— Где церемония? — оглядывается Чонгук.
Среди могильных плит редкое карканье, разносящееся ржавым скрежетом.
— Я перепутал, — Мин сидит на скамейке у одного из мраморных изваяний, курит, смотрит невидящим взглядом перед собой.
— Ты перепутал, что церемония погребения Ворона не сегодня? — приподняв бровь в удивлении смотрит на него Чон. — Юнги?
Капитан молчит. На губах расцветает невесёлая улыбка. Он смотрит на экран телефона, отворачивается, окидывая взглядом неровные ряды могил.
— Ты девять лет жил ненавистью к человеку, которому отдался сразу же, стоило ему поманить тебя, — в голосе хриплая горечь. Разочарование.
— Ч-что? — Гук чувствует, как немеют губы, как во рту застревает мерзкий ком. Тело мгновенно становится ватным и неуклюжим.
— Нет, правда, — Мин оборачивается, пронзая льдом взгляда, словно метнул кинжал, разрубая лейтенанта до самых кишок, вспарывая. — Расскажи мне. Каково это трахаться с человеком, которого ты ненавидишь? С убийцей.
В голове бьются мысли, точно птицы, которые попали в ловушку. Они стучат, требуют ответов, но язык не слушается, и Чон молчит. «Как ты узнал? Откуда? Почему мы здесь?». Вместо каждого из них — тишина и сбитое дыхание.
— Чонгук, если бы я не был уверен, что ты не захочешь пойти по стопам брата, состоящего в преступной группировке, я бы не стал брать тебя на работу в свой отдел, — Юнги снова отворачивается, не обращая внимания на стремительно бледнеющего от этих слов парня.
— Откуда ты знаешь? — голос сиплый, тихий, Гук боится захлебнуться собственным отчаянием. — Я не говорил тебе…
Он не понимает. Ничего не понимает. Как?
В жизни Чонгука было всего два человека, которым он доверял. Брат и Змей. Скрытный по натуре, волк-одиночка, которым прослыл ещё со школы, навсегда, казалось, лишился функции доверять, после того как разорвал связь с Тэхёном, несмотря на свои чувства к нему. Предательство тенью следовало за ним всю жизнь, напоминая, что кроме родного брата у него больше никого нет. Если ты стал не нужен собственным родителям, то зачем ты каким-то чужим людям? Если те, кто подарил тебе жизнь не любили, то как может полюбить кто-то ещё? Эти мысли необъяснимо крутились в детской голове, когда с ним, совсем ещё мальчишкой, пытались подружиться дети. Чем снова испытывать боль, рвущую на куски, смотря в след родителям, не оглядывающимся уходя, лучше никого к себе не подпускать. Защитный механизм, который выработался неосознанно, не был разобран на логические составляющие, просто жил внутри, скрытый за ширмой: «характер», «какой есть». Тэхён стал первым человеком, который эту ширму сломал, в охапку заграбастал сердце, которое слово «любовь» даже не знало, и, не догадываясь о проблеме доверия, раскачивал на качелях «уходи, если не нравится». Гук ни разу не ушёл. Потому что боялся, что это навсегда, стоит сделать шаг в сторону и всё, никогда не примут обратно. Змей бы никогда не отпустил. Да откуда ж это знать мальчику, не верящему, что такого как он вообще можно любить?
Любить? За что?
Предательство Кима было так легко принято Чонгуком именно потому, что подсознательно он ждал. Ждал, когда будет смотреть вслед не оглядывающемуся уходя любимому человеку. Ждал, когда станет ненужным, когда на его «люблю» лишь скривятся презрительно, закатывая глаза. И когда понял, что вот оно, ушёл сам, чтобы не смотреть в спину уходящему. Сложно было не обернуться. Но у него были хорошие учителя.
Мог бы он выслушать объяснения Змея тогда, девять лет назад? Мог бы довериться человеку, которого любил? Лейтенанта никто не учил так делать. А страх гораздо сильнее любви. Для семнадцатилетнего мальчика, как оказалось, намного сильнее.
Убеждённый в своих выводах, Гук ушёл, напоминая себе: «Предательство тенью ходит за тобой, не доверяй людям».
Юнги стал третьим человеком в жизни лейтенанта, с кем он решил попробовать снова это мерзкое «доверять». Наученный отличным жизненным опытом, который в голове сложился искажённой картинкой, Чон после близости, когда его плачущего не гонят, а жмут к груди, говорит. Хрипло, осторожно, выбирая ту правду, которую может открыть. Капитан пазлы сам складывает, прославившись демонической хваткой и нечеловеческим чутьём. Никогда, ни единого раза за пять лет знакомства с капитаном, Гук не говорил, что Хосок, проходящий по делу, как Джей Хоуп — его брат. Там имён нет, только клички нераскрытые, зашифрованные, большинство до сих пор без фотографий, без данных. Смешно даже, ведь многие из фигурантов известны всем, кроме бумаги, которая официально подтверждает их статус преступников. Будучи в состоянии уязвимом, жалком, чего простить себе не может до сих пор, Гук рассказывает Мину шёпотом, словно их слышит кто-то ещё в тёмной квартирке, что Винный змей — тот, кто сломал. И в моменте Чонгук абсолютно уверен, что острая реакция Юнги на эту кличку — это из-за дела, нераскрытого, штампом позора красующегося поперёк всех заслуг капитана; что эта ярость, искажающая лицо от произношения известной в криминальных кругах клички, — она по причине острого чувства справедливости, а надежда, ростком больным пробивающаяся сквозь боль прошлого, едва слышно шепчет, что причина такой реакции — обида за Гука, за его раны, которые в одиночку зализывал, а теперь жмут так крепко к телу горячему, даря надежду, что не один теперь. Ирония в том, что Чонгук за пять лет под крылом капитана, так и не доверился ему настолько, как доверял Ви, хотя с ним они были вместе гораздо меньше. Ещё больше насмешки судьбы в этом всём кроется в иллюзиях, которые Чон принял за реальность.
— Я никогда не рассказывал тебе, откуда у меня шрам, — игнорирует вопрос капитан.
Он чиркает зажигалкой, раскуривает новую сигарету, выпуская дым густым потоком.
— Мой кровный отец был главой одной из столичных опг, — слова Юнги режут сталью тона. Чонгук садится рядом, чувствуя, что ноги больше не держат. — Моя мать влюбилась в него. До беспамятства. Стала его любовницей. Законная жена моего отца родила ему двух дочек, но он хотел сына. Нас с матерью взяли в заложники, чтобы надавить на него. Мать убили. А у меня появился шрам, как напоминание, чей я отпрыск. Моё лицо резали, глядя в глаза и рассказывая, что быть таким ублюдком, как я — несмываемый позор. На мне должно быть клеймо за грехи моего отца, за его предательства, его жадность.
Мнимое спокойствие в голосе Мина, словно удавкой стягивается на шее лейтенанта, который чувствует, что задыхается от этой правды.
— Меня спасли, — усмешка, новая струя дыма. — Нагрянула полиция, омон. Когда меня доставили в отделение, то не как жертву, потерпевшего, нет. Меня отправили на допрос. Я был ребёнком. По крайней мере, мне так казалось. Ты говорил, я мягко провожу допросы. Давлю больше психологически, не применяю физическое насилие. Это потому, что на моём допросе, где я был напротив людей в форме, меня мучали, выбивая правду об отце, которого я и не знал то толком.
Чонгук помнит, как ведёт процедуру допроса Юнги. Он всегда восхищался, что в отличие от некоторых своих коллег, Мин никогда не переходил границы. Теперь становится понятно почему.
— Меня спас оперуполномоченный, — окурок метко отлетает в сторону, капитан свешивает руки с колен, утыкаясь взглядом в землю. — Ли Цзе Ун. Этот мужчина просто забрал меня полуживого из комнаты допроса и отпустил домой. Домой, — горькая усмешка, — но дома у меня не было.
Мин невесело улыбается, а младший в его глазах видит сумасшествие. Те самые демоны, которых они утоляли друг в друге, когда те рвали изнутри.
— Отец нашёл меня спустя три дня в пустой квартире, где убили маму, и отдал на растерзание своей семьей, — продолжает Юнги. — Его жена и дочери меня ненавидели. Я усвоил, что я безродный щенок, грязь, мешавшаяся под ногами. Отец считал, что я выдал что-то о нём, ведь полиция нагрянула в его дом на следующий день после того, как он привёз меня. Его арестовали, но он скрылся. Даже не знаю, где было хуже. В комнате допросов или в якобы семье. Я сбежал. Такой же беглец, как и мой папаша.
Та холодность, с которой капитан рассказывает свою историю… Сколько лет ему потребовалось, чтобы говорить об этом буднично, как о походе в магазин за хлебом?
— Моя жизнь никогда не была безоблачной, и хоть нужды я до того не знал, но и в золоте мы с матерью не купались. Драться я научился рано, как безотцовщина, в которого тыкали пальцем. Потом пришлось драться за презрительное «сын преступника и шлюхи». Но теперь мне надо было думать, как выжить. Я пришёл к участку, где работал тот опер и стал выслеживать его, даже не понимая до конца зачем. Словно рефлекс — тянуться к единственному человеку, кинувшему кость безродной псине, которую все пинали. В общем, за ним я наблюдал долго, опасаясь попадаться на глаза ментам. Но он меня заметил. Затащил в свою машину, отвёз домой, накормил. Смотрел долго и молчал. Кажется, он без слов всё знал. Он взял меня под своё крыло, — впервые за всё время рассказа Юнги берёт паузу, чтобы сдержать потоком рвущиеся эмоции. Это до сих пор больно.
— Хоть он меня и отговаривал, я пошёл по его стопам. Всегда напоминал, что полиция сложная структура, где добиться справедливости с каждым годом становилось всё сложнее. Все продаются, всё имеет свою цену. Он заплатил, чтобы изменить на бумагах моё прошлое и протащить меня в ментовку. Научил, что надо бороться с несправедливостью, — Мин весь сжимается, точно пружина, завершая, — его убили. У меня на глазах. Я не успел. Не прикрыл, не поймал преступника. Я потерял всё, когда пуля насквозь пробила его тело. Пуля, выпущенная из оружия Винного змея.
Осознание того, что человек, которому Чонгук решил довериться после самого, как ему казалось, жестокого предательства в его жизни, скрывал от него правду, шарахает по голове так больно, что на какое-то время кроме звона в ушах он ничего не слышит.
Всё это время, Юн знал, что Гук был родным братом Джей Хоупа. Он искал Винного змея. И совсем не для мести за боль Чонгука, как наивно подумал неосознанный романтик.
— Где Змей? — внезапная догадка растекается болью в груди. — Юнги, где он?
— Переживаешь за него? За убийцу собственного брата? — капитан оборачивается, злым взглядом сверля испуганного парня.
— Змей не убивал моего брата. Юнги, где он? Скажи, — холодными пальцами Чон цепляется за куртку капитана. Тот с таким презрением смотрит на этот жест, прям как родители… тогда. Внутри всё обрывается.
— Прямо сейчас Винный змей, подельник Ворона, убийца, участник организованной преступной группировки, арестован, — сумасшедшая улыбка разрезает лицо.
— Нет, — шепчет онемевшими губами Чонугк. — Нет, нет, нет…
Лейтенант встаёт, пятясь, спотыкается об ограду, оборачивается.
— Нет! — во всё горло орёт Чон, вызывая гнев местных чёрных птиц и капитана.
— Ты жалеешь убийцу, Чонгук! Не тому я учил тебя столько лет! — Мин встаёт, надвигаясь.
— Не может этого быть! — парень отталкивает руку Юнги сквозь пелену, застилающую глаза, пытается понять, в какую сторону бежать.
Из-за него Тэхёна посадят. Он может даже не дожить до суда. Его убьют. И в этом виноват Чонгук. Ви решит, что Гук предал его. Предатель.
Чонгук предатель.
Слёзы текут неконтролируемо, Чон пытается идти, словно пьяный. Теряет связь с реальностью. Чувствует, что задыхается, чувствует камень в груди.
Вой полицейских сирен нарушает могильную тишину. Лейтенант их не слышит. Его коробит от боли, его душат все мысли. Ему хочется бежать к Тэхёну, но он не знает куда, оглядывается рассеяно вокруг, не понимает, где он. И плачет. Всё разрушил собственными руками. Его хватают, куда-то тащат. Он не сопротивляется, только спрашивает, где Змей.
— Оставьте его! — кричит Мин, внезапно оказываясь рядом.
— У нас приказ, — рапортуют ему безэмоционально.
Юнги матерится, быстро набирая чей-то номер на телефоне.
— Вы говорили, что не тронете его! — рычит в трубку капитан.
— Капитан, вы ведёте себя непрофессионально, — голос на том конце провода тотально спокоен.
— Вы обещали мне, — гнёт свою линию Мин.
— Старший лейтенант Чон Чонгук замечен в связи с особо опасным преступником. Он пойдёт под трибунал, — голос говорит так, словно устал объяснять прописные истины. — Если на этом у вас всё, капитан, то займитесь лучше отчётом. Скоро увидимся.
Юнги сплёвывает, яростно сжимая телефон в руке.
— Я сам его отвезу в участок, — выдирает из рук полицейского своего подопечного.
— Не положено, — лениво отвечают ему.
Крупная купюра, с матами вытащенная из кармана неизменной куртки, ложится на лапу. Юн подталкивает потерянного лейтенанта к своей машине, припаркованной здесь же.
Чонгука использовали как приманку. Пять лет на службе он думал, что ищет убийцу брата и помогает расследовать преступления. Он думал, что выбрал сторону света. Как же горько он ошибался. Пять лет его «прикармливали», чтобы потом на него ловить крупную добычу — Винного змея.
***
Тэхён задумчиво улыбается, разглядывая бегущего к машине парня. В душе тёплый шар и лёгкое покалывание. Он скидывает эти ощущения на тревогу — неясно, смогут ли они преодолеть всё, что скопилось за эти годы. Когда такси скрывается из виду, Ким отходит от окна, застёгивая на ходу рубашку.
От теплящихся воспоминаний его отвлекает резкий, требовательный стук в дверь. Змей хмурится, достаёт своё оружие, прежде чем взглянуть в глазок. На пороге нервный Сокджин. Тэ открывает дверь и уже готовится с усмешкой уточнить цель визита напарника, как ему затыкают рот ладонью.
— За тобой идут. Беги. Я прикрою, — серьёзный взгляд обычно юморного Джина даёт понять, что всё слишком хреново.
— Совсем пиздец? — тихо спрашивает Ви.
Сокджин молчит. В этом молчании больше слов, чем может показаться.
— Следили? — Змей быстро меняется верхней одеждой с напарником, подхватывает сумку и снимает оружие с предохранителя.
— Ты уверен, что это не твой зайчонок тебя сдал? — осторожно уточняет Джин. Получая в ответ тяжёлый взгляд, вздыхает, принимая молчаливый укор. — Удачи, брат.
— В долгу перед тобой, — хлопает его по плечу Тэхён, спеша в сторону крыши.
Шансы выбрать из этой западни — пятьдесят на пятьдесят. В груди растекается тревога за Гука, но Ким запрещает себе об этом думать, концентрируясь на главной цели сейчас — уйти незамеченным.
***
Ким Сокджин — высокий, крепкого телосложения, широкоплечий и действительно очень красивый мужчина тридцати трёх лет. Харизматичный, позитивный, галантный, вежливый и образованный. Мечта любой девушки. Каждый раз, когда его спрашивают: «Вы случайно не актёр?», — он улыбается. Обворожительно, с искорками в глазах. Отвечает отрицательно, принимает комплименты в свою сторону, оставляет приятное впечатление о себе, тихо посмеиваясь внутри. Актёр ли он?
— Ким Сок Джин, подтверждаете ли вы, что в криминальных кругах вы прошли обряд посвящения и приняли кличку Винный змей? — глаза напротив холодные и тёмные.
Джин рассматривает мужчину, пытается прочесть его взгляд.
— Вы изменились с нашей последней встречи. У вас что-то случилось? — наручники, натирающие нежную кожу запястий, его не волнуют, как и разбитая пухлая губа, синяк на идеальной скуле и даже взлохмаченные волосы, которые всегда уложены идеально.
— Отвечайте на заданный вам вопрос, — начальник отдела жмёт руки в кулаки до побелевших костяшек.
— Повторюсь, я буду говорить только в присутствии адвоката, — мягко улыбается арестант, слегка склонив голову набок. Он скользит языком по разбитой губе, смакует вкус крови, уголки губ растягиваются шире.
— Значит, только с адвокатом, — встаёт Джун, резко отодвигая стул. Он прохаживается по маленькой комнате. — Не хотите по-хорошему…
— Всегда любил пожёстче, — ухмыляется Джин, откидываясь на спинку стула.
— К сожалению, вам придётся вернуться в камеру, раз вы не хотите беседовать со мной, — наигранно спокойно отвечает Намджун.
— Ну что ж, — встаёт Сокджин. — Я бы не отказался от беседы с вами в более приятной обстановке, господин полицейский, но, боюсь, у нас с вами разные предпочтения, — он чувствует шаги Намджуна позади себя. — Снимете наручники или предпочитаете видеть меня в них?
— Ублюдок, — резко сжимает его шею Ким, перехватывая сзади. — Ты по горло в крови и продолжаешь шутить, зная, что тебе конец. Думаешь, меня можно вывести из себя своими похабными шуточками?
— Уже, — хрипит, улыбаясь Сокджин. Он толкается назад бёдрами, упираясь в тело начальника полиции. — Вы погрязли в иллюзиях, господин начальник, — говорить тяжело, но Джин продолжает. — Вам всё кажется, что вы на стороне света, что боретесь с тьмой… — ладонь мужчины потирается о пах майора, вынуждая того сильнее сжать пальцы на шее, — но вы даже в борьбе с собой проигрываете.
— Ты хоть понимаешь, как ничтожна твоя жизнь, философ хренов? Я могу задушить тебя прямо здесь и сейчас, свалив всё на любого бомжа в камере. Ты сдохнешь, и мир станет чище, — рычит на ухо арестованному Намджун. — Ты болтай о своей чепухе наивным детям, рассказывая, как прекрасен преступный мир и борьба с мусорами. А я не делю мир на чёрное и белое. Не играю в хорошего полицейского. Я лишь хочу, чтобы такие твари, как ты, сидели за решёткой, а лучше были казнены. И пидораса из меня, подобного себе, делать не надо.
Пальцы майора впиваются в кожу, сдавливая, оставляя следы. Хватка Джина на его ширинке слабеет. Из горла арестованного срываются хрипы. В глазах Намджуна холодная ярость. Ледяная, замораживающая. Он чувствует, как под рукой бьётся, пульсирует из последних сил жилка.
Сокджин на секунду думает, что всё же ошибся и умрёт сегодня. Он цепляется за сдавливающую его горло руку, царапает. Сожалеет ли он, что подставился за Тэхёна? Нет. Это последнее, о чём он успевает подумать, прежде чем рука разжимается и его толкают на стол. Больно стукаясь, Джин хрипит, пытается отдышаться и сползает на пол.
— Пидорас здесь только один, — сипит арестант. — И это не я…
Взгляд снизу вверх на застывшего над ним начальника полиции дикий, злой, но на губах по-прежнему усмешка. Намджуну хочется стереть с этого красивого лица улыбку. Он сжимает руку в кулак и замахивается.
