Сны Дерри

За ним кто-то шел. Крался вернее по подлеску вдоль тропы. Роберт положил руки в карманы — поза небрежная, разве что насвистывать не стал, а у самого нож наизготовку. И мгла апрельского вечера, что собиралась под ветвями, всегда на его стороне. Преследователь держался футах в двадцати. Почти жаль его — чужаков лес не любит. Наверняка изодрал ему всю одежду и живого места на руках не оставил. Но не выпроводил же. Интересно, а лес чьи-то приказы слушает? Или подыгрывает каждому, словно в насмешку, из собственной прихоти? У поворота к ручью Роберт спрятался — шмыгнул за дерево. Шаги затрещали ближе. Нож налился серебром от гаснущего неба. По грязи норовили съехать подошвы промокших ботинок. Роберт ждал. Еще шаги. Еще треск. Ближе. Громче. Тяжелое дыхание совсем рядом. На расстоянии вытянутой… Он повернулся — с преследователем лицом к лицу. Уже собирался схватить этого человека и пригрозить ножом, но отдернул руку. Смешно. Глупо вернее — пару секунд почти надеялся, что увидит перед собой Билла. — Что ты здесь делаешь? — спросил он. Девчонка будто пыталась исчезнуть — согнула колени и вжала шею в плечи. Волосы и одежда сливались с сумерками, только лицо, руки и блузка отсвечивали в темноте. — Меня зовут Эстер, — прошептала она. Эстер — «звезда»? Может, желание загадать, если она сама упала ему под ноги? Например, чтобы убралась отсюда. — Я не спрашивал твое имя. Я спрашивал, что ты здесь делаешь. — Я… Она поправила рубашку. На него не смотрела — взгляд прятала то в подлеске, то словно сковывала в суетливых ладонях. И что? Гналась за ним всю дорогу, чтобы теперь молчать? — Иди домой, — бросил он вполоборота. — Отстань от меня. — Я слышала голос! Роберт остановился. Глянул через плечо. — Голос сказал мне сюда прийти, — Эстер шагнула к нему. — Он сказал, что я должна найти тебя. — Зачем? Губы ее беззвучно дернулись. Она опустила голову. Выражение лица — Роберт не слишком разбирался, но — будто на вопрос отвечать неловко или стыдно. Блин, да ей бы дома подростковые киношки смотреть. Или на свидание собираться. Уроки делать. Ну что их тянет сюда? Неужели охота таскаться по топкому, чавкающему грязью под ногами лесу? — Ты знаешь Гарольда, — догадался он. Эстер кивнула. — Ясно. Забудь об этом. Иди домой. — Подожди! — она вытянула шею — качнулась на носках и опустилась вновь. — Куда мне идти? — Откуда-то же ты пришла. — Да, но… Страшно в темноте. И я думала, что ты, ну… А ему что, охранять ее? Какого черта Гарольд и все его приятели считают, что у него нет ни личных дел, ни своей жизни? Например, сегодня вечером он собирался почитать книжку, если будет настроение — подрочить и лечь спать, а не развлекать кого-то, с кем знаком пять минут. Страшно в темноте? А не нужно соваться сюда. Вот что. — Ладно, — выдохнул он. — Оставайся на ночь. Роберт протянул ей руку. Кивком указал на рюкзак — видно, что тяжелый. Наверное, нелегко пробираться по лесу с ним. Эстер замерла — под ресницами рассыпались тени. И вдруг сжала его пальцы. Совсем слабо прохладной несмелой ладонью, точно утреннее мартовское солнце. С непривычки Роберт задержался взглядом на прикосновении. — Твои вещи, — поправил он. — Давай. Я понесу. Руку отдернула тут же, будто коснулась раскаленной плиты. — Прости. — Да ничего. — Спасибо, что разрешил. Не бросать же ее одну. Роберт забрал рюкзак и повесил на плечо. Указал не отставать — в лесу ни днем, ни тем более ночью теряться не стоит. Никогда не знаешь, как он настроен к чужакам сегодня. Вечер намечался странным. Гость в доме мог бы обрадовать. Особенно того, кто по вечерам всегда один. Мог бы, если бы Роберт не знал Гарольдовых друзей. С самим Гарольдом они встретились в лагере полтора года назад — в начале октября, когда он прогуливался там под руку со своей тоской. Гарольд сказал, что приехал к нему. Роберт помнил этого парня смутно — вроде бы мальчонка с осколком дара, который застрял в нем, точно муха в паутине. Яснее помнил другое. Из-за того случая в лагере Билл чуть не отказался от поездок в лес. Интересно, как жил бы сейчас, если бы Билл не вернулся? Они бы не подружились, он не засомневался бы в своей судьбе. И Пеннивайз не заставил бы его пройти через ту зимовку. О да, он больше не велся на ложь. Пеннивайз хотел либо сломать его, либо убить — ясно как день. Наверное, теперь — когда проиграл битву — стал уважать больше. Не как друга или достойного соперника, но выслушивал желания, выполнял просьбы, оставлял в одиночестве. Лгал реже? Возможно, вполне. Только от плана не отказывался. Как и Роберт от своего. То утро, когда он увидел Билла на дороге в мятых утренних тенях, и тот со своим хитрым прищуром задрал нос: «Я в твоего в-вендиго не верю. Докажи мне, что я не пр-рав», — возможно, самый важный момент в его жизни. И он не хотел быть человеком, которым стал бы, если бы этого не произошло. Видел его в других. В Гарольде. Тот заладил — Роберт, ты такой необычный, никто больше не чувствует мир так, как ты. Пожалуйста, расскажи мне все. А сам бежал от своего отца-полицейского, который считал, что Гарольд — сопляк, и это лечится, если наставить сыну синяков. В его друзьях. С такими же клочками дара в душе. Парень, которого якобы несколько раз похищали пришельцы. Девушка, что гадала по дате рождения, хрустальному шару и еще черт знает чему. Ее отец — вроде как духовный наставник. Он тоже слышал голоса, напивался каждый день и ловил состояние, которое называл словом «бодхи». Заворочалась давняя — затертая, как старый бумажник — реминисценция. Дядя, значит, тоже бодхи ловил. Эти люди не желали никому зла. Даже «наставник», когда не прикладывался к бутылке. Жили нормальными жизнями — учились, работали, пытались работать, по крайней мере. И с приятелями лучше, чем совсем одному. Только в нем они не видели ни приятеля, ни обычного человека. Когда заводил бесцельный разговор («о, я тоже смотрел этот сериал год назад, что там в новых эпизодах?» или «о, мне тоже нравится эта песня», или «о, у тебя классный принт на футболке»), они глядели на него так, будто о своей любимой композиции Джой Дивижн им рассказывает пришелец. Выискивали в его словах откровения. Находили вопросы, за которыми якобы скрывался тайный смысл. Завидовали его дару, да? А он завидовал им. Потому что у них есть выбор. У него что? О Билле Пеннивайз даже слушать не хотел. С Ричи и Беверли запретил общаться. Только Бена — знакомого Билла по библиотеке — держал в серой зоне, будто на кончике ножа. Отнять? Не трогать? Не трогать — Бен все равно уедет из города в сентябре. Бросил подачку в зубы, чтобы поменьше кусался. Еще и не позволял дружить им вне библиотечных стен. — Есть будешь? — Роберт поставил рюкзак Эстер на пол. — Я приготовлю. Покажи мне, где что лежит. Она двинулась на кухню. — Нет. Стой, — он догнал ее у двери. — Не ройся в моих вещах, ладно? Это — мой дом. Не трогай здесь ничего. — Хорошо. Как скажешь, Роберт. Она кивком указала на диван, спросила — можно? Да можно, конечно. Села, сложив руки на коленях. — Жди здесь. Я скоро вернусь. И попытался изобразить улыбку, прежде чем уйти. Он приготовил ужин — пожарил рыбу. Достал шоколад к чаю — изредка позволял себе пару ломтиков. Званый гость или нет, хотелось сделать вечер приятным для обоих. Он же не сволочь какая-то. Ели они в гостиной. Пламя камина подрагивало — из открытого окна пробиралась сырость, несла с собой запах оживающего леса, землистый, с привкусом озона на языке. Силилась спугнуть огонь с побелевших дров. Жаль, что летние звуки — стрекот сверчков, совьи оклики, дурные предсказания козодоев — еще не проснулись. Жевать в молчании хотелось потише. И почему так неуютно есть при ком-то в тишине? Роберт кашлянул в кулак. — Я забыл спросить, — заговорил он. — Если ты не против, я включу растопку в душе утром? Или лучше сейчас? — Как скажешь. — Как тебе удобнее. Мне не сложно. — Как ты скажешь, — повторила она. Он сжал губы. Зубами вцепился в желание — очень сильное — огрызнуться в ответ. — Ты все время будешь это повторять? — Прости. Сам-то думал, что ссоры — это хреново. Но так еще хуже. Будто от Эстер тянется нить к его рукам, и он может управлять ею, как в кукольном театре. Хотя даже манипуляции с нитями вряд ли заставили бы ее посмотреть ему в глаза. — Ну а… — Роберт подтянул ноги на диван и обхватил свободной рукой лодыжку. — Что это за голос? У него есть имя? — Нет. Просто голос. — Он часто с тобой говорит? Эстер помотала-головой-пожала-плечами — все в одном скованном движении. Что ж, ничего неожиданного. Если Пеннивайз связывался с кем-то другим, болтать он не любил. Ограничивался недовольством, обещаниями или приказами. — И как ты нашла меня? — Ты меня не помнишь? Теперь он пожал плечами. — Два года назад я видела тебя в Причерс Корнер. А в этом году переехала в Дерри и увидела тебя на улице. А потом голос сказал, что я должна тебя найти. И как, интересно, она его запомнила? Пеннивайз наверняка рад, что он привлекает внимание — лицом, ростом. Будто громоотвод, собирающий молнии в грозу. А вдруг их тоже ждет буря? Роберт отставил пустую тарелку и уперся лбом в колени. Ну зачем он им? Он ведь не сможет (не захочет) им ничего дать. Забрали бы этот голос себе, раз он им так дорог. — Гарольд растрепал тебе, где я живу? Краем глаза заметил, что Эстер кивнула. — И долго ты ждала в лесу? — Я приехала на попутке днем. — Ты торчала тут весь день? — удивился он. — Зачем? — Ты знаешь. — Нет. Откуда? Эстер снова промолчала. Он поднял голову. Подцепил — точно рыбу крючком — ее взгляд, и она тут же сорвалась. Она сама не знает. Ни она, ни он, ни остальные. Даже если они все сложат свои — точно яркие переливающиеся камни — обломки дара, мозаику не соберут. Они — словно домашние животные, загнанные в клети. Могут видеть закономерность в кормежке, догадываются, что влечет милость хозяина и за что их накажут или лишат вкусной еды. Но даже не представляют, как выглядит их дом с улицы. Понятия не имеют, что такая точка зрения — со стороны — существует. Возможно, сам видел чуть больше других. Потому что единственный это знал. — Слушай, а… — попытался (что спросить? что спросить?) перевести тему он. — У тебя есть хобби? Что тебе нравится? — Я люблю рисовать, — ответила Эстер. Он оживился. — Я тоже. Моя подруга Беверли учила меня рисовать лица. Хочешь, я покажу тебе свои рисунки, а ты мне — свои? Если они у тебя с собой. — Как ска… — Хватит. Прошу. И встал, сцепив зубы, — как бы не наорать на нее. Пошел в свою комнату за рисунками. Вернулся он с папкой набросков. Собирал там любимые — невозможную геометрию, планы лесных инсталляций, совместные архитектурные проекты, которые они выдумывали с Беном. И несколько портретов. Портреты давались плохо — особенно по памяти. Но он набирался мастерства. Много рисовал в периоды, когда читать и учиться становилось труднее. Роберт разложил рисунки на столе. Эстер вгляделась внимательно, будто он задал ей математическую задачу и ждал ответа. — Красиво, — сказала она. — Спасибо, — Роберт улыбнулся. — Там… Портрет на другой стороне. Перелистни, пожалуйста, рисунок аммонита. Вот той закрученной штуки слева. Едва не пожалел, что произнес это, ожидая очередного как скажешь, Роберт. Эстер молча подняла лист. И глянула на портрет Билла. Незатейливый набросок карандашом. Набросок Билла в наброске клетчатой рубашки. Не самый техничный, но самый любимый. — Ты узнаешь его? Эстер помотала головой. — Он был со мной в Причерс Корнер. — Я не видела. — Дюймов на восемь ниже меня. Волосы прямые, — он потрепал челку. — И темнее моих. И глаза серо-зеленые. Ну он… Как на рисунке. Помнишь? Почему-то стало так важно, чтобы она вспомнила. Чтобы узнала его. Будто это что-то изменит. — Нет. Прости. Я смотрела только на тебя. Но рисунок красивый. Она отдала ему лист. Роберт кивнул. Конечно. Чего он ждал? Билл был врагом. Для Пеннивайза. А значит, и для Эстер, и Гарольда, и для него са… Нет. Для него — нет. — Спасибо, — ответил он. — А твои рисунки? Эстер вытащила из рюкзака блокнот. Передала ему. Он раскрыл и пролистал с начала — навскидку страниц пятьдесят. И на каждой одно и то же. Схематично изображенные девушки с разными нарядами и прическами (Бев набрасывала похожие силуэты, чтобы прорисовывать на них одежду). Имена над головой у каждой. Какие-то обозначения — возраст, реплики, любимый цвет, любимый актер. А лица все одинаковые. И все смотрят прямо на него. Он крепче обхватил лодыжку. Будто безликая толпа, преследующая в кошмарах. — Тебе не нравится, — сказала Эстер. — Они не такие красивые, как твои. — Ты очень… — он сглотнул. — Ты очень педантична. — Парням такое не интересно. Я же знаю. — А эти реплики… Ты изображаешь какой-то сюжет? Отвечать она не стала. Повела рукой, словно он задал глупый или очевидный вопрос. И как с ней общаться, а? Роберт вернул блокнот и сгреб свои рисунки. — Я, наверное, пойду. Почитаю и лягу спать. Хорошо? Только сначала принесу тебе одеяло. — Как с… — она запнулась и, кажется, впервые за вечер подняла взгляд. Глаза огромные, покрасневшие. И карие радужки будто обмельчали, как река в летнюю засуху. Он вдруг понял — Эстер боится. Смотрит на него так, будто сейчас он уйдет, дверь раскроется, и едва различимые в догорающем свете пламени монстры утащат ее в темный лес. Ну чего переживать? Кто их тронет в этом доме? — У тебя все в порядке? — Все хорошо, — проговорила она. Голос — будто безветренное плато. Плоский и тихий. — Я не знаю, в чем дело, — попытался подбодрить он, — но с тобой здесь ничего не случится. Это же мой лес. А ты со мной. Так что спи. — Спасибо, Роберт. Вот и отлично. Он принес ей одеяло, закончил пару дел — поскорее-бы — и спрятался в своей комнате. Будто недостаточно того, что его здесь и так прячут от всего мира. Роберт зажег светильник. Дотянулся до стопки книг и вытащил верхнюю. Они с Беном забились, что он прочтет учебник по истории и сдаст какой-нибудь школьный тест на «А». Бен еще удивлялся, как он так быстро читает. А что делать? История сложная, но телика нет, ходить в кино (тем более одному) нет денег. Чего он только не прочел за полтора года. Художку, учебники — полезного и интересного поровну. В узком кругозоре больше не обвинить. Правда сегодня президенты, конгресс и целые армии вновь разбегались от него. Спрыгивали со страниц — едва читал одну фразу, забывал о ней тут же. Он поборолся с ними час и выставил белый флаг. Погасил свет. И лег на спину, сложив руки на животе. Что делать, когда Бен уедет? Гарольд, Эстер, остальные — они больше похожи на него самого. Однообразные, повернутые. И пускай рядом нет Билла, который понимает его лучше всех, с ним оставался Бен. Помогал держаться в своем уме. Ему просто нужен друг. Нужно время. Просто немного удачи и сил. И он как-нибудь справится. Потому что ничего не менялось. Пеннивайз, как и обещал, тревожил лишь изредка. Растворялся в городских знаках и голосах птиц. Подглядывал из паучьих силков. Только если долго был один — без Пеннивайза — будто сам падал за грань реальности. Яснее видел сеть, из которой сшит мир. Предметы, стены, дороги размягчались. Протирались будто. Глаза следили за ним — каждый, каждый человек в городе. Словно Пеннивайз — единственное, что удерживает его здесь. Без него он оступится. Упадет. Куда? Что с ним будет? Сколько он протянет так? А что? Есть варианты? Возможно. Парочка. Месяц назад видел в городе того блондина из компании Бауэрса. С ним шли двое ребят. Под фонарями дразнились цепи на шеях и с косух заклепки. Он пристал к ним — задирался сам. Бесило, что эти трое сейчас вернутся к своим домам, к своей школе, что эти трое, возможно, никогда не будут прятаться под столом в своей комнате, потому что им плохо, страшно, одиноко. Болит почти физически — тянет под кожей и глубоко в мышцах. Подначивал, чтобы подрались с ним. Поздно ночью, лежа у затушенного камина, представлял, как они схватят его. Один из них возьмет нож, другой — биту. Он будет лежать на асфальте, отплевывая зубы и кровь. Касаться лба, скул, носа переломанными пальцами и чувствовать, что кости проваливаются внутрь. Ребра ломаются. Дыхание выбивается хрипом. Кто-то склоняется над ним, а в заплывшем глазу стоит алый туман, и они смеются. Хихикают. Будто сделали мелкую пакость. И он умирает один. Никто ему не поможет. Потому что таким, как он, не помогают. Его безымянное тело сожгут. Прах выбросят. И тогда — потухший огонь над городом, полями, подгоняемый ветром — он наконец-то исчезнет. А боль исчезнет вместе с ним. Но они втроем сбежали, крича — урод больной, лечись. Он ехал домой, глотая слезы. Хотел бы сказать, что плачет, точно в детстве. Но даже мелким так много не ревел. Лежал в своей постели и ныл, уткнувшись в ладони. Без причины. Большинство его дней не отличались друг от друга — не хуже и не лучше. Ничего нового. Ничего страшнее пневмонии или воспоминаний из детства. Их же он пережил. Почему сейчас? Почему он? Почему даже в библиотеке, где виделся со своим единственным другом, плакал — в коридоре, туалете, между никому не нужных стеллажей? Привык считать себя сильным. Те, кто знали его раньше, относились к нему так — это всегда замечаешь. А Бен — новый приятель — его жалел. Приносил для обоих домашнюю еду, если его мать готовила что-то, что можно прихватить в библиотеку. Беспокоился, как у него дела. Ты не простудился? Завтракал? У тебя снова такое лицо — не понимаю, что-то случилось или нет? — Что с моим лицом? — спрашивал он. Бен пожимал плечами. Говорил, выражение лица будто никакое. Он выглядел слабым. Он не справлялся. Летел с обрыва, хватаясь за корни ветвей. И он не мог больше это скрывать. Как он превратился в человека, который не способен даже встать с постели, чтобы приготовить себе завтрак или помыть голову? Тогда он не выдерживал и звал Пеннивайза. Тот приходил — всегда с промедлением, и ему становилось лучше. Они много говорили. О важности его новых знакомств, о том, как Пеннивайз им доволен. И что Пеннивайз очень надеется — однажды он найдет способ забыть об их небольшой размолвке. Тогда ему больше не будет больно (плохо, страшно, одиноко), он больше не будет тосковать. И он получит все ответы и все возможности — удивительные, какие даже вообразить не мог — если освободит свою голову и доверится. Если забудет. Но забывать он не хотел. Лучше больное сердце, чем никакого вообще. А пару недель назад Бен пришел на встречу в библиотеку с широкой улыбкой. Сказал, что принес ему сюрприз. Ричи в школе разболтал всем, что Билл опубликовал свою историю. И Бен попросил у Стивенса журнал, чтобы почитать — интересно же, что знакомый пишет. Не всем, само собой. Но Роберт усвоил, что одинокие люди — одиночки, как Бен — порой очень внимательны к таким вещам. Сам ведь тоже был его единственным другом. Хреновым и ненадежным, но все-таки другом был. Бен шлепнул журнал перед ним и улыбнулся еще довольнее — ну, видишь? Словно молнией ударило. Возле рассказа приютилось посвящение — Роберту. Он сел за стол. Не мог оторвать взгляда, будто закроет глаза и слова исчезнут. Наверное, так искренне и так счастливо он не улыбался давно. Билл тоже думал о нем. Он не забыл. Не хотел забывать? Это был словно разговор с самым близким другом. Фразочки, которые употреблял Билл. Его любимые слова. Его мысли и его мышление. Персонажи, в которых считывались черты Билла, их друзей и его самого. Любимый способ Билла строить рассказ — когда, обманутый красивыми словами, не замечаешь, как петля затягивается на шее. И плевать, что разговор односторонний. Он знал, что Ричи рассказывает Биллу о нем. Боялся сам о Билле спрашивать, лишь бы не задеть нити, которые Пеннивайз настроил на него. Но они говорили. Как могли. И они помнили друг о друге. Как могли. А Ричи болтал и без расспросов. Говорил, что Билл в Бостоне. Что он пишет так, будто намерен еще до восемнадцати закончить свою «В поисках утраченного времени» или ослепнуть за компом. Что нашел подработку в университетской библиотеке. И что его отец серьезно болен. Даже хорошо, что они расстались. Биллу и так хватало забот — незачем навязывать ему свои. Бен похлопал по плечу. — Прием. — Да, я тут, — Роберт улыбнулся. — Просто история интересная. — Так что? Билл посвятил рассказ тебе? — Вроде того. — А ты не знал? — удивился Бен. — Почему он сам тебе не сказал? Роберт потер переносицу. — Можно я сделаю копию? И, дождавшись кивка, направился к аппарату. Что еще отвечать на этот вопрос? Прошел он шагов десять. Остановился посреди зала — в груди и плечах собиралась тяжесть. Оборачивалась вокруг сердца и тянулась выше. В дыхании что-то засвистело. Горло сжалось, словно в него вцепилась рука. Роберт оперся о стол — рассказ полетел под ноги — и заскреб ногтями по шее. Он потянул носом — глотал, глотал с трудом. Выдох толкался, будто толпа внутри горящего здания. Голубоватый весенний свет плыл перед глазами. Сквозь наступающее помутнение Пеннивайз проскрипел: «Не смей». И отпустил. Роберт вцепился в стол, хватая ртом воздух. Бен уже стоял над ним, спрашивая — ты как? что с тобой? позвать кого-то? Он сел (упал) на пол и замотал головой. У меня бывает такое, не переживай, со мной все нормально. Лишь бы не решили, что ему нужна срочная медицинская помощь. Бен — слишком тактичный, чтобы спросить напрямую — наверняка давно решил, что он чем-то болен. И если этим объяснял его странности, пускай. Представлял себе его несчастных родителей, верно? Или что однажды он просто не придет. Будет умирать у кого-нибудь на коленях в припадке, пока его везут в больницу. Гладят по лбу, вытирают пену со рта. Забавно, Билл тоже когда-то предрекал ему (раннюю смерть) похожую судьбу. Теперь Роберт и сам себе эти сценарии сочинял вместо походов в кино. Будто заразился писательским даром. Бен помог ему встать. Объяснил подбежавшей библиотекарше, что с ним все в порядке, и оба — ну точно заговорщики — уверили ее, что скорую вызывать не нужно. К рассказу он больше не притрагивался. И копию не сделал. Но домой ехал с затаенной улыбкой. Пеннивайз защищался. Значит, есть причина. Значит, у него есть слабости. Значит, есть… Он открыл глаза — рывком из сонной грезы. Серый свет впустила распахнутая дверь. Что-то щекотало руку. И рядом блеснули волосы. Эстер лежала в его кровати. — Тебе что-то нужно? — Роберт потер лоб. Испугалась одна в чужом доме? Могла бы сказать. Он бы посидел рядом, пока она не уснет. — Просто сделай это и все, — прошептала она. — Что сделать? — Просто сделай. Пожалуйста. Пальцы коснулись его руки на животе. Двинулись ниже. — Ты чего? Он приподнялся — все еще на грани снов. Если она уйдет, он ляжет на подушку и провалится обратно в сновидения. Пусть… Рука пробралась под резинку белья. Робкая, прохладная, как мартовское солнце. И обхватила его член. — Какого хера? — крикнул Роберт. Он дернул ее за запястья. Сдвинулся к стене и толкнул от себя. Эстер царапнула по простыне. Потянула одеяло и свалилась на пол с тихим вскриком. Роберт мотнул головой. Она что, хотела с ним переспать? Медленно — будто до последнего не терял надежду, что ему привиделось — он подвинулся к краю кровати и глянул на пол. Эстер лежала, наполовину укрытая одеялом. Обняла колени — спина под ночной рубашкой мелко подрагивала от всхлипов. Белела на полу, будто умирающий мотылек. — Просто сделай это, — пробормотала она сквозь слезы. — Только быстрее. — Ты совсем конченая? — крикнул он. И тут дошло, что орет на девчонку, которая младше него на два года и ниже почти на фут. Еще и плачет на полу его комнаты. Испугался, да. Будто она тоже часть плана, где они все марионетки, и нити тянутся к нему. И кто-то намерен управлять им, говорить через него. Только он бьется о прутья. Точно норовливая дикая птица, которую никак не приучат петь в клетке. Но следующая мысль не понравилась ему еще больше. Веяло от нее чем-то уж слишком взрослым. Кто так забил этой девочке голову? Он попытался подумать, как Билл. Билл ведь отлично разбирался в людях, если хотел того. Наверное, нити от Эстер тянутся к ее семье. Возможно, к отцу. И жутковато представить, с каким грузом, кроме рюкзака, — прошлого, памяти — она приехала к нему в лес. У самого не легче. Как бы он ни делал вид, что ему все равно. Роберт встал с кровати. Сел рядом с ней на корточки. — Прости, что толкнул тебя, — старался говорить мягче. — Я не хотел. Что-то болит? — Нет, — Эстер всхлипнула. Он коснулся ее руки. Предплечье дрогнуло под ладонью. Ткань ночной рубашки будто марлевая — хрупкие бесцветные крылья. — Вставай. Я приготовлю тебе кофе. — Но как же… — Эстер глянула на него из-под волос. — Спать мы с тобой не будем. — Я что-то сделала не так? Обиделась? Он еще должен ей объяснять? Укусил себя за язык. Помимо того, что был проницательным, Билл не срывался на него за каждую мелочь. Этому качеству у него тоже нужно поучиться. Придется взять на себя ответственность. Хотел он того или нет. И помогать другим, несмотря на то, что не может помочь себе. — Пойдем. Я заварю кофе, и мы поговорим. Он взял ее за руку. Эстер опасливо поглядывала на него, вытирая слезы. Но позволила себя проводить. Пока закипал чайник, Роберт рассматривал свое отражение в оконном стекле. Сонное, взъерошенное. Синяки под глазами темнее, чем мрак за окном. И заполуночный — цепкий, холодный — свет режет глаза. По затылку и клетчатой рубашке тоже блуждало отражение взгляда. — Тебе голос сказал со мной переспать? — спросил Роберт. — Нет. Он поморщился. — Ты сама хотела? — Нет. — Тогда зачем? — А зачем еще мне к тебе ехать? Роберт опустил голову. Чего она ждала? Что он изнасилует ее? Потому что с ним в жизни обошлись хреново, и он должен отвечать тем же другим? Потому что по своей воле никто не захочет с ним спать? Целоваться? Смотреть в лицо? Быть рядом каждый день? Никто его не полюбит? Он глянул на Эстер. Боже, да она совсем ребенок. Казалось, они с Биллом в шестнадцать или пятнадцать, или сколько ей лет были намного старше. Ладно. Не стоит обижаться на девочку за то, что она испугалась высоченного — пусть и щуплого — пацана. А вот на Пеннивайза можно. Решил найти ему подружку? Кинуть еще одну кость в зубы? Этого же, Бобби, тебе не хватало? Нет. Не этого. Он мало что контролировал в своей жизни. Но выбирать, с кем ему спать и встречаться, будет сам. Лучше уж ни с кем, чем с человеком, которого не любишь и который не любит тебя. Пеннивайз все твердил, что он не похож на остальных. Что другие не поймут его и с ним тяжело говорить (видишь, даже Гарольд тебя не понимает? ты сам не чувствуешь?). А он считал, что это бред. Не настолько он безнадежен. Знал пару человек, которые доказали ему обратное. Чайник закипел. Заваривал кофе он молча. Что-то успокаивающее было в этом процессе. Нечто алхимическое даже, будто готовишь зелье. Для Эстер добавил в него сахар и порошковые сливки — сладкое ей сейчас не навредит. Как и шоколадный батончик, который он купил пару месяцев назад. На всякий случай. Сам сел рядом и сделал глоток — обжег губы о черный кофе. Эстер уставилась в чашку. На щеках догорали красные пятна от слез. — Слушай, — начал он. — Подумай, что сейчас произошло. И ешь шоколад. Поднимет настроение. Она раскрыла обертку. — Я вот о чем, — добавил Роберт. — Ты приехала одна к незнакомому человеку в лес. А если бы я решил пытать тебя? Не знаю, отрезать пальцы по одному или еще что? Ты должна заботиться о своей безопасности. Ты понимаешь? Эстер кивнула. Она и дальше кивала, пока Роберт говорил. Нащупывал нужные слова и следил за тем, как она реагирует. В конце даже посмеялась с его шуток, хотя все еще прятала смущенный взгляд. Осадок кофе в чашках леденел. Ночь шла к рассвету. Досыпать они разошлись с первой серостью, заглянувшей на крыльцо. И Роберт укрылся одеялом по уши с мыслью, что, наверное, все напрасно. Он ничем не помог этой девочке. Лишь оттянул неизбежное. Сам прекрасно знал, что такое быть беззащитным и искать прибежище у любого, кто готов его дать. Возможно, проще смириться со своей судьбой. Возможно, она не так плоха — когда-то ведь с предвкушением мечтал о ней. А вдруг Пеннивайз не обманет насчет удивительного, потрясающего и невообразимого? Но он вспоминал про посвящение. Мысленно повторял слова из рассказа — бывают ведь разные виды копий. И те, что в сердце, оставляют самые глубокие следы. Он ненавидел это слово, но Билл тоже особенный. И особенности у них близкие по духу — из тех, что мешают жить. Очень многое отнимают. Хотя дают кое-что взамен. Билл словно пытался понять весь мир. Понять друзей, родных, даже если почти никому не позволял увидеть себя по-настоящему. И он искренне пытался понять его — своего ебнутого дружка из леса. А самое удивительное (потрясающее, невообразимое) — Билл нашел в нем что-то, что ему понравилось. Значит, это стоило в себе беречь. Они ведь встретятся. Судьба обязательно столкнет их вновь. Петля затянется вокруг шеи. Птица угодит в силки. И, возможно, — только возможно, но — в этот раз они найдут способ судьбу перехитрить. Найдут вместе. Ни с чем он мириться не хотел.