Сны Дерри

Библиотечный холл пробубнил сдержанные приветствия. Пальцы угодили в пересечение нитей — оказалось, двое его приятелей здесь. Пару часов назад ушли в свой форт — вон там, в дальнем зале. Пойди поздоровайся. Совпадения он не любил. Даже забавные. Даже незначительные. А особенно совпадения в Дерри — слишком хорошо город знал, как его взвинтить. Совпадения кормят паранойю. И теперь она — довольная, сытая — умывала морду лапой и языком, как кот после еды. Только не домашняя кошка. Нет. Домашней она становится на «Прозаке» или «Анафраниле», которые он бросил — трудновато морочиться с университетами, рекомендациями, жильем, когда тебя мутит, в глазах все плывет и не спишь, не спишь, не спишь не-спишь-не… Не спи на ходу, Билл. Он тряхнул головой. Сморгнул сонливость. Паранойя — это побитый зверь. Морда у него в крови. В зубах торчат ошметки меха, костей, перьев. Он поднимает голову. И смотрит прямо на тебя. Бу. Беги. Билл направился мимо стеллажей. Вцепился в рукава кофты и втянул пыльный бумажный запах. Запах и свет из высоких окон словно в бостонской библиотеке. Не-реальность задвоилась, как когда смотришь тридешный фильм без очков. Где он? В университетских коридорах? В Фенуэй-Кенмор? В Дерри? В своем рассказе? Между явью и сном? Он вышел в зал. У дальней стены — стол светился, будто озеро с солнечным отражением — сидели двое парней. Бен — лицом к выходу — что-то писал или рисовал, склонившись над бумагой. Второй… Бен глянул поверх его плеча. Поморгал — ты-что-здесь-забыл? — и с удивлением-улыбкой махнул рукой. Второй обернулся. Вскочил со стула — тот громыхнул в библиотечной тишине — и вытянулся, расправив плечи. Билл словно к полу прилип. — Билл! — улыбка Бена разгорелась. — Привет! Ты давно в Дерри? Он молчал. И Роберт тоже молчал. Бен мял загнутый край блокнота — подхватил их безмолвие, точно вирус. Как симптом лишился своей радостной улыбки. — И что? — поинтересовался Билл. — Теперь тебе ничего не мешает ездить в город? Роберт поднял подбородок. Опустил, склонив голову набок, и уставился чуть искоса — будто хотел отвернуться, но не мог. Не моргал даже. Это все? Все, что он собирался сказать? И у самого в голове пусто, как от косяка. Будто все мысли выплеснул на бумагу и остались бессловесные гнев, тревога, опасе… Забыл писательское правило? Нужно показывать, а не рассказывать. Нельзя называть эмоцию, иначе читатель не прочувствует, не поверит в нее. Выворачивало локти, пульсировал шум в ушах, горели ключицы. Был бы у него рассказ под рукой, кинул бы им в Роберта. Вот так прочувствовал бы его гнев и злость? Он осадил себя. Вообще-то Роберт не обязан с ним говорить. Смотрел на него своими огромными зелеными глазами — будто в темноте запечатленный на камеру со вспышкой. Только дыхание и свет, что перебирал ему волосы, оживляли картину. Настоящий. Здесь. Сердце-предатель забилось быстрее. Потянуло уголок рта, как если съел что-то кислое. Улыбнуться? Накричать? Хватит лгать хотя бы себе, что не надеялся увидеть его, когда три часа назад прочел название родного города на дорожном указателе. — Не похоже на нашу обычную встречу, — добавил Билл. — Кое-чего не хватает. Рукой изобразил пистолет и наставил на Роберта. Тот ответил тем же. И первым спустил курок. По пуле каждому — оба повалились на пол. И умерли на затертом библиотечном линолеуме, глядя друг другу в глаза. И кровь светилась, точно озеро в солнечный день. И свет, что перебирал волосы, единственный оживлял картину. — Ребят? — позвал Бен. — У меня такое чувство, что я открыл книгу на середине и ничего не понимаю. Билл отвернулся. Роберт — следом за ним. — Пр-ростите, — затараторил Билл. — Я у-ухожу. Не буду вам мешать. Сердце-предатель. Язык-доносчик. Протащили его в-волнение прямиком в лагерь врага. Роберт отступил на шаг. — Нет. Все нормально, — пробормотал он. — Вы с Беном говорите. Я пойду. — Нет, я пр-росто… — Стойте! — Бен повысил тон — посмотрел на обоих, а затем — по сторонам, словно проверяя, нужно ли извиняться перед кем-то за гомон. — Давайте я уйду. И оба забросали его — нет, я — нет, вы про-остите меня — нет, вы чего? — репликами наперебой. Бен смел свои книги в рюкзак и двинулся прочь. Вместе с Робертом погнались за ним через зал и коридор, и на улицу — под солнце. — Прости нас! — окликнул Билл. — Я не хотел вам мешать. — Да, прости, пожалуйста, — повторил Роберт. Бен стоял на ступеньку ниже них — щурился, глядя вверх. Они вдвоем прятались в тени. — Да ничего. Рад был видеть, Билл, — и он кивнул Роберту. — Увидимся. До пятницы. Помахал рукой и сбежал со ступеней. Улыбнулся на прощание — невесело, кротко одними губами. А они проводили его взглядом, прекрасно понимая (по крайней мере, Биллу так казалось), что заставили его чувствовать себя третьим лишним. Спустившись, Бен наспех разрисовал тротуар своей угольной тенью. И когда та дотянулась до мрака под деревьями, исчез на дороге, ведущей к Каналу. Роберт почесал шею. — Некрасиво получилось, — сказал он. — Да, очень. — Я извинюсь потом. — Спасибо. И вместе — не сговариваясь — сели на ступени. Билл сложил руки на коленях. Роберт выпрямил правую и щелкнул костяшками. Клацнул запястьем. То же самое проделал с левой. Не говорили. Не смотрели друг на друга. Просто сидели, словно прикованные — расстояния между лодыжками хватило бы для цепи от наручников. И что теперь делать? Попрощаться? Пожать руки? Уйти и больше никогда не возвращаться в Дерри? Роберт стукнул его ребром кеда по пятке. Билл ответил носком «Вэнса». Получил пинок локтем. И повернулся. Роберт словно ждал этого — словно предсказывал? — смотрел прямо в глаза. — Прости, что я не… — Хочешь покататься? — одновременно с ним заговорил Билл. — У меня есть машина. — Если ты хочешь. — Если бы я не хотел, я бы не предлагал. — Я тогда с великом что-то придумаю. Он указал в сторону велосипедов. И правда — среди сияния тускло блестел Сильвер. Нужно было только внимательнее посмотреть. Билл улыбнулся. Верному коню Клейтона Мура или тому, что Роб его сохранил. — А что с ним? — Не знаю, — ответил Роберт. — Но как-то… Тоже некрасиво, что ли. — Думаешь, это сокровище уведут? Они снова глянули друг на друга. И оба рассмеялись. Билл даже не понимал, почему хохочет — весело-то ему не было. Но он представил себе грабителя, который позарится на Сильвера, и из глаз брызнули слезы. Сквозь смешки Роберт сказал: — Нет, правда. Не могу же я оставить его здесь. — Ты прав, — серьезно закивал Билл. — Нельзя так рисковать. И эта фраза вызвала новый приступ глупого, абсурдного хохота. Надо же — украсть велик. Да кому он нужен? Билл знал только одного воришку воспоминаний. Вот он, тикал на циферблате его часов. Отсмеялся он первым. И они вместе встали и захлопали подошвами кед, мигнув на прощание Сильверу. Оба (не) смотрели друг на друга, пока шли к машине. Оба (не) прятали свои подглядывания — козырьком-ладонью от яркого солнца. Отбивали взгляды, как шарик в пинболе. Роберт зацепил его плечо рукой, и по шее рассыпались мурашки. Будто ему снова пятнадцать, и он никогда никого не целовал, но очень хотел бы. Бросил еще один — украдкой — взгляд. За два года Роберт изменился не сильно — в чем-то неуловимом. В росте прибавил, хотя до сих пор напоминал щепку. И стал еще интереснее. Раньше сказал бы «красивее», не зная лучшего слова, а оно, оказывается, всегда было на языке. Конечно, для него Роберт красивый, но не в этом дело. Он интересный. Из тех людей, с которыми случаются истории вроде «я шел по городу, меня заметил режиссер и пригласил сниматься в кино». Ему даже шрам бы не помешал. А что в шрамах такого? Хоть одно преимущество у мира взрослых есть — насмешничают они реже. Наверное, когда заканчиваешь школу, часть предрассудков забываешь в шкафчике, как поломанную ручку или пустую упаковку «Даблминт». Свои-то давно на свалку отнес. Но не хотелось, чтобы Роб получал издевки. Отлично. Они провели вместе пять минут, а он снова переживал о Роберте так, будто тот не бросил его два года назад без объяснений. Всегда переживал. А свои ответы еще получит. Как вытаскиваешь у родителей разрешение получить права на семнадцатый день рождения. Как выстраиваешь сюжетную линию романа — неторопливо, но с дотошной настойчивостью. Наверное. Что говорил Стивенс? Описание этого парня дольше, чем на три строки? Ха-ха. Да он даже не принимался за очередные драные черные джинсы и темно-серую футболку в жаркий летний день. Или серебристое барахло браслетов-колец на запястьях и пальцах. Не побил еще свой рекорд. Билл кивнул в сторону автомобиля. Встретились взглядами — по-настоящему — они уже в машине. Роберт задержал руку на дверной ручке — обветренную кожу выбелил солнечный луч. — Ты же знаешь, что все кончится плохо? — спросил он. — Не кончится, если ты не будешь вести себя, как в прошлый раз. — Я говорил. Это не от меня зависит. — Если ты с-сейчас скажешь что-то про судьбу, я тебе врежу, — огрызнулся Билл. Роберт повел бровью. Словно насторожился. Словно он правда мог ему влепить. А вдруг Роберт уже слышал эти слова? Возможно, с ним в детстве так говорили. Черт. Как хорошо было в тринадцать, когда они могли ляпнуть, что ненавидят друг друга, а через минуту снова быть лучшими друзьями. Вернулся бы на пару дней. — Все уже кончилось плохо, — ответил Роберт. И толкнул дверь машины. Билл схватил его за левую руку. Крепче солнечного луча с другой стороны. Тот будто хотел увести, убедить — не садись ты в эту машину. Не слушай его, Роб. — Пр-рости, — он наклонился, чтобы посмотреть ему в глаза. — Прости. Я идиот. Я не это имел в виду. Я все время говорю тебе какую-то херню. Я всем говорю херню. Но не уходи. Пожалуйста. И погладил его запястье большим пальцем. Роберт следил за ним — ресницы слегка подрагивали. Он цокнул языком. — Ты извини. Это я идиот. Сам не знаю, чего я завелся. Поехали. Два идиота так два идиота. — Просто поболтаем? — предложил Билл. — Да, поболтаем. Роберт хлопнул дверью — будто в знак согласия сбросил солнечную удавку, и они покатили прочь из Дерри. Даже не спросил, куда едут. Словно вновь ступили на тропу, где нет времени. Билл и сам понятия не имел. Может, как в триллерах — заблокировать замки, похитить Роба, вывезти из города, штата, страны. С полицейской погоней, дракой, угрозами, напряженными разговорами. Он усмехнулся. Если бы в самом деле похитил его, отвез бы в другое место. А пока сгодится и придорожная закусочная. Взяли по хот-догу и кофе. Залезли с едой на капот «Форда». Тот увяз посреди поля в грязно-желтой стерне. Послеполуденное солнце — точно нерешительный малец на трамплине — готовилось нырнуть с края облаков в глубокое синее небо. И Билл ждал, когда проснется дома у тетки — обманутый предвечерним сном. С книгой на коленях. Скрежеща зубами от головной боли размером с Техас. — Твои волосы похожи на сухую траву, — Роберт указал хот-догом в сторону поля. — Иди ты, — Билл улыбнулся. — Но тебе очень идет. Никогда бы не подумал, что тебе так пойдет быть блондином. — Я думал, тебе не понравится. Билл мотнул головой, чтобы челка упала на лицо — мол, а так окей? — а так красавчик? Роберт только усмехнулся в ответ. Осветлял волосы он сам. Получалось хреново, а когда отрастали корни, выглядело еще хреновее. Но в писательско-творческой клике, казалось, чем хуже осмелишься выглядеть, тем лучше. Кстати, к творчеству эту теорию (с парой дополнений) тоже могли применить. — Какая дрянь, — Роберт откусил хот-дог. — Но так вкусно. — Дрянь? — Да, — он сощурился. — Что это? Горчица, майонез и томатный соус? Это хлам, а не еда. — Не нравится, отдай. Я оба съем. Роберт прижал руку к груди. — Я же сказал, что вкусно. — Нет. Ты сказал, что дрянь. Билл поставил стакан на капот и потянулся за хот-догом. Роберт поднял руку. И Билл ткнул его в ребро. — З-зараза, — Роб прижал локти к боками. Капля майонезно-горчичного кетчупа в отместку полетела Биллу на джинсы. Он принялся тереть ткань салфеткой. А Роберт сверкнул глазами — отвоевал! — и впился в хот-дог. — Пгавда вкушно, — сказал он с набитым ртом. — Ешли ты не буешь швой… — Мечтай. И откусил сам. В носу защипала горчица, и он зажмурился, считая звездочки на отпечатке синюшного неба. Когда приехали сюда, есть не хотел. Сомневался, что целый хот-дог проглотит — аппетит растерял за рождественскими ужинами и обедами на День Благодарения. Но вдруг ткнулся ртом в пропитанную соусами пустую обертку. — Я скучал по этому, — Роберт улыбнулся. — По хот-догам? — По каким хот-догам, Билл? По нам. Билл хмыкнул. — Ты шутишь, да? — переспросил он. — Завтра я уеду учиться, а ты уползешь обратно в свою дыру. По чему ты скучал? Роберт отвел взгляд. Сам тоже потупился. Стыдно, что расстроил его. Он мог сколько угодно беситься, но прекрасно видел, что Роберт тоже несчастлив. Дерганый, потерянный. Он будто берег свои эмоции для других — старался не тратить в моменты, когда думал, что на него никто не смотрит. — Да, я знаю, — ответил он. — Никаких «нас». — Ладно. Прости. Билл заткнул себе рот стаканом кофе. Роберт свернул обертку от хот-дога и постучал ею по браслетам. — Так ты приехал на учебу? — спросил он. — М-г. В «Университет штата Мэн». — Круто. А чего не в Бостоне? Зубы заныли передразнить — а ты чего? — Потому что в Бостоне дорого. И потому что у меня хреновые оценки. Ясно? — Не настолько хреновые, чтобы тебя не приняли, — возразил Роберт. А тебе какое дело, блин? Не был бы ты таким придурком, учились бы вместе. В одном городе. Жили бы вдвоем. И возможно, последние два месяца (года) не были бы такими кошмарными. Билл уперся в кромку стакана губами. Полуденная жара унялась, и ветер холодил разгоряченную кожу. Нес приглушенный гул с поля и трассы. Тени расплылись, как на бумаге карандашные линии, которые мазнул пальцем. Вдалеке обрел четкость мираж кафешки, и с неторопливого русла дороги на парковку выехал пикап. В книге это был бы хороший момент для важного разговора. Вот и он решил им воспользоваться. Писатель он, в конце концов, или кто? — Ричи говорил, из-за чего мы переехали в Бостон? Роберт кивнул. — Он сказал, что ты не спрашивал его обо мне. Если тебе не интере… — А Ричи нужно спрашивать? — Да-а, — оскалился Билл. — Общение с некоторыми людьми не напоминает романы Дэна Брауна. — Сделаю вид, что я понял, — съязвил он. — Так как твой папа? Ты не… — Он умер. Роберт отложил на капот обертку. Скрестил руки на груди. — Я не знал, — пробормотал себе под нос. — Мне очень жаль. Правда. — Спасибо. — Когда это произошло? — он повернулся. — Ты как? Как вы все? Что ему рассказывать теперь? Отцу диагностировали рак легких два года назад. Ровно два — в августе. Первый курс лечения он прошел в Дерри. Результатов, на которые они надеялись, это не дало, и тогда родственники отца подыскали специалистов в бостонской клинике. Мама восприняла эту ситуацию как личный вызов — выстроила план переезда, план лечения, план реабилитации, план расходов, план всего. Отец поддерживал видимость нормальной жизни, пока мог. Даже Джи справлялся. Напоминал о лекарствах, спрашивал о самочувствии, раз в пару недель смотрел с отцом баскетбол или бейсбол — спорили с комментатором и смеялись там, в околотелевизорье, над чем-то своим. Только Билл не знал, что делать и куда себя приткнуть. Он даже спорт не любил — каждый сезон одно и то же, что там смотреть? Что говорить отцу? Казалось бы, все слова здесь — бери. Никто ведь не ждет, что он решит какие-то проблемы, если подыщет нужную фразу. Что правильная поддержка излечит тошноту после химии или поможет легче дышать. Благодаря нужному заклинанию отец не ум… Ужас сковывал язык. Чего они ждут? Чтобы он в больнице рассказывал, как прошел его день? Делился впечатлениями от прочитанных книжек? Отец и здоровый не желал слушать этот треп. Мысли шныряли, как птицы осенью, — каждая чернее ворона. Зачем отец читает новости? Зачем болеть за своих «Селтикс» в начале сезона, если не узнаешь, выиграют они чемпионат или нет? Зачем смотреть сериал, если не увидишь его концовку? Что отвечать, когда отец спрашивал о планах? Болтать о поступлении? Чтобы папа за него порадовался? Билл никогда не верил в чушь о том, что успехи детей компенсируют личные несчастья родителей. Возможно, успехи Джорджа. Вот он и навещал отца в больнице только вместе с мамой и Джи. А когда весной болезнь вернулась после ремиссии и стала агрессивнее, сидел в коридоре, читал, учился. Обычно заглядывал кивнуть и махнуть рукой. Какие слова поддержки находили остальные? Как поддержать человека, который еле дышит — жмурится, проталкивая больничное желе в саднящее от кашля горло? За несколько дней до его смерти Билл коснулся рукой отцовского предплечья. Прохладной, но влажной и будто вязкой кожи с лиловатым рисунком капилляров — так представлял себе оболочку монстров из киношек восьмидесятых. И расплакался, едва вышел из больницы. Возможно, это последняя мысль, последнее прикосновение к родному человеку. Даже такие мелочи стали последними. Все переживали. Всем было страшно. Только он один не справлялся, будто ему труднее всех. Будто он первый и единственный подросток на свете, который столкнулся с болезнью близкого. Сидел там, ковыряя книжку или свои царапины, и думал о том, что, возможно, когда-нибудь — лет через тридцать — он или Джи будут умирать так же. Если доживут, конечно. Насколько же он плохой человек, раз думает о себе, когда болен его отец, а? Наверное, он даже не любит своих родных. Иначе не испытывал бы всего этого, ему бы не приходили в голову такие хреновые мысли. Вел бы себя, как мама и брат. Сделал бы все, лишь бы побыть с папой вдвоем подольше, попрощаться — правильно. Не тратил бы время на литературные клубы, книжки, писанину и пустые отношения. Если бы он только мог поговорить об этом. Хоть с кем-то. С кем-то определенным вернее. С Джи не стал бы. С мамой он сам все испортил. Бостонским приятелям такое не доверил бы. Только Ричи мог, но не самое темное — боялся, что навяжется ему и Ричи перестанет звонить. А с отцом любой разговор сводился к тому, что Биллу нужно взять себя в руки. Никто за него в жизни ничего не устроит. Ни психиатр, ни учителя, ни преподаватели в университете, ни тем более мама. И — Билл, я серьезно — ей и так сейчас тяжело, чтобы ты выдумывал себе проблемы с головой. Соберись, Б… — Билл, — тихо позвал Роберт. — Да, прости, — он заметил, что снова царапает запястье сквозь ткань рукава, и сжал кулак. — Что ты спросил? — Когда он умер? — В июле. Пахло липовым цветом, пока они ехали на кладбище. Обочины занесло желто-зеленой кашей. И он думал, что хотел бы умереть в ноябре — когда дождь размывает края могилы и от прелой листвы несет гнильем. Роберт поднял взгляд. — Мне правда очень жаль. — Да, спасибо, — Билл сделал глоток кофе. — Мне тоже. Очень жаль. А тебя не было рядом, когда ты больше всего был мне нужен. Чтобы помочь найти ответы хоть на пару вопросов. Или просто обнять, позволить выплакаться и никогда не припоминать этих слез. Конечно, Роберт ничего ему не должен, но… Но. — Как мама? — С августа вернулась к работе. Это немного помогло. — А Джи? — Весь месяц роется в старых фотках. Забросил тренировки по соккеру. Но думаю, когда начнется учеба, это его отвлечет. Роберт отставил стакан и сел ближе. — А ты как? Нормально. Держусь. Все в порядке. Спасибо за беспокойство. — Хреново, — он пожал плечами. — Но я сам виноват. Я… — Конечно, нет, — Роберт наклонился к нему. — В чем ты можешь быть… — Не г-говори о том, чего не знаешь! Билл поднял голову и посмотрел ему в глаза. Секунда. Две. Три. Роберт отвернулся — неужели впервые проиграл в гляделки? — Ладно, — он нахмурился. — Извини. — Я почти не проводил с ним время, — ответил Билл тише. — Потому что мне было жутко. Я не п-понимал, как мне себя вести. Когда родители сообщили нам с Джи про рак, я уже тогда знал. Я знал, что он умрет, и что это будет тянутся очень долго. Понимаешь? Меня не пугает смерть. Меня п-пугает жизнь, которая и на жизнь не по-охожа. Он замолчал и вытер нос рукавом. Поморгал — ветер высушивал слезы на ресницах. Роберт зацепил нить, которая торчала из распушенной дыры на его джинсах. Попытался оторвать ее. Челка выбилась из-за уха и слегка покачивалась у подбородка. Билл только теперь заметил, какие у него загорелые руки и колени. Почти почувствовал запах тины с озера, которая цветет в заводях. Суховатый аромат древесного дома. Почти ощутил спиной горячие доски пола на террасе. И щекотку на мокром носу после купания в реке. — Прости, — пробормотал Билл. — Не знаю, зачем я тебе это говорю. — Я рад, что ты рассказал. — Ты знаешь, как в кино, когда люди переживают смерть близкого и чтобы показать, что они не понимают, как спр-равиться с эмоциями, персонаж говорит, что не плакал на похоронах? — Не знаю, Билл, — Роберт виновато глянул на него. — Я не смотрю кино. — Да. Точно. — Но идею я, наверное, понял. Конечно, понял. Он же понятливый. — Я успокоиться не мог, — Билл потер нос. — Моя двоюродная сестра отвела меня к своей машине и дала мне какие-то таблетки. Я даже не помню, как мы с мамой и Джи вернулись домой. — Черт, Билл, мне… Роберт убрал стакан. Опираясь ладонью о капот, подвинулся ближе. Обнял за предплечья и прижал к себе — не крепко, но так, что при желании мог бы пересчитать ему костлявым локтем ребра. Билл скосил взгляд — рука, где ее касались пальцы даже сквозь ткань словно отяжелела. Дернул плечами, сбрасывая объятия. — Не надо, Роб. — Извини. Он снова сложил руки на коленях и вернулся на свою сторону капота. Казалось, еще дальше отсел. Между ними словно не было времени, но расстояние-то осталось. Хмурая дикая местность от его «Вэнсов» до скатавшихся на лодыжках серых носков Роба. Бесплодные каменистые тропы, где существа-тени рыщут в поисках пропитания. Побитое зверье. Морды у них в крови. В зубах торчат ошметки меха, костей, перьев. Они поднимают головы. И смотрят прямо на тебя. Рычат. Тихонько. — Ты извини, — ответил Билл. — Дело не в том, что я не хочу. Сам знаешь. — Знаю. И Билл сделал глоток холодного кофе. Отлично. Теперь и Роберт от него сбежит (не куда-то, а к кому-то, если уже не сбежал) — поймет, сколько в нем тьмы. Страха. Злости. Что однажды вместо своих серо-зеленых он увидит в зеркале отравленные бликующие во тьме желтым глаза. Лапой смоет кровь с обеленного меха, слижет ее. Поднимет окровавленную морду. Бу. Беги. — Как ты… — Билл кашлянул. — Как ты вообще? Дружишь с Беном? — Да. Вроде того. — А остальные твои друзья? — Откуда… — Роберт поднял указательный палец и закивал. — Конечно. Как я сразу не догадался? — Так кто они? — Помнишь Гарольда Уолша? Мы с тобой встретили его, когда… — Когда ходили в лагерь за черепом, — Билл перебил, договаривая за него. — Которого ты… — До слез довел. Я помню. Хотел припугнуть, чтобы не трепался. Ты еще подумал, что я ебнутый. Странно, что ты вообще приехал снова. — Наверное, я слишком сильно хотел впечатлить литературный клуб. — Сейчас было больно, — Роберт скривился. — Нет. В смысле… — Билл взмахнул руками, будто открещиваясь. — Нет. Ты меня ср-разу заинтересовал. Я… Ух-х… — он откинул голову и сцепил зубы. — Скажи мне еще раз, что я ничего не порчу. — Билл, я не обвиняю тебя. Я же пошутил. Он резко выпрямился. В нос ударил запах крови — от жары, наверное. — Я тогда позвал тебя в Дерри не ради рассказов, — пробормотал Билл, потирая переносицу. — Не нужно было вообще его публиковать. Я эти рассказы писал для себя, потому что мне так легче думать. Или потому что не мог не писать? — Я понимаю, — Роберт потянулся к нему рукой, но тут же ее опустил — вместо этого чуть склонил голову. — Честно. — Да. Как легко мы теперь это обсудили. Билл выдохнул. Проверил кожу под носом — чистая, крови нет. Не хватало еще перед Робертом упасть в обморок от теплового удара. Он подставил лицо ветру и оттянул ворот кофты. — Так что с Гарольдом? — Ничего особенного, — Роберт пожал плечами. — Он нашел меня в лагере и решил, что я… Не знаю. Захотел со мной общаться и познакомил со своими друзьями. — Обычное дело, — съязвил Билл. С ним вот каждый день такое происходит. Успевай только отбиваться. — Я же говорю, — добавил Роберт. — Ничего особенного. — И что? У вас теперь свой «Клуб Микки Мауса»? — Да какой клуб? — он цокнул языком. — А та твоя подружка? — произнес Билл спокойным (нет, нет, мне вообще не интересно) тоном. — Или тебе нравятся рыжие парни? Теперь Роберт махнул рукой. И что это значит? Не нравятся? Никакой подружки? Свое умение хитрить он за два года не растерял. Билл глянул на темный росчерк леса вдалеке — вдоль дороги, к заготовкам сена (на расстоянии они напоминали больших соломенных жуков) и через поля, где растут тени сухой травы. Скоро закат. Времени не существует, но оно все равно летит. — Давай я отвезу тебя домой? — предложил Билл. — До лагерной дороги. А Силь… — Давай, — перебил Роберт. — Велик — не проблема. — По рукам. А потом что? Как долго они будут делать вид, что расставаться им не нужно? Он спрыгнул с капота и, проходя мимо Роберта, потянул его за штанину — слезай, мол. — Может, сначала еще по кофе? — спросил Билл. — Когда я отказывался? — С какой-то сладкой дрянью? — Не издев… — Соглаша-айся, — Билл еще раз потянул его за край брюк. — Давай. Роберт заулыбался и кивнул. Поднял пыль с обочины следом за ним. Так приятно видеть его — не счастливым, но хотя бы — веселым. Наверное, у Роберта не так уж много поводов для радости, если даже бесполезный Билли-писатель смог его повеселить. А может, они просто оба увечные. Вот и тянулись друг к другу. Ведь вместе могли превратить свои недостатки в нечто прекрасное. Как в искусстве — оно не должно быть идеальным, чтобы вызывать головокружение и вспыхивать в воспоминаниях годы спустя. Если бы и Роберт это видел. Разделил с ним его флорентийский синдром. — Кстати, поздравляю, Билл. Я имею в виду… — он ткнул носком кеда в шину. — Спасибо. Только это не мой «Форд». — Ты его украл? — Роберт хитро улыбнулся. — Одолжил у тети. — Ну все равно. Круто. С поля подул прохладный ветер — вычесал сухой запах цветов. Билл поежился. — Пойдем? — спросил он, кивнув в сторону закусочной, и добавил: — Если еще хочешь, можешь повиснуть на мне. Роберт скользнул по грунтовке и положил руку ему на плечи. Билл на миг обнял его обеими руками. Словно несколько дней пытался подобрать нужное слово для своей истории и вдруг проснулся с ним на кончиках пальцев — что-то важное встало на свое место.

***

Обратно в Дерри с ними ехало воспоминание. Только не ясное и застывшее, точно снимок из альбома Джи, а смутное — как когда песня болтает с тобой о человеке, вместе с которым ты ее слушал. Или знакомый запах возвращает в город, куда ездил в детстве. Так Билл попал обратно в конец июня. Когда мама пыталась наговориться с отцом и насмотреться на него будто на всю жизнь вперед. Вот и он тоже. Поглядывал на Роберта. По дороге в закусочную гнал больше шестидесяти, а теперь пустил «Форд» неторопливой рысцой со скоростью сорок миль в час. Дерри приближался. Интересно, о чем говорили родители? Биллу тогда все казалось каким-то малозначительным. Недостаточно последним. Роберт, наверное, тоже не знал, что обсуждают перед расставанием. Ехал молча, положив подбородок на руку. Ветер из открытого окна трепал ему челку, и он забавно щурился от бьющего в лицо воздуха. Похоже, ему доставляли удовольствие эти обыденные мелочи — кафешка, супермаркет на заправке (эй, а твои любимые «Эм-энд-эмс» шоколадные, да, Билл? а пойдем посмотрим книжки на стенде? а что такое каперсы?), путешествие, пусть и короткое. Может, он прекрасно осознавал свой выбор? И не хотел ни обыденности, ни рутины, ведь тогда их встречи утратят эту особенную красоту. Возможно, ему нравились свидания раз в несколько лет, и его сердце не раскалывалось на части после каждого разрыва. Да что, блин, творится в этой чертовой башке? Он выглядел нормальным. Вроде бы. Может, зря вбил себе в голову ту историю с психическим расстройством? Как человек, у которого в руках молоток, видит во всем гвозди. Так и он видел во всем симптомы после того, как получил диагноз. Полгода назад ему позвонил Оливер. Он сообщил, что, возможно, подцепил ВИЧ. И они, конечно, трахались с защитой, но провериться, мол, не помешает. Билл старался не паниковать. Еще сильнее старался не паниковать, пока ждал результат теста. Старался не паниковать, вот только… Если у него СПИД, придется звонить Эмили. И в каждых отношениях — если они будут — придется думать о том, как не подвергнуть риску партнера. И всю жизнь принимать лекарства. Не говоря уже о том, что некоторые люди к нему и близко не подойдут, если узнают Большую Страшную Тайну. Но сразу после звонка подумал о Роберте. В его фантазиях они давно переспали. Билл почти жалел, что тем летом они не решились, как не решились это даже обсудить. К лучшему, наверное. Они так мало знали о сексе, что обоим вряд ли было бы приятно. Но мог ли он теперь предложить ему нечто такое? Давай потрахаемся, и, возможно, ты заразишься от меня болезнью, из-за которой медленно умрешь в своем лесу? Скажи, звучит привлекательно? Хотел ли Роберт вообще? Или придется всю жизнь дрочить на свою писанину о том, как они дрочили друг дружке? Еще больше вопросов. Вдобавок к основному. Результат теста пришел отрицательным. А Билл к тому времени расчесал несколько царапин от запястья до локтя. Казалось, если он это сделает, ничего плохого не произойдет. Он не подцепит СПИД. Отцу не станет хуже. Они не рассорятся. Он не завалит экзамен в школе. Его рассказ не раскритикуют. Все будет хорошо. Будто его личные суеверия. Как хранить кроличью лапку на удачу или брызнуть солью через плечо, чтобы предотвратить несчастье. Насобирал их, словно мальчишечьи талисманы, в которые еще веришь, но друзьям признаться уже стыдно. Выйти из дома в нечетное количество минут на часах. Дописать страницу к полуночи. Проверить, закрыта ли дверь. Один — щелчок, два — щелчок, три — щелчок — раза. Опубликовать рассказ, и тогда случится что-то Хорошее (или не случится Плохое). Называл их обсессиями. Жутковато — насколько точно подобрал термин. Словно это и есть писательский дар. А потом, в марте — когда врачи сказали, что отец вряд ли доживет до лета и точно не увидит Бостон в желто-красных кленах, он разодрал себе запястье карманным ножом. Испугался, что сам умрет от заражения крови. Сказал маме, что очень волнуется из-за поступления и хотел бы пойти к психиатру. Мол, тот выпишет ему рецепт на успокоительное или антидепрессанты. Кабинет доктора Пауэлла на логово школьного психолога не походил. Серые кресла и дипломы над столом сменили звездочки, рисунки и цветные стулья. Такое место, где тебе скорее посоветуют колеса, чем дадут пройти дурацкий тест. Ни маме, ни доктору про царапины он не сказал. Но объяснил Пауэллу свои абсурдные суеверия, и тот сообщил, что у него, вероятно, обсессивно-компульсивное расстройство. — Это что, как у людей, которые постоянно моют руки? — уточнил Билл. — Я думал об этом. Но я же вроде не очень брезгливый. Доктор Пауэлл ответил, что боязнь микробов — это не симптом. Главное — тревога, которую человек пытается «обезвредить» компульсивным действием. Ритуалом. Так они назывались. В случае Билла — всякими (если если если) условиями или проверкой замков (расчесыванием ран). И это был момент — а. А, вот что это такое. Он всегда знал, что с ним что-то не в порядке. И теперь у этого появилось имя. Имя, история, приятели по несчастью, доктора, которые воспринимают это всерьез. Легче не стало, таблетки за два месяца приема только задолбали побочками и почти не помогли, но теперь он хотя бы знал. И решил проверить одну свою догадку. Может, с Робертом тоже что-то не так? И у его «не так» тоже есть имя? На одном из визитов к врачу Билл сказал, что пишет историю о парне с психическим расстройством. Пытается, мол, процедить свои впечатления сквозь литературу. Хочет узнать, насколько точны его наброски. Конечно, пришлось юлить. Нельзя, чтобы Пауэлл заподозрил, что речь идет о реальном человеке. Психиатры к самодиагностике или постановке диагнозов близким жутко критичны. Но люди куда охотнее делятся информацией, если сказать, что это необходимо для рассказа или книги (да еще и упомянуть две свои публикации — так, между делом). Словно литература — это нечто возвышенное над обыденностью и временем. И они тоже хотели бы стать частью иного мира и вечности. Билл описал Пауэллу своего персонажа. Держал в уме название болезни, но не произносил его вслух. И Пауэлл ответил, что с натяжкой это может сойти за первый эпизод психоза. Что характерно для — Билл, я вижу, к чему ты клонишь — шизофрении или шизоаффективного расстройства. — С натяжкой? — переспросил Билл. Пауэлл развел руками. — Для романа сойдет. И это тоже было — а. Он-то думал, что люди с такими штуками живут полностью в своей голове — неспособные контактировать с окружающими, бормочущие нелепицу и бросающиеся на все вокруг. Из кино сложилось такое впечатление. Или черт знает как оно складывается — сложилось и все. Но за несколько дней до приема нашел в интернете — чего только не отыщешь в сети — дневник парня с шизофренией. Прочел пять лет его записей за ночь. У него все началось с идеи, что он должен блестяще закончить университет, ведь правительство готовит ему важную миссию. А если он провалит подготовку, его найдут и застрелят агенты ФБР. Со временем он пришел к выводу, что способен управлять обстоятельствами и людьми, если найдет закономерности в их словах. И что преподаватели следят за ним через камеры и читают его мысли, а ФБРовцы передают ему указания, зашифровывая их в университетской газете. Причем какое-то время учеба давалась ему неплохо. И мысль об агентах, миссии и возможной казни оттенялась другими делами — просто где-то была. Он сжился с ней, как все остальные люди сжились с риском глобального потепления и боязнью терактов, не думая об этом, пока едят утром хлопья или платят налоги. Даже встречался с девушкой. Правда та бросила его, когда он перестал выходить из дома куда-то, кроме учебы. Признался, что в тот период часто плакал из-за плохих оценок — он ведь подвел свою страну. А когда куратор предложил ему взять перерыв (ведь его работы становились все хуже и по срокам он опаздывал), он закрылся в пустой аудитории и просидел там до ночи над незаконченным проектом. Когда его нашел охранник, он решил, что за ним пришли и попытался сбежать через окно. Охранник вызвал копов. Парень писал, что провел примерно два года в этом состоянии, пока не попал в лечебницу. Хотя странности, которые поначалу многие считали любопытными, начались еще в старшей школе. Пауэлл подтвердил, что история в целом правдоподобна. Некоторые люди годами не получают помощи. Поддерживают определенный уровень жизни, несмотря на то, что их сознание буквально разрушается. Но два года? Когда знаешь, чем все кончилось, диагноз кажется таким очевидным. Два года, и все — куратор, девушка, родные, приятели, он сам — списывали странности на бессонницу, эксцентричность и лень. Конечно, если бы он рассказал кому-то. Но когда ФБР дает тебе секретную миссию, разве будешь об этом трепаться? На следующий день, по рекомендации Пауэлла, Билл взял в библиотеке справочник, который используют для диагностики психических расстройств. Мол, поможет с книгой. Думал, что придется глотнуть страниц тридцать. И поднял бровь, когда увидел пять критериев. Даже перечитывать не пришлось, чтобы запомнить. Бредовые идеи. Галлюцинации. Бессвязная речь. Бессвязное или кататоническое поведение. Негативные симптомы . Вот и все. Причем для получения диагноза не обязательно быть метким стрелком — достаточно выбить два пункта из пяти. Билл перечитывал их снова и снова. Поверить не мог, как точно и при этом сухо, безжизненно, почти грубо они описывают историю того парня из дневника. Тем же вечером собрался с силами и перечитал «Тигров». Иногда находил то, что искал. И Пауэлл подтвердил некоторые догадки — сказал, что галлюцинации зачастую не такие яркие, как многие представляют (не как когда ты три месяца ездишь к кому-то в лес, а потом считаешь, что это была иллюзия). Голоса, тени, странные запахи. Одна из «популярных» галлюцинаций — пауки. Что за голос? Голос из снов. Забудь. А иногда считал, что выдумывает. Неужели болело так сильно, что он готов приписать Роберту тяжелое психическое расстройство, лишь бы хоть что-то объяснить? Его идеи. Поведение. И главное — почему Роб его бросил. Он убеждал себя — они встретятся и все станет ясно. Глянул на Роберта. Тот зачарованно смотрел в окно. И оставался такой же загадкой, как и всегда. К лагерной дороге они добрались у кромки заката — солнце коснулось тонкой линии облаков над полем. Воздух остывал. Вечер густел от запаха хвои и перегоревших за лето полевых цветов. Роберт стал спиной к съезду. На лице и волосах краснели отблески. И деревья за ним в лучах низкого солнца словно загорелись. — Я подумал, Билл, — Роберт прищурился. — Я точно знаю, что все кончится плохо. Но ты не хочешь остаться на ночь? — А что будет? Что с нами может произойти в лесу? — Не знаю. За одну ночь, наверное, ничего. Можем рискнуть. Он улыбнулся, ожидая ответа. Так, как улыбался, когда встречал его по утрам четыре года назад или когда мама разрешила ему пожить у них дома пару дней. И пускай не делает вид, что не знает, как выглядит с этой улыбкой. Билл потер запястье. К предостережению отнесся скептически, но совсем отмахнуться от него не мог. Что-то же с ними здесь произошло. На что-то (кого-то) же они охотились. Да и ему будет лучше, если он уедет и перестанет терзать свое сердце. Возможно, Роберт застрял здесь. Но он-то нет. Он-то свободен. Сколько раз пытался помочь ему и что? Чем для него заканчивались их встречи? Два года назад он точно так же вспоминал свою поломанную руку и сомневался — а стоит ли оно того? Нужен ли он Роберту настолько, чтобы ради него рисковать? Нужна ли ему его помощь? Конечно, за два года он Роберта не забыл. А еще через два? Через четыре? Он и так еле справлялся со своей жизнью. Возможно, литература лжет всем? И никому не нужны эти сильные чувства. Никому не нужна душевная близость. Плевать, знаешь ты своего партнера или нет. Ты просто находишь человека, который тебе нравится чуть больше остальных. Вы делите расходы на аренду жилья, молчите за ужином, пялясь в сериал, а по выходным трахаетесь. Если уживаетесь вместе несколько лет, заводите собаку. И ничего у вас обоих не болит. Все, кроме него, это понимали. Выдумал себе, блин, шекспировскую трагедию. Так что он отказался. Помахал на прощание. Залез в машину и поехал в Ньюпорт, пока не стемнело и пока его сердце не раскололось и не просыпалось Роберту сквозь пальцы. — Хорошо, — ответил он. — Конечно. Почему нет? — Отлично, — Роберт улыбнулся шире. — Только позвоню своей тете. Вдруг в лесу не ловит. Под тени деревьев они вошли, когда окольцованное облаками солнце коснулось поля. Бросили догорающий на капоте блик, словно последнюю в рассказе точку. Роберт обнял его. Билл толкнул локтем — в шутку, чтобы не был таким уж довольным. Тропа встретила их дружелюбно. Лишь пару раз зацепила колючками джинсы. Стрекотнула болтовней насекомых и трепетом шелестящей листвы — будто духи деревьев поприветствовали своего давнего друга. Билл заметил в траве искры светлячков. Удивительно — мог бы поклясться, что в августе их не бывает. Он хмыкнул. Все же это приятное место. Одно из тех, где веришь, что магия существует. Не злая и не добрая — просто живет здесь. — Билл, слушай, — Роберт обернулся. — А ты не набросишься на меня, если я скажу, что читал твой рассказ? Набросишься? С чего… Ну да, он сегодня только и делал, что затыкал ему рот и язвил. Но пускай Роб не прикидывается, словно не понимает причину его злости. Словно не видел посвящения и не догадывается, какие чувства стоят за ним. — Опять Ричи? — Нет. Бен, — ответил Роберт. — У меня шпионская сеть. Билл хохотнул. Виновато поджал губы. Да уж, теперь ясно, почему Бен от них свинтил. — И как тебе рассказ? — Очень круто, — Роберт глянул на него. — Ты замечательно пишешь. В твоих рассказах сети тоже очень хитрые. — Спасибо, — Билл улыбнулся. — Я рад. — Но мне жаль, что те парни из рассказа не выбрались из пещер. Один сошел с ума и убил другого, верно? — Верно. — Я надеялся, что все кончится по-другому. Билл хмыкнул. Да, Роб, я тоже. Очень надеялся. — И спасибо тебе за посвящение, — Роберт снова обернулся. — Для меня это много значит. Честно. Билл юркнул к нему, чтобы убрать ветку, которая вот-вот хлестнула бы его по шее. — Осторожнее иди, — буркнул он. — А этот рассказ даже не совсем мой. Мой преподаватель в Бостоне перекроил его. Вычеркнул страницу в конце, сказал переписать начало. — По-моему ты снова преувеличиваешь. — Да черт с ним. Я так ношусь с этой писаниной. Кому это вообще нужно? Роберт развел руками. — Будто пытаюсь отсосать самому себе, — добавил Билл. — Хорошая метафора, — он усмехнулся. — Использую ее в следующем рассказе. Все хорошие слова в свою писанину тащил. Словно не мог позволить им просто быть. — А откуда ты знаешь, как это? — спросил Роберт. — Ты когда-то пытался? — Воображение, Роб, — процедил он. — Черт, зачем я представил? Он легко стукнул Роберта кулаком по спине. Выбил только новый смешок. Роберт глянул на него, но вовремя заметил стрелу винограда и нагнулся, чтобы пройти под ней, — в сумерках гроздья виделись каплями крови. На всякий случай Билл тоже наклонился. Боясь потревожить раненое создание. — На самом деле я не думаю, что напишу что-то особенное, — добавил Билл уже без смеха. — Для меня твои истории особенные, — ответил Роберт. — В хорошем смысле. А в каком еще? — Но ты же мой друг. — То есть ты считаешь, что у твоих друзей плохой вкус, если нам нравятся твои рассказы? Так? Если ты говоришь, что плохо пишешь, значит, мы — плохие читатели? Билл усмехнулся. Как он это, блин, завернул. — Нет. Но не в этом же дело. Роберт повернулся и стал к нему лицом. За его спиной серел двор. Надо же. Пришли. — Короче, — сказал Роберт спокойно. — Если ты будешь плохо говорить о своих работах, я тебе врежу. — Эй! — возмутился Билл. — К-когда я так пошутил, ты обиделся. Роберт поднял бровь. — Кто сказал, что я шучу? — Ладно. Я бездарный писатель. А если тебе нравится моя писанина, у тебя уебищный вкус. Давай. Врежь мне. И Роберт пнул его кулаком в плечо. Билл перехватил запястья. Хлопнул коленом по голени. Роб освободил руку и попытался взять его в захват. Дрались по-бутафорски — точно на съемках кино. Рассчитывали силу, чтобы не сделать больно. Сцепились руками, передавая пинки, словно пасы. И шикая друг на друга наперебой со смешками. Роберт отступил и потянул его за собой, отбивая тычок локтем. Билл подцепил его ногу под голенью. Шагнул назад. И они повалились на землю. Роберт — на спину. Билл — на него. Попытался смягчить падение правой рукой, и боль пробила от запястья до локтя. Рюкзак съехал вверх по спине и стукнул по затылку. Билл зажмурил глаза, прижав руку к груди и ожидая, пока отпустит. — Билл, ты как? Что-то ударил? — Рука. Блин. — Дай посмотрю. Он упал лбом ему на грудь и не двинулся. Боль стихала. — Нормально. Скоро пройдет. Ты как? — Хорошо. Если не считать ветки, которая пробила мне спину. — Где? Билл приподнялся на одном колене. Роберт усмехнулся. — Шучу. Все нормально. — Блин, — он цокнул языком. И мотнул головой, чтобы выбеленная прядь челки щекотнула Роберту губы. Тот фыркнул. Повернул голову, и волосы прошлись по щеке. — Щекотно же, — он потер лицо. Билл приподнялся, чтобы сесть. Придерживаясь одной рукой за его бок, Роберт сел рядом. Помог снять ему рюкзак и обнял, положив ладонь на спину — подвинулся совсем близко. Наверное, в романе это был бы хороший момент для разговора любовников. Их собственный мир в полумраке. Искорка-светлячок на брови Роберта. И тепло осторожных касаний. Наверное. Но не когда речь идет о больном побитом зверье. — Я не сказал папе, что мой рассказ опубликовали, — заговорил он. — Почему? — Вспомни, какие у нас были отношения и как он относился к писанине. — Помню. И? — спросил Роберт. Билл отвернулся. Будто уставиться-в-чащу вместо глянуть-в-глаза поможет смягчить его жалкое объяснение. — Я не хотел говорить отцу, который умирает от рака, что он был не прав. Знаешь, будто — на, получи. Я — молодец, а ты не верил в меня. Ну и умирай, зная это. Роберт качнул головой. Сжал руку на его спине в кулак. — Слушай, не мне судить… — Можешь не отвечать, — Билл подергал его рукав. — Я просто никому не говорил. И хотел поделиться. — Послушай, — попросил он — и Билл притих. — Думаю, он так не считал. Он пожал плечами. — Думаю, он беспокоился о тебе, — добавил Роберт. — Если бы ему было все равно, он бы о тебе не переживал. Наверное. Он и сам в это почти верил, только теперь ничего не изменишь. Некому договорить невысказанные слова. Можно хоть прокричать их над его могилой. Лучше все равно не станет. — Я вот еще подумал, — Роберт оживился. — Твоя мама или Джи могли ему сказать. — Я… — мысль застыла — как когда в конце детективного фильма выясняешь убийцу и прокручиваешь в уме всю киношку в поиске подсказок. — За полгода это ни разу не пришло мне в голову. Он посмотрел на Роберта. И тот, похоже, различил благодарность в его взгляде — улыбнулся и кивнул. Рука почти дернулась к телефону. Позвонить маме, спросить у нее. Это правда? Может, отец знал? Почти дернулась и крепче прилипла к руке Роберта. Пока не стоит. Лучше пожить со своей надеждой. Поберечь ее, как поврежденную кость. И хватит об этом. Весь день ныл о своем отце человеку, у которого даже семьи нет. Классный же он друг. — Я не удивлен, что ты не подумал, — сказал Роберт и погладил его по спине. — Потому что голова у тебя всегда забита. — Еще бы. Особенно после сегодняшнего дня. — Да, у меня тоже. — И это все… — Билл посмотрел по сторонам. — И то, что я здесь. И что мы в-вместе. — Просто не верится, — подхватил Роберт. — Пока мы шли по тропе, я оборачивался, чтобы проверить, что не говорю сам с собой. Он склонил голову. Всего на дюйм, но Билл расценил это как приглашение. Или хотя бы возможность. Подался к нему и поцеловал. Роберт обнял его крепче. Приоткрыл рот — мол, веди — делай, что хочешь. Он вообще обожал целоваться. Целовал спину, плечи и шею — еще в начале того лета Билл подумал бы, что это влажная мерзость. А в августе хитро переглядывался с ним, когда они выходили из его комнаты с покрасневшими губами. Но этот поцелуй напоминал тишину июньских вечеров. Когда только начинаются каникулы, впереди все лето и не нужно никуда спешить. Билл на миг прижался ближе, обняв губами его верхнюю губу. И отодвинулся, чтобы на Роберта посмотреть. Почти стемнело. Довериться пришлось своим рукам на его предплечьях и теплым ладоням на спине. — Где будем спать? — спросил Роберт. — В гостиной или у меня в комнате? Можем на террасе, если тебя устроит одеяло на полу. — А ты где спишь? — Пока тепло, на террасе. Билл опустил руки — одну положил ему на бок, другую — на спину. И коснулся щекой его щеки. — Давай на террасе, — сказал он. — Вряд ли мы сегодня замерзнем.