Иллюзия света (Illusion of light)

Следующая неделя пролетает, словно машинки на американских горках — слишком быстро и до тошнотворного ужасно. Юнги, и без того не отличавшийся общительностью, превращается в молчаливого монстра. Жестокость и едкость сочатся в каждом редком слове. Капитан почти не спит, потому что в каждом сне к нему приходит его персональный монстр. Тот самый, что много лет молча душит, напоминая кто он есть на самом деле. Скуривая одну за другой, Мин надеется, что заработает рак лёгких и сдохнет, чтобы больше не пришлось дышать смогом алчных городов, заживо сжирающих людей. Погружённый в свои мысли, Чонгук не сразу замечает, что начальник отдела ни разу не приходит к ним требовать отчётов о проделанной работе, новых действий и вообще хоть чего-то. Его не видно и не слышно после убийства Ворона. Намджун словно избегает их. Обдумать эту мысль не получается, потому что в голове стройным рядом вопросы о том, что ему делать с информацией о живом брате, который не удосужился за девять лет сообщить о своём святом воскрешении, и как ему вести себя с Тэхёном, любовь к которому — неиссякаемый родник, который, как после дождя, стал разливаться широкими реками по венам, заполняя каждую клеточку. Во снах подсознание продолжает свою работу, перемалывая все мысли, мучающие днём до головной боли, выдавая в гостях у Морфея такие сюжеты, что Чон уже боится спать. Он проверяет телефон, не признаваясь себе, что смотрит там не время и даже не новости по громкому делу о жестоком убийстве местного депутата и предпринимателя, в узких кругах известного как глава организованной преступной группировки по кличке Ворон, а сообщение, которого нет. Можно ли назвать Чонгука однолюбом, романтиком? Сам он ответа на этот вопрос не знает, да и не мучается им. У него дилемма, жгущая все внутренности своей несправедливостью. Он любит Тэхёна. Простая истина, в которой нет логики. Лейтенант её может с лупой искать, да сложно найти. Но эта истина непоколебима. Что так зацепило? Почему под кожу врос весь этот человек? Какого чёрта сердце выбрало любить убийцу, предателя? Он ненавидит Змея за то, что тот девять лет скрывал от него правду. Это чувство борется с любовью, грызя ту зубами в кровь. Психологи и самые умные в мире люди, которые любят давать советы другим, стирая смысл личных границ и свободного выбора человека, обязательно поддержали бы ненависть, придавили бы логикой и непрощением подобного аморального поведения, заживо хороня чувства плитой «люби себя, а не этого козла». Но вот незадача, Чонгук психологию применяет успешно на работе (портрет убийцы, знаете ли, интересно составлять с точки зрения всё той же науки), но абсолютно отрекается от неё в жизни. Поэтому, когда на телефон в конце недели приходит долгожданное, до мурашек по телу, сообщение, Гук не замечает тяжёлого взгляда Юнги, быстро кидая ему на ходу: — Я по делу. Вернусь поздно. В висках стучит только: «Докажи мне, что я сделал правильный выбор». Дорога до знакомой столько лет квартиры. Последний этаж. Железные створки лифта выпускают, сердце стучит бешено, напоминая, что всё это нездоровые чувства, причиняющие вред и душе, и телу. Но Чонгук как в тумане открывает дверь своим ключом и ныряет в омут. Аромат, накрепко въевшийся под кожу ассоциацией с одним единственным человеком, забивается в ноздри, заполняет лёгкие и напитывает собой каждую клеточку тела. Галлюцинация принадлежности заставляет хотеть пахнуть этим мужчиной. Как животное. Зрачки расширяются, скрывая радужку. Дыхание тяжёлое, лихорадочное. Чонгук осторожно двигается вперёд, прислушиваясь. В квартире звенящая тишина, но он чувствует — Винный змей здесь. Хозяин здесь. — Голодный? — Ким выходит, словно из ниоткуда, в кухонный проём, опираясь плечом о дверной косяк. Взгляд Гука скользит по телу Змея, по виднеющейся в расстёгнутом вороте рубашки коже, по каждой пуговичке ниже, к узкой талии, подчеркнутой ремнём, ощупывает глазами стройные крепкие ноги в классических чёрных брюках с идеальными стрелками. Ему кажется, что в носках лакированных туфель он видит отражение собственного сумасшедшего взгляда, прежде чем поднимает голову. — Очень, — сипло выдыхает Чон, диким зверем кидаясь, вгрызаясь в губы со вкусом горького табака, чёрного крепкого кофе и того самого, его, парфюма. Ловя на ходу своего напористого мальчика, Ким вжимает его в собственное тело. Чонгук жёсткой хваткой оплетает пальцами шею с устрашающими татуировками, заставляя быть ближе, желая слиться в единое целое, как бывало раньше. Поцелуй глубокий, требовательный. Словно на дне глотки можно найти ответы на все вопросы, что ножевыми ранами сочатся, всё ещё не залеченные. Лейтенант сжимает зубами нижнюю губу мужчины, оттягивая её. Прокусывает до крови, чувствуя улыбку в ответ и касание языка, нежно ведущего влажную дорожку вдоль его верхней губы, пока обиженным зверем Гук пьёт кровь. Изящные пальцы, снившиеся во снах все девять лет, сжимавшие сотни раз рукоятку холодного оружия, скользят по любимому телу, задирая край чёрной толстовки, обжигают кожу, разогретую одеждой и котлом, что внутри полыхает и ждёт, когда Чонгук полностью отдастся своим демонам. На языке привкус металла, под зажмуренными веками — квадратная улыбка, которая даже сквозь укус чувствуется, пальцы бездумно оглаживают каждую чернильную линию на мощной шее, за которую хочется отчаянно цепляться, умоляя вытащить из той пропасти, в которую сам же и рухнул девять лет назад. Чон выпускает губу Ви из плена своих острых зубов и распахивает веки, встречаясь взглядом с горячим мёдом, сияющим такой любовью и желанием, что это причиняет физическую боль. На Чонгука никто и никогда не смотрел так. Никто и никогда не рассказывал ему глазами столько чувств. — Докажи мне, что я сделал правильный выбор, — хрипло просит лейтенант. — Гуки, малыш, — патокой растекается голос Тэхёна. — Мой мальчик. Он сжимает руками тело парня не от желания, которое сдерживать сложно, а потому что хочется каждую клеточку погладить, поцеловать, всю кожу покрывать своими чувствами, шептать извинения, зализывать каждую причинённую рану, умолять простить. До боли стискивая в своих объятиях, Ким жмёт к себе того, кто причина жить для него, причина бороться, причина не ненавидеть этот мир. — Прости меня, Гуки, малыш, прости, прости… Каждое слово оседает тёплым дыханием на коже, которую хаотично и жарко зацеловывает Змей. Он целует лицо Чонгука, с нежностью касаясь родинок, оставляет следы своих губ на его шее, опускается на колени, утыкаясь лицом в стальной пресс, продолжая шептать мольбы о прощении, обещая доказать, что не зря, что извинится за каждый год, месяц, день потерянный и не вместе, за ложь, за неоправданные обещания, за боль, что причинил. Зарываясь пальцами в волосы Тэ, Гук закрывает глаза, тяжело дыша, сглатывает слёзы, которые горькими каплями стекают до самого сердца, омывая каждую рану. Справиться с той бурей, что накрыла с головой, удаётся не сразу. Тэхён тяжело дышит, смаргивает пелену с глаз, упирается лбом в живот парня, пока тот гладит его волосы дрожащими руками. Никогда в жизни Винный змей не стоял ни перед кем на коленях. Он не плакал с десяти лет, когда похоронил мать. Удерживая руками тело парня, словно боится, что тот передумает и уйдёт, Ким поднимает голову, снизу вверх глядя в такие же покрасневшие от слёз глаза. — Я до одури тебя люблю. Болен тобой, — голос хриплый, но уверенный. Слёзы отступают, возвращая сталь во взгляд. — Любовь к тебе самое лучшее и самое худшее, что случилось в моей жизни. Твоя любовь возродила во мне жизнь. Я себя ненавижу за то, что замарал твою светлую, чистую душу своими грязными лапами, своими демонами. Прости меня, Чонгук-а. — Если бы понял, что не смогу простить, я бы не пришёл, — шепчет в ответ младший. — Любовь к тебе единственное, что держится в моей жизни столько лет. Единственный оплот стабильности, что бы ни происходило. Даже когда вся моя жизнь рухнула, любовь к тебе жила, пусть я и ненавидел себя за это. Тэхён встаёт с колен, не отрывая взгляд от своего мальчика. Сильного, храброго, но такого надломленного изнутри, одинокого. Змей наклоняется, мягко касаясь желанных губ. Нежно ведя языком вдоль верхней губы, Гук смакует знакомый вкус. Вкус любимого мужчины взрывает, будто боевые снаряды, гормоны в теле. Дрожащая нежность молниеносно сменяется страстью, желанием обладать и принадлежать. Пожар, разгорающийся стремительно, не остановить. Он охватывает всё тело, полыхает под кожей, вынуждая целовать глубже, развязнее. Слегка наклоняя голову в бок, Чонгук толкается языком в рот мужчины, чувствует его пальцы на своей талии, остро жмущие его к себе ближе, и стонет в поцелуй, не смущаясь яркой откровенности. Член набухает, упираясь в жёсткую ткань джинсов, из-за чего он инстинктивно подаётся вперёд бёдрами. Тэхён жадно раскрывает губы, целует грязно, мокро, одновременно опуская ладони на ягодицы парня, крепко сжимает, чтобы помочь ощутить собственное возбуждение. Руки подрагивают, когда лейтенант кладёт ладонь на грудь Змея, чувствуя тяжело ухающее сердце. Так громко, что отдаётся вибрацией в ладонь. Чонгук ощущает, что у самого так же. Перебирает пальцами ткань рубашки, нащупывая пуговицы, чтобы расстегнуть одну за другой, ныряя между распахнутых полов, касается горячей голой кожи. Дыхания не хватает, губы покалывает и саднит. Они жадно ненасытны в отношении друг друга. Одежда ощущается врагом. Ким Тэхён беспощаден к врагам. Резко дёргая толстовку парня вверх, он вынуждает его поднять руки, чтобы стянуть её окончательно и отбросить в сторону. Чон наклоняется, не отпуская зрительный контакт, чтобы снять кроссовки и броситься снова в крепкие объятия, кожа к коже, новым диким поцелуем, зарываясь в волосы друг друга. Змей подхватывает своего мальчика, заставляет обвить себя ногами, и, не разрывая поцелуй, несёт в спальню. Маленькая комната с плотно задёрнутыми тёмными шторами пахнет пылью и Тэхёном. Когда спина Чонгука врезается в стену, он несдержанно стонет в губы мужчины, чувствуя, как плотно прижимаются их тела друг к другу. Голыми пятками упирается в ягодицы Кима, чтобы заскользить вверх-вниз, потираясь, возбуждая сильнее. Он тянется к ремню и ширинке на брюках Змея, хаотично дёргая, требуя снять, освободить, дать возможность ощутить в руке тяжесть набухающего члена. На руках проступают вены, Ви держит крепко, сжимает, мнёт, губами мажет по ключицам, тянется к топорщащимся соскам, лижет быстрыми движениями, прикусывает переплетение чернил на коже JK & V. — Тэхён, — задыхается Гук, сгорая желанием и потребностью соединиться с любимым человеком. Объяснять Змею, о чём умоляет его безмолвно парень не надо. Он прижимает крепко к себе, вжимаясь губами в шею, пока несёт к кровати, опрокидывает, нависая сверху. Диким тигром смотрит преданно в глаза Чонгука сверху вниз. Возбуждение болезненно дёргается в штанах, когда Гук ведёт языком по губам и касается кончиками пальцев топорщащейся ткани. Он медленно ведёт, давит, заставляет влажное пятно на ткани разрастаться. Тэхён терпеливо ждёт, когда его мальчик наиграется. Мускулы напряжены, тяжёлое дыхание оседает на приоткрытых губах Чона, капли пота медленно стекают по сильной шее. — Сними, — просит младший хрипло. Прежде чем исполнить просьбу, Змей наклоняется, целует, едва касаясь губами, спускается ниже, невесомо оставляя следы на крепком теле, зубами царапает кубики пресса. Пальцы, которые так профессионально и буднично сжимают курок пистолета, прямо сейчас быстро стягивают с них обоих остатки одежды, не забывая постоянно гладить ласкающими движениями. Чонгука хочется всего покрыть любовью, обернуть нежностью, слизать каждую каплю причинённой боли. Тэхён не уверен, что сможет им хоть когда-то насытиться. Такая жажда пугает, делает зависимым и сумасшедшим. Но без этого он не чувствует себя живым. Чон смотрит, приподнявшись на локтях, как последний предмет одежды отброшен в сторону и перед ним стоит совершенно обнажённый Винный змей. Поджарое тело покрыто татуировками и шрамами. Рука сжата у основания возбуждённого члена, бесстыдно поглаживает, демонстрируя силу желания, что поглотила их обоих. Довольно ухмыляясь, Гук лижет губы, раскидывает в стороны бёдра и опускает тело на кровать, выгибаясь дугой. Руки заведены за голову, головка члена блестит смазкой, сочащейся крупными каплями, призывный стон срывает: — Папочка… Это слово разрядами тока расходится по всему телу мужчины. Тэхён лижет губы, чувствуя, как внутри демоны цепи сорвали, рычат, скалясь счастливо, и на колени падает перед своим мальчиком, таким нуждающимся в нём сейчас. Жадно накрывает ртом возбуждение Чонгука, вынуждая того выгибаться сильнее, толкаться в его рот развратно. Цепко сжимает пальцами медовую кожу на бёдрах, разводя их шире. В глазах столько похоти, что можно сгореть заживо, засмотревшись. Слюна стекает, смешанная с вязким предэякулятом, пачкает тело парня, извивающегося, словно в агонии. С пошлым хлюпаньем Ким отстраняется, слыша, как скулит его малыш, что был уже на грани. Головка члена раскраснелась, набухла. Ким ухмыляется довольно, широко лижет губы, доставая до подбородка, словно готовится съесть парня, покорно открытого перед ним. — Мой сладкий, — касается губами соска, — мой вкусный, — цепляет горошинку зубами, оттягивая, срывает громкий стон и отпускает, — любимый мой, — скользит пальцами ниже, — Гуки, малыш… Ким старается быть нежнее, осторожнее, успокаивать разгорячённого Гука, который требует больше и немедленно. Давит своим телом к кровати, замедляя их обоих, целует долго и протяжно, дразнит. Медленно растягивает, проникает внутрь без спешки, обильно добавляя слюны, снова касается ртом члена лейтенанта у самого основания. Лижет, хватает губами, расцеловывает, словно оставляя свою роспись, катает на языке нежную головку, сводя Чонгука с ума. Перед глазами Гука пляшут маленькие яркие точки, так сильно он сжимает веки, пытаясь не кончить, сдерживая себя и свою похоть, рвущуюся наружу после девятилетнего заточения. Он только с Тэхёном превращается в такого. Такого податливого, агрессивно требующего, становится гибче в несколько раз, отдаётся своим инстинктам, не сдерживает порывы касаться, кусать, целовать, жадно мять, тискать. Всего себя открывает, громко стонет, не стесняясь быть услышанным, умоляет и скулит, трётся о тело старшего. Жадная необходимость принадлежать этому человеку выкручивает всё тело до хруста костей. Чувствуя, как пальцы Змея свободно толкаются в него, умело массируя простату подушечками, Чон в ответ насаживается, сжимает до побелевших костяшек влажные простыни под ним, и сдаётся, требуя: — Тэхён, пожалуйста, папочка! Они никогда не обсуждали внезапно возникший в их прошлом daddy-kink. Чонгук лишь пошутил однажды, краснея щеками, прячась за шутками, но оба завелись. В порыве страсти, которая с Ви всегда охватывала с головой и туманила рассудок, выкрикнул, будучи почти на грани, лакомое «папочка», и довёл обоих до пика, с сумасшедшей одышкой после. Этим словом Гук словно имел власть над Змеем. И сейчас он срывает тормоза намеренно. Слышит в ответ на свою мольбу рык и покрывается мурашками, зная, что его ждёт. Крепкой хваткой его руки заводят за голову. Дикий взгляд потемневшего от страсти мёда гипнотизирует. Тэхён коленкой толкает его ноги, заставляя раскрыться шире, и приставляет головку к тщательно разработанному анусу, надавливая. Чонгук кусает губы, ощущая, как растягиваются стеночки, впуская в себя Кима. В глазах друг друга столько чувств, столько притяжения, магнитом соединяющего тела, что хочется утонуть в этом омуте жажды друг по другу. Слегка приоткрытый рот, медленно лижущий губы язык. Чон с ума сходит от этой картинки, как и от того, насколько идеально Ви заполняет его, упираясь сочащейся головкой в комочек нервных окончаний. Музыкальные пальцы цепко вжимаются под тазовой косточкой, сминая кожу. Тэхён толкается на пробу, срывая мягкий стон с искусанных в кровь губ. Рукой сжимая запястья Гука, он двигает ладонь выше, чтобы сплести их пальцы, соединиться в замок, ключ от которого не хотят искать. Темп наращивает медленно, раскачиваясь, а по глазам видно — сдерживается. — Люблю, — хриплым стоном рушится Чонгук. — Я люблю тебя, Тэхён. Из уголков глаз стекают солёные капли, в которых отражается весь мир, который был «без». На губах остаётся на повторе «люблю». Тэхён рычит в ответ, врывается резче, приближает лицо, вдыхая каждое «люблю» под кожу. Возбуждение лейтенанта зажато между их телами, пачкает обоих, размазывая обильно текущую смазку. Ладонь Змея смещается ниже, подхватывая под бёдра, приподнимая, чтобы под другим углом точно в цель, чтобы с ума сводить. До закатывающихся глаз, до громких криков, до выгнутой с выступающими венами шеи, которую кусает жадно, оставляя след зубов, рычит утробно прямо в кожу, ускоряя свои движения, врываясь так требовательно, что до звёзд в глазах. Волны удовольствия громовыми раскатами бегут по всему телу, пуская разряды тока между их телами, намагниченными друг к другу. Тугой комок скручивается в паху, распирает, как и чувства, которым мало тесниться в сердце, в груди, им хочется вырваться наружу и душить в объятиях человека напротив. — Мой, — рычит Ким. — Только мой. Впиваясь ногтями в прижатую к его рукам ладонь, Чонгук выгибается, толкаясь грудью в стальное тело Тэхёна, чувствует, как большим шаром взрывается в теле оргазм, потряхивая тело. Ким стонет протяжно, делает ещё несколько мощных толчков, изливаясь удовольствием в тело парня. Руки дрожат от напряжения, но Ви не спешит, осторожно переворачиваясь с Гуком в обнимку, чтобы уложить того на своё влажное тело. Мальчика трясёт, он жмётся к Змею, трётся щекой об него. Тэхён сжимает его крепко, но нежно, целует макушку, стирает слёзы с любимого лица и счастливо улыбается. — Люблю тебя, Гуки, — мягко шелестит, пока удовлетворённый зверь внутри него остывает, отступая и забирая с собой дикие инстинкты собственника. Пальцы Тэхёна касаются каждого позвонка ласкающими движениями, словно он перебирает струны, медленно поднимаясь выше. Он пишет признания на теле любимого. Дыхание плавно выравнивается. Усталость приятно расслабляет тела, всё ещё сплетённые. — Почему ты доверился? Ты пришёл в тот день, хотя мог скрываться. Ты хранил тайну девять лет, но пришёл, когда я появился здесь, — Чонгук ведёт пальцами по голому телу, рассматривая, изучая, подмечая новые шрамы, лаская каждую родинку. Он всегда был любознательным. — Сорвало, — честно признаётся Змей. Рука закинута за голову, доверительно раскрыт перед своим любимым мальчиком, позволяя изучать себя, словно подопытный. Наслаждаясь каждым прикосновением его пальцев, любуется сосредоточенным лицом. — Ты не планировал? — уточняет, слегка хмурясь, Чон. Он поглаживает вновь обнаруженную родинку. Тут же наклоняется, чтобы коснуться её губами, вдыхает аромат тела любимого мужчины и отстраняется как ни в чём не бывало. — Нет, не так, — подбирает слова Ким. — Я надеялся, ты поймёшь, что твой брат жив, и только после этого мы поговорим. — Как я должен был это понять? — удивлённо приподнимает голову лейтенант. — Квартира. Ваша квартира. Он был там, — Тэхён намекает на события того дня, когда заставил Чонгука гнаться за ним через весь город на машине капитана. — Наталкивал тебя на след. Но понял, что ты не войдёшь туда. Почувствовал. Тогда пришлось менять план действий. Молча глядя в медовые глаза, Чон тяжело сглатывает. Он помнит, как его накрыло, когда находился там. Совсем рядом от квартиры, где жили с братом, где была семья. Осознавать, что уже тогда была возможность узнать, что Хосок жив, — тяжело. — Но я же мог сдать тебя полиции, — выходит из ступора лейтенант. — Теоретически, да, мог. И убить тоже мог, — музыкальные пальцы зарываются в растрёпанную после соития шевелюру, массируя голову младшего, словно это поможет уложить там всю информацию. — Но я не мог сопротивляться притяжению, которое накрыло в тот день. Оно томилось столько лет. И чем ближе ты был, тем тяжелее мне было сдерживать себя. Я хочу, чтобы ты понял: для меня нет ничего важнее, чем ты, Чонгук. Я понимаю, что тебе сложно поверить в это. Я был глупцом, уверенным в своей правоте, что молчанием защищаю тебя. Моей задачей было добраться до Хосока и вдолбить в его голову, чтобы он сам вышел на разговор с тобой. У меня не вышло. Это не оправдание, это ошибка, за которую я буду нести ответственность до конца своей жизни, продлится ли она несколько дней или лет. Они долго говорят, утоляя девятилетнюю жажду прикосновениями. Плавно разговоры всё чаще сменяются поцелуями. Долгими, всё более горячими. Ласки становятся откровеннее. Но идиллию прерывает звонок. Гук хмурится сквозь поцелуй, отстраняется от любимых губ, прислушиваясь. — Мой, — тяжело вздыхает оперуполномоченный, распознавая по мелодии, раздающейся где-то с пола, что это его мобильный. Нехотя выпуская его из рук, Ким тянется к собственным брюкам, вытряхивая оттуда смятую пачку сигарет, откидывается на подушки, закуривая, и прислушивается к разговору. — Я обязан там быть? — сердится Гук, зачёсывая влажные волосы назад. Взгляд Тэхёна скользит по родному телу. Он выпускает струю дыма вверх, наслаждаясь тем, как перекатываются мышцы под кожей младшего. Хорошо подкачался за девять лет. — Но я же предупреждал, что буду поздно, Юнги, — Чонгук спорит, но, видимо, безрезультатно. Услышав одно лишь «Юнги», челюсть Змея напряжённо сжимается. Он отворачивается, смотрит в потолок. Сжимая в зубах сигаретный фильтр, резко поднимается и обнажённый подходит к окну, выглядывая. Привычка. Отходит, подхватывая свои вещи, и на ходу натягивает их на себя, всё ещё удерживая сигарету во рту. Лейтенант удивлённо смотрит вслед удаляющемуся из комнаты мужчине, завершает звонок, спешно натягивает бельё и, подхватывая джинсы, идёт следом. — Всё в порядке? — прыгает на одной ноге, одевая штаны, Чонгук. — Это ты мне скажи, — хмыкает Ким. На обнажённой спине татуировка, расчерченная ногтями младшего в красные полосы. — Мне надо уехать. Когда мы можем увидеться снова? Нам надо обсудить, что делать теперь, — в этот момент Чон ощущает себя невероятно маленьким. Тем самым несмышлёным школьником, который влюбился во взрослого, по сути, мужчину. Он кусает губы, хмурится. — Ты знаешь, как это больно, чувствовать, что ты в объятиях другого? — Тэхён не оборачивается, тяжело опирается о кухонную столешницу. Неожиданный вопрос заставляет Чонгука застыть с приоткрытым ртом, так и не надев толстовку, сжатую в кулаке. — Ты знаешь, как это сводит с ума думать, как ты прогибаешься под ним, кончая? — в этих вопросах боль. Змей даже не скрывает, что саднит, щиплет. Грызёт изнутри. Он оборачивается, смотрит в детские глаза-бусины. Уже молодой мужчина, уже не мальчик, но для него по-прежнему малыш. Его малыш. — Мне хочется убить его, Чонгук. За то, что он. Не я. Ненавижу себя ещё и за это, — Ким хмыкает и тянется к новой сигарете. Ничего не отвечая, Гук подходит, чтобы поцеловать. Ни одному из них не нужны оправдания. Святыми не нарекались. Просто после девяти лет молчания они говорят. Открыто, даже если это про боль. Без обвинений. По фактам. Открывают свои уязвимые места, доверяя, чего, казалось бы, не заслужили друг для друга. «Дураки», — фыркнут всё те же советчики. «Люблю», — шепчет Чонгук в горькие от сигарет губы. Оба причинили друг другу много боли. Им раны залечивать ещё долго, только если судьба даст время. Они сжимают друг друга в крепких объятиях, прежде чем дать возможность отпустить. Тэхён смотрит в окно, наблюдая за бегущим к машине с шашечками такси Гуком. Он, отдавший все чувства этому ребёнку, даже не замечает, что за ним тоже наблюдают.