Сны Дерри

Что-то не так. Что-то всегда было не так? Стало не так? Он поежился под одеялом и открыл глаза. Среди деревьев грелся свет. Сыпался сквозь колючую зелень и играл в догонялки с тенями во дворе. Лес, точно грозовое облако, набрался шелеста — ветви встревожил ветер. Роберт сбросил одеяло. Приподнялся. Приподнялся бы — что-то оплело плечи, ноги, будто кокон. Будто дурной сон. Не-выпутаешься-не-сбежишь-не- Он задрал голову. — Я укрыл тебя вторым пледом, — тихо произнес Билл. Сидел, прислонившись к стене. Лодыжки крест-накрест. На коленях держал книгу. Солнце под крышу террасы еще не заглянуло, но утренние тени щедрые — свет к нему пустили. Разбавленный, словно дешевая газировка в кафешках, облепил золотом пуговицы джинсовой куртки — тоже из его шкафа. Роберт сел — потащил одеяло за собой и укрылся. Прохладно. Холоднее, чем вчера. Или просто не хотел показывать кости, когда Билл одет. Скрестил руки на груди — поверх сердца и трех косых отметин. — Рано для тебя, — пробормотал он. — М-г, — Билл пожал плечами. — Любовался тобой, пока ты спишь. Не знал, что ты слюнявишь подушку во сне. — Это не… — Роберт мазнул ладонью по подбородку. — Это неправда. — Ладно. Неправда, — ответил Билл со смешком. А правда, что любовался? Правда, что не исчез. Билл зажал большой палец между страницами книги и показал ему обложку. Читал он «Призраки дома на холме». — Ты не против? Я покопался в твоих вещах. Роберт помотал головой. Не против, конечно. Он не много мог Биллу предложить, но поделился бы чем угодно. А Билл всегда находил для себя — книжку вот, старые шмотки. Кое-что поважнее. Свет между деревьями тлел — как из искры ветер раздувает лесное пламя. Роберт зажмурился и потер переносицу. — Что? — спросил Билл. — Голова болит? — Нет. Все нормально. Может, стоило приврать? Билл ведь тоже видит, тоже чувствует — что-то (всегда было? стало?) не так. Он захлопнул книгу. — Завтракать будешь? Роберт прочесал волосы пятерней. Вздохнул — придется теперь. Встать, потащиться на кухню, готовить. Что-то нормальное — сам съел бы яблоко с крекером или доскреб бы до обеда, но он же не один. И под кулаками, под рысьими зацепками, под кожей частило сердце. Глянул на блики-тени, что носились у крыльца, как дети — наперегонки. Вот и внутри так было. Потер щеку — приди в себя приди в себя приди в се Одеяло съехало с плеч. — Конечно, — прогнусавил он. — Сейчас умоюсь и приготовлю. — Да я сделаю. Не спеши. Билл отложил книгу и подвинулся к нему. Подтянул плед на плече. Роберт затаил дыхание. В разбавленном свете казалось, что кожа у Билла очень мягкая. Как и волосы, как и выдох, что щекотал губы. Смотрел Билл, не отводя взгляд и с легкой улыбкой. Друг друга не касались, но так близко — почувствовать друг друга без прикосновений, точно понимать без слов. Если Билл дотронется, черпнет прямо из его души. Билл положил ладонь ему на щеку. Роберт наклонил голову — не убирай, не уходи. Сделай меня настоящим. Нарисовал — из символа, лесного призрака — пальцем скулу, подбородок, губы. Слишком все слишком. Отвернулся бы, но узоры в глазах — тоже паутина. Билл подался к нему и обнял. Словно пытаясь удержать лесного духа — крепко, обеими руками. Словно он останется здесь, если в него верить. Под кожей носились тени-свет-блики-тревоги. Он… А что, если Билла здесь нет? Билл не заикается. Билл готовит завтрак. Билл — на его террасе, в его одежде, читает его книгу. Слишком все слишком, чтобы быть правдой. Он все еще в библиотеке. У него случился приступ. Один из тех, что он воображал себе. Бен сидит рядом на корточках, трясет его за плечо — кто-нибудь, вызовите скорую, быстрее. Пальцы на телефонных клавишах, взгляды — через утренний библиотечный свет. Дрожь под ладонями. Кофе и хот-доги, металлический запах на коже — от разгоряченного капота, разговоры на тропе и объятия под луной — всего лишь мечты, затухающие во тьме. Отпечатки августовского солнца под веками. В голове и за ключицами горячело, как от лихорадки. Что-то не Да нет. Все так. Только под сцепленными кулаками и шрамами колотилось сердце. Роберт разжал руку — дотянулся до джинсовки Билла. За серо-зелеными полосами кофты опускалась-поднималась грудь. А обманщики-иллюзии дышат? Билл разомкнул объятия. Встал на колени — внушить свою настоящесть поцелуем в макушку — и выпрямился во весь рост. — Ты что-то хотел мне показать? — спросил он. — Я не… — Роберт — он-же-не-просто-так-это-гово — вспомнил: — Да. Точно. Кое-что в лесу. — Пойдем после завтрака? Он кивнул. Билл наклонился — расправил джинсы на коленях и поднял книгу. Махнул ею на прощание. В доме тени не такие щедрые — забрали его себе целиком. Но Билл ведь здесь. Они оба здесь. Роберт обнял себя за локти. Встал, придерживая одеяло. С дерева сорвалась птица — он встрепенулся вслед за ней. Предзнаменование? Нить-шпион? Нельзя расставаться с Биллом надолго. Нельзя — иначе однажды Билл перестанет его видеть. Придется говорить с ним сквозь страницы книг. Предупреждать его об опасности сквозь дорожные знаки и тревожить воспоминаниями зыбкие утренние грезы, в которых писатели ищут пророчества. Если только Билл не изобретет ритуал для призыва лесных духов. Он бы отозвался. Роберт спрыгнул с крыльца. И почти побежал.

***

Билл смотрел молча. Зачарованно? Коснулся края стола, словно боясь, что зацепит скрытые тенета, и провел ладонью по мху. Следом тронул чашку. Паутина внутри ожила — пальцы Билл тут же отдернул. Солнце удерживалось на его волосах, будто соперничая с белизной. Ветер осыпал лицо тенями-веснушками. Он скрестил руки на груди. Первым заговорить Роберт не решался. — Это же сеть? — Билл обернулся к нему. — Нет. Просто инсталляции. — Как искусство? Сияние сквозь листву плавилось, слепило — точно солнечная завеса. Трава на прогалине — пересушенная и в пленке пыли — будто сама светилась. Пахло гарью и сухостью. Роберт потер глаза тыльной стороной ладони, прикрываясь от солнца. — Вроде того, — ответил он. — Мне нравится их выдумывать. Может, немного так, как тебе нравится выдумывать рассказы. Показал Биллу пару своих любимых. «Паутинный лабиринт» — посреди леса стол, который накрыт для празднования. Будто мелкие пауки пришли на паучий день рождения к своему приятелю. «Место времени» — дерево, где висят часы с застывшими стрелками. (день месяц год), пока остальные тычут в спину — словно в очереди на карнавальный аттракцион — вперед, ну, чего встал. Были еще изображения. Карандашные рисунки леса в лесу. Лица со сколами. Несколько раз почти позвал Эстер или Гарольда — хоть кого-то, чтобы посмотрели на них. И все же решил оставить при себе. Не зря приберег, значит? — Жутковато, — Билл улыбнулся. — Но я люблю жутковатое. — Да… — Роберт потер бровь. — Мне… Мне нравится, что этих вещей не должно быть здесь. Или что их нигде не должно быть. — Тебя это не расстраивает? — Нет, не очень. — По-моему, довольно грустная мысль. — Нет. Если они мои. Хобби, конечно, глупое. Но впору ему. Напоминание — у жизни много разных форм. Напоминание — иногда стоит получше приглядеться. — От них странное чувство, — Билл хмыкнул. — Мне сложно объяснить, но их хочется разглядывать. Ты мог бы фоткать эти работы. И-или заниматься дизайном. Ты не думал об этом? Он пожал плечами. Да кто угодно может притащить в лес гнилую мебель и нерабочие часы. Но Билл не сводил с него взгляд. Вопрос задал будто бы без интереса, как если переводишь тему, чтобы подкинуть хвороста в тлеющий разговор. Вот только это упрямство — наклон головы, легкий прищур — Роберт узнал сразу. — Тогда что бы ты хотел делать? — спросил Билл. — Если бы не жил в лесу, я имею в виду. — Об этом я пока не думал. Роберт потер лоб. Среди теней на тропе слепили отблески. И шелест на ветру, и голос Билла будто громче. Возможно, думал. Просто вспомнить не мог. — Но зачем-то же ты учишься? — Для себя. — Зачем? — Билл фыркнул. — Это как писателя заставить кр-ропать инструкции к видику и кофемашине. Разве ты не хочешь чего-то большего? — Тебе со мной скучно? Билл нахмурился. — Ты это о чем? — О том, что ты поступил в университет, а я даже школу не закончил. Мне сначала получить школьный диплом, чтобы с тобой разговаривать? — У нас теперь соревнование? Роберт повел плечами. — Я не говорил, что умнее тебя, — добавил Билл — выцедил сквозь зубы. — Я спросил, чего ты хочешь. — Чтобы… Слова запнулись. Чтобы ты не задавал мне таких вопросов, блин. А что отвечать? Он готов был умереть за свою свободу. Так зачем кроить сердце пустыми надеждами о том, как мог бы с ней жить? — Забудь, — бросил он. — Зря я тебя сюда привел. И развернулся, уходя по тропе. Слишком все слишком. Слишком громкое, слишком яркое, слишком Уставился себе под ноги. Мельтешили слепили перебегали вспышки белизны. Весь мир — белые носки его кед. И те ненастоящие. Билл последовал за ним. — Тебе еще не надоело?— крикнул он, догоняя. Роберт наотмашь хлопнул ветвь орешника. Билл чертыхнулся — наверняка прилетело по лицу. — Если тебе так нр-равится здесь, зачем ты тогда ездишь в город? А в свои панковатые шмотки ты для кого наряжаешься? — Билл дернул его за рукав. — Для рысей? О, спасибо большое. Писатели умеют сделать больно. Отыскать самое болящее и ткнуть туда парой слов. Этим они, в конец концов, на жизнь зарабатывают. — Мне все равно, как я выгляжу, — пробубнил Роберт. — У меня других нет. — Ага. И кольца твои. И пирсинг. Кому-то другому порассказывай. Да стой ты, ч-черт. Он развернулся. Билл замер в полушаге — будто сраженный выстрелом. Взгляд — сквозь солнечную завесу — поднять Роберт не — хотел бы — не мог. Ответить? Тоже. Их подслушивают. Конечно, подслушивают. Пеннивайз следит за ними. Нужно бежать вдвоем. Нужно отпустить Билла, чтобы сбежал один, пока еще есть время. — Ну извини, Роб. Но тебе же больше этого никто не скажет. Промолчал. Билл на выдохе запрокинул голову. — Ты что, пр-рикалываешься надо мной? И хотелось его выслушать. И обнять хотелось. И остановить и поверить. И Нет. Нет нет. Билл же его провоцирует. Билл всегда надеется, что станет хуже. Хуже — интереснее. Из них двоих он один выйдет сухим из воды — уедет в свой колледж, в Бостон, к маме. Сам ведь шутил, что писаки — лжецы. С лицемерным укором, моралью своей считают, что обязаны подарить голос немым, вылечить всех глухих и заставить слепцов прозреть. Ну а что с его проповедей? Что за речами без веры? — Я и так знаю, что меня здесь ждет, — ответил Роберт себе под нос. — Не нужно мне об этом напоминать. Он вновь двинулся, чтобы уйти. Билл схватил его за предплечья. — Да стой ты, — прошипел он. — Стой! Остановился вполоборота. Взгляд — в землю, под ноги, на свои руки, в землю — куда? Куда себя деть? Куда деть солнце тени голос гул — Роб, — сжал хватку цепче. — М? Билл провел по его рукам до локтей и наклонил голову, чтобы словить — как муху в сеть — взгляд. Роберт застрял на блестящих пуговицах джинсовки. — Ты н-никогда… — зажмурился и мотнул головой. — Черт. Пообещай, что не будешь перебивать и дослушаешь. А если засмеешься — двину тебе вилкой. Мы уже были здесь. Я помню это дерево, помню эту прогалину, припоминаю тропу. Билл, кажется, мы с тобой ходим кругами. — Как скажешь, — пробормотал Роберт. Билл набрал в легкие воздуха и выдохнул: — Ты никогда не думал, что у тебя может быть психическое р-расстройство? — То есть теперь я псих? Он стряхнул руки. Белизна замельтешила по тропе — кеды выбивали пыль из-под сухой травы, пока шагал по подлеску. Билл погнался следом. — Я не говорил, что ты псих. — Конечно, — Роберт сощурился. — Наверное, мне послышалось. — Дай объяснить! — Билл схватил за запястье — выскользнул из его пальцев. — Я не псих, блин, — повторил он. И припустил по тропе. Руки — в карманы. Шею втянул в плечи. Словно лесной зверь, словно свой. Словно вместо кед у него ловкие звериные лапы, вместо зрения — шорох-треск в темноте и маслянистый запах еловых ветвей. Этого Билл не умел. Так и остался здесь чужаком. Так вот зачем Билл притащился к нему. Хотел назвать ебнутым? Он потратил два года, чтобы свести эту метку — будто в наказание остался после уроков отдирать жвачки из-под парт. Один. Против Пеннивайза и его фанатиков. И теперь Билл — Билл! — зовет его психом. Никто же тебе больше этого не скажет, Роб. Ну прости меня, Роб, и извини. Может, они нуждались не друг в друге, а в идее друг друга? Он — в приятеле с необыкновенным воображением, добрым сердцем и удивительными рассказами. Билл — в крутом парне, который умеет стрелять, разводить костры и всегда придумывает развлечения, лихо заткнув за ухо сигарету. Но персонажем приключенческой книжки он больше не был. А кем стал? Мысль очень в духе Билла. — Если считаешь меня психом, — пробормотал он, — что ты вообще здесь делаешь? Взгляд Билла на затылке давил. Укорливое молчание сковывало лодыжки. Будто в плечи вот-вот вопьются когти зубы клы Посмотрим еще, кто тут быстрее. — Я тебя не держу, — добавил Роберт. Прибавил шагу — поскорее вырваться бежать бежать прочь прятаться от кого? где? Иногда важно не то, как твой соперник себя проявляет, а то, как он скрывается. Иногда важно не то, о чем писатель говорит, а то, что хотел бы утаить. Но Роберт встряхнул головой. Забыл уже, что всю жизнь, пока готовился к своей невидимой войне, его врагом был Билл? Что их встреча (ни одна из их встреч) не была случайной. И Билл тоже это знал. Как бы ни прикидывался, как бы ни играл перед ним — как бы сильно ему ни нравилась чистая до смущенных улыбок и влюбленных обещаний наивная мысль что Билл ничего не понимает не знает не верит и конечно не считает врагами их двоих — Билл тоже созывал пехоту и снаряжал конницу. А его собственный бог из голосов-сновидений, собственный Пеннивайз, наверняка нашептывал Биллу откровения через книжечки. Это ведь отличный способ ослабить противника. Убедить его, что угрозы нет, и подобраться на расстояние выстрела. Если он встанет на сторону Билла, проиграет Пеннивайз натравливает их друг на друга. Он всегда разжигал ссоры между ними. А Билл Глянул через плечо. Если Билл лгал ему, значит, никто в жизни — ни один человек никогда — его не любил. Для рысей. Бесполезная им попалась рысь. Не смогла довести дело до конца. И дяде духу не хватило. Слабак — всего лишь жалкий слабак и трус. Разве не для этого мама уехала? Чтобы избавиться от От Билла он отвернулся. Домой шагали без слов. Если Билл так их обожает, пускай сам их и говорит. У крыльца Роберт замер. Провел Билла взглядом, поддев петли для ремня большими пальцами и покачиваясь с носка на пятку. Билл прошел на террасу — кивком указал в сторону двери. Мог бы не идти за ним, мог бы — ты не ответил на мой вопрос — мог бы — забирай свои вещи и проваливай — мог бы передразнить накричать — мог бы остаться в одиночестве и закончить то что не смогли сделать другие — единственный кому хватит смелости — это ведь так — револьвер — пуля — щелчок — Бобби Роб Роберт ты даже ничего не успеешь услышать — это ведь так просто. Но все равно поднялся по ступеням. В гостиной Билл сцапал свой рюкзак. В горле вдруг загустело. Билл же сейчас набросит лямки на плечи. Пройдет мимо — может, толкнет — спустится с крыльца. Через двор — глянет на вяз, куда их подгонял ветер, на свое лето в коробке с воспоминаниями — выйдет к тропе. Шаг, второй. И просто исчезнет. Роберт попытался протолкнуть воздух в легкие. Вытолкнуть обратно изображение Билла, который уходит прочь. Билл переставил рюкзак к стене — глухо бухнули об пол скрытые застежкой-молнией внутренности. Роберт выдохнул. — Ты не уходишь? — Садись, — Билл кивнул — наклон вниз-влево и челка — следом. Он глянул за спину. В доме гнездилась тишина. Только свет-звук стрекотали на крыльце, словно искали его. Бобби, выходи, мы тебя ждем. Трещали — т-с-с-с-снова ты в осаде мы со всех сторон — мы тебя видим мы тебя слышим скоро скоро скоро скоро мы придем. Роберт сел на пол. Облокотился о стену — залез в угол, как пугливый паук. Разве Билл не слышит? Разве не чувствует? Почему он не бежит? Словно знает, что они вдвоем — в тени за старым диваном на полу — в безопасности. И в темной норе, в ее мнимом безмолвии легче смотреть Биллу в лицо. Не касаться но так близко что У них ничего не украдут. Не в этот раз. — Что ты хотел сказать? — спросил Роберт тихо. — Показать, — поправил Билл. Он постучал костяшками друг о друга. В пальцах будто обжилось беспокойство. Тянул время. А время у них — в очереди на аттракционы че стоишь, кретин, топай давай — на исходе. — Так что? — Я никому об этом не говорил, ясно? — Билл разжал кулаки, выдавил короткую улыбку. — Это не так легко, чтоб ты знал. И поднял левую руку. Словно нехотя, потянул рукав вверх. Кожу полоснули царапины. Точно хвосты комет — розоватые рубцы около старого стежка и частокол тонких шрамов от запястья до локтя. Вены под бледной кожей отдавали голубым — фиолетовым почти что. Роберт потянулся к нему — замер на полпути — как, бывало, замирал у поворота на Дерри, словно проверяя, не забыл ли ключ и горсть монет для переправы. Взгляд Билла стыл там же, на его загорелых руках. Казалось, оба знали, что у другого сейчас на уме — словно январь встретился с сентябрем. Словно теперь они должны поменяться днями рождения. — Что случилось? — Роберт нахмурился. — Это… — Я сам, — перебил Билл. Подтянул колени к груди и сложил руки на них. Натягивать рукав обратно не стал, и Роберт блуждал взглядом между его шрамами, словно по лабиринту. А из таких есть выход? Кажется, Билл его не искал. Глядел в сторону, обхватив одну руку другой — смотри, мол, вот и все, что я могу сделать. — «Сам» то есть… Специально? — спросил Роберт. — П-помогает, когда я нервничаю. — И как тебя это успокаивает? Больше похоже на наказание. В монашеской келье удары бичом по спине. — Ну, — Билл пригладил одну из свежих засечек. — Мой врач — психиатр — говорит, что у меня обсессивно-компульсивное р-расстройство. Это тоже болезнь психики. — И что? Тебе нравится вид крови? Или сам процесс? — Нет, просто… — он неразборчиво — к-х-х-х — прохрипел, будто пытаясь выкашлять ругательства, которые застряли в горле. — Не з-знаю, как лучше объяснить. — Тебе виднее. Рассказал бы, как крепятся причина-следствие. Но — это не так легко, чтоб ты знал — давить на него — идея хреновая. Билл поддел ногтем край царапины. Из-под корки выступила капля крови — он опустил взгляд и, словно только теперь понял, что делает, вытер ее о джинсы. — У меня б-бывают бредовые мысли, — наконец сказал он — голос чуть дрогнул, и Билл заговорил медленнее: — Когда связываешь явления, которые на самом деле не св-вязаны. Иногда я думаю, что если в-выйду из дома, а на часах будет четное количество минут, меня с-собьет машина. Я п-понимаю, что э-это не так, но ни-ни-ничего не могу сделать. Роберт нахмурился сильнее. Умение считывать знаки — это ведь тоже часть дара. — Но это не значит, что я псих, — продолжил Билл. — Пр-росто… Не знаю. Мне нужно лечить башку. В-вот и все. — А царапины тут причем? — Это вроде как… — Билл сощурил один глаз, подбирая слово. — Р-ритуал, что ли. Плата. Если я сделаю новый п-порез или что-то такое, з-значит, н-ни… — он закрыл глаза и сквозь стиснутые зубы выплюнул: — ничего плохого не пр-роизойдет. Черт. — Можешь гово… — Это довольно иронично, если подумать. Роберт поднял бровь — что же здесь ироничного? — Ритуал прям религиозный, — Билл невесело усмехнулся. — Типа и-исповедуйся, и пр-ростят тебе все твои грехи. Я всегда думал, что религия и эти евхаристии-с-соборования нужны только тем, кто хочет себя обмануть. И вот… Он снова пожал плечами. Роберт опустил голову — челка свесилась на лицо, будто помогая спрятаться — если я этого не вижу, тогда это — оно — не видит меня. Ни объяснений, ни иронии так и не уловил. Возможно, Биллу было бы легче убедить его, что между ними нет пропасти, не используй он слов, вроде — что это, мать его, такое? — соборование. — А я тут причем? — пробормотал он. — Я же себе руки не режу. Глянул на свои — грубоватая кожа ладоней, синяк у сбитого ногтя, пара едва заметных точек-шрамов. — Ты сказал, что слышишь голоса. — И что? — Что тебе тяжело думать. Конечно, дар способен причинить вред. Едва ли сила — намного большее, чем ты сам — будет заботиться о тебе в ущерб своим интересам. Особенно когда изо всех своих сил сопротивляешься ей. — Я не… — Сам посмотри, — Билл не дал договорить. — Твой мир, твой лес, твои работы. Ты их создал, чтобы не быть одному. Но тебе б-больше не нужно ничего сочинять, — он указал в сторону дороги. — Теперь ты можешь жить так, как тебе хочется. Роберт перевел взгляд. На террасе полыхали солнечные шпионы просились в комнату. Поежился — мурашки по спине. Вряд ли его исполненные желания обитали там. — Я не пытаюсь… Задеть тебя, — Билл подвинулся к нему. — Просто пр-редлагаю поговорить с врачом. А что насчет Гарольда? Вендиго? Пеннивайза? Это тоже психические расстройства? Наверное, Биллу очень хотелось в это верить. Лишь бы не отказываться от них и от их общей мечты. Он взял руку Билла в свои. Тот позволил ему, но чувствовалось — натянулся весь. Роберт повел пальцем вдоль лабиринта. Поэтому ходил в кофте? Легко говорить, что шрамы ничего не значат, когда у самого их нет. Или тоже избегал навязчивых взглядов-вопросов? Сколько сам прочел таких за последние два года на лицах библиотекарш-кассиров-прохожих. Всем ведь любопытно. Всем хочется знать — что с тобой случилось. Всем интересна твоя тра-ге-ди-я. Пару предсказаний из Дерри домой привез. У зеркал подолгу не задерживался. Будто от них фонило пророчествами — однажды взглянет и возненавидит своего двойника. За слезы, слабость и за судьбу, которая отпечаталась прямо на лице. Обнял запястье Билла крепче. Кисть — тонкая в его ладонях. Билл улыбнулся уголком губ и сжал его руку. Так можно сидеть всю жизнь. Вся жизнь — в одном прикосновении. Если бы загадывал желания на Рождество, на свои дни рождения и наперегонки с падающими звездами, попросил бы одно — пускай этот сон будет правдой. В конце концов, если останешься в сердце писателя, можно не бояться даже смерти. — Мама не знает, — вдруг произнес Билл. — Кроме тебя, никто не знает. — И ты ей не скажешь. Он помотал головой. — Мне рассказал. — Ну, — Билл усмехнулся. — С тобой мне легче. — Да? Вчера ты… — Легче, чем с кем-то другим. — Почему? — Я не… — он вновь запнулся. — Люди пишут романы, чтобы объяснить такое. А в жизни — либо чувствуешь, либо нет. — М-м, — Роберт хмыкнул. Мог бы просто сказать, что они нужны друг другу — как говорят, начертывая родство душ, вглядываясь в пробитое звездами ночное небо и впервые видя созвездия среди небесного хаоса, — вот вдвоем им и проще. Но писатели готовы на все, лишь бы избежать самых простых вещей. Выдумать целый роман, чтобы объяснить одно слово. — А у тебя со мной не так? — спросил Билл. Сквозь плоский тон — как кровь из свежей раны сквозь бинт — проступили оттенки не то обиды, не то вызова. — С чего ты взял? — Может, ты отвык от меня. Два года пр-рошло. И что? Провели порознь хотя бы день — что скажешь, Билл? Вслух только этого спросить не решился. — Ты знаешь обо мне то, что должен знать о себе только я сам, — ответил Роберт. — То есть я так думал. Раньше. — Мы будто… Х-м, — Билл склонил голову набок и затих с приоткрытыми на кромке слова губами. — Мы будто соучастники в преступлении. Легче говорить с кем-то, если делишь с ним общие тайны. По спине прошел холод. Роберт вновь глянул на террасу — и какое для них — соучастники — будет наказание теперь? Разве они заслужили его лишь за то, что осмелились пойти против своей судьбы? Почему для них свобода — это исцарапанные запястья и гноящиеся раны от звериных когтей? — Прекращай, ладно? — он кивнул на руки Билла и поднес его ладонь к своей щеке. — Не будешь же всю жизнь ходить в свитере. Или придется постоянно думать, куда смотрят люди — на тебя или на твои шрамы. Билл улыбнулся. — Я смотрю на тебя. — Все равно прекращай. Ладонь вывернулась под пальцами. Билл коснулся края его губ — словно обещанием поцелуя, которое забираешь с собой, не зная, увидитесь вы еще или нет — и опустил руку. — Я понимаю, — сказал он. — Постараюсь. — А дрочить ты не пробовал? Ну чтобы снимать напряжение. Шутка дурацкая, но Билл усмехнулся. — Если бы дрочка помогала, я был бы самым спокойным парнем на свете. — У нас что, соревнование? — передразнил Роберт. — А красть грешно-о, — протянул Билл и погримасничал — сощурился шутливо — только чертята из глаз не посыпались. — Если я не ошибаюсь, одному юноше смотреть так на другого грешно тоже. — В церкви с меня дым пойдет. — Какой ужас. Оба хохотнули. — Кстати, есть и другой способ, — сказал Билл, отсмеявшись. — Ну чтобы успокоиться. Поставил рюкзак между коленей и раскрыл застежку. В-з-з-з молнии отдалось звуком расстегивающейся ширинки, и Роберт улыбнулся веселее. — Да где… — Билл пробормотал в рюкзак. — Я не… А, — он вытащил мятую сигаретную пачку и протянул ему. — Будешь? Сигареты странные. Без фильтра и будто сделаны вручную. — Это косяк? — догадался Роберт. — Ты пробовал? — Нет. Но давай. Вытащил один. Чирк — поймал огонек зажигалки — точно светляка из рук Билла. Как, бывало, делали пасмурными вечерами в лесу или сидя допоздна на заднем дворе дома Денбро. Про этих «светляков» он читал. Читал про шаманов, которые связывались с духами — становились дверью для духов — с помощью галлюциногенов. Хотя в компании Билла вспоминал о другом. Воображал себе студенческие тусовки — как там в фильмах? — стеклянная чаша с пуншем, выкуриваешь косяк в компании парня, который тебе нравится, и либо блюешь, пока он придерживает твою челку и заправляет волосы за ухо, либо признаешься ему в любви, а блюешь после этого. Забавно — ни для магии, ни для признаний, которые вызывают нет-мне-правда-совсем-не-обидно смех, наркотическая дрянь ему не нужна. — Только не вдыхай сильно, — предупредил Билл. Роберт зажал косяк в зубах и поднял бровь. — Не тебе учить меня, как затягиваться, майн фройнд. — О, ну еще бы. Дым во рту разлился сладковато-землистый. Странно, откуда берутся ассоциации, если землю никогда не ел. Или в запахе дело? Может, через пальцы их впитываешь? Он потер подушечки большого и указательного — х-м, да нет вроде бы. Оперся затылком о стену. Глаза отяжелели. И моргать стало тяжелее дольше медленнее Билл забрал из его руки сигарету. Затянулся — вернул. — Ну как? — Пока не понимаю, — ответил Роберт. В голове опустело. Словно свалку вычистили, и теперь там посадили деревья. И те шумят шумят шелестят кронами как прибой на ветру. Море, и ветер разгоняет по морю волны из листвы и ветвей. Пускает тени-свет-паутину под веками и в сердце — забилось быстрее. Он передал косяк Биллу. Тот сделал затяжку. — Пол давит в задницу, — пожаловался Билл. Роберт дотянулся до дивана. Сдернул одеяло и кинул ему. Билл положил ком себе под голову, и края упали ему на плечи. Почему-то это показалось смешным. Роберт слегка улыбнулся. — У меня к тебе вопрос, — начал Билл. — Очень серьезный. Я серьезно. Роберт повернул голову к нему. Он тоже улыбался, и глаза отражали свет из окна. Будто сами из стекол. Билл снова взял — затянулся — сигарету и вернул ее — уронил руку. На пряжку его ремня. Руку, расстегивающую ремень, воспринял как обыденность. Как свою то есть. — А ты когда-нибудь д-думал… — Билл оттянул застежку, — Что мы могли бы переспать? В смысле… Ты же в курсе, как это у парней? Он затянулся глубже и передал Биллу. Заметил — будто бы издалека — что руки у него заняты. Билл расстегивал его джинсы, и это привиделось ему невероятно важным. Роберт решил не мешать. Сам вложил сигарету Биллу в губы и на дымном выдохе забрал. — Да, я знаю, — ответил он. — Я спрашивал у Бена. — У Бена? — удивился Билл. — Ну да. Из тебя же слова не вытянешь. — Бен решил, что ты к нему клеишься. Рука пробралась под джинсы — теперь Билл поглаживал его член сквозь ткань белья. Это тоже показалось достаточно важным я серьезно Тяжесть из-под век потекла вниз. — Я д… — Роберт сглотнул. — Я дал ему понять, что это чисто академический интерес. Ты хочешь, чтобы я что-то сделал? — Нет, сиди так, — Билл раскрыл губы и приподнял голову. С меня дым в церкви пойдет. Роберт дал ему затянуться. Руки продолжали его гладить. Руки будто бы Билла, и он их чувствовал, и чувствовал, что чувствует, но словно больше не был тем Робертом, который сидел на полу с расстегнутыми брюками и косяком между пальцев. Правда и Билл больше не был тем Биллом, который забрался рукой под его белье и держал в ладони его член. Ощущения напоминали поломанную мозаику — фрагменты не складывались, не подходили к нему. К ним. О чем думать — о разговоре или о дрочке? О дрочке или о разговоре? — Бен точно решил, что ты к нему клеишься, — повторил Билл. — Я сохранял чисто академическое лицо. — Ты и твое академическое лицо к нему клеились. Билл двигал ладонью неспешно — не как два года назад. Без опаски. Другой рукой оперся о пол и подался к нему, чтобы щекотать губы и нос волосами, чтобы запах шампуня и солнца перебил запах сигареты чтобы не смотреть в глаза? — Так ты думал? — напомнил Билл свой вопрос. — Да. Я… Я хотел бы. Если хочешь ты. — Хочу, конечно. Билл наклонился. Видел лишь его макушку, как вдруг вместо руки он погрузился в нечто горячее и влажное. Тяжесть сползла по плечам к груди. Внизу живота потянуло ощутимее. Словно он тут лишний — подглядывает за тем, чего видеть не должен. Как за лагерными поцелуями на задворках летнего кинотеатра много лет назад. — А ты спал с кем-то? — спросил Роберт. Сигарета почти дотлела — сквозняк разносил остылый пепел по комнате. Кинул ее на пол фейерверком и положил руку Биллу на спину. Билл приподнялся. Дыхание погладило кожу: — Да. А что? — С парнем или девушкой? — С одним парнем. И с девушкой. Но это ничего не значит. Билл поднял голову. С раскрытыми покрасневшими губами прямо над его — чьим-то — членом в своей — чьей-то — руке. Тяжесть рассыпалась. Плыла — дробилась на дрожь и горечь под языком в горле — к-х-х-х — хрипело в легких голове завертелось — сейчас и без пунша стошнит — Для тебя значит, — пробормотал он. — Мне было интересно, как это у нормальных людей. — Что? — Отношения. — И как? — Никак. Билл поднял бровь. Словно говоря — и кто в этом виноват? Но улыбнулся теплее. — Правда не значит, — и на миг ткнулся лбом ему в грудь. — Для меня они тоже «не ты». Роберт кивнул. — И я знал, что буду нервничать. П-подумал — пускай это будет не с тобой. Вот мысль действительно в духе Билла. — А ты с кем-то спал? — спросил он. — Нет. — Чего? Разве не интересно? — Ты собирался, — Роберт кивком указал вниз. — Хочешь использовать свой член как кляп? — Ну ты сам… Билл наклонился и обхватил головку губами. Заглатывал кляп горячей влагой. Ритм и движение спины под пальцами обгоняли дыхание — будто стоишь на краю скалы и от высоты кружится голова. Роберт сжал его кофту и зажмурился. Несколько свистящих вдох-выдох в-д-о-х- -выдох-вдо Ему ведь должно быть приятно ему должно нравиться не должно быть страшно нельзя же всю жизнь ходить в свитере нельзя же всю жизнь просидеть под столом, закрыв уши руками если я этого не слышу Тяжесть неполных вдохов копилась болью в груди сквозь горло — открыл рот, чтобы глотнуть — будто летишь, преодолевая сопротивление воздуха — и он пальцы онемели. Тянет шелестящее шумящее — бесконечное — жжет в ключицах и вгрызается в глотку я же сейчас я же сейчас просто задохнусь здесь Напряжение ушло горло сжалось дышать успокоиться до игольного ушка взять себя в руки прятатьсябежать Солнце на террасе исчезло Огромная тьма — больше чем ты сам ярче чем свет и чернее чем пустота на месте забытых снов А тебе не бывает здесь страшно? Одному в темноте голоса за каждой дверью, за каждым зеркалом надзиратели без решеток и замков мы никогда тебя не отпустим Бобби это никогда не кончится ты наш до края пробитого звездами неба и до самой кромки тьмы пора тебе с этим смириться и пускай только он попробует забрать тебя у нас вы оба пожалеете — Эй, что с тобой? — Билл приподнялся, утирая рот тыльной стороной ладони. — Тебе настолько не понравилось? — Нет… Я… Нет. Голос из горла выбирался беззвучным, хриплым. Роберт откинул голову и стукнулся затылком о стену. Под пальцами взрывались дешевые дымные хлопушки. Он кое-как натянул трусы, но ширинку застегнуть не смог. — Это из-за косяка. Извини. Ч-черт, — Билл положил руку ему на предплечье. — Сейчас пройдет. Я слышал про такое. Роберт закивал. Что, даже косяк выкурить нельзя? Нельзя на пять минут прикинуться нормальным парнем? О чем — переспать жить вместе что бы ты хотел делать если бы не жил в лесу — они говорят? От них ведь никогда не отцепятся. А вдруг и Билл умрет здесь? А вдруг Билл умрет здесь из-за него? Схватил Билла за плечи и посмотрел ему в глаза. От дыхания челка путалась, будто скошенные выгоревшие травы. Взгляд внимательный — наточенный, и Роберт отвернулся, как отвернулся бы, прячась от той силы, что оживляла лес и сплетала весь мир. Билл тоже ее часть — не оторвешь ведь — только вместе с чем-то, что делает их ими. Только если они оба пожалеете — Ты ещечешьчтобы мы вместе? — забормотал он. — Уверен? — Хочу. Если я пр-равильно тебя понял. — Он… Они следят за мной. Но я не… Ты мне поможешь? — Если скажешь как, — повысил голос Билл. — Кто следит? Он помотал головой. — Я знаю, что должен сделать. Но только ты… Пообещай мне. Пообещай. — Что… — Это опасно. И для тебя тоже. — Да ты м… Встряхнул его, прерывая. Билл заморгал и чуть отсел. Насторожился? — Я не знаю, что им нужно. А эта девочка, — губы задрожали. — Она так меня боялась. Я хотел, чтобы она ушла. Я ей ничего не сделал. — Роб, о чем ты? — Со мной так страшно, да? — прогнусавил он. — Все ждут, когда я сорвусь? — Нет, конечно. В глазах вспыхнул влажный жар. — Я хотел, чтобы она ушла. Я разрешил ей остаться, но я хотел… — Роб, Роб! Успокойся. Все хорошо. — Я хотел, чтобы она ушла. Билл провел большими пальцами по его щекам, вытирая слезы. — Пожалуйста. Я не знаю, что они со мной сделают. Они меня не отпустят. А если они с тобой что-то сделают? Если ты напишешь… Билл обнял его. Придвинул к себе — прижать голову к груди. Обхватил обеими руками. Сердца не услышал. Только гул в ушах. — Я так больше не могу, — сквозь слезы пробормотал он. — Все хорошо, Роб. — Пообещай. Билл погладил его по волосам. Другой рукой обхватил плечи, делился теплом — из-под пальцев сквозняк завистливо прикарманивал себе нити. И раны под каждым прикосновением. Будто кожа тоньше полуденной дремоты — у людей так перед смертью бывает. Словно вот-вот останется вся лоскутами на его руках. Под ладонью мелко подрагивала спина. Он обнял колени Билла. Носом уткнулся ему в джинсы и сморгнул мокрое пятно света. Лишь бы все закончилось лишь бы длилось вечно — пускай лучше так болит. — Пообещай, — повторил Роберт. — Хорошо. Но… — Ты не бросишь меня? — пробормотал он. — Не брошу, конечно. — Обещаешь? Билл обнял крепче — уперся подбородком в макушку. Слезы текли по щекам. Втягивал их носом — неприятно, и еще противнее остывали, пока добирались до губ, откуда можно слизнуть. Совсем как кровь на вкус тоже соленая. — Обещаешь? Билл прижался губами к его волосам. — Обещаю, — ответил он. — Никогда.