Сны Дерри

В доме он остался один. За окном грелся прозрачный мартовский воздух — пустотой отражался в ушах, заглядывал в светлеющие комнаты. Но голосов сейчас не было. Он не сомневался, что они снова его достанут. Может, вынесут свой вердикт на кончике ножа. Может, запрут из мести в этом доме. Может, придумают что-нибудь еще. Главное — они больше ни в чем его не убедят. Он вернулся в гостиную и зажег притихший огонь в камине, подбросив яблоневых дров. Трясло до сих пор. Уже, наверное, от слабости, а не от температуры. И не прикинешь, когда ел в последний раз. Время-то поломалось. Время? Роберт потер висок. Под ладонью разливалась головная боль. В легких что-то суетилось сломанными спицами, тащилось по телу засаленной цепью и скрежетало, как в побитом Сильвере. Дожидаясь, пока на электрической плите нагреется суп, Роберт опустил голову на руки. Столешница впилась в локти. Все стало какое-то острое. Враждебное. Тед Эмерсон тоже. Этот ублюдочный сукин сын будет орать. Роберт предупреждал его, что исчезнет на пару месяцев, но тот прилип к выигрышам, как к своей бутылке. В нем хватало алчности, чтобы держать язык за зубами, а вот ума придумать, как еще использовать Роберта — нет. Так и жил в своей тупой уверенности, что мальчик из леса связан с ипподромом, тренерами или стадионом и как-то узнает результаты договорных забегов и матчей. Хорошо, конечно, но Роберту этот мудак никогда не нравился. И мудаку Роберт — тоже. Послал бы его ко всем чертям, если бы мог. Надоедает, когда на тебя бросаются со всех сторон. Бесит, что все хотят его контролировать. Бесят люди. Кроме Билла, конечно. Роберт провел рукой по волосам и брезгливо поморщился. Умыться он кое-как смог. Может, если получится поесть, хватит потом сил привести в порядок и голову. Что он наговорил Биллу вчера? Роберт прижал к лицу свежую рубашку. Вдохнул сырой запах прошедшей зимы, которая слонялась по дому, пока его не было. Ткань заколола стончившуюся салфеточную кожу. И все равно ощущался запах гноя и грязных волос. Года три назад влепил бы себе пощечину и все. Сразу мозги бы на место встали. А что теперь? Одно дело вправлять кому-то кости. И вот совсем другое. Странно, а вчера не беспокоило. Хотелось, чтобы все ушли. И чтобы Билла в лесу никто не тронул. И чтобы они все оставили одного. Что-то даже сбылось. Роберт выключил плиту и уставился в окно, щурясь. В глаза словно песка насыпали, как непослушному ребенку, который не хочет засыпать. Но теперь он был один. Он переставил тарелку на стол. Низко склонился над ней, чтобы согреть лицо. Не подумал бы, что можно скучать по завтраку на своей собственной кухне. Даже легче стало, когда смог проглотить первую ложку супа. Заглушить привкус болезни на языке. Только она тут и в сами стены въелась. Роберт осмотрел кухню. Весь холодильник в плесени, никакой свежей еды, одни консервы, жуки вместо хлопьев на полках. Взгляд наткнулся на отражение в запыленном стекле шкафа. Роберт расстегнул пуговицы рубашки и снял ее с плеч. Рука в зеркале провела по воспаленным царапинам. Те вспыхнули воспоминаниями о прошлой ночи, когда Билл обрабатывал ему раны. Ему должно быть больно, да? Этого он заслуживал? Вчера ничто не пугало. Тело словно краденое. А он в нем — пассажир. Обидно, конечно, если не доедешь, но можно не переживать. Сойдешь на другой остановке посреди поля высокой травы. Забьешься под камнями в лесу. И смерть не избавляет от голосов. Но под камнями спокойно. Там есть место только для одного. Теперь что? Призраком ходил по собственной голове. Точно вернулся домой, а тут все переставлено, мебель новая. Шел, цеплялся о чужие мысли. Пеннивайз говорил, что ему лучше не думать о прошлом. Тебе вредно, Бобби, думать не о том. Потом дядя говорил, что он должен думать побольше своей тупой башкой. Он у меня глупенький. Он у меня немного дурачок. Но не выберешь же себе мысли. Они сами приходят. И умнее не станешь. Наверное, Билл снова был прав насчет него. Он мог умереть. Сам бы не заметил. А Пеннивайз ни разу не говорил с ним, когда рядом был Билл. Почему? Странно все это. Пока выбросишь чужую мебель из головы. Пока починишь время. Все равно что держать обувь опрятной в лесу. Грозить кулаком лавине. Из-под камней. Роберт взялся за уборку. Вытер пыль, стал греть воду, выбросил кишащие мошками хлопья. Чуть не расплакался у долбаного заплесневевшего холодильника. Глупо, конечно. Из-за мелочи. Но до чего хотелось. Даже в своем собственном доме порядок навести неспособен. Он бросил холодильник, как есть, и пошел обратно в гостиную. Подождет еще вся эта грязь. На периферии в левом глазу стояла дымка — непривычно, глаз ведь давно не беспокоил, да и со временем выглядел почти, как правый. Словно в зрачок врезается клинок из мутной стали. Вот и все отличие. У камина он заметил рюкзак Билла. Роберт наклонился, чтобы убрать его с пути. Ни к чему будет зацепиться обо что-то еще и полететь лицом в огонь. Из открытого рюкзака посыпались листы бумаги. Все в пятнах то слов, то пустоты. — Блин, — Роберт выдохнул. Сегодня все ломается? Так и будет, словно снежный ком побитого, грязного и раздолбанного? Отбросив рюкзак к стене, он стал сгребать страницы в кучу. Нагромождения текста под ладонями дробились на диалоги и абзацы. Среди них мелькнуло его имя. Роберт присмотрелся. Не то чтобы заинтересовало. Ну мало ли, имя распространенное. Но он поморгал, прогоняя ощущение стекла в глазах, и прочел пару строк. В них вырисовывалось позапрошлогоднее лето. То самое, когда они с Биллом охотились на вендиго. Роберт хмуро пролистал страницы. Вроде бы не шутка. Может, дневник? Он знал одну девчонку в детстве, которая все так же записывала в мятую книжечку. Это она постоянно ябедничала родителям на него и других ребят? Она или пацан какой-нибудь? Не важно. Да и не плевать ли? Стащив с дивана одеяло, Роберт устроился на полу перед огнем. Истории, оказалось, были разные. Пришлось и тут чинить время, собирая хронологию. Билл писал про них? Это его работы? Рассказы — так они правильно называются? Но ведь книги могут писать только известные умные мужики, жившие в начале ве… Нет, в начале прошлого века. Забыл за год, что порядок мира просочился к нему в лес новым тысячелетием. Хотя все известные умные мужики тоже когда-то, наверное, были школьниками. И тот, с усами, которого Билл часто упоминал. Может, и на них жаловались девчонки с мятыми книжицами. Или они — на кого-нибудь. В свете камина рассказ про вендиго отдавал летним солнцем в руках. По телу вновь прошла дрожь. Волосы на затылке встали дыбом от осторожного предвкушения. Значит, дело не просто в долге, да? Роберт уложил первую страницу на пол перед собой и принялся читать. Нити рассказа оплетали неспешно. Почти незаметно. Сковывали паутиной описаний, разговоров и красивых фраз. Почерк Билла расписывал их обоих чарами. Ложью, уловками, кровавым пятном на третьей странице, но Билл говорил чистую правду. Чем дальше, тем больше размышлений. С непривычки воспринималось с трудом. Но забудешь, пропустишь, бросишь одну нить — как вдруг они обвязывают запястья, лодыжки и тянут обратно за руки. Словно переживаешь свою жизнь через голову другого. Или живешь в чужом сознании, как собственный доппельгангер. А он говорит твоими словами, ведет себя, как ты. И все же не совсем то. Немного прикидывается. Билл как-то сказал, что увидеть своего двойника — к беде. Но у Билла что ни возьми, все к ней. Судьба — это ведь не только знаки грядущих несчастий. Ею можно вертеть, пока у вас одни интересы. Роберт закрыл горящие глаза и потер щеки ладонями. Нужно будет перечитать эту историю еще раз. О многом поразмышлять. Сейчас сложно. Но, может, удастся потянуть за нить? Она ведь сама попала в руки. Глупо не ухватиться. Даже для его головы. Растрескавшиеся губы тянуло от боли. Роберт коснулся их и отдернул пальцы. Только тогда понял, что улыбается.

***

— Прием, Билл. Ты где-то не здесь? Вопрос задал Эдди, когда они на перерыве обедали за своим неудачничьим столом. Далеко не худшим. Но слава крепится к местам, точно мухи к липкой ленте в задрипанном магазинчике, куда мама запрещала ходить в детстве. Все равно тайком пробирались. Пялились на мух в проржавевшем зеленоватом свете — как в фильмах Финчера или Кроненберга, от которых мама крутила носом теперь. «Не здесь» для Эдди и Ричи означало, что у Билла туман в голове. Он сам так говорил. Обычно туман приносило с вдохновением для рассказов. Забывал тогда, как возвращался домой со школы, терял вещи, мог не есть весь день, а потом спуститься со второго этажа на кухню в два часа ночи. И вот снова. Правда на этот раз туман не сгущался. Предвестников грозы не было. Педали свеженького «рэдлайна» раскручивались неторопливо. Нехотя. И тучи собирались где надо — на юго-восточном горизонте со стороны океана и городков с красивыми английскими названиями, вроде Скарборо, в соленой водяной пыли. Верилось с трудом, что два года назад, это Бангорское шоссе пересекало его жизнь почти каждый день. Наваливалось жарой по утрам, гладило вечером по лицу остывающими сумерками. Возможно, что-то необычное — Билл очень-очень осторожно допустил эту мысль — произошло. Возможно, что-то — Билл стиснул зубы — мистическое. Или нет, вовсе не обязательно. Если что-то одно — правда, не значит, что все остальное не выдумка. Стоит ли гоняться за своими фантазиями? В прошлый раз они сломали ему руку и довели до нервного срыва. Сейчас приветственно помахали ветками из-под кожи и проволокой во рту. Чем все кончится теперь, когда безумие Грея вышло на новый уровень? Возможно, он и скучал все это время по другому человеку. Подобно Пигмалиону, вырезал из слоновой кости собственных мечтаний героя для самого себя. Говорят, писатели — страшные эгоисты. А кто говорит? Мистер Стивенс, например. Люди в книгах всякие. С другой стороны почему он должен мириться с тем, что ему не по душе? В его рассказы просачивался сюрреализм, это правда. Как чернила, которые расплываются в воде — процесс изящный и навевающий печаль необратимостью. Билла все больше увлекала подача реальности через волшебство так, что и сама магия не отличалась от утренней чистки зубов и наоборот. Думал он почему-то о художниках. Рисовал словами, как красками создавали картины Эдвард Мунк и Винсент Ван Гог. Хотя, в сущности, все они писали с помощью одного и того же. Ван Гог говорил, что нормальность — это асфальтированная дорога, но цветы на ней не растут. Билл хотел было использовать эту фразу в тексте. Даже нашел подходящее место. Потом передумал. Фраза-то замечательная — только популярность ей не к лицу. Это что-то такое, что скорее на чашке напишут, чем напечатают в эпиграфе книги. А вот Мунк однажды обмолвился на чашке более мрачной, что не может работать без страха и болезни. Правда Билл тогда не понял, о какой именно болезни шла речь. Представлял себе этого норвежца с кистью в одной руке и носовым платком в другой. Собирался позже взять книжку про художников в библиотеке, чтобы выяснить, что к чему. Конечно, он не причислял себя к ним. Только духовное наставничье родство чувствовалось. Они ведь тоже реальность на холст никогда не выкладывали. Но это совсем не означало, что ему хочется ездить в этот чертов лес. Есть вещи, которые увлекают лишь в тринадцать. Стрельба по мишеням, разговоры на дереве, прогулки по лесу. Если они были в твоей жизни — хорошо. Можно вспоминать о них дождливыми вечерами. Но за полтора года он снова привык быть подростком глухих деррийских переулков, кинотеатров и приемных мозгоправов. Так оно и происходит в старшей школе. Секреты, к слову, тоже надоели. Билл оставил велосипед у орешника и направился к дому по тропе, вымощенной желтыми кирпичами его слов. Солнце еще плыло в сети веток-кольев, но лесной сумрак напомнил, что вскоре придется ехать обратно. Это они год назад грозили ему кошмарами? Эти ветви подталкивали его в кроличью нору? Интересно, Алиса тоже была не в своем уме? Тоже потом, после всего, искала путь в свои сны, как Роберт? Что тяжелее преследовать — сны или фантазии? Билл взбежал на крыльцо. Чуть подумав, постучал. Чужой дом все-таки. — Заходи уже, — крикнул Роберт. Он раскрыл дверь, впуская холод в комнату. Роберт сидел на диване, закутавшись в одеяло. Выглядел уже лучше. Напоминал одного из участников полярной экспедиции Скотта, о которой Билл читал в школьном учебнике, или узника трудового лагеря. Но все равно лучше. Неужели и грязные волосы вымыл? Теплый воздух взбирался от камина и вынимал из стен древесный запах, точно на лесопилке. Почти как летом. — Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Билл. — Хорошо, — Роберт сдержанно улыбнулся. — Что-то из твоих лекарств мне помогло. Спасибо. — Главное — не б-бросай. Там важно принимать все до конца. Роберт кивнул. Они встретились взглядами. Момент, которого Билл ждал полтора года, застрял в молчании. Так он представлял себе эксперименты по замедлению скорости света в различных средах, о которых отец читал в «Популярной науке». Не один Роберт пытался управлять незыблемыми канонами вселенной, да? До чего легко забыть о том, что он искренне верит в свои идеи, когда вспоминаешь только их совместные беседы. Это еще одно, с чем Билл теперь не собирался мириться. Фанатизм ведь тоже не играет роли, только когда вам тринадцать. Потом, если каждый ходит или не ходит уже в свою церковь, это бьет куда больнее. Растягивая время, Билл стащил с себя куртку и поискал для нее место на вешалке. Если бы взгляды могли прожигать, глаза Роберта пропалили бы в его затылке дыру. — Я пойду заварю нам кофе, — сказал он, поднимаясь. Билл последовал за ним. Растянувшийся момент запутался в пересечении полос на его широкой клетчатой рубашке. — Я п-привез нам поесть, — сказал Билл, оглядывая кухню. Не верилось, что просидел тут вчера всю ночь. Не замечал холода, потому что внутри и так сердце стыло. Только усталость и боль в позвоночнике твердили, что все правда случилось. Билл облокотился о стол. А ведь они никогда здесь не обедали, вот что вспомнилось. Даже в ливень сидели на террасе, свесив ноги. Мелкие капли противно били по лицу, но они оба упертые. Болтались там, перекрикивая шум дождя и грозу. Из рюкзака — старого, с черепом-заплаткой на кармане — он вытащил несколько пластиковых упаковок с готовыми обедами. Купил их в шумящем послеобеденном «Ханнафорде». Новенький рюкзак, это он отметил по дороге, дожидался в гостиной у стены. — Спасибо, — Роберт обернулся, одной рукой упираясь в столешницу и глядя мимо Билла. — Я попробую что-нибудь съесть. Рубашку Роберт застегнул до горла. Спутанные волосы — темнее обычного в белом предвечернем свете — закрывали заострившиеся скулы. На языке крутились вопросы (может, расстегнешь эту рубашку, я после вчерашнего тебе не сильно доверяю, Роб), но Билл никак не решался их задать. — Не смотри на меня так, — сказал Роберт. — Я тебя понимаю. Вчера я просто… Я не знаю, как объяснить. — У тебя из-за т-температуры п-помутилось в голове. — Да, из-за температуры помутилось в голове. Роберт забрал у него пластиковые упаковки. Внутри перекатывались картошка и мясо под соусом — все лучше, чем сплошные консервы. Роберт отложил их и поставил чайник на плиту. — А как это греть без микрово-олновки? — поинтересовался Билл. — Я разберусь. В подвале есть яблоки. Принеси, пожалуйста. — К кофе? — Да, очень вкусно. Билл помотал головой. Да, спасибо, пожалуйста. Суетятся, как его мать, когда на День благодарения приезжают гости. Может ли стать еще более неловко? Нужно ли приложить больше усилий или просто откинуться на спинку кресла и все пойдет по накатанной? В-ж-ж-х! Как в парке развлечений — горки неловкости, чертово колесо одних и тех же вопросов. В гостиной Билл отыскал вход в подвал. Нашарил выключатель то ли в пыли, то ли в паутине — обдало сыростью, как от кладбищенской земли. Подслеповатый свет падал на пол и ящики, теряясь в тенях. Из кухни донесся стук посуды. Открылся и закрылся ящик. Билл проверил лестницу на прочность, быстро спустился на пару перекладин, нашел контейнер с яблоками и поднялся обратно. Он принес несколько штук в руках, прижимая к свитеру. Роберт повернулся, чтобы забрать их. Билл замер, подняв на него взгляд. Забыл немного, какой он высокий. Сам Билл был на пару дюймов выше Эдди и чуть выше Ричи, но Роберт перещеголял его дюйма на четыре. Узнавание кольнуло парой учащенных ударов сердца. Ему этого не хватало. Горделиво вздернутого носа. Внимательных глаз, которые теперь смотрели на него, возможно, тоже пытаясь узнать что-то свое. Этого ли? Но вслух он спросил: — Так что п-произошло у вас с рысью? И передал ему свой подвальный улов. Роберт повернулся к нему спиной, выискивая чистую емкость, чтобы вымыть яблоки. — Я был в походе, — ответил он. — Уснул в пещере, а, потом, наверное, напугал рысь, которая пришла погреться у костра. — Что за поход в марте? — Обычный. Я люблю такие походы. Проверяет тебя на прочность. «Повернись ко мне лицом, когда я с тобой разговариваю, Билл», — вспомнился голос матери. Теперь он ее понимал. Тоже надоело говорить, глядя в затылок. И в самой истории что-то не срасталось. Будто ему наплели про «заехал не туда, не разминулся с машиной». Чайник закипел. Билл сам занялся кофе — не торчать же посреди кухни без дела. Роберт стал рядом и принялся разрезать яблоки на доске. Быстрое умиротворяющее «тук-тук-тук», как умеют лишь люди, которые постоянно готовят. Билл не умел — только пальцы резал. — Я п-приходил к тебе, — сказал он, глядя, как вода льется в стеклянный заварник. — Несколько раз позапрошлой осенью. Не нашел ни одной т-тропы. Странно, да? — Может, плохо искал, — пробормотал Роберт, сгребая яблоки в тарелку. — А, м-может, этот лес заколдованный? — Не знаю. Такое мне и в голову не приходило. Билл поднял бровь и посмотрел на Роберта. Шутка про лес? Не верилось, что он станет над ним иронизировать. Но потом Билл увидел его хитрую улыбку и усмехнулся сам. — Нет, серьезно, Роб. Я возвращался трижды, и у меня сложилось впечатление, что меня отсюда в-выгнали. Ты можешь объяснить, как это произошло? — А зачем? — Зачем? Знаешь, почему я п-приехал к тебе вчера? Тебе же было интересно? Роберт кивнул, ожидая ответа. — У меня под кожей в руке была в-ветка. Доктор сказал, что она осталась после пе-ерелома. Мне даже операцию сделали, чтобы ее достать. Я п-подумал, что это какой-то знак. И… Замолчал. Вслух звучало совсем глупо. Роберт тоже ничего не говорил. А ведь за их короткий разговор утром и теперь он ни разу не упомянул ни одно из своих безумств. Билл собирался рассказать ему обо всем, но теперь сам чувствовал себя сумасшедшим. На столешницу опустились две чашки, разбив молчание. — Раньше ты т-только об этом и хотел говорить, — напомнил Билл почти с обидой. — Но ты-то нет. — А тебя это заботило? Роберт опустил голову, опираясь ладонями о столешницу. Челка упала на лицо. В его дыхание вернулись хрипы — уже не такие сильные, как вчера, но пробирающиеся из прошлой ночи морозом по шее. — Я не люблю обсуждать то, в чем не разбираюсь до конца, — сказал он. — Тогда тебе п-придется молчать всю жизнь. Говорят, абсолютного з-знания не существует. — Абсолютное — это когда знаешь все? — Да, вроде того. Роберт еще несколько минут постоял молча. Картошка и мясо шипели на сковороде. Свет из окна очерчивал каждую ворсинку на рубашке. Ресницы подрагивали. Глядел он на свои руки — все в мелких царапинах, с яркими венами под кожей. Что-то отчетливо болезненное было в этом виде. Но и нечто поэтически привлекательное тоже. Как запустение на никому не нужных грунтовых дорогах, которые тянутся между заброшенными фермами. Потом Роберт выключил плиту, взял тарелку с яблоками и пошел в гостиную. Билл принес все остальное. Роберт залез под одеяло, и Билл сел напротив него, размышляя о кофе и яблоках. Все самое странное всегда происходило с ним именно в лесу. А Роберт как воплощение безумной стороны его жизни. Ковырял теперь вилкой картошку. — Я прочел твой рассказ, — вдруг сказал он. Роберт отставил тарелку и достал распечатки, которые все это время лежали за диваном. Билл попытался проглотить кусок мяса, который ел, и едва не закашлялся. Перед мысленным взглядом вновь пронеслось все, что могло быть в рассказах. Как вспышки воспоминаний перед смертью в плохих фильмах. Тут зрение застлала пелена злости. — Какого черта ты п-полез в мои в-в-вещи? Билл потянулся за распечатками. Роберт поднял их, словно защищая. Тарелка с яблоками перевернулась. Не зная, за что хвататься, Билл со злостью стал бросать яблоки обратно. — Прости, — забормотал Роберт. — Я хотел переставить твой рюкзак. Но он был открыт, и оттуда все посыпалось. Я увидел на странице свое имя и потом подумал, что ты захотел бы, чтобы я прочел, раз там обо мне. Я не думал, что ты разозлишься. — Неправильно п-подумал, — процедил Билл. — Но почему? — Роберт принялся перелистывать страницы. — Ты настолько… Как это слово? Я сейчас немного забываю. Когда человек хорошо понимает другого. Черт с ним. Заинтриговал. Все равно прочитанного не отнимешь. Билл оставил тарелку с яблоками в покое и взял в руки чашку. — Про-оницательность? — Точно! Ты иногда так меня понимаешь, что мне становится страшно. Вот смотри, — он выпрямился, держа лист перед собой. — Он никогда ни перед чем не останавливался. Он просто брал и делал то, что нужно. Если бы я попытался объяснить, что именно меня в нем так привлекло, то сказал бы, что это его готовность пойти на все. Читал Роберт хорошо, с выражением. Пусть и хрипловатым голосом. Билл помнил, что с грамотностью у него беда и ждал, что он будет читать по слогам, но, наверное, это один из его талантов. Словно Роберт просто не знал, что должен чего-то не уметь. Или работал над собой. Кто его разберет. — Таким ты меня видишь? — с улыбкой спросил он. — Ну, — Билл пожал плечами. — Это художественное п-преувеличение. Но в целом… Да, похоже на тебя. — Несколько часов планирования, а мне и в голову не пришло учесть, что Роберт будет вести себя, как Роберт, — он хохотнул. — Я помню это. День, когда мы ходили в лагерь. Люблю твой взгляд. Это правда смешно. — Рад, что хоть т-тебе тут весело. И Билл тоже заулыбался. Полный абсурд — обсуждать свой рассказ со своим персонажем. Но абсурд затягивающий. Пока идет — пусть идет. Роберт пролистал пару страниц и продолжил читать: — «На яблоне в-выросло или на сливе?» Я спросил, не особенно надеясь на ответ. «На сливе», ответил Роберт и улыбнулся. Голоса у него получались хуже, чем у Ричи, но интонации он играл отлично. Заикание вышло совсем не карикатурным. Забавно — когда его изображал Роберт, это совсем не раздражало. Им бы познакомиться с Ричи. Составили бы дуэт. — Если я что-то и понимал в том, как выдерживать интригу в рассказах, это я узнал от него, — продолжил читать Роберт. — Но я думаю, что в ту ночь на террасе мог бы вытащить куда больше «не важно». Подобрать правильные вопросы, понять. Чтобы потом переплавить ответы в подходящий ключ и пройти с ним через темный лес. Лицо Роберта посерьезнело. — Я и не знал, что ты так переживал из-за меня и родителей в тот вечер, — он сделал глоток кофе. — Я и сам не был уверен, что мы еще увидимся. Все должно было кончиться по-другому. Билл промолчал. Он украл картошку из тарелки Роберта и принялся жевать, не чувствуя вкуса. Каждый раз, когда кто-то читал его работы, особенно близкий человек, в душе все переворачивалось. Писательство — это ведь тоже обнажение. Только показываешь не тело, а фантазии. Свое восприятие реальности. Этим непросто делиться. Ведь все узнают, что у тебя в голове. Какие кошмары ты за собой носишь. О чем думаешь. Как чувствуешь. Что тебе интересно. Даже если пишешь только о других. Делиться переживаниями с человеком, который сам их прожил, еще сложнее. С одной стороны хотелось, чтобы Роберт все проговорил. Слишком долго Билл таскался с этим в одиночку. С другой стороны, там слишком много личного. Не их общего, а только его. — Я не знал, что кажусь тебе таким странным, — сказал Роберт, продолжая перебирать страницы. — Н-необычным. Это разные вещи. — Ты назвал меня психом. Билл задумчиво хмыкнул, припоминая. Да, наверное, в самом начале. В тот декабрьский вечер он писал почти что в беспамятстве. Но если идея была, то заключалась она в том, чтобы перенести все так, как воспринималось, думалось и чувствовалось в тот или иной момент. В «Вендиго» Роберт мог найти про себя немало неприятного. Вопрос еще в том, что именно он сочтет неприятным. — О чем бы ты п-подумал, если бы тебе приставили нож к горлу? — спросил Билл. — Я же не мог доверять тебе сразу. Нужно было выяснить, кто ты такой. — Ну да. Ножом. — Я отношусь к людям так, как они ко мне. И действую по обстоятельствам. Роберт наклонил голову вбок, чуть подняв подбородок. Мол, давай, оспорь мое утверждение. Билл оспорил бы. Если бы сам разбирался во всех тонкостях справедливости и отмщения. — Я не думаю, что ты п-псих. Это была моя первая мысль о тебе. Сейчас я так не считаю. Если взялся читать, следи за рассказом. — Да нет, я разобрался. Я все понял. Но, похоже, расстроился. Непросто воспринимать чужой взгляд. Способен ли человек, который не прочел и десяти романов, оценить задумку даже такой несложной работы, как «Вендиго»? Роберт снова принялся что-то искать. Словно мальчишка, который с помощью самодельного устройства вылавливает мелочь и украшения из ливневых стоков. И стоки эти — сознание Билла Денбро. Никогда не знаешь, какое воспоминание он вытащит. Блестящий четвертак летних обедов на террасе или дохлого зверька переломанной руки, страхов и обгладывающих кости сомнений. — И вот тут. Ты будто предсказываешь мне что-то. Здесь я понял не все, но… — Роберт кашлянул. — Которые водят машину на предельной скорости и хохочут-хохочут-хохочут, как безумцы, пока пассажиры с заднего сиденья визжат и просят остановить. Которые выбираются из толпы перед мемориалом Линкольну и выкрикивают слова, а слова эти подхватывают тысячи голосов. И затем погибают очень рано, ста… — Художественное п-пре-еувеличение, — повторил Билл и вырвал у него страницу из рук. — Я писал это два года назад. П-потом уберу. — Ты правда думаешь, что это моя судьба? Роберт покосился на Билла. Спрашивал он будто серьезно. Для него ведь судьба не пустой звук. Что Билл мог ему ответить? Нет, он надеялся, что с ним все будет замечательно. Что он перестанет забираться на деревья наперегонки со смертью. Ходить в походы в марте. Охотиться на вендиго. Художественное преувеличение? А кого только что чуть не прикончила рысь? Что он должен был ему сказать? — Т-тогда я просто увлекся актером Джеймсом Дином, — ответил Билл. — Он разбился в автокатастрофе. Потом я читал про протесты во время Вьетнамской войны и в начале расп-пространения СПИДа. Вот и п-прицепил этот образ бунтаря к тебе. Роберт изучал его лицо. Наверное, выискивал в нем ложь. Может, пытался понять, что такое СПИД, Вьетнамская война и кто такой Джеймс Дин. Или жалел, что сам не так проницателен без своих часовен и пауков. — Это в-вообще не для т-твоих глаз было, — возмутился Билл и порвал страницу. С шелестящим звуком бумага полетела на пол. Роберт проследил за обрывками, точно это было проклятье и он не знал, способны ли еще поверженные предвестники ранней гибели причинить ему вред. Полистав оставшиеся страницы, он выбрал очередной эпизод. Лицо осветилось довольной улыбкой. Теперь он напоминал хитрого кота, который стащил со стола хозяйскую еду. — Он закрыл глаза, — стал читать Роберт. — Зажав в зубах сигарету, а я исподтишка глядел на него. Билла бросило в жар. И это тоже было в рюкзаке? Он попытался забрать страницу из рук Роберта, но тот уворачивался так бодро, будто Биллова литературная бессмыслица придала ему сил. — Когда он выдыхал, я следил за его рукой, касающейся сигареты , — продолжил он. — С тонким длинным запястьем, на котором проступают сухожилия. Я поднимал взгляд, и, если он надевал одну из своих огромных футболок, я мог разглядеть ключицы. Все его футболки пахли пыльным солнцем… Следующим рывком Билл случайно толкнул его руку так, что она ударила Роберта в грудь. Тот зажмурился, склонил голову и приложив ладонь к шее повыше раны. Затем вернул блокнотный лист. — Я н-начинаю по-онимать, за что на т-тебя напала рысь, — злобно пробормотал Билл, складывая страницы и чувствуя, что уже заливается краской до ушей. — О чем ты? — Я не и-и-имел в виду н-ничего такого. Он не знал, какого бога благодарить за то, что этот рассказ не был закончен и не дошел до откровенных моментов. Так, чисто пара описаний, где он пускает слюни на красивые ключицы. Но подтекст-то считывался. Билл закрыл лицо рассказом, сам прекрасно понимая, что выглядит глупо. Страницы остужали щеки. Контрастом с горячими сценами. — Ты мне тоже нравишься, — легко сказал Роберт. Билл опустил руки. Уставился на него. На миг показалось, что он даже умер. — Мне нравится твой цвет волос. И рубашки у тебя всегда красивые. Да и вообще. Только я так красиво описывать не умею. И тут до него дошло. Роберт может знать, что такое половой акт, но у него нет ни малейшего представления об эротике. Он, как Джи, который два года назад спрашивал Билла обо всех непонятных шутках и переглядываниях персонажей, пока они смотрели «Баффи» по телеку. Может, и к лучшему. Иначе Билл и в самом деле сыграл бы в ящик от стыда. — Сп-пасибо, — пробормотал он. — Да ладно тебе, Билл. У тебя ведь настоящий дар! — Роберт указал на рассказ в его руках. — Это же потрясающе. Дар? Билл нервно почесал запястье. Он надеялся, что обладает хоть небольшим талантом, который при должном упорстве сможет развить. Но дар? Говорят ли вообще об умении писать «дар»? Сколько книг Роберт прочел за свою жизнь? Три? Так любая графомания покажется чудом, особенно если она написана про тебя. Но слышать его комплименты было приятно. Роберт редко восхищался чем-то, кроме своих поделок. А сейчас улыбался той самой улыбкой. Счастливой, наверное. — Ты сильно з-загнул, Роб. Д-да… — Я тоже очень по тебе скучал, — перебил Роберт. Билл собирался огрызнуться насчет «тоже», но промолчал. Заметил все-таки, что тоска глядит там из каждой буквы. — Р-рад, что тебе п-понравилось, — ответил он уже без подколок. Совершенно искренне. И стал торопливо складывать все, что разбросал и порвал. Роберт — пусть и сам хрупкая тонкая тень — светился зелеными глазами, наблюдая за ним. — Кстати, как твоя рука? — спросил он. — Вижу, все в порядке. — Да, почти. Билл отложил рассказ и закатал рукав свитера. Повернул запястье так, чтобы Роберт рассмотрел шрам — побледневший стежок на месте перелома. Роберт протянул руку и кончиками пальцев провел от запястья вверх. Касание еле ощущалось. Пробиралось по предплечью мурашками. Пальцы, даже все израненные, грубыми не были. Скорее аккуратными. Такие собирают маленькие детальки, рисуют. Гладят. Опускаются на пропитанную гноем ткань лапами паука. Видение сбило с ног ледяной волной. Билл свалился наземь, дрожа и благодаря ее за это. — Интересный, — сказал Роберт. Билл отдернул руку. — А как твоя спина? — В порядке. — Слушай, раз ты п-прочел мою писанину, — он взвесил скомканные страницы. — Ты не будешь против, если я ее опубликую? Моя учительница говорит, что м-могла бы отправить один из рассказов своему приятелю в университет. Наверное, их п-прочтут два человека. Или вообще вернут. Но раз я пишу про тебя, нужно сп-просить. Хочешь, я изменю твое имя? — Нет, я не против, — Роберт задумался. — Да, наверное, я не против. Пусть знают, что в лесу водятся тигры. Или рыси, как у меня. И что здесь по-другому не может быть. — Хорошо. Тогда не стану ничего менять. Цепким чувством слова Билл подметил одну из фраз. В лесу водятся тигры. Просто, но метафорично. И звучание приятное. С оттенком таинственности и легкой меланхолии по несбыточному. Как те рисунки драконов и прочих тварей, которыми обозначали неизведанные территории на старинных картах. Надо же. Персонаж сам придумывает название своей истории. Вот тебе и сюрреализм. А с другой стороны Билл ведь тоже персонаж. Может, и Роберта стоит указать в соавторах? Эта история настолько же его, насколько она самого Билла. Наверное, пора заканчивать на сегодня с рассказами. Выворачивать душу наизнанку слишком долго нельзя. И так весь извелся за последние десять минут. За последние два дня. Два года? — А ты говорил, что Сильвер где-то тут, да? — перевел он тему. — Покажешь? — Конечно. Я его починил. — О! — только и смог ответить Билл. Сегодня день такой, что хоть в лотерею играй? Роберт поставил чашку на стол и выбрался из-под одеяла. Вместе они вышли во двор, погруженный в светло-серые сумерки. Билл не заметил, что прошло столько времени. Он вдохнул воздух с привкусом влажной хвои — отдавало чем-то известняковым. Запах был совсем не летний, но с ним вернулось чувство, которое два года назад сопровождало все его вечера, проведенные здесь. Ему не хотелось уезжать. Роберт вел себя обычно. За вечер толком не говорил ни про судьбу, ни про сеть, ни про своих существ из снов, которые болтают с ним. Словно не свихнулся в одиночестве, а наоборот разложил все по полочкам. Как другой человек. Не тот, что вчера отнекивался от помощи. И даже не тот, что учил его полтора года назад «чувствовать лес». Только то, что нормально для любого другого, не всегда нормально для Роберта. Вот бы и правда бросил свои идеи. Билл пообещал, что всю жизнь будет (ходить по воскресеньям в церковь, не наступать на трещины в асфальте на Нейболт-стрит, избегать разбитых зеркал) хорошим прилежным писателем, если его желание исполнится. Сильвер ждал их под навесом для дров. Велосипед сверкал серебром, хвастался свежей краской, новыми колесами. Своим именем на боку. В этом монстре Франкенштейна едва сохранился призрак рухляди с ржавым рулем и потрескавшимися ручками, которые набивали ладони и оставляли на них запах резины. Рухляди, которая Биллу нравилась и которую он почему-то не хотел приводить в приличный вид. Позапрошлой осенью он таскался по городу, присматриваясь к подержанным великам. А потом уговорил отца купить ему новый в Бангоре. Наверное, такие вещи, как Сильвер, бывают только раз в жизни. И специально их не сделаешь. Либо само получается, либо нет. Билл вытащил Сильвера из-под навеса. До чего легко теперь забираться на взрослый велосипед. Правда растрескавшиеся ручки больше не впивались в ладони, педали не заклинивало при старте. Билл проехался по двору, пока не загруз колесами в грязи. Роберт наблюдал за его мучениями, прислонившись к стене. — Т-тебе надо работать в автомастерской, — сказал Билл. Он уже приловчился и набросал круг по двору, отмечая, что велик все так же дребезжит на неровных участках. Прикатил к Роберту. — Знаешь, что мне это напоминает? — продолжил Билл. — Есть такая д-дилемма. Если долго чинить к-корабль и пересобирать его, заменяя каждую доску, мачту и каждую часть, останется ли этот корабль тем же кораблем? — Ну рама тут от Сильвера, — Роберт запнулся. — А, я понял. Хороший вопрос. А ты как думаешь? Билл считал, что, наверное, да. Ведь чем еще он занимался в своих рассказах? Пересобирал прошлое, чтобы его сохранить. — Не знаю. Это один из в-вопросов, на которые нет п-правильного ответа. Как сам считаешь, так и верно. Роберт посмотрел на свои ботинки и повел плечами. — Я надеюсь, что нет. А как думаешь, если перебрать что-то в душе человека, станет ли он другим? Биллу даже не пришлось долго размышлять, чтобы догадаться, какого ответа Роберт ждет. С ним что-то произошло за два года. Что-то более серьезное, чем нападение рыси. Что-то, что заставляло его молчать и делать вид, будто все отлично. В то, что люди способны меняться, Билл не особенно верил. Но почему бы Роберту не стать исключением из правила, если он так хочет? Словно его правило — быть исключением из всех существующих на свете правил. — П-почему нет? — ответил Билл, и с этими словами в голове сверкнула замечательная мысль. — Я тут п-подумал. Велик был у тебя два года. Забирай себе. Билл спрыгнул с Сильвера и подкатил его к Роберту, чтобы вручить ему руль. Роберт перевел взгляд с велосипеда на Билла и обратно. — Ты даришь его мне? — он осторожно коснулся хромированного блеска руля. — Да л-ладно тебе, Билл. Не надо. И заулыбался, как ребенок, который разбирает подарки на Рождество. Даже заикнулся от удивления. Билл посмеялся бы, что заразил Роберта своим дефектом, но потом подумал, что ему, наверное, давно ничего не дарили. Не никогда. Но несколько лет точно. Очень смутно вспоминались их первые разговоры. Когда, Роберт говорил, умерли его родители? До их первой встречи. Получается, никаких праздников на Рождество и день рождения. Никаких ужасных шариков на десятилетие, за которые стыдишься перед друзьями, ведь ты уже взро-о-ослый. Никаких маминых: «Джордж, Билл, если вы мне не помогаете, хотя бы не носитесь по дому». Но это все равно ценится. Особенно на контрасте. Нет, пожалуй, Роберт не кот, который стащил еду со стола. Он ощетинившийся брошенный домашний любимец, которого выгнали на улицу котенком. Со скатавшейся шерстью, порванным лицом, шрамами от когтей взрослых уличных кошек. Такие только и ждут, когда их ударят. И вот кто-то гладит его по голове. Билла пробрала дрожь. Не хотелось драматизировать, но это всегда мельтешило перед глазами. История о родителях, шрам на лице. Картина до сих пор не складывалась, но пейзаж темными тонами набросать можно. Словно заглядываешь в подвал. В такой, как в этом доме, можно забросить целую гору «не важно». Разбросать «не важно» по углам, уложить одно «не важно» на другое. Выключить свет. Запереть дверь. Так разум Роберта выглядел изнутри? Проверяет тебя на прочность. На какую прочность его нужно проверять? Сам, что ли, не видит, что никакие походы на пользу ему не идут? А что пойдет? Серьезный вопрос. Тоже не для школьника. И только сейчас Билл осознал, что больше не смотрит на Роберта снизу вверх. Роберт почти не задавался, когда учил его чему-то, но все равно складывалось впечатление, что он забирал на себя слишком много. Он был единственным, с кем Билл почти не спорил. Спорить с ним невозможно — лучше просто переждать, как плохую погоду, и перебеситься самому. Но, наверное, после вендиго, перелома, двух вполне обычных лет и вчерашней ситуации что-то перемкнуло в голове. Как будто ему нужно было увидеть себя в ином свете. Тогда, возможно, он смог бы и на свой вопрос ответить. — Конечно, забирай, — сказал Билл. — Ты же п-перебрал его заново. Считай, это новый велосипед. — Правда? — Роберт осторожно повернул Сильвера к себе. — Спасибо! — Ты кататься умеешь? — Умел раньше. Может, сходим как-нибудь на дорогу, там поездим? — Конечно, — весело откликнулся Билл. Конечно, я приеду сюда еще раз. Всего один день, а я снова попал в ту же мышеловку. Казалось бы, у них с Робертом даже общих тем быть не должно. Они живут в разных мирах. Но Билл не мог вспомнить, чтобы им вместе было скучно. Интересно, если бы жили в одном мире, не могли бы отлепиться друг от друга, как братья-близнецы, или их маленькая вселенная растаяла бы? Как исчезают старые фасады магазинов на Главной улице. Как когда-то из мира ушла магия, если верить воспоминаниям-пепелищам тех, кто жил до цветных телевизоров и атомных бомб. Билл отпустил руль Сильвера. — Только сначала долечись, а потом будешь п-полировать нос асфальтом, идет? — Ну ты меня по себе не суди, — ответил Роберт. — Но я попробую не падать на нос, раз ты так часто о нем пишешь. Нравится, да? — Сейчас досыплю тебе то, чего рысь п-пожалела, — пригрозил Билл. — Ну давай, добей меня. Роберт запрокинул голову и сделал вид, что задыхается. Билл ткнул кулаком ему в плечо. Насмотрелся вчера. На всю жизнь хватило. — Завязывай, блин. Одни клоуны вокруг. Что ты, что Р-ричи. Роберт снова ожил и уже собирался ответить, но что-то его отвлекло. Он поглядел по сторонам. Точно так же, как когда предлагал Биллу два года назад поохотиться на вендиго. — Приходи через неделю. Если хочешь, на весь выходной, — сказал он тихо. — Покатаемся на великах. — По рукам, — ответил Билл. А что еще ему оставалось ответить?