Сны Дерри

Он вышел в серебристо-серый просвет между деревьями и остановился. Сжал кулаки. Потряхивало — не то от злости, не то от холода. Лес что, насмехается? Это у него такая мелочная — грошовая, как фокусы уличного разводилы — месть? Плетение поблескивало. Словно драгоценная жила в камне — кое-где на изгибах проволока вросла в дерево и мерцала тусклее. Давно она тут? Года четыре? Пять лет? Роберт тогда сотни таких наплел. И теперь сеть, забытая сложившим сан и отрекшимся от престола королем, цеплялась за свою никчемную жизнь. Билл фыркнул и ударил ладонью по ветви. А еще Роб говорил никогда не ходить в лес без зажигалки, ножа и пистолета. Чтобы и свою — не менее никчемную — жизнь сохранить. Слышишь, Билл? Да харе по-овторять. Я с первого р-раза запомнил. Ну что? Запомнил, блин? Ночь занималась пасмурной — небо клацнули выключателем. Днем Билл держал направление — уговаривал солнце между облаками, ловил огонь на верхушках деревьев — но к закату последний день августа пригнал плотные тучи. Он вновь проверил мобильник. Прищурился — в лицо брызнул свет с экрана — и, привыкая, заморгал. Чтобы позвонить, если появится связь, заряда хватит, но лучше поберечь. Может, на дерево влезть? В доме же был сигнал, значит. Билл поднял взгляд. Значит, забраться на дерево, упасть и разбить голову. Наверное, ему все-таки суждено умереть в этом лесу. — Что я тебе сделал, а? — крикнул он. — За что ты меня так ненавидишь? Постоял молча, прислушиваясь. Вглядывался в хмурую безголосую мглу. Та к вечеру притихла — ни насекомых, ни птиц. Билл оперся ладонями о колени и покачал головой. Всего несколько часов — несколько часов вертлявых скользких троп, что путают ноги тупиками и ложными поворотами — и он начал разговаривать с лесом. Много понадобилось Роберту? Роб ведь был ребенком, когда застрял здесь. Скрип ветвей под оленьими копытами — поступь солдат, окрик совы — верного стражника, и вот у мальчишки-выдумщика свое королевство. Обороняйся, строй укрепления, иди в атаку. И пускай Луна плетет тебе венцы, одаривая вечной славой, а лесные чащи нашептывают — ближе, ближе, по секрету на ухо только тебе — кошмарные тайны, пока туман прячет среди скал твое имя. Разве не так люди выдумали своих первых богов? Тогда почему бы восьмилетнему пацану из штата Нью-Йорк не изобрести нового? Билл вернул телефон в карман. Даже если появится связь, кому он позвонит? Да и говорить что? Может, Роберт будет его искать. С ним бы не заблудился — Роб видит в темноте, тащит на загривке девять жизней и всегда приземляется на лапы. А еще серый, как во тьме все кошки. Билл усмехнулся. На лучший минет он не рассчитывал. Разок всего играл на кларнете, причем так же фальшиво и не менее обдолбанным, но чтоб настолько… Оборвал себя. Шутка тоже зафальшивила, едва слетев с губ. Пробрала дрожь — теперь не от холода — от воспоминания на руках — опасного и колошматящего изнутри, как открытый перелом. Кажется, он ни разу не видел, чтобы Роберт плакал. Не по себе делалось. Роб всегда сдержанный — лишнего не покажет. Так и разбирай его, словно плотину. Чтобы затем ловить страхи сквозь пальцы и знать, что ничем не способен утешить. Сидеть, обнявшись, и гладить по спине. Всегда сбегал от этого — как от отца, как и от матери с братом, от всех, кто мог попросить у него хоть немного — хоть ломтик сопричастности. Только Роберту положиться больше не на кого. Они? Кем бы они ни были, Робу они не друзья. Хватило времени поразмыслить об этих людях, пока скитался по лесу. Возможно, они заняты чем-то незаконным, и Роберт в этом замешан. Поэтому не хотел рассказывать, откуда берет деньги, еду и одежду. А теперь, когда решил выпутаться, стал для них проблемой. Или оба стали. Я не знаю, что они со мной сделают. Они меня не отпустят. А если они с тобой что-то сделают? Поэтому извинился? За то, что подставил его, или за слезы, или за все вместе. Там, в гостиной, Роберт отпустил его колени, сел, утерши нос ладонью, и извинился. В ответ пробубнил что-то — да не страшно, да ниче. Плечами почти соприкасались. Билл на вдохах ощущал — по-другому сложил руки и освободил между ними дюйм пустого пространства. Не потому что Роберт сделал что-то не так. Не потому что не хотел быть рядом. Не из-за дрожи-слез. Не-признаваться-же. Речь не о нем, не о нем ведь. Черт. Билл покачал головой. Натянул кофту на костяшки, поднес кулаки к губам и закусил край рукава. Не нужно было. Он поелозил зубами друг о друга — хлопок потерся о резцы. Было бы славно, если бы сейчас во рту вместо промокшей ткани оказалось лезвие. Помогло бы усвоить урок. Он с силой вдавил костяшки в губы. Если поделиться тяжестью, с которой заперт наедине — приговоренный словно, почувствуешь себя лучше. Так же должно быть? Но ему лучше не сделалось. А Роберту? Он молчал. Сложил руки на груди — волосы, почти белые, выгоревшие на солнце, встали дыбом. Заговорить с ним? Коснуться? Не смог бы — Роберт сам словно открытый перелом — кости наружу, только заденешь порванные мышцы и нервы. Так и остался сидеть на полу, когда Роберт поднялся. Вышел из дома, постоял на крыльце, опустив голову и чуть сгорбившись, а затем спрыгнул со ступеней и направился в лес. Отсюда я никуда не денусь. Купился? Купился, хоть и знал — пускай Луна плетет ему венцы, пятки лижут черти. Нужно было сразу идти за Робертом. Не выпускать из виду — только не сейчас, не когда он. Да? Нет? Засомневался? Замешкался. Замер, лелея свои горести и раздумья. И теперь блуждал по тропе один. Билл шмыгнул носом. На что только надеялся, заводя с ним разговор? Роберт же никогда не пойдет к врачу по собственной воле. Переубедить параноика невозможно. Переубедить Роберта? Куда сложнее того. Лесные звуки изменились. Билл прислушался. На фоне предвечерней тьмы уловил писк — между ветвями мигнул силуэт летучей мыши. Носились над деревьями, точно по экрану «Космических захватчиков». Не хватает только лазерного пистолета, чтобы стрелять по теням. Или для острокрылых силуэтов сам бы стал добычей? Для кого-то другого? В лесу водятся (водятся тигры) разные твари. Добыча. Слово старое, дикое слово. Из романов Джека Лондона, с заснеженных северных плато и мальчишеских фантазий. Добыча. О себе люди так не думают — отвыкли, верно. И не признаются, что до рассвета не сомкнули бы глаз, если бы застряли на ночь в обнимку с лесной тьмой. Кто здесь? Что здесь? Они. Ночью все кошки серые, а призраки настоящие. Ночью почти верил — Роберт найдет его. Если действительно — действительно — захочет, найдет. Труп, обглоданный лесным зверьем. С выклеванными глазами, роем вздутых слепых личинок в гнилом нутре. Приохотится украшать его ритуальными почестями. Выводить знаки на ребрах, словно желая защитить или словно птица, которая из жадности тащит безделушки в гнездо. Сделает из его костей алтарь — никому тебя не отдам. Сердечных мук и тысячи лишений, присущих телу, это ли не цель желанная? Уснуть. И видеть сны. Тогда и Роберт обретет покой. У него останутся только фантомы — кем бы они ни были. Билл закрыл глаза и надавил ладонями на веки. Почему? Почему все, что он делает, заканчивается так — словно отличный роман с дрянной концовкой. Он всего лишь хотел, чтобы Роберту больше не приходилось жить в страхе. Разве это много? Разве это эгоистично? Разве можно всю жизнь проторчать в этом чертовом лесу? — С-серьезно, объясни, — не выдержал Билл и убрал руки от лица. — Что я тебе сделал? Он двинул ногой дерево. — Что? Выкрикнул наугад. Мол, кто тут главный? Деревья, камни, трухлявые бревна — сейчас все у меня получите. Тишину, иссеченную писком летучих мышей, словно отлили из металла. — И что ты мне сделаешь? — Билл пнул дерево вновь. — Он не хочет тут оставаться. Что ты… Замахнулся — трава под кедами поехала. Наклонился вперед, чтобы устоять на ногах. И схватил с земли листья, траву вперемешку с грязью — бросил в проволочное плетение, не целясь. Пошла ты на хер, ведьма из Блэр. Вендиго, ведьмы, призраки, проклятые индейские кладбища и еще полно чего. Все на хер валите. Я сам лично подстрелил не одного вендиго в этих лесах. Где вы теперь? Черепахи и змеи, а еще пауки. Я очень спешу. Меня, чтобы вы знали, мама ждет к ужину. Билл опустил голову. Засмеялся — бесшумно почти. — Что вы мне сделаете? — хохотнул себе под нос — Я тебя не… — и притих. Смех притих. Лес притих? Легкий поток воздуха холодил лицо. Билл повернулся на месте. Ноги заплетались, как оглупевшие мысли — точно пугало, которым ворочает ветер. Лес безучастно устраивался на ночь — кутал ветви тьмой. Если бы существовала какая-то сила — воля за всем этим — вряд ли она бы поняла его речь. С ней нужно по-другому — кормить ее иначе. Ощущениями, верой. Страхами напаивать. Так пускай слушает-читает-чувствует (боится?). Они заслужили свой шанс. И если один из них передумает, разве она не будет счастлива одержать не располовиненную Пиррову победу, а поглотить весь их мир целиком? Билл выдохнул смешок. Убрал волосы с лица. Когда выйдет отсюда — а он выйдет отсюда — придется убедить себя, что эти безумные мысли не его. Ему просто подбросили. Нога саднила. Он сжал пальцы, насколько позволяли кеды, — проверить, ничего ли не сломано, и поморщился. Свои руки-привидения в темноте еще видел, но черных «Вэнсов» не различал. Плетение на дереве смерклось. Билл взглянул вверх — ухватить отпечаток света. Кожистые крылья и юркие тени мелькали на серо-оранжевом тле. Цвет просачивался в небо сквозь кроны — акварель в стакане с водой. Билл стряхнул землю с ладоней и вытер о джинсы, задрав голову. Принял бы за огни с ферм или и вовсе за городское освещение. Но встревоженные летучие мыши и шорохи между деревьями переговаривались о чем-то ином. Билл двинулся вперед — как двинулся бы в ад, если бы хранил надежду найти Роберта там — в сторону разгорающегося света. Лес поредел. Словно и не пытался весь день хитрить, увлекая в чащу все глубже и дальше от изведанных путей. Теперь ноги вела опыленная медью тропа — рыжее отражение на облаках разбросало по земле тени-когти. Он услышал треск пожара еще до того, как вышел во двор. И догадался, что горит, за миг до этого. Очертания стен и оконные рамы дрожали в пламени. Огонь глухо шумел, будто предупреждая об угрозе — подойдешь, пеняй на себя. Плевался в стороны, подстрекая сухую траву. Деревья за домом словно подняли полы одежд, чтобы не измараться, — ветер по-шутовьи подвывал огню. Как бьющиеся в шторм лагерные шатры. И треск подгоревшего попкорна в огромной замасленной машине. Пальцы — все еще липкие от сладкой ваты — обхватывают пустое ведерко. Билл поднес руку к губам. Горячий воздух лег лихорадкой на кожу. На террасе, точно гирлянда, занялись перила. В носу щипало от дыма, и глаза слезились. Но он стоял на месте. Просто не мог уйти. Просто не мог. Наверное, это тоже судьба — смотреть, как погибают дорогие ему вещи, места и люди. — Билл! Голос клином врезался в гул огня и ветра. Снял наваждение, точно чары. Билл обернулся. Прислонившись к вязу спиной, Роберт сидел на земле. За ним чернела воронка выезда со двора. Словно карандашом проткнули — деревья, перепачканное пожаром небо — подсвеченный театральный задник. — Р… — в горле заскребся дым, Билл зажмурил глаза, откашливаясь. Подбежал к нему. Вытирая лицо рукавом, смахнул подарки огня со щек. У вяза стало прохладнее и тише. — Ты в порядке? — спросил Билл. Роберт отвечать не стал. Глядел прямо перед собой. Он склонил голову набок, указывая в сторону горящего дома, но жест мог означать все что угодно. Я в порядке. Я не знаю. Нет? Билл наклонился к нему. Хотел было встряхнуть, но застыл и потянул носом воздух. От одежды Роберта пахло бензином. — Это ты… — Я обещал, что разберусь, — ответил он. — Ты напишешь об этом? — Не с-собираюсь я об этом писать. Роберт уставился на него, не моргая. — Но ты должен, — он повысил голос. — Ты должен, Билл. Тогда Пеннивайз не сможет меня найти. — Тебе… — Билл сел на корточки и положил руку ему на колено. — Тебе кто-то угрожает? Можешь расс… — Ты не собирался мне помогать! — крикнул Роберт. — При чем тут… Он вскочил. — Ты такой же, как они. — Роб, успокойся, — Билл тоже поднялся. — Что он тебе пообещал? Роберт схватил его за джинсовку и потянул к себе. Если бы не уперся в грудь, стукнулся бы лбом о подбородок. Рывком Роберт толкнул его обратно, но крепко удержал за куртку. — Да отцепись, — огрызнулся Билл. Стряхнул его руки — хлопнул по ладоням — и отступил на шаг. Роберт смотрел на него исподлобья. — Что он тебе пообещал? — Кто? Роберт закивал. — Конечно. Он всегда так делает, — пробормотал себе под нос. — Надо было сразу догадаться. Не надо было… — Да кто? — …верить тебе, — Роберт прервался — бросил на него — острый, едкий, точно отравленный шип — взгляд и фыркнул: — Пеннивайз. Кто еще? — Это… — Что ты получишь за то, что сдал меня? — перебил он. — Это один из твоих… Роберт шагнул к нему. Из кармана вытащил траппер. Поддел пальцем — огонь провел по лезвию языком. Билл сглотнул. Роберт словно решил его заткнуть. Поднял руку и приложил нож к своему предплечью. Выставил перед ним — ну давай, задай мне еще один — хоть один из своих идиотских вопросов. С лезвия на кожу осыпались огненные отражения. — Ты сам сказал. — Перестань, — попросил Билл. — Ты сам сказал мне успокоиться. — Перестань! — Тебе же помогает. Он надавил на лезвие. Кровь обвила браслетом запястье. Билл схватился за нож поверх его пальцев. Вывернул в сторону и потянул на себя, но Роберт дернул в ответ. — Да хватит, — прошипел Билл. И свободным локтем ударил его по рукам. Сопротивление исчезло — что-то стукнулось о грудь. Словно плеснули кислотой. Желчь хлынула сквозь ключицы и ребра. Билл глянул на нож в своей ладони — щербатый блеск заточенной кромки. Капля крови растекалась по металлу. Кровь Роберта. Не его. А если бы держал нож лезвием, а не рукоятью к себе? Роберт отступил. Точно утратил интерес и к трапперу, и к перепалке, и ко всему на свете — от его потерянного взгляда хотелось бежать. Или — о-о-о, эта подленькая мысль всегда сидела в тебе, Билли? — толкнуть его — приложиться прям, чтобы сразу привести в чувство. Напомнить ему о горящем доме. Заставить его смотреть. Ладони зачесались. Билл кинул нож в траву у крыльца — как выбросил бы ядовитую змею, которая едва его не убила — позли, мол, себе — и стиснул кулаки. Вдавил ногти в кожу изо всей силы. Роберт сел на землю и поискал что-то в кармане. А у тебя в к-кармане нет жвачек? Или к-конфет? — Я думал, ты поймешь, — сказал он. Вытряхнул из пачки сигарету и зажал в зубах. Щелкнул зажигалкой. Билл насторожился — подожжет себя еще — но увидел трещину в стенке пластикового контейнера. Пустую зажигалку Роберт отбросил. — Пойму что? — спросил Билл. — Помнишь, что я сказал тебе в нашу первую встречу? — Ты много говорил. Он убрал сигарету изо рта. Повертел, словно надеясь, что та сама вспыхнет. — Я сказал, что пытался сжечь дом моего дяди. — Да, я помню. — А еще я сказал, что он научил меня кое-чему. Что нужно доводить каждое дело до конца. Лицо его опустело — выгорело словно. Глаза — почерневшие окна без стекол на нетронутом фасаде. На щеках то притихал, то разгорался рыже-алый отсвет. Билл вновь наклонился к нему. — Роб, это было шесть лет назад. — Я убил его, — произнес Роберт. — Его же не существует. — Но я все равно его убил. Он выбросил сигарету и сложил руки на коленях. Билл кивнул. Выпрямился. Ноги еле двигались, тело будто не могло поверить, что продолжает жить — целое и невредимое. Он поплелся в сторону съезда, чтобы Роберт его не слышал. Сигнал телефонных клавиш пристыдил за манеры. Дурной тон, знаешь ли, — приглашать в чужой лес и к чужому двору незваных гостей. Билл повернулся. Огонь пожевывал балки террасы. За домом ветви яблонь набрали первые горсти огня, и шелест листвы мешался с треском пламени. На миг показалось, что лес кричит. Билл прикрыл лицо рукой, словно чтобы спрятаться, говоря по телефону в людном месте. Кто (что) здесь? Ну и пускай кричит. Обещания ночью тоже правдивые. И ни лес, ни Роберт не помешают ему их сдержать. Оператор поднял трубку: — Девять-один-один. Что у вас случилось?

***

Он зевнул. Прикрыл рот кулаком. Горло сухое, как взлетно-посадочная полоса бангорского аэропорта в летний полдень. И ветер — тяжелый, ленивый — помешивает дым в воздухе. Словно пожар увязался за ним по следам. Билл подтянул кофту к носу. В участке было прохладно и по-конторски веяло плесенью — воздух будто пропустили сквозь забитый кондиционер. Пепелищем несло от него самого — от его волос и одежды. Он заправил челку за ухо. Взял свой стакан с кофе. Настольная лампа отразилась люминесцентной луной, и Билл постучал пальцами, пустив по ней рябь. Когда буря улеглась, допил одним глотком. Он поискал урну для бумаг и заметил одну у кулера. Поднялся — офицер Нильсен оторвался от монитора, чтобы проследить за ним — и прошел мимо пустых столов. Разглядывал ручки, фотографии, награды, стикеры с заметками на допотопных компах. Потолочное освещение цедило мушиный гул и лампа над кулером потрескивала — будто мошки, обманутые светом, искали путь к свободе. Билл остановился. Глянул в окно — пара фонарей, вывеска магазина, его поникшее отражение со стаканом в руке и черный винил за стеклами. Он скомкал стакан, выбросил и вернулся на место. Нильсен вновь скосил взгляд. Билла это слегка потешило — нужно залечь на дно, меня пасут копы. Но интерес Нильсена быстро схлынул. Он склонился над блокнотом и то потирал подбородок, то кривился, будто хотел сплюнуть кровь — разбитая губа опухала все сильнее. Билл вполшепота позлорадствовал. В коридоре щелкнула дверь — ехидничать перехотелось тут же. Нильсен отложил ручку, и они оба встретили взглядом Хоуи. Тот молча двинулся к Биллу через контору. Ему пришлось пройти сквозь секцию, где на ночь погасили свет — фон хопперовского полотна. Он поставил чашку, которую принес с собой, сел и сложил на столе руки. Руки у него крупные — с короткими пальцами, широкими ногтями. И металлический ремешок часов массивный, запястьям впору. Офицер Хоуи не походил на Зака Денбро, но если бы Билл смотрел только на руки, мог бы их спутать. Если бы слушал лишь молчание — тоже. Наверное, их профессии это неуютное молчание роднило. Краем глаза Билл заметил — Нильсен вернулся к работе или, по крайней мере, сделал вид. Он не смог бы ни себе, ни тем более кому-то другому этого объяснить — как не смог бы объяснить многих вещей, но понял — Нильсен хотел поскорее покончить с разговором. Хоуи — наоборот. Билл только не знал, кого из них выбрать себе в союзники. Поерзал на стуле, прогоняя сонливость и дежавю — ему двенадцать лет, от одежды совершенно точно тянет сигаретами, а папа ждет его в гостиной, чтобы устроить трепку. Соня Каспбрэк вновь позвонила родителям Ричи и Билла, учуяв дым на кофте Эдди. Билл, подойди, пожалуйста. Мне нужно с тобой… — Он не собирается с тобой говорить, — сказал Хоуи. Подействовало лучше пощечины и холодной воды в лицо. Билл кашлянул, чтобы выровнять голос, ответил: — Я понимаю. — Со мной тоже. Он вообще говорит? — С нами трепался, — вставил Нильсен. Хоуи пропустил замечание мимо ушей. Вопрос-то задал не ему. — Роб не совсем понимает, что происходит, — ответил Билл. — Вы… — Это я уже слышал. — Ему нужна помощь. Он не преступник. — И это. Ну да, да. Для Хоуи они подростки-хулиганье. Знаю, мол, не впервые таких вижу. Билл стиснул зубы. Сел ровнее — не выдавать осанкой тревоги. Он словно мячик, прибитый к ракетке — бьется бьется — ни уйти, ни выиграть. Должен. Он опустил голову. Будто верные слова, как всегда, зудели на кончиках пальцев. Заметил лишь, что под ногти забилась земля. Когда он приехал в участок, Хоуи велел ему умыться и предложил сэндвич. Ни грязи на себе, ни голода не чувствовал — просто кивал в ответ и шел, куда скажут. Стоял над раковиной, прислонившись к зеркалу лбом. С иной стороны отражения царапались ветви яблонь — ветер срывал с них огненные соцветия и разносил по плитке на полу. Вместе с лесным домом сгорели все секреты? Правильных слов Билл не нашел. Так что выпалил вопрос, который вертелся на дурном языке. — Вы же не отправите его в тюрьму? — спросил он. Офицер Хоуи усмехнулся в чашку с кофе. Усмешка учителя, который улыбается нелепому ответу ученика. Пальцы похолодели. Они же не могут. Роберт там не выдержит. Он попадет в лазарет в первый же день. Его ведь там просто убьют. Диких зверей с детства приучают к клети. Иначе те лишь кидаются на прутья, затравленно принимают подачки и скалят зубы — все без толку. — Это не нам решать, — ответил Хоуи. — Но в-в… Я позвонил в полицию не для того, чтобы с-сообщить о преступлении. Я… Как это называется? — В связи с ситуацией, которая связана с кризисом психического здоровья, — подсказал Нильсен — монотонно, будто из инструкции. Хоуи сделал глоток кофе и махнул рукой — верно, мол. Билл перевел взгляд с одного на другого. В связи с ситуацией, которая связана — едко передразнил про себя. И возненавидел Нильсена еще больше. Косноязычие его не раздражало. Наоборот есть в нем что-то живое и интересное — как в живом выступлении группы против стерильности студийной записи. Но канцеляризмы? М-м-м. Спасибо, нет. Канцеляризмы на Земле — от дьявола. Билл вновь глянул на разбитую губу Нильсена и прикусил щеку, чтобы не ляпнуть. Видеть правосудие в действии, оказывается, весьма приятно. — Вы давно дружите? — спросил Хоуи. Нильсен отвернулся — пустой треп. Билл сложил руки на коленях и обхватил запястье поверх кофты. — Я был в лагере. Пять… — прищурился. — Шесть лет назад. Роберт жил рядом. Там и пересеклись. — Тебя не удивило, что твой приятель живет в лесу один? — Он сказал, что живет с дядей. — Ты не поверил? — Почему вы так решили? Хоуи пожал плечами. Взял чашку со стола, хлебнул кофе и задержал кромку у губ. — Я был ребенком, — добавил Билл. — Мне было все равно. — Шесть лет — долгий срок для раздумий. Стиснул запястье сильнее. Хоуи ведь его допрашивает, так? Задает вопросы вне протокола, провоцирует на ошибку или Или он просто пересмотрел детективных сериалов. В любом случае должен подать эту историю для Хоуи простой и скучной. До сонливости, как от клейкого света ночного полицейского участка. Если показываешь миру, как тебе что-то дорого, мир всегда найдет способ это обесценить или отобрать. Хоуи даже искать не придется. У него есть значок и на руках все карты. — Мы редко виделись, — ответил Билл. — Последние полтора года я жил в Бостоне. Так что… Повел плечом. Хоуи хмыкнул. — То есть полтора года вы не общались? — Вроде того, — небрежно бросил Билл. — Больше по-моему. Года два. — Но в лесу вы были вместе. — Столкнулись в городе. — Давно? — Вчера утром. Хоуи вновь хмыкнул. Помолчал — как молчат, точно зная, что скажут и чего своими словами добьются. Паузы между его репликами затягивались. Билл пробежал назад по разговору, выискивая логические дыры — не прокололся ли где. Словно беседовал со Стивенсом на одном из внеклассных занятий. — И ты сразу заметил, что он… — Хоуи указал себе на висок. — Быстро сообразил. Отмашка нашлась — надежная, как швейцарский нож, и настолько же универсальная. Разве что консервы ею не откроешь. — Я хочу стать писателем, — ответил он. — Изучал тему психических расстройств для своего рассказа. Хоуи кивнул. Не в подтверждение — размышлял о чем-то. Казалось, соединял ответы-ниточки, и те подходили друг другу слишком уж ладно. Как в плохом романе, где автор подыгрывает героям. — Вообще это из-за Роберта, — опередил его Билл. — Он и раньше вел себя странно. Вот я и заинтересовался. — «Странно» как? — Говорил всякое. Про знаки. Про судьбу. Я сначала думал, что он прикалывается. Но он правда в это верил. — Могу представить, — пробормотал Хоуи — втянул воздух сквозь зубы, будто принимая неприятное решение, и громче добавил: — Хотя, по-моему, странности — это нормально для того, кто всю жизнь провел один в лесу. — Роберт не был всю жизнь один, — процедил Билл. — Он не понимает, что происходит. Разве ты не это сказал? — Ну да, это. Но я имел в виду паранойю. Он уверен, что его кто-то пр-реследует и что мы все — его враги. Это же не нормально? — Его кто-то преследует? — уточнил Хоуи. — Роберт считает, что да. Нильсен, который вроде как делал вид, что занят, цокнул языком, и Билл прикусил губу — заткнись заткнись, просто молчи. С копами лучше умника из себя не строить. Но если понадобится, напомнил бы Нильсену — ситуации, «связанные с кризисом психического здоровья» можно решать без оружия, вывихнутых рук и угроз. Конечно, Роберт отбивался. Они даже не говорили с ним. Встать! Встать быстро, руки перед собой — держали его на прицеле. Щелкнули наручниками, зачитали права. А когда привели к автомобилю, Нильсен схватил его за шею сзади и толкнул. Вытер кровь с подбородка. Наклонился и прошептал Роберту что-то на ухо. Дергаться Роб перестал. Замолчал и посмотрел на него — на Билла. Всего пару секунд — из тех, что призраками бродят по ночам и грызут виной твои сны. Затем позволил усадить себя в машину. Если бы Билл мог выбирать, предпочел бы этого взгляда не видеть. Но и нарушения процедуры ареста наверняка подглядел. Че там у вас по инструкции? — Ему просто нужна помощь, — повторил он. — В т-тюрьме он ее не получит. — Я говорил, что это не нам решать? Вдавил кулак в колени и сделал глубокий — ложка кондиционированной плесени и гари — вдох. — Вы говорили, — еле слышно произнес Билл. — Но насчет психоза я соглашусь. — И? — И я думаю, мы можем закрыть глаза на сопротивление при аресте, — он впервые за беседу глянул на Нильсена. — Полагаю, офицер Нильсен простит твоего приятеля за разбитую губу. — Моя жена ему спасибо скажет, — буркнул тот. Хоуи усмехнулся. Билл оценил шутку — хоть в роман вписывай. Впитывай. Впитывай. Не щелкай клювом, ну. — У него есть родственники? — спросил Хоуи. — Точно не знаю. Наверное, нет. — Я могу указать тебя в качестве контактного лица? — Да. Без проблем. Он отодвинул чашку и потянулся к одной из папок. — Оставишь свой номер, и тебя уведомят о результатах слушания. Форму я заполню. Тогда… — П-подождите, — Билл мотнул головой. — Стойте. Результаты чего? Я же вам объяснял. Пожар — это случайность. В-вы меня вообще не слушаете? — Так, — Хоуи поднял руку. — Полегче на поворотах, Номер Восемь. Билл умолк — не моргая, уставился на него. Будто хотел вдолбить свою мысль взглядом. — Слушание, — Хоуи заговорил медленно, с акцентом на каждом слове, — нужно, чтобы определить, есть ли законные основания для того, чтобы направить твоего приятеля в лечебницу. Это тебя устраивает? — В… — Билл нахмурился. — В психиатрическую больницу? — Это — не тюрьма. Хоуи слабо улыбнулся — ни издевки, ни веселья. Молчание смягчилось. Молчание-усмешка отца, который отчитал сына не по заслугам строго и теперь забрасывает примирительный крючок. Интересно, у Хоуи есть дети? Кого он видит перед собой? Или кого разглядел, когда Нильсен с напарником притащили Роберта в камеру? Билл кивнул. Уперся лбом в кулаки и постучал костяшками по переносице. Задержание, участок, расспросы — его будто вывернули наизнанку. Он знал лишь, что должен спорить, должен убедить всех в своей правоте. Объяснить им всем то, что самому кажется очевидным. И вот он добился своего. Опустил плечи и только теперь заметил, как от напряжения ноет шея. Или саднит пустота, с которой он остался после своей победы. Бездомность, разъезжающая с ним на пассажирском сиденье и глазеющая из окон на ночной Дерри. Не такие уж они с Робертом и разные. Оба лишились своих домов. Оба сейчас сидели в той камере. Если бы мог, остался бы с ним. Свернулся бы за прутьями, макушкой чувствуя его бедро. Говорил бы всю ночь — пускай не отвечает, пускай злится. Выпросил бы еще один взгляд на прощание. Если я усну, ты не исчезнешь? Он лишь надеялся, что поступил верно. Роберт получит помощь. Ему назначат лекарства, восстановят документы, он сдаст школьные экзамены, будет учиться в университете, путешествовать — наконец-то съездит в Нью-Йорк. Однажды Роберт получит все, чего хотел бы. И никогда его не простит. У него будет замечательная жизнь, но они проведут ее не вдвоем. Билл завернул рукав. Глянул на часы. Стрелки давно распрощались с полночью, подарили минуту и бывай, знай себе — двинулись вглубь осени. Следовать за ними он не хотел.