Иллюзия света (Illusion of light)

Когда Джина заводят вместо комнаты для допросов в кабинет Намджуна, он не удивлён. Всё то время, что пришлось провести под стражей, для него как отдых, пусть и низкого класса. Сомнений в том, что выйдет на волю не было, как и паники. Такая у него жизнь, сам выбрал этот путь. — Тебя сегодня выпустят, — майор опирается локтями на стол, перебирая между пальцами изящную чёрную ручку. Он не смотрит на арестанта, голос расслабленный, но Сокджин в мелочах видит напряжение. — Тогда зачем я здесь? — садится напротив, вытягивает длинные стройные ноги и скользит взглядом по кабинету, осматриваясь. Прекрасно понимает, что его сюда притащили не для того, чтобы попрощаться. Ждёт прямые вопросы, угрозы. Видит, как бугрятся мышцы под служебной рубашкой начальника полиции. — Здесь нет камер, жучков. Всё чисто. Я позвал тебя для откровенного разговора, — поднимает взгляд Джун. Мужчина перед ним выглядит так изящно и спокойно, словно не он несколько дней сидит под арестом. На нём рубашка не первой свежести, расстёгнутая на несколько пуговиц, рукава закатаны, волосы уложены небрежно, но ему так идёт. Даже в мятой одежде он выглядит так, словно сейчас на фотосъёмке. — Насколько откровенного? — улыбается Сокджин, меняя позу, откидываясь слегка назад, от чего его шея предстаёт под красивым изгибом, как вкусное, сочное блюдо. Намджун сглатывает. Чёртов педик. — Мне нужен Винный змей, — майор сдерживает ярость, с которой давит в руках несчастную ручку. Старается голосом не выдать, как сильно хочет задушить эту показушную модельку, обломавшую операцию всей его жизни. — Полагаю, он нужен очень многим, — издевается мужчина. — Не играй со мной. Я отпущу тебя, мы оба прекрасно это знаем. Дай мне наводку, — отшвыривает ручку в сторону Нам. — Ты сам себя слышишь? — приподнимает в удивлении брови Джин. Даже он не ожидал такого прямого и бессмысленного заявления от начальника. — В чём моя выгода? — Рано или поздно это произойдёт, ты же понимаешь, — напирает майор. — Этого не произошло до сих пор. Ты знаешь, сколько Винный змей числится в розыске полицией? Правда думаешь, что если спросишь меня где он, я черкну тебе адресок? Больше тебе ничего не дать, майор? — усмехается Сокджин. Он в отчаянии. Намджун правда в том состоянии, когда вызвал подельника опасного преступника, не имея козырей с простым «дай». На что он рассчитывал? А на что рассчитывают азартные люди по уши в долгах, когда идут просаживать последние штаны за рулеткой? — Выпить хочешь? — внезапно спрашивает начальник отдела. Он встаёт, чтобы достать из сейфа графин. — С чего такая щедрость? Там яд? — Джин наклоняется ближе, рассматривая медовую жидкость в сосуде. — Мне проще задушить тебя, чем всыпать яду в свой любимый коньяк, — ставит перед ними два граненых стакана Намджун, плеская в оба драгоценный нектар. Он выпивает залпом. Наливает новую. Взгляд пустой. Арестант крутит в руках стопку, разглядывая начальника. Он следит за мимикой, ощущает то, что не каждый может уловить. Делает глоток коньяка, морщится, лижет губы и отставляет стакан в сторону. — Что так сломало тебя, майор? — Хочешь поиграть в психолога? — опрокидывает в себя новую порцию алкоголя Джун. — А ты любишь ролевые игры? — подпирает подбородок ладонью Сокджин, улыбаясь. — Не пойму. Ты красивый мужик. За тобой наверняка бабы толпами бегают. Что ж ты в педики заделался? — в глазах Намджуна, которые он поднимает на сидящего перед ним мужчину, злость. Молнии сверкают в радужке, напоминая, что перед Сокджином совсем не безобидный мальчик. — По вашему мудрому мнению, майор, мужчина может любить мужчин только потому, что его не любят женщины? — Джин снова откидывается на спинку стула, щурит глаза. — Мы говорим не про любовь. И не про мужчин. Мы говорим про педиков и секс, — Нам расстёгивает пуговицы на манжетах, закатывая рукава рубашки. Арестант внимательно следит за каждым движением, чувствуя лёгкое возбуждение от представшей ему картины. — Знаете ли вы, Ким Намджун, что человек, столь яростно отрицающий гомосексуальные наклонности, испытывающий всепоглощающую ненависть к геям, как раз таки является латентным представителем этой категории сексуальных меньшинств? — медленно выговаривая каждое слово, Джин с чувством огромного удовлетворения наблюдает за тем, как эмоции рвутся, срывая оковы сдержанности якобы спокойного майора. — Знаешь ли ты, что мне ничего не стоит вырвать твой мерзкий язык? — в вопросе прямая угроза, в голосе — давящие нотки. — Ну почему же мерзкий, я умею им делать массу приятных вещей, — ухмыляется Сокджин. — Говно из жоп таких же педиков вылизывать? — свирепеет всё больше начальник. — У тебя интересные эротические фантазии, но я не настолько извращенец, Джуни, — тонкие изогнутые пальцы поглаживают бедро, подбираясь к ширинке. Это выглядело бы безобидно, если бы не ситуация. — Не смей называть меня так, — рычанием. На шее проступают вены, руки сжимаются в кулаки. — В точку? Хороший мальчик Джуни не может разочаровать мамочку и влюбиться в мальчика? Да? — Джин наклоняется вперёд, нежным шёпотом доводя майора до точки окончательного срыва. — Вы трогали друг друга за пиписьки, но вас увидела мама? И что она сделала, Джуни? Отвращение? Презрение? Ты испугался, что она больше никогда не будет тебя любить? И ты останешься один? Джин знает, что сейчас бомбанёт. И не ошибается. Намджун ястребом подлетает к нему, хватая за шею, сжимает, оставляя следы пальцев на нежной коже. Сокджин смотрит в эти пропитанные яростью глаза и улыбается. — Психолог недоделанный. Думаешь, один тут умный? Думаешь, выведешь меня из себя, и я отпущу тебя? — зло скалится майор. — Ты и так отпустишь меня, — хрипит мужчина, чувствуя, как сильнее сжимаются пальцы на его шее. — Я знаю, что тебя заводит, когда я груб с тобой. Когда я применяю силу в отношении тебя, — Нам склоняется к красивому, багровеющему от недостатка кислорода лицу, сверля пронзительным взглядом. — Так что ж, психолог, когда ты впервые испытал оргазм от того, что тебя душили? Твоё тело уже было покрыто синяками? Джин не ожидал. Вот такого хода он правда не рассчитал. Завороженно глядя в глаза майора, он понимает, что не может ответить. Смотрит, разглядывая за яростью похоть, тщательно удерживаемую, превосходство, удовлетворение. — Кто же это был, красавчик? Отец? Отчим? Брат? Родной дядя? Кто сломал тебя, показав, что любовь — это боль? Физическая, ломающая боль? Кто зацеловывал твои раны, которые сам же и нанёс? Кто бросил тебя, отдав на растерзание старшеклассникам, избившим и изнасиловавшим тебя? — продолжает напирать Намджун. Он наклоняется с каждым словом всё ближе, его губы почти касаются губ Джина. — Почти в цель. Четвёрка за меткость, — хриплым голосом и обворожительной улыбкой отвечает арестант. — Надеялся, что доведу тебя до слёз, моделька. А у тебя даже губы не задрожали. Старею, теряю хватку, — Нам резко отстраняется, убирает руку и возвращается к своему столу, хватаясь за стакан. — Ты был женат. Да? — внезапно тихо спрашивает Сокджин. Холодный взгляд поднимается на него, пронзая темнотой, которая так глубоко, что можно задохнуться, пока опускаешься туда. — Она ушла от тебя? Подставила? Считала, что ты чудовище и заслужил этого? — Вечер откровений закончен. Сейчас тебе вернут вещи, и вали на все четыре стороны, — чиркает зажигалкой, закуривая прямо в кабинете. — Так ещё не вечер, — потирает шею Джин. — Хочешь посидеть в обезьяннике ещё несколько часов? Кинкуешь ещё и эту тему? — майор разговаривает так, словно и не было сейчас этой сцены с удушением, откровениями и похотью. — Нет, — усмехается. — Спасибо за предложение. — Не попадайся мне больше, — последнее что хрипло выдыхает дымом в сторону Намджун, сверля спину выходящего из его кабинета мужчины. Сокджин оборачивается, искристо улыбаясь. — До встречи, товарищ майор, — подмигивает и выходит. Его выпускают тут же. Вся процедура не занимает и получаса, а на выходе уже ждёт машина с людьми Змея, чтобы в комфорте доставить правую руку босса домой. Сокджин улыбается всю дорогу, так и не понимая, зачем его вызвал к себе майор. Но зато он отчётливо знает: теперь он хочет этого мужчину себе. Чего Сокджин хочет, то он и получает. Майор холодным взглядом смотрит на экран мобильного, где зелёная точка на карте мигает, оповещая его, где сейчас находится Ким Сокджин.

***

Каждый день рядом, вместе, наслаждаясь часами, проведёнными наедине, вдвоём. Никаких социальных сетей, пусть оба и не увлекаются подобным, никого кроме них двоих и замкнутого пространства, которое кажется им райским. Они много говорят и много молчат, наслаждаются неспешными ласками, дразнят друг друга и утоляют ту жажду, что скопилась за девять лет. О будущем говорить страшно, но в моменте они не чувствуют такой необходимости, наслаждаются здесь и сейчас, не торопят время. Просматривая новости и принимая звонки с известиями о том, как дела в городе, Тэхён каждый раз напряжённо молчит. Чонгук в такие моменты так же молча подходит сзади, обнимает каменную спину, утыкается носом в шею, дышит любимым ароматом и доверчиво жмётся, успокаивая. Это действует на Винного змея лучше, чем валерьянка. Когда на телефон Гука приходит сообщение от Юнги с вопросом: «Ты в порядке? Надёжное место?», он лишь отвечает: «Да, хён. Не переживай обо мне», после чего усмиряет ревность своего любимого мужчины долгими поцелуями, терпя крепкую хватку на собственном теле, и с наслаждением рассматривает после засосы-укусы, рассыпанные то тут, то там по коже. Они не находятся взаперти, выходят гулять, и на осторожные взгляды Чона на соседние дома Змей спокойно поясняет: каждый дом занят его людьми. Даже милый старичок в конце улицы, что приторговывает молоком на рынке в получасе езды от этой мизерной деревушки в пять домов, тоже свой. — Он разведывает обстановку, когда выезжает на рынок. Мои ребята возят ему продукты. А в доме напротив — бабулька, божий одуванчик. Винтовкой до сих пор орудует мастерски, если бы не боль в суставах, — хмыкает Ким. — Им тут не скучно жить? Ты им доверяешь? — удивлённо рассматривает дома Чонгук. На его лице застыло то милое выражение лица, которое Змей обожает до нежности щемящей, что вообще ему не свойственно. — О них заботятся. Их уважают. Финансово, конечно, не обижаем. Внимание им уделяют. Парни порой приезжают к деду бухнуть его знатной самогонки, попробовать настоек, в баньку сходить. А пожилому человеку, да ещё и одинокому, что ещё надо? — А дети, внуки? — Его сын вместе со мной состоял в опг Ворона. Умер парнишка. Оставил бабу с ребёнком. Той на хрен не сдался дед этот. Но деньги охотно принимает, хоть и с другим хахалем уже живёт. Хотели подсобить, чтоб с пацаном дед виделся, скучает же. Да он отказался. Понимает, что не рады ему. Привозим фотки ему, иногда до школы в городе возим, где он учится. Плачет, конечно, думает не видим. Но мои парни ему сына заменяют. Лучше, чем ничего. И не голодает. Гук молчит, поджав губы. Тема справедливости его ахиллесова пята. Пожилого человека жалко. — Хочешь зайти? — понимает Ким. Ловит растерянный, детский взгляд и обнимает за плечи, поворачивая в сторону добротного, пусть и небольшого домика. — Вдруг мы помешаем, — шипит Чон. — Дедушка! Гостей примешь? — громко кричит Ви, толкая калитку, которая лишь с виду хлипкая, по факту — под током и с сюрпризом под порогом. — Кто там? — слышится старческий голос. — Батюшки святы! Вот это люди! Чего ж не принять, проходите, гости дорогие! В голосе старика искреннее счастье. Чонгук ловит себя на том, что невольно улыбается, глядя, как тот крепко сжимает в объятиях высокого статного мужчину, который сделал для него больше, чем кровные родственники. — Сколько ж ты меня не баловал своим личным визитом, голубчик мой! — Прости, дедушка, виноват, не буду спорить. Гостинцы передавали от меня? — по-родственному обнимает его Змей. — А як же, — довольно щурится дед, пропуская гостей в дом. Гук оглядывается. В доме тепло, уютно, пахнет старыми книгами, травами и трещит печка-камин. Под ногами путается откормленный наглый кот, которого тут же хватают на руки, вместо привычной в таких случаях картины, когда гонят ногой прочь. — Кушать будете? У меня только картошечка сварилась. Своя, вкусная, молодая. Ребята твои помогали сажать, выкапывать. С маслом, с укропом сделаю, пальчики оближете! Огурчики малосольные, медовуха есть, самогон, — перечисляет изобилие, которым может похвастаться исключительно деревенский житель. Такого в городе только искусственно сделать, а вкус всё равно отличаться будет. — Нет, родной, мы чай попьём и пойдём в лес погулять, — улыбается Ким, подталкивая младшего к столу. — Познакомить тебя хочу. — Твой чё ли? — недоверчиво, с прищуром, смотрит дед на краснеющего стремительного парня. Чонгук готов провалиться сквозь землю. — Мой, дедушка. Благословишь? — спокойно спрашивает Тэхён, заставляя Чона становиться пунцовым и задыхаться от откровенности. — Это тот самый? — полушёпотом спрашивает старик, словно младшего тут нет. — Тот самый, дедушка, — кивает Змей. — Хорош, — одобрительно кивает хозяин дома. — Благословляю, родной мой, благословляю. Рад за тебя. Душа твоя успокоится, наконец. Ты же как сын мне, Тэхён-и. Как же не благословить? — Ниточки между ними. По судьбе они друг другу. И любовью светятся, не видишь что ли? Вопросы свои глупые задаёшь, — женский голос раздаётся откуда-то, будто сверху, и заставляет Чонгука невольно вздрогнуть. На деревянной лестнице, что ведёт на чердак дома, стоит женщина возрастом чуть моложе хозяина, а по голосу, словно молодая девушка. — Не бойся, маленький, — по-доброму улыбается ему женщина. — Свои. Тут чужих не водится. А ты, старый, неси настойку хвойную и ту, что с калиной. Отметим воссоединение сердец, что предназначены друг другу. Чон вопросительно смотрит на Змея, но тот лишь крепче сжимает его плечо и низко кланяется женщине. — Здравствуй, Совушка, — обнимает тепло женщину Ким. — Как здоровье твоё? — Как у молодой, а то и лучше, — смеётся женщина. У Гука никак не вяжется этот облик пожилой уже бабушки с той бодростью голоса и движений, которыми она обладает. — А вы, смотрю, к войне готовитесь? — Позже, — хмурится Тэхён. И женщина мгновенно склоняет голову в покорном поклоне, словно извиняясь. Несмотря на то, что Чонгук от настоек отказывается, его заставляют выпить по рюмке каждой из них, пихают в рот соленья в качестве закуски и по-доброму смеются, когда он заливается краской от высокого градуса, хотя к алкоголю привык. Вместо прогулки по лесу, они возвращаются домой. Младший расспрашивает о странных, но приятных жильцах, но Ви отмахивается, говоря, что бабушка привыкла скрывать своё имя, любит кличку, полученную десятки лет назад, а слова её как у любой женщины, — интуиция. Обычная она совсем не странная. Чон задумчиво хмыкает, но больше ни о чём не спрашивает. Он впервые видел Тэхёна таким расслабленным в чьей-то кампании, словно с роднёй. Даже с Джином он ведёт себя иначе, будто держит марку. А с ними смеялся искренне, ласково обращался. Это привнесло уютное тепло в сердце. За всеми этими размышлениями, Гук сворачивает мыслями в другую сторону. Эта тема много раз поднималась хаотичным потоком мыслей в его голове, но всё не решался спросить, не хотел портить то спокойствие и счастье, которыми пропитаны были их дни. — Девять лет. Неужели ты не мог хоть раз рискнуть и подойти ко мне? Поговорить? Связаться со мной? — не обвиняет, но отчаянно ищет ответ Чонгук. Его голова лежит на голой груди Кима, а рукой он щупает ритм его сердца. — Я понимаю, что ты ещё сотни раз спросишь это. Эти вопросы будут мучить тебя, — Змей хватает пальцами младшего за подбородок, заставляя поднять голову и смотреть в его глаза, — и я прошу, умоляю, говори мне их. Задавай их мне столько раз, сколько они будут возникать в твоей голове. Я не хочу, чтобы ты истязал себя ими. Вместо ответа, Гук подтягивается на руках, чтобы поцеловать искусанные им же несколько минут назад губы. — Давай представим, что я так и сделал, позвонил, — продолжает разговор Ким, когда они завершают поцелуй. — Ты бы выслушал меня? Чонгук знает, что нет. — Но ты стал бы меня искать. Ведь так? — Тэхён говорит спокойно, вдумчиво, не злясь на вопросы, не считая, что тратит время на пустые объяснения. — Да, — соглашается лейтенант после нескольких секунд размышлений. — Ты доверял Юнги. Возможно, ты бы обратился к нему за помощью, — поясняет свои собственные размышления из прошлого Ви. — В этом исходе событий есть вероятность, что для меня это закончилось бы тюрьмой или я был бы застрелен при задержании, как и тот, кого убил капитан несколько лет назад. Хмурясь, Гук задумывается, понимая, что есть смысл в этих словах. — Представим, что я бы подошёл к тебе в студенческие годы до того, как ты стал работать в полиции. Это было опасно и для тебя, и для меня. За тобой уже тогда следили, зная, что ты брат погибшего по их мнению преступника. Вместо спасения, я мог бы доставить тебе проблем, если бы ты не выслушал меня или не поверил мне. К тому же, тогда я ещё ждал, что Хосок появится и ты поймёшь, что я его не убивал. Но он этого не сделал, — лишь по напрягшимся мускулам Чонгук понимает, что этот разговор даётся его мужчине не так просто, как может показаться на первый взгляд. — За девять лет не нашлось места и времени, чтобы признаться во всём. Это оправдания, Чонгук-а, которые казались мне раньше обоснованными, — Ким ведёт рукой по тёмным волосам своего мальчика, пропуская их сквозь пальцы, поглаживая. — Ты в праве винить меня. Поверь, я и сам себя виню. Но тогда я не мог быть уверен, что ты простишь. Что… Гук целует его. Не просит больше объяснений, не мучает их обоих. Ему надо научиться жить с осознанием, что прошлое не изменить. Прекратить спрашивать: «А что, если?». Все сожаления о прошлом лишь отнимают счастье настоящего. Отнимают время, силы. Портят настроение. К чему всё это? Кому легче от этих размышлений? Когда у них не хватает слов, чтобы выразить чувства, эмоции, лавиной накрывающие, рвущиеся за границы тел, они вкладывают в каждое прикосновение друг к другу все те импульсы, что будто азбукой морзе выражают всё без слов. Можно миллион раз сказать «люблю» и каждый раз по-разному, и не надоест, потому что взаимно и жадно, до покалывания в подушечках пальцев. Не сумев подобрать правильные слова или не желая этого делать, Чонгук заменяет поцелуями признание: «прощаю», «люблю», «мы оба были не правы», «главное, что вместе сейчас». Поцелуев становится мало, как и воздуха в груди, им не хочется секса, они хотят слиться в любви. Но трель мобильного прерывает их планы. Тэхён рукой пытается нащупать телефон, продолжая губами ласкать ключицы своего мальчика. Едва отрываясь от своего лакомства, он отвечает, мимолётно глянув на экран: — Говори. — Змей. Он ищет его, — в голосе Джина сталь. Ким резко встаёт с кровати, не заботясь о том, что резинка спортивных домашних штанов сползла, оголяя косые мышцы и тазобедренные косточки. Не объясняя ничего Чону, он уходит в свой кабинет. — Я не отдам его, — тихо, уверенно. Он опирается о подоконник, вглядываясь в вечернюю мглу. — Веном не успокоится. Расхреначит весь город. Он же грёбаный террорист, он уже не просто криминал, ты понимаешь? — давит Сокджин. И по его настрою Ким понимает, что Хосок вышел за грани разумного. — И ты мне предлагаешь поставить под удар самое ценное что у меня есть? — в кулаке зажата пачка сигарет. Закурить не вышло. — Мне эгоистично плевать на весь этот город, на всех его жителей. Мне важен только Чонгук и мои люди. Я не святой. Не приписывай мне… — Он найдёт вас. Этот псих найдёт вас и просто убьёт тебя. Поговори с Чонгуком, — не сдаётся Маска. — Исключено. — Змей… Тэхён сбрасывает звонок, отшвыривая телефон в сторону, зарываясь руками в волосы. — Что случилось? — тихий голос пробирает мурашками. Одна лишь мысль о том, что его мальчик может пострадать, что у него могут забрать его… насовсем… причиняет боль такой силы, что хочется застонать сквозь зубы. Медленно поднимая голову, Тэ смотрит на своё сокровище глазами огнедышащего дракона. Он рассматривает его, скользит взглядом по родинкам на его лице, касается мысленно губ, которые хочет целовать вечность. Чувствует, что его зайчонок нервничает. Малейше улавливает тщательно скрываемый страх. — Иди ко мне, — приказом. Садится в кресло, похлопывает себя по колену. Змей получает наслаждение наблюдая за тем, как изящно красиво вылеплено тело его парня. Он полюбил его не за молодость, не за крепкие мускулы, но это то, что вызывает в нём вожделение, похоть звериную, первобытную. Он лижет губы, поглаживает свою шею, испещренную узорами, пока к нему приближается Чонгук. Хватает его за бёдра, усаживая на себя, давит на затылок, склоняя к своему лицу. Смотрит на него собственнически, разогревая в себе самом уверенность и то самое звериное, что помогало столько лет держаться, оберегать даже издалека, преодолевать все навалившиеся проблемы и грызть глотки, двигаясь вперёд. — Мой, — утробным рыком. Прижимает к себе, кусает родинку под губой, лижет, терзает рот любимого, жадно тискает ягодицы, оставляет синяки на теле — так сильно давит, в попытке удерживать ближе, чем это физически возможно. Змей отпускает парня с колен только для того, чтобы молчаливым приказом заставить раздеться. Покорно скидывая с себя вещи, Гук позволяет себе ослушаться, когда его тянут обратно, опускается на колени, глядя снизу вверх, взглядом прося дать разрешение, и получает утвердительный кивок. Тянется к штанам Тэхёна, высвобождая его возбуждение. Устраивается удобнее между его бёдер, ведёт руками по крепкому торсу, цепляет соски дразняще и наклоняется, чтобы оставить мягкий поцелуй на багровеющей сочащейся головке. В противовес дикости, которой одержим сейчас Ким, Чонгук нежен, транслирует свою покорность и доверие в каждом прикосновении. Кончиком языка он ведёт по кругу головки, чувствует солоноватый привкус предэякулята, обхватывает пальцами по середине, сжимая, ведёт выше, большим пальцем лаская уздечку. Ким наблюдает за ним, смотрит сверху вниз, ведёт рукой по нежной щеке своего мальчика, горит огнём во взгляде. Гук поднимает на него оленьи глаза и насаживается ртом на его член. Губами обхватывает головку, посасывая, словно мороженое, чтобы после толкнуть за щёку, удерживая, пока Тэхён поглаживает там же рукой, распаляясь сильнее. Сосательными движениями Чонгук сводит с ума, как и ощущение того, как пальцами можно прощупать сквозь кожу головку члена за его щекой. Змей лижет губы, не скрывая дикого возбуждения. Выпуская лакомство изо рта, Чон пускает слюну, чтобы та паутинкой тянулась к его губам, пузырилась и пошло стекала по члену. Он хлопает себя по губам, ловя языком, балуется, а у взрослого мужчины от этих шалостей мускулы сводит от напряжения. Не выдерживая, Тэхён хватает его за подбородок и тянет вверх, заставляя подняться с колен. Жадно вылизывая блядский рот, умело переключивший его с диких переживаний в расслабленную похоть, притягивает младшего ближе, чтобы тот оседлал. Член Кима трётся между сочных половинок, размазывая слюну и смазку. Руками разводит ягодицы парня в стороны, жмёт до синяков, а Чонгук покачивается, дразня обоих. Когда пальцы касаются разработанной за эти дни дырочки, Чон сам насаживается, глядя сверху вниз на своего дикаря. Он чувствует разогретую между пальцами смазку, чувствует, что Тэхён не медлит, сразу давит на простату, массирует. Гук стонет, дёргается в его руках и шепчет жарко: — Войди в меня. Заполни меня собой. Я твой. Слушается. Змей слушается, не смея отказать своего мальчику. Заменяет пальцы на головку, приставляя к анусу, надавливает, чувствует, как Чонгук сам насаживается, торопит. Дерзкий мальчишка. И всё это не отрывая взгляда, молча подтверждая, что понимает всё, что доверяет, не отпустит, сам больше не уйдёт. Двигается сначала плавно, постепенно наращивает темп, ощущает напряжение в бёдрах от неудобного положения, но не останавливается. Изгибается красиво в любимых руках, поражая скульптурой тела, когда Ви обхватывает рукой его возбуждённый член, трущийся между их телами. Стоны заполняют кабинет Змея, мелодией любви оседая в сердце. Не выдерживая этой пытки, становясь слишком жадным от страха потерять, Тэхён срывается. Он хватает Чонгука за бёдра, опускается чуть ниже, упираясь жёстко пятками в пол и начинает резко вколачиваться в податливое тело. Парень вскрикивает от остроты ощущений, цепляется за татуированную шею, царапает, падает, едва держась. — Кончай, Гуки, малыш, кончай, мой мальчик, — хрипло приказывает Винный змей, вгрызаясь зубами в плечо парня, всасывая кожу и оставляя кровоподтек. Чонгук кричит. Эмоций и ощущений так много, что они будто ломают тело, сотрясают, рвутся наружу ядерным взрывом, скачком выбивают гормоны. Напряжение развязывается, густыми выстрелами спермы пачкая тела любовников. Чувствуя, как слёзы текут из уголков глаз, Чон обессиленно рушится, обвивая Тэхёна, пока тот совершает последние толчки, заполняя собой своего зайчонка. Они оба тяжело дышат и не могут разомкнуть слишком крепких объятий, пока Ким не находит в себе силы, чтобы встать вместе с Гуком на руках, нашёптывая ему успокаивающие нежности в ответ на тихий болезненный стон и несёт своего любимого в душ. Разве может он жертвовать своим сокровищем? Ему жизни нет без Чонгука.