Иллюзия света (Illusion of light)

Пак Чимин когда-то был светлым и ярким. Кажется, в прошлой жизни. Не из тщеславия, а из искреннего восторга хотел блистать. Хотел добиваться чего-то, покорять. С самого детства он слышал, что похож на ангелочка. Все восторгались его внешностью, его пухлыми щёчками, которые он потом ненавидел, тем, каким малыш растёт смышлёным и радужным. Сияющий лучик солнышка погас не сразу. Делая успехи в секции спортивных танцев, беря награды на выступлениях, Чимин мечтал о танцевальной карьере. Родители, внезапно сломленные тяжёлыми временами, энтузиазма не оценили. С двенадцати лет ангел, которым так гордились и восхищались, был предоставлен сам себе. Топя горе от падения на дно социальной лестницы в алкоголе, родители не замечали сына. Пак не сдавался. Даже когда не было денег, чтобы оплатить поездку на конкурс, новый сценический костюм — искал подработки. Какое-то время везло. Экономил на школьных обедах, карманные деньги откладывал, мучаясь угрызениями совести, оставлял себе сдачу, когда родители гоняли за алкоголем в ларёк. Любимые всеми ранее щёки впали от того, что морил себя голодом. Яркий солнечный взгляд становился всё более отчаянным. Танцевальный кружок свои двери для так и не взошедшей звезды закрыл, когда долг накопился, а родители написали отказ от посещений. Холодный лунный свет заменил ту радугу, то солнце, которыми был награждён миловидный ребёнок с рождения. Подростковый период проходил сложно. Разрушенная мечта, насмешки одноклассников, издевательства из-за бедности, в которую погрязла семья, холодная агрессия, которой отгораживался ото всех, не видя смысла в будущем. Дешёвый алкоголь и табак, грязные подворотни, ненависть к миру и людям, угрюмое существование без цели, отсутствие интереса к учёбе. Первый раз в жизни Чимин взял в руки оружие на занятиях в школе. Изучать автомат, каждую его деталь, разбирать и собирать его на скорость — всё это оказалось интереснее, чем слушать историю, написанную победителями и прикрытую тайнами, домыслами и враками. Вернулся смысл жизни — армия, правоохранительные структуры, защищать. Благая цель, светлая мечта привели с точностью в противоположную сторону. Армия? С распростёртыми объятиями. Да только объятия те задушили. Никогда Пак не считал себя человеком влюбчивым. Ухаживал за девочкой в школе — был отвергнут и высмеян, как нищеброд. Не сдался, но стал осторожнее с выражением чувств. Экспериментировал в школьные годы с такими же отчаянными и ненужными, как и он. Девушки, парни — в какой-то момент значение пола стёрлось. Вжимался в чужие губы своими с одной лишь целью — почувствовать себя кому-то нужным. В армии приглянулся майору. Красивый, статный мужчина. Уверенный в себе, грубый со всеми, но обходительный с юношей, что своей красотой напоминал девчонку, судя по насмешкам сослуживцев. Чимин влюбился. Ему так казалось. Обходительность, забота, особое отношение. Голову снесло парню, внутри которого за сотней замков теплилось желание сиять, быть кем-то признанным. Быстрый карьерный рост, особое отношение, вкусная еда, которой кормили с рук голодавшего до того несколько лет мальчика, нежности на ухо о том, какой он ценный, красивый, значимый, и, конечно, секс. Страстный по натуре, гибкостью тренированного с ранних лет тела, Пак выбил себе дополнительные положительные оценки. И всё бы хорошо, да срок службы подходил к концу, а майор становился всё холоднее. На прямой вопрос: — Как же дальше? Получил прямой ответ: — Никак, Чимин. Могу помочь с трудоустройством в органах. Подальше. О нас знать не должны. Возможно, Пак до сих пор помнит ту острую боль, от которой задохнулся, услышав спокойные слова без той нежности, к которой за два года привык. Возможно, он даже помнит то удовольствие, которое растекалось по телу, когда он ударил майора. И те трое суток, что просидел за это в карцере, не мешали наслаждаться синяком на лице подонка. Закончились изысканные блюда, икра с ложечки и сладкие речи, что пели ему на ухо, пока втрахивали в служебный стол, по бумагам на которые тёк бесстыдно. А после армии оказалось, что никакие двери и возможности не открылись перед только что отслужившими, отдавшими долг Родине пацанами. Как не были нужны, так и не стали. Спустя два месяца после увольнительной, очнувшись в завершении пьяного угара, резко понял, что катится туда же, откуда родители его уже выбраться не смогли. Дал сам себе пинка под задницу и ушёл служить по контракту. Хосок был единственным человеком, который увидел в голубоглазом ангеле, в первую очередь, не сладкую внешность, а то, как профессионально и страстно Пак держит винтовку в своих молодых руках. Их встречу можно было бы назвать судьбоносной, если бы хоть один из них верил в судьбу и не считал её последней сукой. Чимин охранял объект. Хосок этот объект намеревался убрать. Так и познакомились. Объектом, который внезапно дали в охрану молодым наёмникам, был тот самый майор. А Чон Хосок уже тогда был человеком, который умеет убеждать. Сейчас, спустя пять лет с их первой встречи, Пак даже не помнит, на какие точки мастерски надавил Чон, что дальнейшие события похожи были на фильм, выдумку. За ту неделю, что Хосок обрабатывал Чимина, переманивая на свою сторону, Пак вдруг отчётливо понял, как сильно зол на майора. Чон поднял в нём всё самое худшее, всю ту теневую сторону, что холодным светом виднелась в глазах, но никогда не вырывалась наружу. Когда Хо впервые его поцеловал, больно впиваясь зубами в пухлую губу, Чимин понял, что подписывает этот договор кровью. Выбирая между сомнительным будущим, где ты не нужен никому, даже государству, которое рвался защищать, и сладкоголосыми обещаниями, большими деньгами и страстной похвалой его меткости, Пак выбрал второе. Если бы у него была возможность вернуться обратно, смог бы он принять иное решение? Зная себя, Чимин сомневался. Подстроенная смерть, в чём Чон оказался профессионалом, убитый майор, ненависть к которому губительно захлёстывала, смена документов, новая жизнь с чистого листа. Чимин стал правой рукой Венома. Он чисто убирал неугодных, следовал за амбициозным молодым Хосоком, прикрывая его спину, доказывая свою верность, купаясь с ним вместе в деньгах и крови. Очень быстро та страсть, с которой Пак выполнял свою работу, дала ему возможность стать любимчиком Хосока. Чон ловил невообразимое удовольствие смотреть, как его лучший киллер готовится к очередному заданию, как держит в руках винтовку, как спускает курок. Почувствовав, каково это: жить среди больших денег, серьёзных мужчин, которые пресмыкаются перед тобой, потому что ты правая рука самого Венома, вершить правосудие вместе с тем, кто подарил новый смысл; Чимин не видел поводов, чтобы прекращать. В интимной жизни Хосок открыл ему новую сторону. Пак узнал, что можно получать удовольствие от боли, что можно возбуждаться от близкой опасности, не понимая что на самом деле возбуждается от того, что его ценят, подменял свои же понятия. Та страсть, с которой смотрел на него Веном, казалось, была только для него, для Чимина. Он поздно понял, что эта страсть — для его мастерства убийцы. Для его пальцев, безжалостно жмущих курок, для его меткости, а не для него, как для человека. Пак был слишком слаб, чтобы найти в себе силы признаться, как низко пал и уйти. Он смирился, что проживёт остаток дней как игрушка Хосока, что добровольно будет носить ошейник. С его родом деятельности старуха с косой — всегда рядом, и каждый день живёшь, как последний. В этом прекрасном плане «получай удовольствие от жизни, как можешь», — произошёл сбой. Сбой по имени Мин Юнги. Задача была лёгкой. Отследить капитана, подсыпать в алкоголь лёгкий яд, размывающий сознание, втереться в доверие, выведать информацию, убрать по необходимости. Легче простого. Чимин таких заданий за пять лет службы на Хосока исполнял уже немало, но впервые не смог завершить. В какой момент Пак влюбился? Может сразу, в тот самый вечер, когда капитан впервые брал его, заботясь о его удовольствии в первую очередь? Или тогда, когда в незапланированную вторую встречу, Юнги, не зная его совсем, с абсолютной уверенностью, без лжи, сказал, что Чимин достоин больше, чем секс на один раз? Кто-то может влюбиться от такой фразы? Киллеру никто и никогда не говорил подобного. Когда его брали жадно, с диким блеском в глазах, когда трахали, не заботясь о том, приятно ли ему, когда не брали номер телефона, оставляя после себя лишь тщательно скрываемый приступ тошноты, когда требовали всё тот же номер телефона, не чтобы видеть чаще, а чтобы трахать когда удобно. Капитан Мин первый, кто увидел (как — до сих пор загадка) что-то большее, но не успел узнать ближе. На какой из встреч с ним, Пак влюбился? Что это за важный момент? Много он потратил времени, размышляя над этим вопросом, ища ответ, который так и не был найден. Когда Чимин понял, что облажался, что чувства к капитану мешают работе, а добытых от него крупиц информации не хватает для удовлетворения Венома, когда впервые ощутил нежелание ложиться под босса, потому что хотел хранить на теле прикосновения Юнги, его накрыло душным одеялом истерики, которую он выл в свою ладонь, вцепившись в неё зубами, приглушая все возможные звуки льющейся сверху из душевой лейки водой. Он очень старался напомнить себе, чем обернулись его предыдущие влюблённости: отвержение, высмеивание, пользование, обман чувств. Снова на те же грабли? Давно уже не романтик, Пак отчётливо понимал — никакого будущего с этим человеком не будет. Надо забыть, выкинуть из головы. А глупое сердце предательски ухало вниз при каждой новой встрече. Наказание за чувства было жестоким. Чимин впервые испытывал такой силы боль, пока Веном истязал его тело, выбивая любовь к врагу. Киллер правда старался. Забыть, переключиться на работу, вернуть преданность Хосоку. Не вышло. И когда Веном спокойно отдал приказ убить, Пак Чимин понял, что сам умрёт, но задание не выполнит. Выстрел Хосока не был для него удивлением. Поступок Юнги — вот что удержало в этом гнилом мире ещё несколько минут. Прежде чем почувствовать, что кислород в лёгких заканчивается, как и время, отмеренное ему, Чимин подумал, что единственное, о чём он жалеет, что не встретил Юнги раньше. Хотя бы немного раньше, чтобы побыть с этим человеком капельку дольше. Возможно, убийца, киллер, руки которого в несмываемой крови, не заслужил того, чтобы уйти из жизни, держа за руку того, кого, чёрт возьми, да кто же его знает почему, но полюбил.

***

Юнги мёртвым взглядом сверлит пол перед дверьми в операционную. Он бы почувствовал, что кулаки сжаты до боли, если бы они не онемели. В голове на повторе: «Живи, сладость, борись за жизнь». Страшно надеяться, что успели, как и страшно думать, что нет. Он молча ждёт, не дёргает врачей, медсестёр. Ждёт. Давно не верит в бога, но молится. По-своему, как умеет, торгуется. — Эй там, наверху, — воет внутри себя Мин, по-прежнему стиснув зубы в действительности, — если ты слышишь меня… или вы… сколько вас там? Пусть он выживет. Слышишь? Сохрани ему жизнь. Она нужна ему. Ещё не всё он доделал. Я же вижу, ему надо жить. Что ты хочешь взамен? Вряд ли тебе нужна моя душа, она проклята. Обещание? Лишение? А может, расплатишься за то, что забрал мою мать? И за шрам мой? Сложно с тобой торговаться. Хорошо козыря держишь. Ну, что ж. Могу предложить… своё чистосердечное, — Юнги тяжело вздыхает, зажмуриваясь. Где-то внутри хочется спросить самого себя, почему он страдает такой ерундой, но вместо того, чтобы прекратить эту игру, Мин продолжает внутренний диалог. — Он мне нужен. Нужен мне, моей жизни. Я дышать с ним хочу одним воздухом. Оставь в живых. Чёрт его знает, что это. И может, правда, к чертям этот вопрос-то обратить. Но ты мне скажи, ты, да, ты, наверху там, неужели ты настолько жесток, что показал мне, что в мире есть один на миллион человек, с которым до одури хорошо только для того, чтобы забрать его у меня? За что ты наказываешь меня? Ты скажи, может, я смогу заплатить тебе этот долг. Только его не забирай. Молю. Я мало страдал по-твоему? За что ещё не оплатил, ну скажи ты? — Мин Юнги? На пару секунд у Юнги ступор. Ему отвечает сам бог? Но потом шестерёнки начинают вращаться, и голова капитана оборачивается на звук. Врач. Это не бог, всего лишь врач. — Да, я. — Пак Чимин. Вы привезли его. Огнестрельное. — Да, я, — роботом повторяет Мин. — Пришёл в сознание, — на этих словах Юнги подскакивает, чувствуя, как бьётся сердце. — Спокойно. Он очень слаб. Вы кем ему приходитесь? — Я… — теряется Мин. — Капитан полиции. Могу пройти к нему? — Допросы проводить категорически запрещаю, — хмурится хирург. — Нет, нет, я не… Я охранять. Быть рядом. Мало ли что, — осторожно говорит Юн. Сам-то верит в это? — Ну, что ж, — подозрительно смотрит на него мужчина в белом халате. — Идёмте. Кажется, правда бог, не просто врач. Дверь палаты открывается, Юнги нервно вглядывается в темноту. Свет выключен, чтобы Чимин мог отдохнуть. Вокруг него какие-то провода, трубки, раздражающий писк приборов. Сердце предательски сжимается, когда капитан ловит тусклый взгляд блондина на себе. — Не вздумайте мешать ему отдыхать. Ему надо время на восстановление, — последний раз предупреждает врач, прежде чем выйти из палаты. — Привет, — тихо говорит Юн, чувствуя ком в горле. — Привет, — хрипит в ответ Пак, тут же закашливаясь. — Тише, тише, — подходит ближе, успокаивающе кладя ладонь на оголённое плечо, Юнги. — Не надо говорить сейчас. Я просто побуду тут. Ты не против? Блондин кивает, соглашаясь: «Не против». — Хочешь воды? Мягкая улыбка на искусанных губах и отрицательный кивок головы. Двигая стул ближе к кровати, Мин садится рядом, не сводя пристального взгляда с блондина. Поправляет одной рукой сползающий халат на плечах, стягивает маску. Они без единого слова среди пикающих приборов просто смотрят в глаза друг другу, словно общаются телепатически. Чимин переворачивает ладонь вверх, раскрывая пальцы. Юнги переводит взгляд, рассматривает подрагивающую руку, прежде чем коснуться его пальцев своими, сплетая. Накачанный лекарствами, Пак засыпает, так и не выпуская из руки ладонь капитана. Сквозь сон он слышит тихое: — Живой. Спасибо. Живой. И чувствует, как тёплая ладонь касается его перебинтованной грудной клетки.

***

— Ну что, братиш, как жизнь? — Хосок расслабленно сидит на заднем сиденье внедорожника. — Мы не виделись девять лет. Я считал, что ты умер. Я похоронил тебя, Хо. И теперь ты спрашиваешь, как моя жизнь? — руки сцеплены в замок. Чонгук, в отличие от брата, напряжён. Он сжатой пружиной сидит как можно дальше от человека, с которым общая кровь. — Понимаю твои эмоции, Гуки, — тянет к нему руку Веном. Он кладёт ладонь на коленку брата, похлопывая. Чонгука от этого жеста коробит. — Мне жаль, что правда была скрыта от тебя столько лет, но ты сам в этом виноват. — Виноват? Я в этом виноват? — Гук, опешив от такой новости, оборачивается, забыв, что хотел скинуть ладонь брата, неприятно давящую на колено. — Я виноват в том, что ты разыграл собственную смерть? — У меня мало времени, — лицо Хосока вмиг серьёзное. Ладонь сжимается крепче, принося дискомфорт младшему. — Я знаю, что сегодня ты не дашь мне согласие, но я не буду ходить вокруг да около. Ты должен переехать ко мне. Как только я закончу здесь дела, мы уедем. — Хосок, ты сейчас серьёзно это говоришь? — лейтенанту кажется, что это какой-то очередной розыгрыш. — А вас в сраной ментовке не учили даже распознавать серьёзность и ложь? — взгляд старшего холодный, жёсткий. Он наклоняется ближе к лицу Чонгука. — Серьёзнее некуда. Хватит, поиграл в честного мента, пора домой. — Что с тобой произошло? — разглядывает словно чужое лицо Гук. Хосок усмехается на этот вопрос и отворачивается. Автомобиль останавливается у единственного приличного ресторана в городе, который в такое время должен быть закрыт. Чонгук даже не удивляется, когда, выходя из автомобиля, видит людей Венома, охраняющих вход и вывеску на двери, раскрывающейся перед ним: «Ресторан закрыт на спецобслуживание». Они проходят к единственному накрытому столу, уставленному обилием блюд. — Поешь. На голодный желудок тяжело разговаривать, — Хосок вальяжно разваливается на стуле, подзывая официантку. — Не хочу. Сыт, — осматривается вокруг Чонгук. Чон старший хмурится, играет желваками, но тут же расплывается в яркой улыбке, стоит ему повернуться к подошедшей к ним миловидной девушке. Хо просит её наклониться и шепчет ей на ухо заказ, пальцами, покрытыми татуировками, сжимая её подбородок так, будто она сбежит. Страх в глазах девушки видно невооруженным взглядом. Она тяжело сглатывает, кивая, и почти бежит, когда цепкие пальцы выпускают её, смачно хлопнув по заднице. — Красивая девочка, — ухмыляется Хосок, принимаясь за еду. — Ты поешь. За решёткой небось не кормили. — Я сказал, что не голоден, — настаивает Чонгук. — Зачем мы здесь? — Уважь брата, Гуки, — не менее напористо требует Хо. — Я старался для тебя. Повара тут торчат всю ночь, подогревают, чтоб сытно, красиво, вкусно. Давай. Веном машет вилкой, поторапливая младшего приступить к еде, сам жёстко впивая нож в стейк. Пока он вгрызается зубами в окровавленный кусок мяса, Гук хватается за стакан воды, жадно глотая, лишь бы унять приступ тошноты. — За девять лет отвык, что кто-то может мне перечить, — усмехается Хосок. Понимая, что бесполезно упираться, Чонгук берёт вилку и ожесточённо принимается за еду, игнорируя кусок мяса перед ним. Веном довольно улыбается. Официантка приносит им алкоголь, подрагивающими руками расставляя на столе напитки. — Не знаю, что ты предпочитаешь теперь. Попросил принести всё, — старший берёт в руки бутылку виски шестилетней выдержки и щедро наливает в стакан себе и брату. — Зачем ты позвал меня сюда? — не притрагивается к алкоголю Чонгук. — Тебе Змей рассказал, что я жив? — наигранно спокойно уточняет Веном. — Это имеет значение? — уклоняется от ответа лейтенант. — Знаешь, Гуки, ты с самого раннего детства был таким, — Хосок откладывает приборы в сторону, промокая салфеткой губы, откидывает её в сторону и поднимает взгляд на младшего брата. — Справедливый до усрачки. Дети в песочнице лопатки друг у друга отбирают, а ты защищаешь обделённых, униженных, обиженных. Нет, чтоб себе забрать, крепче же был. Но нет, справедливость. Откуда в тебе это? Отца с матерью не помнишь, на хер не нужны им с тобой были. Бабке оставили и свалили. Скольких сил мне стоило, чтобы тебя в детдом не забрали, когда карга наша коньки отбросила. — Мне тебе в ноги покланяться? — вопрос срывается сам собой, Чонгук не понимает, зачем Веном вспоминает их прошлое. — Не дерзи, — берёт в руки нож Чон старший, прокручивая его между пальцами. — Я тебя любил и люблю. Ты кровь моя. Даже несмотря на то, что в мусора подался, честный ты мой. Справедливость-то нашёл там, Гуки? — А ты знаешь, почему я в полицию работать пошёл? — злится. — Почему же? — в насмешке приподнимает брови. — Хотел найти убийцу брата. Отомстить. Раз ОПГ, в которой он состоял, наплевала на это, — руки под столом сжимаются, больно впиваясь в собственную кожу. Хосок улыбается бешено, глаза горят сумасшествием. — Братик, — поднимается Веном, отшвыривая нож, звоном летящий на тарелки. Он подходит к Чонгуку, сжимая в крепких, душащих объятиях, — да когда ж мусора искали убийц бандюков? Они же шлюхи продажные. Что ж ты все планы мне попортил, попёрся туда? — Хосок, что ты хочешь от меня? — лицо брата так близко, Гук разглядывает его, пытаясь найти на дне темноты того, кого любил всю свою жизнь. — Я же сразу тебе сказал, братик. Со мной теперь жить будешь. Знаю, тебе надо время. У тебя неделя. Потом я заберу тебя с собой, — хлопает младшего по спине и выпускает из объятий Веном. — А если я не соглашусь? — Чонгук всё ещё не может понять, что задумал Хосок. — А куда ты денешься, родной мой? Кровинушка моя. — Зачем я тебе? — Что за глупые вопросы? — садится обратно Хо, освежая налитое в стакане. — Девять лет не нужен был. Теперь зачем? — Ты с больной головы на здоровую не перекидывай. Если бы ты в ментуру не пошёл и дело рыть не стал, я бы тебя раньше забрал. А сейчас тебе надо время со Змеем побыть. Я ж понимаю всё. Вот и даю возможность. Попрощаться. — Что значит попрощаться? — внутри всё холодеет. Чонгук выпрямляется, словно штырь металлический в спину воткнули этими словами. — Ну мы-то с тобой дальше поедем, — Хосок улыбается, точно нет двойного дна в его словах. — Куда? — Как куда? Мир завоёвывать, — усмехается Веном, залпом опрокидывая в себя янтарную жидкость, почти не морщась. — Я теперь, Гуки, большая шишка. Не грязь под ногтями Ворона, как раньше было. Этот город скоро будет принадлежать мне. Полностью. Моя месть свершится, и можем дальше ехать. Дел полно, засиделся тут. Всё должно было произойти быстрее, да Змей помешал. Ну, ничего. Ты его уговоришь отойти в сторону. Так ведь? — Я нужен тебе, чтобы уговорить Змея не воевать с тобой? — О какой войне мы говорим? Что ты. Нет. Никаких войн. Он же… друг мой. Старый, — пальцы Чона пробегаются по рукоятке ножа. — Не понимаю тебя, — злость внутри Чонгука нарастает стремительно. Он не верит этой расслабленности. Не верит словам брата. Не верит. — Поймёшь. Всё поймёшь, Гуки. Заживём вдвоём, как в старые добрые времена. Хочешь, за границу уедем? Дела порешаем тут и рванём. — Я не хочу заграницу. Хосок, не надо делать вид, что мы семья. — А кто ж мы, Гуки? — Незнакомцы. — Нет, Чонгук, — улыбка с лица старшего исчезает, тон голоса звучит беспрекословно. — Со мной либо семья, либо враги. Другого не дано. И ты моя семья. — А как же друзья, сам говорил? — Друзья, Гуки, тоже могут быть как семьёй, так и врагами. — И к какой категории относится Змей? — Это уже от него зависит. Боишься за него, малой? — снова усмешка, ядовитое веселье. — А стоит? — Любишь его даже спустя столько лет? — Ты об этом хочешь поговорить? — Ох уж это молодое поколение. Брата родного знать не хочешь, а ёбаря своего так любишь, переживаешь за него, пусть он и бросил тебя. — Он меня не бросал. — Ты как был наивный и глупый романтик, таким и остался. Лапши на уши тебе навесь, а ты и рад, жрёшь и причмокиваешь от удовольствия, — тяжело вздыхает Веном и встаёт. — У тебя неделя. Выбора нет. Ты поедешь со мной. — Хосок, — вскакивает следом Чонгук. — Веном. Меня зовут Веном. Надеюсь, за неделю выучишь, — оборачивается к нему брат. — Там твой внизу мельтешит. Парням моим отдохнуть не даёт. Думаю, он тебя сам отвезёт. Будут проблемы или нужны будут деньги — заедешь на квартиру нашу. Там мои люди, сразу дадут что надо. Если жить негде тоже можешь там остаться. Я сам тебя найду через неделю. И ментов не бойся. Никто не тронет мою семью. — Никто не знает, что я твоя семья. — Неделя, Гуки, — заканчивает разговор Чон старший, выходя из ресторана. Чонгук сжимает зубы, чтобы не наговорить лишнего. Он выходит следом. Перед рестораном — знакомая уже BMW и злой, как сто чертей, Змей. За ним его люди держат под прицелом таких же вооруженных до зубов охранников Хосока. — Где он? — тихим рыком. Вместо ответа Веном оборачивается, с улыбкой кидая взгляд на младшего брата, словно и не сомневался, что тот сразу же выйдет следом, не задерживаясь. — Потише себя веди, Змей, — вздыхает Хосок, потягиваясь. — Чонгук, — кидается к парню Тэхён, игнорируя предупреждение лидера одной из мощнейших ОПГ. — Я в порядке, — идёт навстречу младший, не смущаясь крепких объятий, в которые его тут же заключают. — Винный змей! — кричит Хосок, усмехаясь чему-то. Ким оборачивается на его слово, по инерции прикрывая собой парня. — Ты помнишь, чему нас учил Ворон? — Он нас многому учил, Хоуп. Например, тому, что мы друг за друга стоять должны, — твёрдо отвечает Тэхён. — Не надо старых кличек и романтики. Я теперь Веном. Ты это знаешь прекрасно, так ведь? — улыбается Чон старший. — Так вот, напарник. Ворон учил нас не создавать себе проблем. Своими же руками. Хосок подмигивает и разворачивается, чтобы сесть в свой автомобиль и уехать. — Что он имел в виду? — тихо спрашивает Гук. — Садись в машину, малыш, — хрипло отвечает Ким. Лейтенант был уверен, что Тэхён будет расспрашивать его о прошедшем разговоре с братом, но он молчит. Крепко сжимает руль, смотрит только на дорогу, курит одну за другой, превышает дозволенную скорость. Чонгук чувствует его настроение и молчит, выжидая. Они подъезжают к тому месту, где должны были поменять машину несколько часов назад. Когда из гаража выгоняют до боли знакомую машину, Гук чувствует, как внутри дикий коктейль из тоски, воспоминаний и боли от того, что прошлое не вернуть. — Узнал? — с усмешкой спрашивает Ви. — Как не узнать, — Чон осторожно ведёт ладонью по сверкающему, натёртому до блеска капоту. — Садись, поехали. Ким отходит, чтобы передать ключи от машины своим людям, перекладывает в багажник какие-то сумки и садится за руль Бумера. Вставляя ключ в замок зажигания, он улыбается. Заводит. Мотор урчит, будто довольный зверь. Тэхён гладит нежно руль и поворачивается к Чонгуку. — Я первое время не мог ездить на нем. Просил прощения у Бумера. Садился, и тобой машина пахла. Меня этот запах душил. Рука не поднялась продать. В долги влез, но машину сменил, а машинку оставил себе. И когда совсем пиздец как крыло по тебе, приходил к нему. Мы с ним ездили по городу, вспоминали, — голос Змея хриплый. Он на своего мальчика смотрит открыто, без тени лести. А улыбка делает лицо моложе, словно и не было девяти лет. — Какое-то время я оглядывался на каждую проезжавшую мимо BMW 750i. Благо их тогда не много было, — улыбается в ответ Чонгук, а внутри не до улыбок. Там сердце сжимается больно, а единственное желание — поцеловать. Тэхён кидает быстрый взгляд в зеркало заднего вида и откидывается на спинку сиденья. — Надо ехать. Братва нервничает. Они на взводе сегодня. Ребятам отдохнуть надо, — Ким плавно выруливает из гаражной зоны. Спустя десять минут они выезжают на загородную трассу, и Змей устало трёт глаза. — Двое суток не спал. Почему про капитана своего не спрашиваешь? Или неинтересно, выжил его любовник или нет? — усмехается Ви. — Молчу, потому что чувствую, что ты напряжён. Не знаю, что можно спросить, чтобы не злить, — пожимает плечами лейтенант. — Злить? — Тэ оборачивается, удивлённо глядя на младшего. — Гуки, я не зол. Я волновался. Понимаю, что Хосок твой брат. Но не Веном. А когда Веном контролирует Хосока, я не знаю. Хоуп изменился. — Я заметил, — кивает Чонгук. — Чимин выжил. Подлатают — и будет бегать снова, если сможет от Хосока скрыться. Охрану приставил, но там уже от капитана твоего зависит, что да как, — закуривает сигарету Ким. — Мне кажется, Юнги влюбился в него, — признаётся Чон. — Тебе не кажется, — криво улыбается Змей. — Влюбился. — Как ты это понял? — удивлённо спрашивает лейтенант. — Чуйка, — Тэхён кладёт ладонь на бедро парня. — Тэ, — осторожно начинает Чонгук после минутного молчания. — Да, малыш? — Он хочет забрать меня, — рука Змея напрягается. Чонгук кладёт свою ладонь сверху в попытке успокоить. — Я не поеду с ним. Он дал мне неделю. Мы успеем что-то придумать? Он же… не отстанет, да? — Не отстанет, — голос мужчины вибрирует от сдерживаемой ярости. — Примерно этого я и ожидал. Неделя, говоришь? Мало, но справимся. Я тебя не отдам. — Он не слышит меня. Всё твердит, что мы семья. Какая мы теперь семья? Даже поговорить нормально не смогли. Я не вижу в этом человеке брата, Тэ. Понимаешь? — Знаю, малыш, знаю. Потому и не говорил тебе, что он жив. Я когда увидел его спустя три года, сам прихерел знатно. — Что с ним произошло? — Это ему одному известно. Но я не отдам ему тебя. Спустя час дороги, когда позади осталось несколько деревень, они въезжают в небольшой посёлок на несколько домов, и автомобиль останавливается перед высокими воротами, которые выглядят массивно. Тэхён нажимает кнопку пульта, и огромные створки открываются бесшумно, несмотря на то что выглядят тяжёлыми. — Прибыли, — глушит мотор Ким. Он выходит из машины и взбегает вверх по ступенькам, чтобы открыть дверь. Чонгук топчется на пороге, оглядываясь. Дом смотрится неприступной крепостью. — Заходи, — жестом приглашает Тэхён, возвращаясь к машине, чтобы забрать сумки. Неуверенно проходя внутрь, Чон замирает, не решаясь без хозяина идти дальше. — Не бойся. Здесь чисто, — Ви захлопывает дверь, включает свет. — Когда ты говорил, что мы заляжем на дно, я думал мы скроемся от чужих глаз в каком-то неприметном домике в пригороде, в дачном районе, — скидывает обувь Гук. — В сёлах и маленьких деревнях все знают друг друга. Появись там городские, новенькие, эта новость разлетится по округе очень быстро. Так себе укрытие. А про это место даже не все мои ребята знают. Это мой дом, зайчонок. Теперь Чонгук удивлён ещё больше. Пока Змей ведёт его, бегло показывая, где что, Чон завороженно впитывает каждую деталь. Они вместе раскладывают на кухне продукты, сумки с которыми Тэхён держит так легко, словно там пух, а не стратегический запас питания. — Спать со мной будешь. Для безопасности, — спокойно говорит Ким, когда всё разложено на полках. — Для безопасности? — усмехается Чонгук. Вдали от города, проблем, рядом с Тэхёном он чувствует себя расслабленно впервые за долгое время. — Для секса я могу и сам к тебе в любую комнату ввалиться. Но сегодня душ и сон. Крепкий, здоровый сон. Змей берёт парня за руку, подхватывает оставшиеся сумки с вещами и ведёт на второй этаж, в спальню. — В душ вместе? — А как же здоровый сон? — Обещаю не приставать. Исключительно для экономии воды. Она ещё в баке не до конца прогрелась. На двоих может не хватить. — Идём. Воду надо, конечно, экономить. Тэ стягивает рубашку, вынуждая Чонгука рассматривать поджарое тело. Он на ходу избавляется от одежды, попутно кидая всё в корзину для стирки, и, не оглядываясь на младшего, скрывается в ванной. Чон спешит следом, стягивая толстовку. Вода бьёт полутёплыми струями по измождённым телам. Ким мылит интенсивно руки, поворачивается к младшему и покрывает его тело пеной. Он нежно распределяет её без интимных ласк, оставляет между ними лишь заботу. Оба так вымотаны, что нет физических сил на секс. Только редкие касания губ, а в глазах открытые чувства. Едва укладываясь в кровать, Чонгук вырубается, сжимая в руке ладонь Змея. Старший смотрит на него какое-то время, прежде чем притянуть к себе ближе, уткнувшись носом во влажные волосы младшего, и уснуть крепко, чего не бывало с ним вот уже девять лет.