Сны Дерри

В кафетерии было пусто — пусто и светло. Ветер обокрал клены, что росли во дворе, и от взгляда на пасмурное небо и голые ветви делалось холоднее. Еще пахло моющими средствами. Хотя не так сильно, как в коридорах. На линолеуме отсвечивали мокрые следы. Беверли и Ричи ждали его за столом у окна. Бев стояла, Ричи сидел. Они улыбнулись. Он тоже улыбнулся — знал, что должен ответить, вот и ответил. — А где клетка? — удивился Ричи. — Где кляп? Наручники? — Долго придумывал? — Беверли подняла бровь. Роберт поморщился. Из-за света или громких голосов. Гринсуорд сказал, что дневная сонливость от лекарств пройдет — скорее всего пройдет. Но Гринсуорду он не верил. — Я не репетирую свои шутки, дорогая, — ответил Ричи. — Ну так где БДСМщина? Я думал, будет, как в «Молчании ягнят». Медперсонал, наверное, не смотрел этот фильм. Он тоже не смотрел. Ответ не шел на язык. Роберт пожал плечами. — Мы серьезно будем говорить об этом? — спросила Беверли. — Роб, ты как? Мы переживали о тебе. — Я нормально. Слова во рту сухие. Он попытался глотнуть — вдох заскреб по горлу. Нужно было выпить воды по пути, но он забыл. Что это пройдет, Гринсуорд не обещал. Беверли закусила губу. Не то улыбнулась, не то скривилась, как если видишь, что твой друг позорится перед кем-то. Посмотрела на Ричи — Ричи промолчал. Роберт глянул через плечо на выход из кафетерия. Если он не будет говорить с ними, им будет скучно и они уйдут. Если он не будет говорить с ними, он сможет вернуться в свою комнату и ему не придется с ними говорить. Очень хотелось спать. — Выпьете чего-нибудь? — он указал на автомат у стены. — Нет. Спасибо. Беверли села напротив Ричи. Роберт обошел их и оперся о подоконник — спиной к пасмурному небу. Разглядывал своих визитеров. Текстуру свитера Бев, ее волосы — сейчас длинные и слегка потемневшие без солнечного света, поломанный рисунок на футболке Ричи — мультяшные черепахи с разноцветными повязками едят пиццу. Как будто четыре месяца сам жевал лишь пресную овсянку на завтрак, обед и ужин, а теперь его посадили за стол, накрытый к празднику. Наверное, это голод художника. В больнице мало красивого. Он пригладил растянутую ткань спортивных штанов на коленях. Если бы ему было все равно, он бы ходил именно так. Ему все равно? — Мы хотели принести тебе что-то, — сказала Беверли. — Мы же не думали, что тут есть автомат. В общем… Вдруг захочешь. Она достала пару шоколадных батончиков из кармана. Протянула ему. Такие любили Билл и Джорджи — от сладости зубы сведет. Он обернулся на Ленни — медбрата. Тот сидел у стены, чтобы из коридора не заметили. Играл в приставку. Что ж, если правила больницы запрещают батончики «КитКат» — какая бы тому ни нашлась причина, они с Ленни разделят секрет бездельника и контрабандиста. — Спасибо. В автомате все платное. — Странно, что их не забрали, — Ричи усмехнулся. — Они тут проверяют, как в тюрьме. Я уже думал, что после похлопываний охранник скажет, — он кашлянул и понизил голос: — «Пожалуйста, сэр, снимите брюки вместе с бельем, наклонитесь и хорошенько раздвиньте руками». — Это твой эротический сон? — спросила Беверли. Не далекий от реальности. Девушка, которую он знал по урокам, рассказывала, что ее соседка прятала запрещенку во влагалище — заколку для волос, пластиковый нож, щипчики. Заметили же и нашли. Но история звучала не очень забавно. И пока он размышлял, стоит ли ее пересказывать, момент исчез. — У них такие правила, — пробормотал он. — И пирсинг не разрешили оставить, да? — Беверли мягко улыбнулась. — След еще свежий. Роберт поднес руку к брови — шарик-застежку не нашел. Забыл совсем. Пирсинг, ремень и кольца обещали вернуть. По ночам представлял, как они лежат в шкафу — в пакете с его именем. Словно наследство от погибшего друга. — Да. Тут нельзя украшения. — Хочешь, в следующий раз спрячем отмычку в хлебе? — спросил Ричи. — Почему сразу в хлебе? — поинтересовался Роберт. — Нужно прятать там, где искать не станут. В прищуре Ричи зажглась хитреца. — Идет. Только если ты ее потом достанешь. — М-м, теперь я знаю, как флиртует Ричи Тозиер, — Беверли хохотнула, но смех мигом сбежал — словно его слишком мало в этом холодном помещении, лишь гудение автомата здесь прижилось, как грибок на влажной оконной раме. — Роберт, без шуток. Как ты? — Да, рассказывай. Каково оно? — Ричи обвел взглядом кафетерий. — Что вы здесь делаете целыми днями? Они с Беверли обменялись молчаливыми подколками — ее поджатые губы с его поднятой бровью. — Что? — ответил Ричи. — У меня единственный друг был в психушке. Мне интересно. Беверли продолжать разговор не стала. Они вдвоем ждали — теперь смотрели на него. Роберт подтянул одну ногу к груди и обхватил рукой. Повернул голову к окну, щурясь. Небо — словно посеревшая от стирок простынь, которую повесили сушиться. Что им рассказать? «Кровавые» подробности или рутину? В первую неделю ему что-то вкололи — когда не хотел отдавать бумагу и карандаш, двое медбратьев скрутили руки и отвели в комнату. Лишенное мыслей существование под лекарствами было приятным. Словно поврежденный разум наконец обрел покой. И никаких больше страхов. И никаких дрожащих ночей под одеялом. Первое, что подумалось-понялось-осозналось спустя пару часов забытья, — сейчас его стошнит. Но персонал счел его смирным — тихим, напуганным. Его почти не трогали. Разговаривали, как с умственно отсталым, порой угрожали уколами или ремнями, но не трогали. Хотя бы разрешили держать в тумбочке книги, блокнот и мягкие карандаши. Он опустил голову и коснулся колена лбом. — Извините. Я торможу на таблетках. — Не извиняйся, — оборвала Беверли. — Мы понимаем. — Здесь скучно, — ответил он. — Я учусь. Хожу к психиатру и на групповую терапию. А утром и вечером у нас прогулки. Но в целом скучно. Скучно. Пусто и светло. Наверное, лекарства подействовали. Коридоры не расплывались. С ним никто не говорил по ночам. Мир стал меньше, проще, плотнее. И этого мира он не боялся — не так сильно, как раньше. Он вообще мало что чувствовал. Словно чувствительность — тоже часть болезни. — Точно не нужна отмычка? — спросил Ричи. — Ты можешь обжаловать решение суда, — добавила Беверли. Он поднял голову. Если прижаться щекой к окну, отсюда можно увидеть подъездную дорожку. Только идти с нее некуда. — Не зря же они… — не договорил он. — А если и зря, кого они послушают? Судью, полицейских или шизофреника? Беверли опустила взгляд. Ричи потер шею, будто та затекла. Конечно, слово на ш — дурной тон. Он должен лечиться, должен хотеть этого — уничтожить часть себя, чтобы стать нормальным, но говорить о своей болезни с людьми извне он не мог. Им будет неудобно. — Размышляешь как вполне здравый человек, — Ричи ответил первым. — Так ты согласен с ними? — спросила Бев. Согласен? — Смотря что считать болезнью, — слова сухие, да и языку давались нехотя. — Я не знаю. Наверное. — Расскажи, как оно, — попросил Ричи. Беверли вздохнула. — А в этом что такого? — Ричи развел руками. — У кого еще мне узнать? Я думал, мы придем, а тут наш дорогой друг считает себя Дэви Крокеттом. — Еще один твой кузен, Рич? — поинтересовался Роберт. — Ну хоть чувство юмора на месте. Вопрос грубоватый, конечно. Но людям из его касты и такие не задают — не только телесные шрамы ослепляют. А Ричи словно подбивал его, мол, ну давай, поделись впечатлениями. Будто спрашивал друга, как у него прошла свиданка и было ли что в конце. — Правда хотите узнать? — Если хочешь поделиться, — ответила Беверли. — Я слышу голоса. Они… — он прищурился. — Как бы это объяснить? Убеждают меня делать разные вещи. Перебивают, когда я с кем-то говорю. Понимаете? — Понимаю, но представить не могу, — сказал Ричи. — И сейчас тоже? — Да. И сейчас. Один очень громкий, — Роберт приложил пальцы к вискам. — Обычно мне помогает, если я делаю то, что они просят. Я бы хотел, но вам не понравится. — Что-то непристойное? Он зажмурился — покачался взад-вперед. Забормотал: — Я не знаю, сколько еще смогу выдержать. Он говорит говорит говорит г-врит он, — он замолчал и посмотрел в глаза Ричи. — Он говорит, что я должен врезать тебе. Тот не сдвинулся. — Хотя постой. Это не… — Роберт нахмурился. — Это же мой внутренний голос. — Придурок, — Ричи фыркнул. Роберт спрыгнул с окна — скосил взгляд, где Ленни клевал экран носом — сложил руку в кулак и коснулся подбородка Ричи. — Тыдыщ. Беверли засмеялась. — Я тоже слышу этот голос, — сказала она. — Вы меня не цените. Ричи потер подбородок — словно обиделся, и никакого шанса им нет на прощение. Его знаменитая пьеса. Из тех, что он разыгрывал перед матерью, когда торговался за карманные. Миссис Тозиер шутила, что Шерон Денбро — очень сильная женщина, ведь троих Ричи она сама бы не выдержала. Масляными красками бытовые сцены безопасной — дружелюбной — местности. Где матери покупают сладости и газировку на всю их беззаботную компанию. Где семейные рецепты для готовки на гриле передаются сквозь гомон задворочных праздников. И где Шерон Денбро и Мэгги Тозиер напоминают своим сыновьям провести Беверли домой, если они загуляются допоздна. Роберт глянул на Ричи и Бев. Если бы мог, улыбнулся бы им от счастья. В кафетерии будто стало уютнее — можно почти поверить, что они втроем встретились, чтобы выпить свой утренний кофе и поболтать для удовольствия ни о чем. Он потер предплечье, гоня мурашки. Вчетвером было бы лучше. — Билл попросил вас приехать? — Нет, мы сами, — Беверли улыбнулась. — Но он очень переживал о тебе. — Как он? — Билл? — переспросил Ричи. — В философской агонии размером с Великие равнины. Там же, где и всегда. — Только так он может писать свои истории. Наверное, произнес враждебно — жестковато даже. Ричи поднял руки: — Да все, все. Я не ступаю на священную землю. — Билл переживает, что ты на него злишься, — сказала Беверли. — Я бы не назвал это так. Роберт обнял себя за локоть. Пожалуй, если бы при нем кто-то вытворил то, что сделал он, сам посчитал бы этого человека странным. Но он просто хотел сбежать — обмануть правила. Он шмыгнул по лесу — разрушил старые алтари, сжег и оборвал нити, что связывали его с тем местом. И если бы Билл ему поверил, если бы он запечатлел это в словах, все бы сбылось. Безумно звучит? Гринсуорд рассказал ему миф о пещере — об узниках, которые познают мир по теням. Взялся освободить заключенного из пут лживого пламени. Гринсуорду он все еще не верил. Но удивительно, как многое обретает смысл, стоит лишь допустить то, что раньше казалось невозможным. Чем он нормальнее парня, который грозился проткнуть ему ногу вилкой? Самого себя хлестнул бы за то, как схватил Билла и накричал на него. Его да отцепись обоим не забудется. — А Билл на меня злится? — Вряд ли, — Беверли смутилась. — Ему на что злиться? Значит, Билл им не рассказал. — Да так, — ответил Роберт. — Есть пара вещей. Как думаете, он меня простит? — Еще бы знать, что у него на уме, — пробормотал Ричи. — Что тут знать? — возразила Беверли. — Конечно, он расстроен. Но мне кажется, Билл все поймет. Учитывая обстоятельства. — Ну извините. Роб сам спросил. — Я говорила с ним три дня назад. Они без нас разберутся. — Да, но Билл и мой друг тоже. — И? — Не хочу, чтобы для кого-то его отношение стало сюрпризом. Роберт прикрыл глаза. Что спор голосов — лишь наяву. Только он формулировал ответ, они перебивали друг друга. — Стойте, — попросил он. Они замолчали. — Ричи, — Роберт поднял взгляд. — Может, договоришь? Что ты имел в виду? — Если вы не против. Ричи повернулся к Беверли. Она качнула головой — продолжай, мол. — Билл любит быть один, — ответил он. — Простите, но это факт. С ним классно проводить время, когда мы вдвоем. Но ему будто тяжело среди людей. — Это не новость, — Роберт пожал плечами. — Ему нужно свободное пространство. — Думаешь? Необитаемый остров подойдет? На это он промолчал. Беверли глядела на свои руки. — Мы учимся вместе, но мы даже не видимся вне кампуса, — сказал Ричи. — Знаете, неприятно. Я уже не понимаю, дружим мы или нет. — Он просто такой. Не бери на свой счет. — Да? Я же не прошу клятв на крови. Но я его больше не понимаю. Когда умер его отец, Билл даже не разрешил мне приехать и поддержать его. Он готов на все, лишь бы остаться в своей агонии. И знаете что? Я начинаю думать, что ему там нравится. — Просто он… — Ему будто лучше с книгами, чем с людьми, — перебил Ричи. Тоном мог бы ставить точки в конце глав. Но эту Роберт уже читал. Билл ведь из идеалистов-романтиков, что ходят по канату, натянутому между крыш. Пара удачных шагов, один неловкий, и он замирает — сбившееся дыхание, ветер тянет за одежду. Стоит ли оно того — что-то там — чужое и неизведанное — на другой стороне? Билл — из эпохи немого кино. Где спецэффекты — изящный обман, а кадры клеят по ночам вручную. Видит то, чего не видят другие. В своем собственном мире под крыльями тайн. Кто знает, чем он занимается в одиночестве — возможно, это черное колдовство? — Ему бывает тяжело, — ответил Роберт. — Но он старается. Честно. Ричи побарабанил пальцами по столу. Глядел в никуда — будто и сам не рад, что заговорил об этом. — Ну если ты его понимаешь, отлично. Потом переведешь мне с биллового на человеческий. Роберт кивнул. Ему ведь нравилось, что у Билла путаный разум и сердце не проще. Возможно, не существует ни сети, ни знаков, ни судьбы. Что еще остается разгадывать, если не паутину Билловых мыслей? Да и она душе намного приятнее. Но ему не нравилось, что Билл все время один. Каждому нужен отдых от одиночества и каждому нужен человек, с которым можно одиночество напополам разделить. Только если Билл ему позволит. — Я не говорю, что с тобой будет так же, — Ричи произнес тихо. — Просто предупреждаю. Загадывать, что у Билла на уме, — бессмысленно. — Давайте без драматизма? — сказала Беверли. — Думаю, Биллу станет лучше, когда его парень наконец-то с ним поговорит. Роберт хмыкнул. — Смешно. — Умоляю, Роб, — буркнул Ричи. — Ты думаешь, мы не догадались? Думаешь, у нас нет глаз, ушей и мозгов? — Спасибо. Спасибо большое, — ответила Беверли. — Может, у меня нет глаз, ушей и мозгов. Но мне рассказал Билл. — Правда? — спросил Роберт. — У тебя даже засветились глаза. Как будто включили светильник. — Я не верю, что ты не видела, — Ричи хохотнул. — Боже, люди слепые. Билл ведь так боялся. А теперь просто взял и рассказал? Щеки тянуло. В носу что-то защекоталось словно. Роберт опустил голову, улыбаясь шире. Теперь и жарче сделалось — иначе с чего бы вспотели ладони. — Не переживай, — сказала Бев. — Мы рады за вас. — А если у вас с Биллом не получится, я к вам обоим присматриваюсь, — добавил Ричи. — У меня есть шансы? — И довольно неплохие. Конечно, у тебя есть минусы, но у кого их нет? — Да ну? — удивился Роберт. — Ни одного не могу назвать. — Ты не разбираешься в фильмах ужасов. — Я исправлюсь. — Тогда и поговорим, — Ричи наставил на него палец. Роберт усмехнулся. — Не поймите меня неправильно, — вклинилась Беверли. — Я ничего такого не хочу. Но это почти обидно. Три парня. И ни один не рассматривает мою кандидатуру. — Кто тебе это сказал? — возмутился Ричи. — Я рассмотрю, — пообещал Роберт. И она засмеялась вместе с ними. Самым звонким и чистым смехом, что он здесь слышал. Ленни оторвался от приставки и хмуро оглядел их — не то играть мешали, не то хохотать здесь не положено. Но смех — такой, как этот — легко не отнимешь. — Спасибо, что пришли, — сказал Роберт. — Я правда рад. — Конечно, — Беверли улыбнулась. Ричи встал и шагнул к нему — сомкнул руки у него за спиной. Бейдж посетителя с его кофты впился сквозь футболку, но Роберт не возражал. Протянул руку Беверли, и она подошла, чтобы обнять обоих. Голову положил на макушку Ричи — в волосах Бев заплутал пасмурный блик. — Сделать тебе новый прокол, если бровь зарастет? — спросила она. Роберт кивнул. Странно — почудилось, что когда вещи вернут, ему станет легче. Словно те вынесли из дома часть магии, с которой он простился. Часть него самого, которую он сжег и которой ни в этих стенах, ни в Дерри — нигде не рады. А возможно, это иная магия. Пирсинг — памятная вещица. Ведь сколько бы ни прошло времени, он хранил на себе поцелуи Билла.

***

Похолодало. В автобус садился в сумерках. Теперь стемнело совсем. Габаритные огни в морозном воздухе колючие. Как снег на щеках. Из носа текло. Роберт спрятал руки в карманы. Наверное, зря отказался, когда Ричи и Бев предложили провести. Хотя если он сам не может доехать до Ороно и пройти пару кварталов, делать ему здесь нечего. Алви сказал, что друзья у него милые. Особенно Беверли. И социальные работники с ним милы — он, мол, симпатичный и юный. У него взгляд голодного зверька — хочется погладить и не укусит вроде. Куснул бы. Чтобы не думали, что имеют право судить о нем. Что знают, как для него лучше. Устал от них. Но зубы показывать нельзя. Да и клыки обточили, чтобы не кусался. Отвернулся от остановки — выдохнул, и зрение заволок пар. Мерзли уши. Роберт накинул капюшон. Куртка новая — тянуло складской затхлостью. Он вытер нос ладонью и направился через улицу. Витрины сияли теплее здешних фонарей. Было людно. На пешеходном переходе пес с верными глазами потянулся лизнуть ему руку. Хозяин увел за ошейник. У входа в книжный магазин юноша сбивал снег с обуви. Интересно, Билл бывал здесь? Шелест капюшона соперничал с шумом разговоров и автомобилей. Перед поворотом Роберт глянул через плечо. Ехать назад придется поздно — по ночи. Пропустит остановку. Забудет свой адрес. Заблудится в незнакомой части Дерри, замерзнет и все. Говорят, смерть от холода приходит во сне. А утром его найдут патрульные. Полицейская машина проехала мимо — без мигалок и сирен. Он поежился под курткой. Его раскрыли, да? Каждый прохожий и тот парень в книжном — они все знают, что он псих. Видят — по взгляду, походке, — где он провел последние четыре месяца. Ему не рады здесь. Капнут глоток свободы на язык, как таблетку, и запрут обратно — уже навсегда. Возможно, ему не стоило выходить из лечебницы. Лучше всю жизнь провести там, чем испортить ее кому-то другому. Он потер нос кулаком — блеснул влажный след. Втянул шею в воротник. Ну теперь хоть знал свою болезнь по имени. А если он болен, значит, нет его вины ни в слезах, ни в страхах. И в том, что причинял Биллу боль, вины нет? Удобное оправдание. Как отличить характер от симптома от иллюзии от сна от реальности? Был ли он сам у себя? Да и радость не слаще больничного желе на десерт. Гринсуорд сказал, что это не лечится. Не такую жизнь он хотел. И это не то, чего хотел Билл. Алви однажды рассказал ему, как впервые попал в клинику. Ударил свою мать и сбежал из дома. Не ударил ударил, но толкнул — и сильно. Верил, что мама заодно с федералами, которые изучают парапсихические способности у парней, вроде него. Мама потом его простила. Он же не виноват. Только — по словам Алви — не глядела на него, как прежде. Билл бы ее понял. Смелее ходил бы меж крыш, если бы его не ранили. Как кот, что всегда приземляется на лапы. А если он когда-нибудь ударит Билла? Но он же не сумасшедший. Он ведь сохранил рассудок. Знает, где реальность, где выдумка. Каждый псих считает так, а? Верил, что таблетки помогли? Да. Наверное, верил. Верил в вендиго, Пеннивайза и предсказания — в то, что он исключительный и особенный, и единственный в своем роде? Это они все психи, а не он. Тоже — да. Странно. Жизнь странная. Когда решил пойти на поводу у Гринсуорда, сам себе пообещал, что бросит таблетки, едва переступит порог больницы. А теперь, ну… Порой верил, что лекарства избавили его не от болезни, а от нитей, что связывали с Пеннивайзом. Сбежал, получается? И как ему жить? Когда иллюзии больше не защищают, словно одеяло. Алви ходил на религиозные собрания — в церковь рядом с клиникой вниз по улице. Туда всех звали. У них по утрам неплохой кофе и к нему — неплохое печенье. Роберт отказался. Печенье он не ел. А мысль о том, что ему советуют забыть об одном божестве и поговорить с другим, его позабавила. Чем их совместное помешательство лучше его собственного? Он поморгал — свет фонарей еще по-праздничному блестел на ледяной корке. Впереди сверкнул пологий склон. Роберт оттолкнулся — из-под подошв заискрили льдинки. К концу занесло, и он выбежал по снегу, чтобы не упасть. Улыбнулся сам себе. Зашагал дальше — носком ботинка вел — пинал перед собой кусочек льда, пока тот не улетел на дорогу. Никогда не катался на коньках. Может, хоть эта мечта исполнится. Из центра вышел в квартал жилых домов. За капюшоном сделалось тише. Дома развел бы огонь — читал бы в тусклом свете. Замерз, пока бродил по холоду, но лета не хотелось. Зачем? Больше не уснет на террасе под открытым небом. Ночью не заберется на дерево считать далекие молнии или падающие звезды. Не зажжет костер, что пахнет полынью и пижмой. Окна светились приветливо — не рассматривал. Взглядом голодного зверька. Все, что ему теперь принадлежало, поместилось бы в дорожный рюкзак. Возле указателя Роберт снял капюшон. Сверился с заметкой. Правильно. И Беверли говорила, что отсюда — всего пара домов. Он закрыл глаза и обратился сам не зная к кому — разве что не к их Господу и уж точно не к Пеннивайзу. Пускай Ричи будет прав. Пусть Билл отвернется от его извинений, пусть позаботится о себе, пусть его душу залечит кто-нибудь другой — с чистым разумом и в груди ярким светом. У Билла ведь доброе сердце — оно заслуживает добра в ответ. Пожалуйста. Но в Ороно он приехал. Слабак — припрятал мечту, что Билл его простит. До сих пор безнадежно верит в них и готов ринуться в любое безумство. Что Билл все еще его любит. Такие мечты сжимаешь в кулаке, ложась спать. Теряешь хрустящим белым утром, волоча ноги на занятия физкультурой, но они всегда находят дорогу — среди книжных страниц и на рисунках под карандашом. Возвращаются окрепшими — никуда не уйдут. Они твои. Просто встретиться с Биллом. Попытать удачу, раз наконец хватило смелости. Он выдохнул — фонари подхватили в свои руки пар. Щеки закололо от холода. Или от предвкушения.