живого в нем остался лишь страх. Но он рассмеялся. Если бы не рассмеялся, захныкал бы. Как в детстве, когда просил маму не выключать ночник. Боялся тьмы из глубоких подземелий, что жила в ее книгах. Давно это было. Зарекался ведь. Обещал не вспоминать. Может, отмеченных судьбой все-таки сбивают грузовики? И почаще других. Может, судьба проезжает по ним, потому что ей так нравится. Ломает им кости, сбрасывает с деревьев. Чтобы не думали ни о чем, кроме своего предназначения. Открылась дверь. Роберт обернулся, и на него упал луч света. Он заглянул в гостиную. Как бродячий кот, который прячется от дождя на крыльце, смотрит огромными желто-зелеными глазами в натопленную комнату с сизым пеплом в камине и углом, где можно пригреться. Над ним нависает тень. У тени в руках — палка. — Можешь собрать свои вещи, — сказал дядя. — У тебя — минута. Что возьмешь, то твое. Уяснил? Роберт огрызнулся, прошипел, что все понял, и кинулся мимо него в дом. Через пять минут он шел обратно к пещерам. По дождевику стекала вода, тяжелый рюкзак давил на плечи, в руках болтался мешок с углем. — Все будет в порядке, — сказал ему голос. — Ты со всем справишься. — Знаю, — прогнусавил он. Но почему так? Почему порядок именно такой? — Ты все поймешь, — успокаивающе ответил голос и погладил его по мокрым волосам. Что-то коснулось щеки. Не рука в тонкой перчатке. Нет. Губы, пахнущие просроченной масляной краской — запах знакомый, возвращающий к чему-то забытому. Они отпечатались на коже поцелуем. Медленно поднялись к царапине, собирая дождевую воду. И отвратительно горячий язык подцепил каплю крови. Хотел побывать на месте одного из них, приятель? Хотел, майн фройнд? Эти пальцы можно приспособить по-разному. Я знаю, чем ты занят, когда прячешься от меня в своей комнате. Но о чем ты думаешь там, Робби? Роберт смахнул морось с носа и потер щеку, смывая рисунок. Нужно было скорее добраться до пещер. В середине декабря черная дождливая ночь сменилась снегопадом и лес притих в ожидании тепла. Но Роберту повезло. Сильных холодов в ту зиму не было, только снег на солнце колко поблескивал морозными днями. Долгие ночи отняли у него скуку, подарив взамен безразличие. Приходилось охотиться, собирать дрова, строить укрытие в пещерах. Нужно было рассчитать расход запасов, чтобы дотянуть до весны. Его мало что заботило, кроме коротких светлых часов и костра в своем убежище. Ни книжек, ни сигарет он захватить не успел. И слова, кажется, растерял по дороге. Привык не думать ни о чем, кроме отупляющей работы. Кроме ночи, в которую слились все его дни — монотонные, одинаковые и темные. Ничего священного в походе он больше не видел. Просто набор действий, которые нужно совершить, чтобы лечь спать. Потом проснуться — и все сначала. Больно было хотеть чего-то еще. Больно, темно и одинаково бесполезно. А когда не хочешь, все воспринимается как данность. Он просто есть и есть. Как зверь в лесу. Пусть голос найдет ему замену, кого-нибудь с податливым восковым лицом, и этот парень придет к скалам, чтобы его пристрелить. Ему даже сны больше не снились. Однажды утром Роберт проснулся от тихого цок-цок по камням. Гортанное рычание пробралось по полу пещеры. Он вытащил руку из спальника и провел ладонью по камням в поисках оружия. В слабом утреннем свете блеснули желтые глаза. Рысь от удивления или испуга встала в боевую стойку. Роберт выпрямился, разумом лесного зверя соображая, что делать. Нужно быть выше животного, вспоминал он, тогда хищник испугается и не тронет. Он стал подниматься, но запутался в спальнике, передумал и снова потянулся к ружью. Нашел его у стены. Рысь выступила вперед. Глянув на мельтешение, она подняла лапу и ударила Роберта по груди. Он повалился на спину. Перехватил обеими руками оружие и выстрелил. Звук громыхнул в пещере. В ушах зазвенело. В рысь он не попал, но животное присело, отвело уши назад и, чуть подумав, дало деру. — О, черт, — шепот сорвался с выдохом. Роберт выронил ружье и взглянул на свою грудь. Четыре царапины — три глубоких и одна почти незаметная — расчертили кожу. Ткань свитера висела окровавленными лохмотьями. — Ч-ч-ч… — на этот раз договорить не смог. Страх разливался адреналином под израненной кожей. Такой сильный, что Роберт даже не сразу почувствовал боль. Он поднес руку к ране и отдернул пальцы. Его колотило от пережитого. И от того, что еще придется пережить. Эти раны будут заживать очень долго. А, если он не вернется домой, и вовсе не заживут. — Давай же, — прошептал он себе. — Соберись. Словно надеясь стать одним из своих голосов. И куда они все подевались, когда так нужны? Он поднялся и смочил водой полотенце. Промыл рану, достал единственный оставшийся пузырек со спиртом и прижал ткань, пропитанную антисептиком к груди. Раны защипало. Обломанные ногти в сжатом кулаке впились в кожу. Без сил он повалился на камни, только сейчас вспоминая о сырости ранней весны. Когда кровь остановилась, он еще раз промыл царапины кипяченой водой и не придумал ничего лучше, чем надеть другой свитер. Наверное, нужно было что-то съесть. Все тело дрожало, как сломанный флюгер на крыше в шторм. Роберт заварил чай из сушеных трав, но так и не смог проглотить завтрак. От еды его вырвало еще вчера. Воздух с хриплым свистом пробирался по воспаленному горлу. Глубоко в легких зарождался кашель. Душил лихорадкой и драл горло сухими хрипами. Этого добивались голоса? Это они и получили. У него больше не осталось желания с ними спорить. Роберт вновь закашлялся и, прежде чем уснуть, подумал, что в голове стало так пусто. Наконец-то все заткнулись. Наверное, теперь довольны им. Он сидел в пещере, глядя на стену и размышляя о том, чтобы пойти домой. Или хотя бы к роднику, чтобы набрать воды. Но это больше не имело значения. Он мог бы. Может, и пошел бы. Наверное, в какой-то момент он даже оказался на тропе. Но все хочу, надо и должен перепутались. Притупились. Должен ли он куда-то идти? Позволят ли ему вернуться? Хотел ли он сам? Он шел сквозь дымку. Мгла то рассеивалась, то сгущалась до черноты. Голые ветви тошнотворно качались над головой. Он подолгу лежал возле скелета человека, отмеченного печатью вендиго. И из его бездонных глазниц лилась тьма. Она тоже бормотала. Роберт застонал, обхватив голову ладонями. Свою ли? Тьма все говорила и говорила о том, как чередуются жизнь и смерть. О том, что у каждого своя роль и своя цель. И у него. И у воплощения вендиго. Все играют роли, от этого не сбежишь, просто не все достигают целей. Он всматривался в лицо человека, который некогда носил фамилию Кросс, обнимал его обеими руками и ждал, когда тот тоже заговорит. Аккуратный излом ребра напомнил про револьвер в руках Билла. Билл Денбро. А что Билл? Сомневался, спрашивал без остановки. Неужели он до сих пор не верил? Важно ли это? Ему просто нужен был друг. Но такая судьба, как у них, перемалывает и дружбу тоже. Ревнивая. Привыкла держать при себе. Если нужно, уничтожит их обоих кость за костью. Может, когда-нибудь в другой жизни. Пусть все сложится иначе. Здесь-то складываться особенно нечему. Он поднес ладонь к глазам и не узнал в бледной руке своей руки. Наверное, и тело скоро исчезнет. Рассыплется, когда шипы ежевики проткнут кожу. Ей нужно совсем немного. Так она истончилась. Он станет существом без имени. Одним из тех, кого по ночам вызывают шаманы в задымленных типи. Из-за кого боятся ходить в лес городские мальчишки. И о ком вполголоса рассказывают слепые старики, пока крутится пленка магнитофона. Пусть пауки с первым теплом заползут к нему в горло. Сошьют рот паутиной. Точно монетами, закроют глаза и отловят мух, ос и сверчков. Поднесут к его рукам, как первую жертву, и тогда он сможет вечно видеть сны. Роберт только надеялся, что не все из них будут кошмарами.