IVOXYGEN — room
Девять лет назад. — Меня уберут. Скоро, — Хосок закуривает сигарету, рассматривая смог родного города. — Хоуп, ты какого хрена несёшь такое? — тяжёлым взглядом одаривает его брюнет в идеально выглаженной, как всегда, впрочем, рубашке. — Не притворяйся со мной, Змей. Ты знаешь, что я прав. Просто ты не знал, что я уже дожал этот вопрос. Теперь я уверен, что это произойдёт скоро, — улыбка на губах Хосока так напоминает улыбку его младшего брата, что Тэхён зависает. — Что ты сделал? — хрипло, а в голове лишь: «Чонгук этого не переживёт». — Раскрыл свои карты, чтобы вывести пахана из равновесия, — новая затяжка и порция дыма мешает разглядеть дикий блеск в глазах Хоупа. — Какую игру ты затеял, Джей Хоуп? — руки сами собой сжимаются в кулаки, Ким очень хочет врезать этому самодовольному придурку, что подставил не только себя, но и младшего брата. — Заказ на меня отдадут тебе. Ведь только Винный змей умеет заметать следы, — ни одной эмоции на лице Хосока, соответствующей ситуации. Ни страха, ни мольбы. Он так счастливо улыбается, словно выиграл в лотерею миллион, а не собственную смерть. — Хо, — напрягается Тэхён. — Ты его любишь, да? — вдруг отворачивается, выпуская новую порцию дыма в мрачное небо Чон, поясняя, словно это кому-то надо. — Моего брата. Этот вопрос давит горло, словно на него надели ошейник. Такие ощущения Киму не нравятся. Он молча рассматривает профиль напарника, пытаясь понять, что тот задумал. — Твоё молчание даже громче прямого ответа, — усмешка искажает выразительное лицо. — Я заметил это давно. Но когда понял, что всё гораздо серьёзнее, чем мимолётное увлечение… — новая затяжка, взгляд вниз, — Чонгуку повезло. Ты сможешь позаботиться о нём. — К чему ты клонишь? — всё ещё не понимает правил этой игры Змей. — Ты не сможешь меня убить. Но ты сделаешь вид, что убил. Актёр из тебя великолепный. Справишься с такой простой ролью на высший балл, — Хосок снова поворачивается, разглядывая ярость, несдержанно мелькнувшую на лице напарника. — Но Гуку ты ничего не скажешь. — В твоей отбитой голове есть хоть немного мыслей о том, как тяжело это воспримет Чонгук? Ты понимаешь, что с ним будет? — Тэхён едва сдерживает себя, чтобы не ударить человека перед ним. — Лучше, чтобы меня реально пристрелили? Это хочешь сказать? — улыбка, наконец, исчезает с лица Чона, словно тот снял маску. В доли секунд из тёплого для зрителей человека Хосок превращается в лёд, коим и является. — Хочу сказать, что прежде, чем пороть горячку и лезть со своими амбициями поперёк Ворона, ты должен был думать не только о себе, но и о нём! — рычит Ким. — О нём есть кому теперь подумать, — сверлит взглядом Чон. — Он давно не маленький мальчик, Змей. — Ему ещё нет восемнадцати, придурок! — Тэ зарывается рукой в собственные волосы, чтобы направить агрессию на себя, а не на напарника. Драка сейчас не поможет. — Тебе ли говорить во сколько взрослеют такие, как мы? Отбросы, кинутые на произвол судьбы, ненужные никому, кроме самих себя! Напомнить, во сколько лет мы стали рабами чёртовой системы, где ты мусор, ничтожество, микроб под ногами более удачливых толстосумов? Может, ты забыл во сколько лет впервые украл? Или когда избил человека, чтобы выжить самому? А своё первое убийство ты помнишь? — орёт Джей Хоуп. — Чонгук не такой! Ты, как его брат, неужели не заметил? — они как разъярённые быки дышат друг на друга паром преисподней, сверлят глазами, не намереваясь сдавать позиции. — Не заметил? А кто, по-твоему, защищал его от всего этого дерьма? Они молчат, тяжело сдерживая эмоции, пытаясь вернуть маски равнодушия на свои лица. — Я расскажу тебе всё. Это будет признак моего доверия тебе, Змей. Ты должен мне помочь, иначе это сделают другие люди, но тогда я не смогу быть уверен в том, что Чонгук выживет… Они говорят долго. С каждым словом Хосока Тэхён чувствует, как свирепая ненависть к этому человеку разрастается в нём. Эмоции впервые за долгое время мешают холодному рассудку, не дают ему принять то, о чём рассказывает Чон так спокойно. — Он возненавидит тебя, когда узнает правду, — лютым холодом во взгляде одаривает Змей. — Я единственный его родной человек. Он поймёт, — самоуверенно отрицает это предположение Хосок. — Иногда у меня складывается ощущение, что ты вообще не знаешь своего брата, — цокает Ким, отворачиваясь. — Зато ты, конечно же, знаешь, святая наивность, — Чон зло сплёвывает. — Ты поможешь? — При условии, что ты расскажешь Гуку правду, — спустя минуту гробовой тишины соглашается, скрипя зубами, Ви. — Змей, не ставь мне условия. Всё должно выглядеть правдоподобно. Чонгук ничего не должен знать, — стоит на своём Хосок. Больше нет и тени улыбки на красивом лице. Тэхён сразу заметил в приятном, открытом парне, которым казался Чон Хосок при их первой встрече, больше глубины, чем тот хотел показать окружающим. Хитринка в ярких глазах цвета жжёного каштана, алчный прищур, когда в поле зрения появлялись крупные заказы, большие возможности и деньги. Хосок очень любил деньги и себя — это то, что понял Змей, проработав с ним бок о бок с пару месяцев. В их деле осуждать за подобное крайне смешно. Нормальное явление, каждый хотел быть сытым. Но Джей Хоуп, как называл себя старший брат Чонгука, лишь с виду казался простым и сговорчивым. В работе он отличался особой жестокостью, изощрёнными расправами, а когда что-то шло не по его плану, за улыбкой скрывалась месть, быстро и точно планируемая великолепным мозгом этого молодого парня, которую Чон, с педантизмом маньяка, подавал холодной и до сумасшествия вкусной. Порой даже Тэхёна бросало в дрожь, когда он видел Хосока в работе. Хоуп быстро поднимался по «карьерной» лестнице группировки, приблизившись к самому главному, насколько ему позволили. Но амбиции Чона были выше, чем то, что могла предложить ему родная ОПГ, давно вытащившая его со дна, когда с младшим братом на руках перебивался то грузчиком, то мальчиком на побегушках, подворовывая. Хорошее быстро забывается, и Чон Хосок, молодой мужчина двадцати четырёх лет, был уверен, что его не ценят по достоинству. Итогом стало его решение…отделиться. Пока Ким придерживался плана завершить воровские дела, чтобы максимально осторожно выйти в чистый бизнес ради Чонгука, Хосок решил создать свою организованную преступную группировку и вступить в разделение власти с тем, кто из щенка вырастил себе проблему с огромными клыками. Обещая в два голоса одному любимому, родному человеку, коим был для них Чонгук, что скоро закончатся страхи, скоро перестанут ходить по лезвию ножа, Тэхён и Хосок имели ввиду совершенно разное. А дальше всё пошло не по плану… не по плану Тэхёна, который не любит, когда ему мешают.***
Чонгук слушает события прошедших лет, задыхаясь. — Гуки, ты жил, защищённый братом и мной от всего того дерьма, в котором мы росли. Ты помнишь, я рассказывал тебе систему, в которой мы работали? Я пояснял тебе, что к чему, что происходит? — как не помнить, слишком хорошо въелось на подкорку сознания всё, что связано с Винным змеем. — Так вот, я рассказывал тебе только верхушку айсберга. Для твоей безопасности. Никогда не показывал тебе того, что глубже. От хорошей жизни люди занимаются грязной работой? Будь то сортиры чистить или подчищать за бандитами? Кровь живых людей такое же дерьмо, как и то, что выходит испражнениями из каждого человека. Ты думал, я всемогущий? Потому что ношу с собой пушку, умею драться и сильнее тебя физически? Ты ошибался, малыш. А я питал твои иллюзии, потому что влюбился. Впервые в жизни влюбился. В мальчишку. Которого даже защитить не смог. От себя самого. От брата твоего. Но я смог защитить тебя от того дерьма, в которое пытались окунуть брата Джей-Хоупа — предателя, дезертира. У Чонгука не складывается мозаика. То, что говорит Ким, противоречит картинке, с которой жил парень всё это время. Тэхён любил его? — Что значит «предатель»? — немеющими губами уточняет Чон. — Не думал, что расскажу тебе это сегодня. Возможно, нам стоит поговорить об этом позже? — осторожно предлагает Тэ. — Издеваешься? Я девять лет ждал этой правды, а ты говоришь мне позже? — руки Чонгука сжимаются вокруг кружки плотнее. — Я никогда не рассказывал тебе о том, почему я стал членом криминальной группировки, — Ким сдаётся, внимательно глядя в глаза парня перед ним. — Знаешь, я всегда считал, что у меня не было выбора. Брошенный, никому не нужный, озлобленный на весь мир. Кем я мог стать? У меня не было шансов получить нормальное образование, — младший в этот момент вспоминает, как Тэхён не давил, но настаивал, чтобы Чонгук хорошо учился, — не было шансов поступить в ВУЗ, получить нормальную профессию. Я мог бы найти выход. Но я хотел быстро. Был жадным. Впервые почуяв вкус лёгких денег, ворованных, подсел. Мне нравилась кровь. И на вид, и на вкус, — лёгкая дрожь бежит по телу Гука. Не от страха. От возбуждения. Больной. Они оба больные. — Мне нравилось чувствовать свою силу. Открыть секрет, почему я всегда предпочитал классические костюмы модным спортивкам того времени? Мне казалось, это элегантно. Последнее, что я помню от своей матери прежде, чем её не стало: «Посмотри, какой мужчина-интеллигент. Он выглядит элегантно. Когда-нибудь, Тэхён, ты тоже сможешь надеть костюм и будешь счастливым». Костюм я надел. Счастливым стать так и не смог. Я научился драться и пользоваться оружием, метко стрелять и убеждать красноречиво, потому что от этого зависела моя жизнь. Первый выстрел я совершил в пятнадцать лет. Тогда же пошёл и набил свою первую татуировку. Вот так символично. Змей чиркает зажигалкой, прикуривая очередную сигарету. Чон тоже хочет курить, но молчит. — Встретив тебя, Чонгук, я вдруг понял, неожиданно для себя, что не всё знаю об этом прогнившем мире. Я всё спрашивал себя, чем заслужил такую награду — тебя? Я отговаривал тебя от отношений со мной сотни раз, в душе умоляя тебя не уходить от меня никогда. Ради тебя я мечтал завязать. Выйти из этого мира крови, убийств, воровства. Но из опг можно выйти только в гробу. И тем не менее, я пытался. Мне казалось, мы уже близко. И вот Хосок заявляет мне… — квадратная улыбка и не смеющиеся холодные глаза, глубокая затяжка сигаретным ядом, — заявляет, что он хочет создать свою опг вместо того, чтобы следовать моему плану, выйти, блять, из этого дерьмища в официальный бизнес. Тогда только пошёл процесс легализации. Бандиты не понимали, что делать, началась переделка. Хосок свалил вовремя. Но в глазах одногруппников он так и остался крысой, которая предала пахана, предала своих же, полезла выше головы. Мелкая пешка, возомнившая себя царьком. Приказ убить отдали мне, как и рассчитал Хосок. Тишина после этой фразы давит. В висках пульсирует кровь, в горле сухо и хочется сглотнуть, но нечем. У Чонгука много вопросов. Но ни один он не может озвучить, как и просьбу дать закурить. Сам он вряд ли сможет, руки дрожат так сильно, как ещё кружку не уронил — странно. — Я злился на него. За то, что он вместо того, чтобы сохранить тебя от этого мира, увезти подальше — уехал сам, — разрывает тишину Ким. Слова медленно доходят сквозь тупую головную боль. Чон ждёт рассказ, как Тэхён убил его брата. Как он расправился с его родным человеком, потому что не смог предать опг, как сделал это его самоотверженный брат, рискнувший пойти против системы. И весь тот разговор, что девять лет назад подслушал Гук, когда к Тэ приходил Маркус, подтверждает это. Тэхён убил Хосока. С этой правдой Чонгук жил девять лет. Он ждёт подробностей. Но… — Что значит уехал? — непонимающе переспрашивает лейтенант. — Он был убит! Тобой! — Ты всё ещё считаешь так, верно? Всё это время, все девять лет, ты винил меня в смерти своего любимого брата, будучи уверенным, что твой единственный родной человек мёртв. Мёртв от моей руки, — усмешка такая горькая, что ей можно отравиться. Змей остервенело вдавливает окурок в пепельницу. — Чонгук-а, — он поднимает взгляд, пристально рассматривая омут обсидиановых бусин, застывших от ужаса осознания, медленно обрушивающегося на молодого опера, — твой брат жив. Его никто не убивал. Он подстроил свою смерть и сбежал. Его трясёт. Так сильно, что он слышит стук собственных зубов. Не помнит, как вскочил, как разбил кружку, не помнит капли холодного, остывшего кофе на своей обуви, одежде. Не помнит, как хрипел, прежде чем прорезался голос сквозь густую, осязаемую боль, и он взвыл. Жив. Хосок жив. Брат жив. Тэхён крепко держит в своих руках колотящееся приступом боли, истерики тело. Он жмёт к себе парня, шепча слова утешения. У самого сердце вдребезги от боли, которая выкручивает любимого человека, бьющегося раненым птенцом в его руках. Когда Чонгук узнал о смерти брата, было больно. Было тяжело, пусто, одиноко, даже когда рядом был Ви. Он плакал, но тихо, сжимая в зубах подушку. Держась на людях сильным отстранённым волком, он скулил, оставаясь один на один с собой, не понимая, что делать, как жить. Он думал о собственной смерти, как об избавлении от трудностей и сиротливости, свалившихся на него тяжёлым для подростковых плеч грузом, но одёргивал себя жаждой мести за убийство единственного родного человека. Убийство, которого не было. Девять лет он существовал в этом гнилом мире, держась за него зубами и в кровь сбитыми пальцами, лишь бы узнать правду и отомстить. Выстрелить в упор тому, кто разрушил его жизнь. Но получается, что его жизнь разрушил сам брат. Ложью. Когда Гук осознаёт, что его брат жив, его тело рвёт на ошмётки, как и сочащееся кровью от этой новости сердце. Новостью о предательстве единственного, кому верил всю жизнь, даже считая мёртвым. — Почему он не сказал? Не нашёл меня, чтобы дать мне возможность узнать правду? — голос Чонгука хриплый. Он всё ещё подрагивает, цепляясь холодными пальцами за рубашку Тэхёна, который не выпускает его из объятий, словно боится, что младший тут же рассыплется осколками. — Я не знаю, Гуки. Мне очень жаль… — Ким хотел бы забрать себе хотя бы половину той боли, что испытывает его храбрый мальчик сейчас. Его. Чонгук его. Словно и не было девяти лет, когда он лишь наблюдал издалека, не имея возможности прикоснуться. — Тебе не жаль. Ты тоже не сказал, — Чон упрямо сжимает губы, борясь с чувством, ворочающимся внутри. Чувством принадлежности этому высокому, статному мужчине, тело которого покрыто татуировками, точно таинственными символами. — Я не мог, малыш, — Змей жмёт сильнее к себе парня. — Не прошу понять мой поступок. Не отрицаю, что облажался. Не снимаю с себя вины. Но я не мог. Надеялся, что справлюсь с этим раньше. Переоценил свои силы. — Ты сказал… — Чонгук не спорит, не спрашивает, почему не мог, он заторможен в реакциях, но пытается вернуться в нормальное состояние, принять, что брат жив, — сказал, что был рядом всё это время. — Да, — рука осторожно касается затылка опера, зарываясь в чёрные волосы. Ви наклоняется, чтобы втянуть носом аромат человека, по которому болел девять лет. — Я старался присматривать за тобой. Дважды был неосторожен. Тенью — всегда рядом. Издалека. Сжимая руки в кулаки, потому что нельзя. Нельзя ближе. Нельзя, чтобы увидел, узнал. С осторожностью винной змеи, которая бесшумна, невидима и очень опасна. В памяти Гука всплывают воспоминания. Резко, отчётливо. — Набережная. Первая годовщина смерти Хосока. Это был ты? — глаза широко распахнуты от удивления, внезапного осознания. Молчаливый кивок и проницательный взгляд медовых глаз. Очень тяжело было. Единственный за девять лет день, когда Гук правда был близок к тому, чтобы закончить это всё. Сдаться. Тёмная гладь местной реки манила, призывно переливаясь в лунном свете. Ни единой души. И никто не искал бы его, Чонгук был уверен. Спугнул мужчина. Весь в чёрном. Издалека, расплывчатым от застилавших слёз пятном, привиделся Тэхёном. Гук не хотел свидетелей. А ненависть, ядом затопившая вены сразу же после глупой надежды, что это Змей, его хён, его первая и единственная любовь, пришёл спасти его, придала сил спрыгнуть с парапета в обратную от воды сторону. Он бежал быстро и не оглядываясь, в глубине души боясь, что его преследует призрак. Он ненавидел себя за глупые надежды. Это правда был Тэхён. — Второй раз не так давно. В баре, — отвечает на невысказанный вопрос Ким. — Тогда я уже узнал, — кивает Чонгук. Он прикрывает глаза, устало опрокидывая голову на плечо мужчины. — Почему ты не сказал, Тэхён? Девять лет… Они молчат, каждый пытаясь справиться с настоящим, в котором новая правда, новая пропасть между ними, новые желания и потерянная цель. — Ты видел его? — безжизненно спрашивает Гук, пытаясь задушить в зародыше чувство гнева, ненависти к собственному брату. За что он так с ним? — Да. И ты тоже, — Тэ отчётливо понимает, что сейчас Чонгук будет нуждаться в нём — в опоре, которую сможет дать только он. Понимает, но где-то глубоко внутри чувствует страх бунта, который уже однажды устроил младший. — Что? — отстраняется опер, вглядываясь в глаза преступника. — Ты умный мальчик. Вспомни тело, которым Хосок заменил собственное, — сказать эти слова, всё равно что всадить нож в тело любимого человека, которое и так в крови, в ранах предательства и лжи. Змей ненавидит себя за это. Картинка яркими красками оживает перед глазами. Рядом пристраивается пазл последних убийств. Одинаковый почерк. — Боже, — едва шепчет Чонгук, ошеломлённый осознанием. — V — это не Винный змей. — Venom. Так он зовёт себя.***
Кроваво-красные волосы, приглушённые тёмным тоником, липнут к влажному лбу. Яркая улыбка озаряет великолепное лицо. В носу поблёскивает золотое кольцо, гармонично сочетающееся с рядом таких же тонких колец в ушах мужчины. Рубашка расстёгнута так, что виднеются татуировки, щедро раскрашивающие тело. — Могу вам чем-то помочь? — завороженно смотрит на подошедшего к ней мужчину молоденькая девушка. Сердечко, впитавшее в себя сотни романов, трепещет, взгляд влажный и подчиняющийся. — Вы словно ангел, спустившийся с небес, чтобы помочь мне в столь трудную минуту, — голос мужчины приятный. Он звучит надёжно, уверенно. Руки спрятаны в карманы длинного бежевого пальто. — Мне нужна уборная, но она почему-то закрыта. Моя машина сломалась, и я долго чинил её, весь испачкался. Слишком грязный… В его словах юная душа слышит тайные смыслы, украшающие её щёки румянцем. — Я открою для вас. Но это будет наш с вами секрет. Хорошо? — заговорщически улыбается барышня. — Договорились. Обещаете ли вы мне, что никому-никому не раскроете нашу тайну? — наклоняется ближе яркий, обворожительный мужчина. — Обещаю, — прикусывает губу девушка, спеша покинуть стойку чахлого придорожного магазинчика, чтобы помочь нуждающемуся в ней герою романа. Хотелось бы, чтобы её романа. Под струями ржавой воды стекает причина усталости мужчины. Он тщательно мылит руки облупленным куском хозяйственного мыла. — Любимое пальто запачкал из-за тебя, дерьмо, — обращается в пустоту, осторожно сворачивая дорогой кашемир. Закатывая рукава дорогой рубашки, расшитой золотыми нитями, Хосок окидывает внимательным взглядом своё отражение в мутном, грязном зеркале, проверяя, чтобы не было следов крови. Удостоверившись, что чист, он достаёт мобильный. Гудки раздражают. — Где ты? — Уже подъезжаю. Хосок сбрасывает звонок, выходит из вонючего сортира, надевая на лицо маску идеальной улыбки, и возвращается к расфуфыренной наивной деревенщине, мысленно отдавшейся ему во всех позах прямо за стойкой магазинчика, покрытого паутиной, засохшими крошками пряников и дохлыми тараканами. — Мой ангел, вы спасли меня, — мужчина целует дрожащую худую руку, стараясь не морщиться от омерзения. — Пустяки. Может, хотите чаю? Или… коньяк? Самогон? — видя сожаление на красивом лице, чувствуя последующий отказ, придумывает как можно больше предлогов. — Должен покинуть вас, но, возможно, если вы и впрямь сохраните в тайне мою позорную, смущённую просьбу, я вернусь с благодарностями, чтобы пасть к вашим красивым ногам? — шепчет Чон, склоняясь так близко, что ворот его рубашки касается искусанных губ девушки. Его парфюм обволакивает её. — Обещаю. Я буду ждать, — едва не падает в обморок романтичная душа. Отбрасывая медные волосы ловким движением руки назад, Хосок кланяется, спешно выходя на улицу. Чёрная машина с выключенными фарами тихо урчит мотором неподалёку. Чон закуривает «Собрание», выдыхая терпкий дым в ночной воздух и неспешно двигается к ожидающему ему автомобилю. — Ты избавился от машины и лишних следов? — спрашивает, как только они отъезжают на некоторое расстояние. — Да, конечно, Господин, — отвечают покорно, сдержанно. Чон резко тянется к рулю, толкая его. Машину ведёт. — Чёрт! Ты мог бы просто попросить! — орёт парень, едва успевая выровнять автомобиль и притормаживая у обочины. — Люблю риск, — пальцы Хосока жёстко хватают подбородок водителя, поворачивая его голову к себе, сдавливая больно. — А ещё я люблю, когда ты послушный, детка. Но я всё ещё не простил тебя. — Извините меня, Господин, — едва разжимая челюсть, неискренне шепчет в ответ молодой мужчина. Хосок склоняет голову в бок, разглядывая водителя. — Поехали, — отталкивает он от себя мужчину, отворачиваясь к окну. Губы кривит презрение.