Сны Дерри

— Ну что? Освоился в Дерри? Уговаривал его ответить минут десять кряду. Роберт закрыл уши руками. Подумал, если игнорировать, он уйдет. — Поговори со мной, Бобби. Коснулся плеча. Как иногда делала Шерон Денбро. Роберт, ты не устал? Спасибо за помощь, дальше я сама. Как тебе Дерри, кстати? — Ты злишься? Немного. Сильно вообще-то. Не то чтобы он не ожидал. Покалывающего взгляда на затылке, от которого волосы встают дыбом. И знакомого — отдаленного, еле заметного — запаха гнилого мяса, пудры, масляных красок. Ловил его время от времени. На улице, в очереди за мороженым, в комнате Билла. Почти ждал, когда он наконец-то перестанет с ним играть и заговорит. Чтобы послать его к черту. — Ты ответишь мне? Нет. Роберт окинул взглядом комнату. Я здесь. Повторял, как заклинание. Я здесь. Здесь. Сидел на матрасе у своего окна. Вещи на подоконнике — гребешок, книги, пара ручек, блокнот и часы — плыли в белом свете. Свет лился в комнату из сада. Гостил на лампе и тумбочке, тускло рассеивался по стенам. Пустота (комод и стол, которые раньше стояли в кабинете, отправились жить вместо него в подвал) роднила комнату с монашеской кельей, но Роберт не гнал ее. Держал как напоминание, что он и сам здесь лишь гость. И все же. Я здесь. — Я никуда не уйду, — сообщил голос. Ясно. — Я не собираюсь тебя отчитывать. Да ладно? В детстве, когда он что-то портил, прилетало по шее, и дело с концом. Пару недель назад он случайно разбил тарелку — одну из «красивого набора» миссис Денбро. Стал извиняться, спрашивал, может ли он загладить свою вину, продается ли в Дерри такая посуда. Разволновался до того, что Шерон самой пришлось его успокаивать. Я не собираюсь тебя отчитывать. А какие у него есть на это права? — Бобби? Плотнее заткнул уши. — Я не слежу за каждым твоим шагом, что бы ты ни думал. Но мне важно знать, что ты в порядке. У меня все отлично. — Я переживаю о тебе. У меня все замечательно. А теперь… Теперь проваливай. Духу не хватило даже в мыслях сохранить язвительный тон. Он вскочил и выглянул в окно, тяжело дыша. На миг почувствовал себя тем напуганным, одиноким, забитым мальчишкой, который дрожал у очага, завернувшись в одеяло, и вытирал сопли с покрасневшего замерзшего носа. Мальчишкой, которого выдернули из единственного безопасного места в дождливый вечер. И к которому холод пробирался сквозь его полосатые носки. Если бы можно было сжечь прошлое. Развести огонь, как тот, что жжется плохими воспоминаниями в душе, и смотреть, как ветер подхватывает пепел и уносит прочь. — Наверное, нужно было прекратить это раньше. Дыхание оседало на стекле. Роберт нарисовал на запотевшем окне рожицу. Ну пусть бубнит. Ему-то что? Что Пеннивайз сделает? Заговорит до смерти? Ричи уже пытался. Вот бы свести их вдвоем в словесной битве. Посмотрел бы тогда, кто победит. — Ты очень смелый, но ты еще ребенок. Я забыл об этом. А когда отправлялся жить в пещеру, ребенком не был? — Рано было отпускать тебя в город. Сейчас я… — Отпускать? — не выдержал Роберт. — Я сам уехал! — Но ты же не думал, что я оставлю тебя без присмотра? Думал. — Не говори, что я дал тебе мало свободы. Голос смягчился. Так мог звучать разговор лилий, если бы те умели болтать. Только что-то проступало под этой мягкостью — темное, лживое. — Я хотел вмешаться, знаешь ли, — сказал Пеннивайз. — Сам понимаешь, тебе нечего делать в Причерс Корнер. Но я дал тебе возможность решать самому. — Решать что? — Что этот мир тебе не подходит. Ты слишком особенный, Бобби. И если не будешь осторожен, люди этим воспользуются. Он закатил глаза. Чем? Что значит «особенный»? Это та уникальность, которая делает тебя интересным? Или та, которая превращает весь мир в твоего врага и оставляет одиночкой — трястись над своими драгоценными талантами? — Я понимаю, — Пеннивайз усмехнулся. Что он понимает? — Ты обижаешься из-за похода. Но посмотри, чего ты добился. Теперь сам можешь чувствовать сеть. Разве не этого ты хотел? Медаль мне вручи. Он этого не просил. — Я горжусь тобой, Бобби. Очень горжусь. Когда человек так восприимчив, как ты, легко потерять себя. Но ты справился. Потерять? Да, он видел Билла, который бродил, словно призрак, живущий в своем собственном доме. Помнил полдень с плавленым асфальтом, плавлеными автомобилями и зубами, заглатывающими тротуар. — Постой, — невидимая рука в перчатке снова легла на плечо. — Неужели ты думаешь, что я имею какое-то отношение к той рыси? — А разве нет? — По-твоему я хочу, чтобы ты умер? Роберт хмыкнул. И правда. Это было бы нелогично. — Ты нужен мне, — сказал Пеннивайз. — Видишь, я честен с тобой. Говорю, как со взрослым. Я нужен тебе, а ты мне нет. Проваливай. — Жаль, что я не поговорил с тобой об этом мальчике раньше. — Не твое дело. — Не мое? — искренне удивился. — Когда он разобьет тебе сердце, кто будет его собирать? Не слишком ли громкие слова? Но раз уж он заговорил о разбитых сердцах. Билл никогда этого не сделает. Билл склеил его всего по кусочкам, и то, что они собрали вместе, ему нравилось. Нравилось, как он чувствовал себя рядом с Биллом. Знал, что тот его ценит, не бросит из-за пары ошибок и всегда постарается понять. И готов был сделать для него то же самое. — Как думаешь, зачем Билл позвал тебя в Дерри? Роберт стиснул кулаки. Это личное. — Не твое дело, — огрызнулся он. — Ты ведь читал его рассказ. Значит, должен понимать, зачем он к тебе ездил. Потому что они друзья. — Потому что ты интересен ему как материал для литературы, — ответил Пеннивайз на свой же вопрос. — Раньше был. — Раньше? Бобби, раньше ты не был таким наивным. Если бы мог, врезал бы ему. Хлопнул по подоконнику — кольца звонко отозвались на удар. И ладонь зажгло от боли. — Правильно, — Пеннивайз развеселился. — Вот теперь я тебя узнаю. Разозлись. Покричи. Сломай что-нибудь. Он закрыл глаза и постарался выровнять дыхание. Пусть не радуется слишком сильно. — Ты понимаешь, что с тобой делает эта твоя счастли-и-ивая жизнь в Дерри? — Пеннивайз презрительно протянул последние слова. — Ты стал мягким. Доверчивым. Думаешь, ты такой умный и сам решаешь, как тебе жить? Посмотри на себя. Зависишь от других. Вьешься вокруг этого мальчика. Ты превратился в слабака. В одного из тех, кого сам всегда презирал. Роберт смахнул блокнот на пол. — И что? — крик… — вовремя понизил тон — громко прошептал. — И что? Тогда оставь меня в покое. Найди себе кого-то другого. Пеннивайз провел пальцем по щеке. Легко. Успокойся, успокойся, приятель. От него не увернешься. — Я не ругаю тебя. Я переживаю. И меньше всего хочу, чтобы ты строил себе иллюзии. Чушь. — Посмотри сам. У Билла от тебя одни проблемы. Он сломал из-за тебя руку. Его посадили под… — Я помню. Я тоже там был. — Скажешь мне, что он вылечил тебя? Молодец. Потому что боялся, что его всю жизнь будет преследовать чувство вины. Конечно, других причин ведь нет. — Теперь подумай. Зачем Билл пригласил тебя к себе домой? — Не твое дело. — Он сделал вид, что поверил в твои отговорки. Рисковал перед родителями. Познакомил тебя с друзьями. Простил, когда ты чуть не ударил ножом его брата. Уговорил свою мать — что ж, она правда очень милая — чтобы ты остался. Ради чего? Ради человека, которого он не видел два года? Ради психа из леса? Роберт уткнулся лбом в холодное стекло. Еще слово, и стукнет его головой. — Как по-твоему, Биллу легко с тобой дружить? Оставь меня в покое. Черт. Черт. Он ведь думал об этом. Вспоминал, каким невыносимым становился, когда ему что-то не нравилось. Как устанавливал правила. Билл буквально махал рукой и позволял ему руководить уроками стрельбы, распорядком дня. Почему? Не хотел тратить время на споры? Или считал, что их дружба того стоит? — Мне жаль разочаровывать тебя, — сказал Пеннивайз тише. — Но это правда. Билл втянул тебя в свою жизнь, хотя прекрасно понимал, как тебе будет тяжело. Зачем? Потому что хотел наблюдать за тобой. Задавать вопросы. Много вопросов. — И ваши отношения — это тоже часть эксперимента. Пойми, он мечтает о литературной славе. Ему, наверное, снится, как он подписывает книги и фотографируется с поклонниками. Как рассказывает им, откуда он берет свое вдохновение и откуда он сам такой удивительный взялся. Парень прямо сейчас пишет бестселлер. И готов ради него рискнуть. Он не думает, что будет с тобой, когда этот город выбросит тебя обратно в лес. — Бред, — пробормотал Роберт. — Бред? Билл ведь тебе даже не друг. Полная чушь. — Ну вспомни. Вспомни, как ты хотел забраться к своему Биллу в сны. Как очнулся в лесу и не мог понять, где ты и что случилось. Я бы никогда так с тобой не поступил. Поверь, у этого мальчика сильная защита. Попробуй снова. Сегодня ночью. Только не говори, что я тебя не предупреждал, когда будешь лежать на полу и дрожать от страха, как кролик в свете автомобильных фар. — Я не буду этого делать. — Понимаю. На вашем, человеческом, уровне вы можете быть приятелями. Но ты всегда умел смотреть на вещи шире. Роберт помотал головой. Глупости. Приятелями? Приятелями? Да они были всем друг для друга. Всем для… Билл был всем для него. — Думаешь, Билл тебя любит? — он усмехнулся. — Ну, может, малыш Билли сам себя в этом убедил. Приятнее думать, что любишь кого-то, чем признать, что ты его используешь. Это не твое чертово дело. — Вот только иллюзия длится до тех пор, пока приносит пользу. А что будет потом? Ты мало знаешь о писателях. Знаешь, что они делают? Плевать. — Они ищут вдохновение в своих близких. Посвящают им романы, превозносят их, а сами забирают у них все — общие воспоминания, их любовь, их личность. Прямо как паразиты. Роберт помотал головой. Будто чтобы вытрясти из нее непрошеные мысли, пока они не вплавились в память. — Знаешь, что они делают, когда вы начинаете обвинять их и придираться? А вы всегда начинаете, — по голосу чувствовалось, что Пеннивайз очень — невероятно — доволен тем, что собирается сказать. — Они вас выбрасывают. Переступают через всех, кого знали, и находят себе новое вдохновение. Потому что писатели хотят жить вечно. Он снова сел на матрас. Опустил голову между коленей. И что? Не все писатели одинаковые. Откуда голос в башке это знает? Чего он так решил? — Глянь на себя в зеркало, Бобби, — тихо произнес тот. — Отстань от меня. — Прямо сейчас. Посмотри. — Пошел ты. — Давай, я сказал. Роберт закрыл щеку рукой. — Шрамы на лице — отличный штрих. Все слезливые домохозяйки будут тебе сочувствовать, читая книгу Билла. Как по-твоему, почему Шерон Денбро так добра к тебе? Почему готова все прощать? Да ей жаль тебя, вот и все. Ты этого хочешь? Жалости? — Пошел ты, — процедил Роберт. — Милые мальчики из благополучных семей не влюбляются в шрамы. — Оставь меня в покое! — Они стараются их не замечать. И чувствуют себя такими благородными… — Клянусь, если ты не заткнешься, я вышибу себе мозги! — Роберт хлопнул ладонью по ноге. — Я выстрелю себе в башку, чтобы ты заткнулся. И ты меня не остановишь. Он уставился в пустую стену. Не моргая. Скулы сводило, защипало в носу. В ушах гулким эхом билось сердце. Роберт сцепил зубы. Стиснул кулаки до побелевших костяшек под натянутой кожей. — Я тебя ненавижу, — прошипел он. — Ненавижу. Ненавижу. Пеннивайз молчал. Молчал, но. Иголки на шее, запах — тонкий запах пудры, высохших красок — остались с ним. Роберт тоже молчал. Сжимал кулаки и дышал сквозь сцепленные зубы. В комнату постучали. Он огляделся. Он кричал? Говорил слишком громко? Кто-то слышал его? Старался же себя контролировать. Он… Стучал не Билл — не их общим кодом. Роберт потер лицо и пригладил волосы. Примерил фальшивую улыбку. — Да. Заходите. Это был Зак Денбро. Прошелся по нему своим настороженным взглядом юриста. Взглядом «я не слишком тебе доверяю, но я вообще редко доверяю людям». — А где Билл? — спросил он. — Мне показалось, ты с кем-то говоришь. — Я просто, — Роберт схватил книгу с подоконника. — Проговаривал для себя кое-какие мысли. — Ясно. — Билл у себя. — Ладно. Зак еще раз хмуро глянул на него и закрыл дверь. Роберт опустил голову. Лбом вжался в прохладу обложки. Вцепился в нее короткими обломанными ногтями. Он не будет вестись. Не будет вестись. Не будет. Если он не будет, может, голос оставит его в покое. Как ему жить, когда он все время смотрит? Когда он может в любую минуту влезть ему в голову и перевернуть в мгновение всю жизнь? Он этого не заслужил. Не заслужил, чтобы ему такое говорили. Ты этого хочешь? Жалости? Разве нормальное человеческое отношение — это жалость? Зачем он наплел все те вещи про Билла? Это не правда. Билл никогда его не обманывал. Билл доверял ему. Несколько раз спрашивал, точно ли он не против публикации «Тигров» в сборнике. Весь август рассказывал о колледжах, об университетах, о том, как хотел бы, чтобы они когда-нибудь жили вдвоем. Могли бы спать в одной кровати. Скромно намекал на то, что еще они могли бы там делать. И он не… Ну не может человек вот так ради книги. Зачем? Не думал же ты, что я оставлю тебя без присмотра? Думал. Думал. Думал. Больше всего на свете этого хотел.

***

На этот раз для серьезного разговора мама перехватила Билла в его же комнате. Пришла поздно вечером. — Можно? — спросила она, указывая на кровать. Билл кивнул. Подтянул ноги к груди и сложил руки на коленях. Защищаясь на всякий случай. — А где вторая половина вашего дуэта? — Уже спит. Немного засмущался. Улыбнулся уголком губ. Приятно, когда упоминали их вдвоем. Даже когда Ричи звал их с Робом неразлучниками и объяснял, что это такие цветастые африканские попугаи, которые все время проводят со своей парой. Словно если люди будут говорить так, рано или поздно сами все поймут. Как-то ведь Генри Бауэрс и компания раскопали, что Ричи один из я-сейчас-сдерну-очки-с-этого-сраного-гомика-и-затолкаю-ему-в-жопу. Плохой пример, но доказывает одно — люди не слепые. Билл не хотел больших признаний или громких скандалов. Театральных выходов из шкафа. Сгущенной до кленового сиропа атмосферы взаимного презрения, ссор и упреков. Мама, возможно, попытается понять. Папа — вряд ли. Ему и сын-писатель не по душе. Что говорить о сыне, который влюбился в другого парня? Но сам из-за тайной жизни, спрятанной за запертыми дверьми, вины не испытывал. Помогли шутки Ричи, как ни странно. Стали для них чем-то вроде пограничной зоны, где можно говорить о важных вещах, сохраняя смешливый тон. Ричи так долго хохмил про все, связанное с «гомиками», что эта тема лишилась привкуса запретности в их кругу. И даже если Билл до сих пор боялся клейма, сам себя он не осуждал. Все-таки ему очень повезло с друзьями. Ричи мог бы не трепаться на каждом углу — целее был бы. Но Билл знал, что он серьезнее, чем кажется. И намного серьезнее, чем хочет казаться. — Я как раз пришла поговорить про Роберта, — сказала мама. Он поднял взгляд, чтобы посмотреть ей в лицо. В комнате было темно, и свет лампы на тумбочке мягко подсвечивал ее кожу и искажал черты лица непривычными тенями. Билл обхватил ладонями локти, нервно потирая их. — О чем? — Догадываюсь, что ты не хочешь это обсуждать. Но Роберт твой друг. И мне нужно с тобой посоветоваться. Билл пожал плечами. Попросил продолжить. — Подозреваю, у той истории, которую ты рассказал мне о нем, есть двойное дно. Так? Кивнул. — Подростки не уходят из дома, потому что поссорились со своим дядей. Они сбегают, когда к ним применяют физическое насилие. Я права? Поиграем в «холодно-горячо»? До чего формально звучит. Наверное, эти слова она принесла с работы. В кино их используют сотрудники социальных служб, детективы, психологи, учителя. Вот и у них состоялся такой разговор. — Возможно. Точно не знаю, — ответил Билл и после короткой паузы добавил: — Я думаю, да. — Не представляю, как можно ударить ребенка. Не понимаю, как можно ударить любого человека, если это не самооборона. Но ребенка? Это не укладывается у меня в голове. Билл хмыкнул. Когда ему было шесть, почти семь, папа хлестнул его ремнем по спине за какую-то выходку. Скорее унизительно, чем болезненно. Сейчас Билл понимал, что для отца год был сложным — проблемы на работе, мелкий Джи. Наверно, папа даже жалел о том шлепке. Больше ни разу не бил (чего жалуешься? не такая уж и травма по сравнению с), и зла Билл не держал. Но в голове отпечаталось. Мама провела рукой по волосам и вздохнула. — Это ненормально. Когда школьник все лето катается по другим городам, ищет там работу и живет в чужом доме, это ненормально. Ему повезло, что у него есть такой друг, как ты. А если бы не было? — Ну да, — Билл смущенно опустил взгляд. Приятно знать, что для кого-то ты все сделал правильно. — Я много думала об этом. То есть о том, можем ли мы как-нибудь ему помочь. Я имею в виду, есть лучшие варианты, чем возвращаться домой к такому человеку. — Например? — осторожно спросил Билл. — Для начала я поговорю с Карен. Ты ее знаешь. Она инспектор социальной службы, так что разбирается во внутренней кухне. — А дальше? — Его опекуна лишат прав. А Роберт будет жить в… Я не думаю, что сейчас есть приюты в классическом понимании, но какой-то вариант найдется. — В Дерри? — уточнил Билл. — Надеюсь, — она с улыбкой приложила руку к груди. — Будь моя воля, я бы оставила его у нас дома. Будь его воля… Если Роберт захочет, может прямо к нему в комнату переехать. — Ну так что? Я права? — Да, — рассеянно ответил Билл, и тут до него дошло, что происходит то, чего он ждал все лето. — Да. Я согласен с тобой. Ты все п-правильно поняла. — Тогда, может, поговоришь с ним? — Мы это обсуждали. Роб… Он замолчал, увидев, что мама подняла брови. Напомнила ему учительницу, которая удивляется отличной работе смышленого, но ленивого ученика. — Роб не хочет в-возвращаться домой, — закончил свою фразу Билл. — Он сам мне сказал. Но если с ним поговоришь ты, будет по-другому. — Ладно. Я просто не думала, что вы обсуждаете такие вещи. Хорошо. Я все равно собиралась. Билл выпрямился. Нервно почесал шею, вспоминая, что наплел маме в начале лета. Как лишить опекуна прав, если за Робертом присматривает его зачарованный лес? Впрочем, какая разница? Если кто-нибудь захочет разобраться в его прошлом, удачи. Сам Билл с загадками почти смирился. Главное, чтобы Роб сейчас ему не лгал. — Мам, — тихо сказал он. — Да? — Спасибо, — произнес еще тише. — Я с-сам хотел с тобой об этом поговорить. Она снова вздохнула. И снова улыбнулась. — Ты очень удивил меня, — потрепала его по руке. — Я увидела тебя с новой стороны. До сих пор не верю, что мы с твоим отцом согласились, чтобы Роберт жил у нас, но я этому рада. Мне нравится, как вы, мальчики, друг друга поддерживаете. Если бы мог видеть себя со стороны, наверное, заметил бы, как у него покраснели щеки. — Да ладно тебе. Я ниче… — Нет. Не ладно. Я никогда не говорила вам с Джи, что вы чем-то лучше или хуже других. Думаю, боялась слишком наругать или перехвалить. Но пора признаться себе — у меня очень необычные дети. — Ма-а-ам. Сам заулыбался. От маминых слов даже уши загорелись. — Иди сюда, — она подняла руки перед собой. Билл опустил колени. Подался вперед и обнял ее, чувствуя мягкие волосы на щеке. Мама на миг прижала его к себе крепче и отпустила. — Ты обязательно поступишь в университет, который выберешь, — сказала она. — Хочешь быть писателем, будешь. Я в этом уверена. — Ну все, хватит. Я так еще поверю в свои силы. — Не дай Бог. Какой матерью я буду, если допущу это? — Уеду от вас, — Билл задумчиво перечислял, притворяясь, что не заметил подколки. — Стану интеллектуалом, начну пре-атать швой мэншкий акцент и фланелевую рубашку. Она засмеялась. — Мне больно это слышать. — Стану очень скучным. В-выучу философию. Ее глаза сверкнули глянцевым ужасом — ужасом королевы крика с кинопостера. Ричи так же издевался, когда Билл заговаривал о своих «серьезных заумных штуках и пыльных томах мертвых писателей», но у мамы получалось лучше. Сказывался многолетний опыт. — А, кстати, — вспомнила она, отсмеявшись. — Я недавно видела передачу про удаление татуировок. Ты знал, что лазером можно скорректировать шрамы? Совсем не уберешь, но результат будет. Он только пожал плечами. Да все равно. И с удивлением осознал, что это правда. Если Роберт захочет, почему нет? Лучше или хуже его это не сделает. А Билл привык и внимания не обращал. Смотрел все-таки влюбленными глазами. По-настоящему его заботили только шрамы в голове. Об этом разговоре он вспомнил через полтора года, когда сидел в больничном коридоре у палаты своего отца. В дрожащем белом свете ламп и без единого окна, за двести сорок миль от Дерри, он листал книги, которые носил с собой, и тем вечером читал о психических расстройствах. Удивлялся, как все многообразие переживаний, связанных с ментальными болезнями, укладывается в сухие формулировки. Вспомнил тогда, как они с Робертом обсуждали телепередачу про инуитов — канадских эскимосов. Им было интересно, способен ли инуит, который совершил путешествие на юг, описать своему племени цветущий сад или лес секвой под три сотни футов, когда вся их жизнь и культура покрыты снегом и льдом. Вспомнил, потому что задумался — способен ли человек, который не знает подходящих слов, описать свое психическое расстройство? Шрамы в голове, повторил он. И эта фраза зазвучала иначе. Шрамы в голове. — Ладно, — мама развела руками. — Не обращай внимания. Просто обидно. Такой симпатичный парень и… Так, мысли вслух. Она еще раз похлопала его по плечу и встала с кровати. Указала на тускло сияющую обложку «Заводного апельсина» на тумбочке. — Не сиди допоздна. — Спокойной ночи, мам. Тоном, который дает понять, что совет выслушал, но следовать ему не станет. Когда мама закрыла дверь, он поднялся. Прошелся по комнате. Потирая ладонь большим пальцем. Почти чувствовал, как под кожей скребется, бьется, щекочется волнующее нетерпение. Он представлял, как они с Робертом будут ходить вместе в школу. Встречаться утром, пока восьмичасовой холодный воздух колдует пар из дыхания. Стучать кедом о тяжелый ботинок, сидя на подоконнике. Обсуждать на перерывах оценки, уроки, всякие повседневности. Ждать целый день, чтобы остаться вдвоем, прикоснуться, поцеловать друг друга. Хлопнуть звонкими дверьми шкафчиков и бежать домой. Обмениваться подарками на Рождество и дни рождения. Сам будет таскать у Роберта его кожаные куртки, которые он украшает булавками по лацканам. А тот сможет красть его огромные джинсовки и спрашивать, Билл, как ты это носишь. И если какая-нибудь школьная сволочь косо посмотрит на Роберта и посмеет что-нибудь ему сказать, Билл даст этому уроду в глаз. Вот так. Потасовок он обычно избегал, но ради такого случая правилам изменит. А через два года они уедут из Дерри и оба поступят в университет. И… Билл с разбега упал на кровать. Он сто раз слышал, что школьные отношения не протянут и года после выпускного. Вы встречаете новых людей, находите новые интересы. Кто-нибудь из вас зажимает своего (кто это? а, да он мой партнер по проекту) приятеля на вечеринке. У них будет не так. У них все будет по-другому. Потому что они лучшие друзья, и в своей душе, где он хранил все прочитанные и еще ненаписанные истории, Билл верил, что этого достаточно. Когда он закрыл глаза, обняв подушку и мечтательно улыбаясь, часы показывали полпервого. Когда открыл — три с лишним. Решил, что это бессонные отзвуки писательского «эпизода». Повернулся — всегда верится, что так заснешь быстрее. Над кроватью кто-то стоял. Билл поморгал, отгоняя сонное покалывание в глазах. Пятно сложилось в знакомый долговязый силуэт. — Роб? — Я. Э-э-э… — он отступил на шаг. — Я не мог уснуть. К стене плакатом прилип прямоугольник уличного света. Роберт стоял у самого края — выражения лица Билл не видел. — Я думал, вдруг ты тоже не спишь. Извини. Я ухожу. Он попятился. Натолкнулся спиной на дверь, чертыхнулся. И вышел в коридор. — Ч-че-го? — только и смог пробормотать Билл. Лег на подушку. Подумал, не пойти ли за ним. Но сонливость закрыла глаза мягкими лапами. Подцепила, выпустив когти, и потащила обратно сквозь расплывшуюся границу снов. Туда, где грезы крадут воспоминания у яви. Мне это приснилось, понял он. Просто приснилось.