Иллюзия света (Illusion of light)

Скрежет ключа в замочной скважине выдёргивает из полузабытья, в которое нырнул лейтенант, вернувшись в камеру. — Чонгук? — тихо зовёт женский голос. — Сюльпён? — так же шёпотом, не веря, откликается. — Тише, идём, — машет ему рукой девушка, торопя, чтобы следовал за ней. Ничего больше не спрашивая, Гук спешно двигается за секретарём Намджуна, едва поспевая. Они спокойно проходят по ночным коридорам, не встречая ни одного конвоира на пути. — Переодевайся, — Сюльпён толкает его в кабинет, который они делили с Юнги. — Сумка под столом капитана. Только быстро. В голосе девушки не слышно тревоги. Уверенность и торопливость, не более. Кидаясь к собственной дорожной сумке, Чон хватает первые попавшиеся вещи тёмного цвета и спешно меняет одежду, отмечая, что там лежит всё, что он собирал в командировку с собой. Секретарь, бегло окидывая его взглядом, удовлетворительно кивает. — Удачи, Чонгук, — шепчет девушка, подводя парня к заднему выходу из участка, которым обычно пользуется при доставке служебных принадлежностей. — Но как? — пытается узнать Чон, сжимая в тисках благодарности секретаря. — Обещай мне быть осторожным! — крепко обнимают его в ответ. — Конфетка… — Никаких нежностей. Не время. Надеюсь, когда-то появится возможность узнать, что ты жив и в порядке. Я верю, что у тебя всё наладится. Беги. Капитан ждёт тебя, — Сюльпён ещё раз прижимается щекой к крепкому телу и отправляет воздушный поцелуй. Лейтенант выходит из здания, не понимая, как выбираться дальше, но ловит взглядом знакомый автомобиль. Оглядываясь на камеры, Чон понимает, что они выключены — в темноте не горит красная подсветка записи. Он бежит к ауди, запрыгивая на заднее сиденье. — Ложись. Должны спокойно проехать, — не здоровается капитан. Когда машина подъезжает к пропускному пункту, никто даже не выходит к ним. Шлагбаум спокойно открывается, выпуская на волю. Погони нет. Но только спустя некоторое время Юнги разрешает: — Можешь пересесть вперёд. — Мне и тут нормально, — разгибается, кряхтя, Чонгук. — Объяснишь? — Что тебе объяснить? Что я облажался? — кидает взгляд в зеркало заднего вида Мин. — Как вы меня вытащили? Ещё и конфетку в это втянул, придурок, — беззлобно вздыхает Гук. — Она сама вызвалась помочь. Мировая баба. Не был бы законченным геем по ориентации и мудаком по жизни, женился бы, — закуривает Юн, протягивая пачку лейтенанту. — Камеры? — Выключили. — Генератор? — Сдох ещё месяца три назад, так и не заменили, денег в бюджете нет. От Намджуна слышал. — И как вы завтра это объясните, когда шум поднимется? — Тянуть нельзя было. Начальство уже в пути, к утру будут на месте, и тогда вытащить тебя было бы сложнее. Объяснять как буду? Сбежал. Захотят меня под арест взять? Пусть берут. У меня отличное алиби. Но я всё ещё надеюсь уладить это, обговорю с начальством. Есть вещи, которые я не должен был знать, но знаю, возможно, это поможет теперь выпутать тебя из этого дерьма. Пусть снимут тебя с должности и всё, без трибунала, суда, тюрьмы… — Правда веришь в это, святой Юнги? От этого словосочетания капитана внезапно замыкает. Его так уже называли. Относительно недавно. Это «святой Юнги» очень грешно звучало из пухлых губ, которые снятся до сих пор каждую ночь, мучают. — Не знаю как тебя из города вывезти. Придётся тебе пока где-то найти место спрятаться. Искать тебя не будут, я уверен. Но и попадаться на глаза полиции не стоит. Найдёшь место пересидеть бурю? Денег положил в сумку. — Найду. — Чонгук, скажи мне правду, — Мин поднимает тяжёлый взгляд через зеркало заднего вида, притормаживая на светофоре. — Сокджин не Винный змей? Тяжело сглатывая, старший лейтенант смотрит на своего начальника и молчит, судорожно пытаясь понять, что ответить. — Блять, — вздыхает капитан, понимая всё без слов. Остаток пути они едут молча. — Камеры по городу могут засечь мой маршрут. Если я правильно всё рассчитал, то смогу высадить тебя недалеко от нашей квартиры. Дальше сам. И не попадись. Я учил тебя быть незаметным. Внимательнее, малой, — наставляет Юнги. — Свяжусь с тобой, когда будет какая-то информация. До тех пор не высовывайся. Телефон на дне сумки. Симка, сам понимаешь, без прослушек, без идентификаторов личности. Позвоню с другого номера, он единственный вбит в этот телефон. — Я смотрю, ты подготовился, — хмыкает младший. — Не поверишь, всегда готов к подобному. Жизнь научила. Оказалось, тебя подставил. Не буду больше прощения просить, Гук. Но, надеюсь, что когда-то поймёшь меня. — Удачи, капитан, — выходит из машины Чон, быстро скрываясь в темноте дворов, впервые испытывая радость, что те не освещены. Машина Юнги отъезжает. Чонгук, если честно, понятия не имеет, куда ему идти. В квартиру Тэхёна нельзя — там наверняка всё перерыли и поставили слежку. Даже если нет — отсутствует точная информации, значит, рисковать сейчас он не может. В квартиру их с братом, где может столкнуться нос к носу с Хосоком — не готов. Бесцельно перешагивая трещины и ямы, которыми покрыта дорожка вдоль жилых домов, он не сразу замечает, что сзади бесшумно едет машина. Он замирает, прислушиваясь. Автомобиль останавливается, хлопает дверь. Гук уже готов сорваться и бежать, когда пробирает до мурашек знакомый голос: — Малыш, свои. Сердце ухает вниз, отзываясь на мягкий шелест тона, которым предупреждают, что безопасно, что не обидят. На негнущихся ногах Чон оборачивается, видит, что перед ним три чёрных машины марки BMW. Мужчина в длинном тёмном пальто стоит возле водительской двери, словно давая возможность Чонгуку самостоятельно решить: убегать от него или бежать к нему. Дым от его сигареты, зажатой между зубами, струится в бок, свет подфарников едва освещает силуэт. На сознание парня внезапно обрушивается всё, что он так усиленно гнал от себя всё это время, все те часы, что провели порознь, все те события и информация, которая за несколько часов перечеркнула знания, которыми обладал последние годы жизни. Как страшно было не знать: вдруг убили, вдруг не смог скрыться, вдруг он решил — Гук предатель, сдал его. Как страшно… — Без тебя жить страшно, — влетает в тело старшего Чонгук. — Тэ… — Гуки, малыш, — сжимает в крепких объятиях Ви. — Мальчик мой… Страх, сковывавший тело и разум, удерживая в диком напряжении, отступает под уверенным взглядом любимого человека; страх гонят прочь его руки, жмущие к себе, словно дышать не мог без этого мальчика, пусть и меньше суток не виделись. Они целуются дико, не обращая внимания на людей Змея, что охраняют главаря и его сокровище, не боясь быть замеченными жителями домов, под окнами которых целая дорама развернулась. Им ничего не страшно, когда рядом, когда в объятиях друг друга, когда вкус табака оседает на языках, сплетающихся в танце страсти. Чонгук жадно цепляется за ворот пальто мужчины, сумка с его плеча падает к их ногам. Тэхён жмёт его к себе так крепко, что кости хрустят. — Это не я, — шепчет младший. — Тэ, я не сдавал… — Знаю, малыш. Я знаю, — гладит его лицо Змей, отбросив недокуренную сигарету. — Сокджин, он… — сбивчиво, переводя дыхание, пытается спросить Чон, разрываясь между желанием снова целовать и узнать хоть что-то. — Давай в машине поговорим? А то парни мои нервничают, — усмехается Ким, не отказывая себе в удовольствии ещё раз слиться в поцелуе, прежде чем выпустить из объятий и махнуть братве — по коням. Бегло окидывая взглядом крепких мужчин, что по молчаливому приказу расходятся по машинам, Гук подхватывает спортивную сумку и занимает своё место на пассажирском сидении возле Тэхёна, кидая свой скудный багаж назад. — Сейчас нас ребята проводят, мы машину поменяем и поедем за город. Заляжем на дно на время, — закуривает новую сигарету Змей, протягивая пачку лейтенанту. — Как ты узнал, что я буду здесь? — дрожащими руками пытается прикурить младший. — Следил за Юнги. Я бы даже проникся уважением к этому куску дерьма, если бы не из-за него тебя и засунули в обезьянник, — в голосе слышен яд, которым сочится каждое слово в адрес капитана. — Он не знал, что так, — зачем оправдывает начальника самому не ясно, но внутри ненависти к Юнги нет. — О нём поговорим позже, иначе я сорвусь, — Ким втапливает педаль газа в пол. — За Джина тоже не переживай. Скоро будет на воле. Как ты себя чувствуешь? Голодный? — Я в порядке, — Гук подрагивает, всё ещё справляясь с эмоциями. Не стесняясь, не ища оправданий, хватает ладонь мужчины, сжимающего рычаг передач, и тянет к себе. К губам. Жмётся. — Вижу, — хмыкает Змей, млея изнутри. В груди тепло так, что дышать тяжело. Тэхён смотрит на прильнувшего к его ладони Чонугка, что с забвением, закрыв глаза, покрывает мягкими поцелуями сбитые костяшки, и на секунду ловит страх. Страх потерять. Стреляет в упор этой суке, портящей момент, и хватает младшего за подбородок, притягивая к себе. Он едва сбавляет скорость, впиваясь жадно в губы любимого парня. Разрывает поцелуй так же резко, как начал, и возвращает внимание на дорогу, уверенно ведя автомобиль одной рукой. Когда они притормаживают у ларька с шаурмой, неприметно торчащего за центральным рынком города, Чон удивлённо смотрит на водителя. Тот отнимает ладонь из цепких пальцев, всю дорогу сжимающих, мнущих. — В машине посиди, я быстро, — выходит из BMW Ви. Чонгук замечает, что за Кимом следуют его люди, стеной закрывающие своего босса. Не проходит и пяти минут, как тот садится обратно в автомобиль, протягивая бутылку воды и горячий кофе парню. — Немного подожди, и будет еда. Пока так. — Спасибо, — кивает благодарно Чон. Признать собственный физический голод было сложно не из-за стеснения, а из-за растерянности. Когда лавиной эмоции прут, чувства все крошатся мелко, сталкиваясь друг об друга — о еде думается сложно. В подтверждении он слышит громкое урчание и смущённо улыбается. — Потерпи, малыш, сейчас вкусно будет, — откручивает крышку бутылки, словно маленькому, Ким, открывает окно, чтобы холодным приказом мужчинам возле его машины: — Сиплый, поторопи, у меня ребёнок голодный. Хули они там тянут? — Всё в порядке, Тэ, — закатывает глаза Гук, вспоминая былые времена. Девять лет назад, когда они были вместе, Тэхён ещё не обладал таким влиянием, но уже тогда мог нарычать на своих людей, если его мальчик был голоден. Его знали, многие боялись и слушались. Несмотря на всю жестокость, присущую убийце и вору, Ким всегда заботился о том, чтобы Чонгук был сыт, в тепле, здоров и имел возможность учиться, развиваться. Чего не скажешь об эмоциях и чувствах, которые долго не мог открывать, прятал. Внезапно в памяти яркой картинкой — как дико они поругались, когда Чон не выдержал. Не выдержал сухости, холодности. Ему тогда казалось, что Ви с ним чувственный только в постели. В остальном обращался так, словно мелкий под ногами помеха. И это так задевало детское сердце, что вспылил. Кричал громко, кулаки жал от желания бить, обвинениями сыпал: «не любишь», «используешь», «у тебя кто-то есть». Змей тогда всё это выслушал, с тяжёлым прищуром глаз, спокойно перекинул через плечо бьющееся истерикой тело и поставил у входной двери со словами: «Уходи сейчас, раз так считаешь». Как тогда ревел Чонгук. Воспоминания до сих пор заливают ярким румянцем щёки. Словно истеричка себя повёл. Но это сейчас понятно, а тогда было больно и обидно. На колени упал, ноги не держали, слезами захлёбывался, ненавидя себя, что как девчонка. А Ким прижал к себе всю эту бурю, рвущуюся, сносящую на своём пути логику и рассудок, и шёпотом мягким: «Не умею я, Гуки, малыш. Не обучен нежностям. Для меня про любовь — это когда я тебе жрать готовлю, хотя сам заебался и кроме пива не хочу ничего. Когда тащу тебя на рынок за шмотками, которые бесят самого, потому что кто вообще дырки на джинсах придумал, идиоты какие-то, но тебе нравится и хуй с ним. Когда холодильник твоим молоком банановым забиваю, хоть с меня братва ржёт, когда я упаковками эту дрянь из магазинов пру. Любовь для меня — это оберегать тебя, малыш. Забочусь, как умею, а я ни черта не умею, Гуки. Поэтому если не то для тебя, уходи сейчас, зайчонок. Я любить не перестану, но отпущу, потому что меня другим не сделать уже». — О чём задумался, малыш? — хлопок двери и любимый голос выводят из забвения. Чон отмирает, понимая, что завис, как у него это бывает порой, и поднимает полные слёз глаза на Ви. — Зайчонок, ты чего, что случилось? — видеть одного из самых опасных преступников страны испуганным, застывшим, с двумя пакетами шаурмы в руках — охуенно, если честно. — Люблю тебя, — улыбается ярко Гук, утыкаясь шмыгающим носом в татуированную шею. — Напугал, блять, — вздыхает тяжело Ким. — Ешь давай. Любовью сыт не будешь. Вручая горячий свёрток лепёшки с обильным наполнением в руки младшего, Тэхён жадно вгрызается в свой такой же. Лейтенант рукавом трёт глаза, скрывая слёзы, прежде чем насладиться едой. — Так о чём задумался? — мычит с набитым ртом Тэ спустя некоторое время. — Вспомнил кое-что, — всасывает в рот соломку морковки Чонгук. — Это что ж ты там так вспоминал, что в пространстве потерялся? — хмыкает Ким, внимательно глядя за тем, с каким аппетитом ест парень. — Нас, — улыбается Чон. — В молодости. — В молодости, — усмехается Тэхён. — Да мы и сейчас ещё не старьё. Или ты меня уже в антиквариат записал, мелкий? Оба смеются. Когда с едой покончено, кофе допит, а жирные от еды пальцы тщательно вытерты салфетками, Чонгук спешит выйти, чтобы выбросить всё в урну, но его останавливают: — Я сам, — забирает мусор из рук парня Ким. — Не светись лишний раз. Возвращаясь в автомобиль, сразу трогаются с места. — Сейчас машинку поменяем и за город. — Расскажешь мне? — спрашивает Чон, устраиваясь уютнее. Глаза слипаются. В машине тепло, комфортно. Желудок переваривает сытную пищу. Да и нервные часы, предшествующие этому сравнительному спокойствию, дают о себе знать. На дворе за полночь. Слишком много событий для одного дня. — Что именно ты хочешь, чтобы я рассказал? — спокойно ведёт машину Змей. Его ладонь ложится на бедро Чонгука, грея своим теплом. — Мне хочется многое у тебя спросить, но я надеюсь, у нас достаточно времени, чтобы обсудить всё, — честно признаётся Гук, сонно разглядывая любимый профиль. Тэ улыбается на его слова, а у младшего от этой улыбки бабочки в животе. — Сейчас расскажи мне про Сокджина. Почему его взяли? — Ты знаешь кличку Джина? — спрашивает Ким. — Нет. Он не проходил по делу и никак не был к нему привязан, пока его машина не была замечена камерами. Да и после этого никаких доказательств его причастности к криминалитету не было. У него есть кличка? — Как и у любого участника организованной преступной группировки. Кличка живёт с тобой, даже если ты имел смелость выйти из состава опг. Так вот кличка Джина — Маска. Помнишь, фильм такой был? — Помню. — Джин умело меняет маски. Актёр великолепный. Кто, глядя на эту милую мордашку, скажет, что он имеет отношение к преступному миру? Он первый, кому я смогу доверять. Когда идёшь на разборки и знаешь, что твою спину прикроют — в нашем деле дорого стоит такое ощущение. Даже с Хосоком у меня никогда не было такой уверенности. Я всегда знал, что амбиции твоего старшего брата выше, чем люди, которые его окружают. С Джином иначе. Он, может, выглядит как шёлк — весь такой идеальный, гладкий, но у самого внутри ран достаточно. Душевные трагедии они же меняют человека. Одного делают человечнее, другого, наоборот, превращают в зверя. С Джином произошло первое. С Хосоком — второе. Так вот, Джин надел мою маску, стал мной. Подставился за меня. Спас. — У вас с Джином… — Чонгук пытается выдавить из себя слово «секс», но не выходит. Перед глазами — два мужчины. Один — любимый до боли, второй — красивый до невозможности. И только лишь представляя их поцелуй, Чон бледнеет и задыхается. Он никогда об этом не думал вот так. Не записывал Змея в монахи, но думал, у него за эти годы были какие-то незапоминающиеся люди, одноразовый секс. Чёртов романтик. Но если это был Джин… внутри всё леденеет. Это сложно. — Я знаю, о чём ты сейчас думаешь, — ладонь Ви сжимает подрагивающие пальцы Гука. — Больно, правда? Я с таким же выражением лица каждый раз представлял тебя и Юнги, малыш. Тяжело. — Нет, — говорит, наконец, Ким. — Мы с Джином никогда не трахались. Даже когда припекало. Травили шуточки, делились воспоминаниями, но никогда. Не стоит у меня на друзей, Гуки, — усмехается Змей. — Прости меня, — лепечет парень, сильно сжимая ладонь в его руках. — Прости… — Зайчонок, я тебе про боль свою говорю не для того, чтобы ты извинялся, — успокаивает Тэхён. — Честно карты раскрываю. Ты же хотел всегда, чтобы я о чувствах своих говорил. Я все девять лет учился. Спасибо Сокджину. — И что теперь с ним будет? — Мы своих не бросаем. Задача Маски — продержаться. А я уже закинул все удочки, чтобы вытащить его оттуда. Ребята готовятся. — Ты сам будешь участвовать в операции? — Ревнуешь, зайчонок? — улыбается Ким, шлёпая младшего по подбородку, что бесит страшно. — Блять, ну при чём тут... — отмахивается Гук, дуется, зная прекрасно, что хоть Тэхён и сказал: не спали, ревность ещё не ушла. Колется остро, как пёрышко на подушке. Да и волнительно. — Нет, малыш. У нас есть уговор. Никогда не подставлять шкуру главаря. Я бы полез лично спасать его, только если не смог бы организовать иначе. Это правило, которому мы стараемся следовать. Если мы оба угодим в тюрьму, помочь уже вряд ли кто-то сможет. После смерти Ворона все зашухарились, не лезут на рожон. К тому же, боятся Венома. — Главаря... — повторяет Чонгук, размышляя, удивлённо догадывается, — так ты получается… пахан? — Для тебя я папочка, — горячий взгляд Змея, словно спичка, брошенная на огнеопасную территорию. Внутри всё струной натягивается от внезапной вспышки возбуждения. Чон лижет губы, Тэхён, внимательно следя за этим, притормаживает, но не глушит мотор. Продолжая говорить, Ким ведёт ладонью по бедру Чонгука, сминая пальцами пробирается под толстовку, касается голой кожи. — Есть система рангов в воровских кругах. Как кого называть — дело внутри опг, по сути. Нет, я не создавал своё опг. Я вышел из-под опеки Ворона, но мы заключили союз. Считай, я стал самостоятельным звеном, но помогал Ворону и другим группировкам. Так что да, для своих ребят я главарь. Но пахан — это глава опг. А я не числюсь больше в таких структурах. — Почему мы остановились? — Чон в этот момент сам не знает, что его интересует больше: почему Тэ остановил машину или почему он остановил движение руки, которая так нежно гладила его тело. — Ребята проверяют, всё ли чисто, машину выгоняют, — пальцы Змея вновь приходят в движение, напористо касаясь горошинки соска. Он ведёт большим пальцем по ореолу, задевает сосок, снова ласкает вокруг, не касаясь, дразня. — Джин подчиняется тебе? — голос садится и слегка хрипит. Гук замер, боясь дышать. — Вроде того, — тянется ближе к младшему Ким, касаясь губами бьющейся жилки на шее. — Мы предпочитаем считать, что мы напарники. Но формально, когда он согласился идти со мной на задание, он автоматически подчиняется мне. По факту он свободный наёмник, раньше состоял в одной из столичных ОПГ. Чувствуя прикосновения языка к разгорячённой возбуждением коже, Чонгук прикрывает глаза, откидываясь на спинку сидения. Несдержанный стон срывается с приоткрытых губ. Он весь превращается в оголённый провод от нежных ласк, которыми мучает Змей. Лёгкий стук в окно разбивает туман страсти. — Блять, — рычит Ви, резко отрываясь от младшего. Он садится и приоткрывает окно, зло глядя на своего подчинённого. — Змей, машина готова, можно загонять. — Ты, блять, позвонить мог? Хера ты мне стёкла мацаешь? — грубый рык мурашками растекается по телу лейтенанта. — Прости, — тушуется амбал. — Не подумал. Тэхён видимо собирался ответить что-то колкое следом, но внезапный телефонный звонок прерывает его мысли. Он переводит взгляд на экран мобильного, лежащего на приборной панели и хмурится. — Докладывай, — жмёт к уху сотовый Ким. По выражению его лица становится понятно, что сообщают ему нерадостную новость. — Блять! Да какого чёрта! Едем, — он швыряет мобильник обратно, командным голосом тут же: — Быстро по машинам, звони Тополю и Соловью. Едем на Лотос, бегом, блять! Машину обратно вернуть в гараж, оставь охрану. И быстро, быстро, быстро! Тэхён не орёт, не истерит, но громким голосом чеканит приказы. Резко переключая передачи, он срывается с места, даже не оглядываясь, успевают ли за ним его же люди. — Что случилось? — тихо уточняет Чонгук. — Капитан твой ебланище редкостное. И бросить бы его, гниду, пусть сожрут, да ты ж не простишь мне потом, — рычит Ким. — Юнги? Что с ним? — Брат твой с ним. Внутри Чонгука всё обрывается, тело покрывается липким холодом. Почему он не умеет ненавидеть людей? Почему он не может сейчас переубедить Змея, что ему плевать на Юнги, пусть убивают? Почему, блять?