Иллюзия света (Illusion of light)

Когда они чистые, обессиленные произошедшим и висящей, как дамоклов меч, не оглашённой вслух информацией, лежат на диване перед камином, Тэхён жмёт к себе Чонгука ближе, прежде чем сказать правду: — Веном ищет тебя. — Он… — пытается успокоить бешено бьющееся сердце Гук, — есть новые трупы? — Да, — не врёт Змей. — Он кроваво делит город. Звонок телефона звучит слишком громко в окутавшей их после откровения тишине, которая пытается скрыть двух влюблённых от нависшей опасности. — Дай трубку Чонгуку, — не здоровается Джин. — Ты не попутал? — сжимает до хруста мобильный в руке Ким. — Змей, я прошу тебя. Он взрослый мужчина. Он полицейский. Дай мне поговорить с ним, объяснить, — настаивает дерзкий Сокджин. — Тэ, дай мне трубку, — мягко просит Чон, протягивая руку. Ви оборачивается на эту тихую, но уверенную просьбу. Рассматривает серьёзное лицо своего уже не мальчика, но молодого мужчины, и сдаётся. Чертыхается, отдаёт телефон. — Лейтенант, он убьёт их всех, — нервничает Джин, услышав в трубке знакомый голос. — И Змея убьёт. Он не остановится ни перед чем. Это кровавая безжалостная машина. Тебе надо поговорить с ним. Мы прикроем. Но поговори. Кроме тебя никто эту мясорубку не успокоит. — Да, я сделаю это, — соглашается, даже не раздумывая, Чонгук. — Не смей, — тянется, чтобы отобрать мобильный Ким, но его останавливают уверенным жестом руки. Тэхён замирает, сдерживая ярость. Натянут, как струна. — Я поговорю с ним. Назначь встречу на завтра и выстави условие, чтобы больше ни одного трупа, иначе я откажусь видеться с ним, — Гук холодеющими пальцами касается лица мужчины перед ним, разглаживая то напряжение, которое не только во взгляде читается, но и во всём его теле чувствуется. — Будет сделано. Спасибо за понимание. Передай Змею… — Найду слова, не переживай. Спасибо за помощь, — завершает звонок Чон. Он откладывает мобильный в сторону и забирается на колени к Тэхёну. Молчат оба. Один сдерживает злость, чтобы на эмоциях лишнего не наговорить и свой страх не выдать, второй — и без слов знает всё, потому жмётся доверчиво, целует осторожно, едва касаясь губами, сжимая в стремительно леденеющих ладонях лицо Змея. Едва уловимое касание припухших губ к сжатым в ярости. Чонгук бёдрами давит, словно цепляется, опору ищет. Глаза не открывает, отказываясь смотреть на то, как больно любимому мужчине от его, казалось бы, верного, взрослого, но опасного решения. Тёплыми, нетребовательными поцелуями покрывает всё лицо, опускается к шее, плечам. — И какой у тебя план? — хрипло, холодно спрашивает Ким — Выжить и быть с тобой, — смотрит ему в глаза младший. — Правда думаешь, что твоё решение приведёт тебя именно к этому? — в голосе жёсткость, которая совсем не для Гука, не для его мальчика. И ценно то, что Гук это понимает. Не обижается на этот тон, на отсутствие взаимной ласки. Терпеливо ждёт, когда Ви отойдёт. — Я сделаю всё, чтобы так и было, — уверенно кивает. — Чонгук, ты питаешь иллюзии в отношении того, кем теперь стал Хосок, — холодом давит Змей. — Он мой брат, Тэ, — напоминает Чон. — Формально да, но ты не знаешь, на что он теперь способен! — А ты знаешь? — Я наблюдал за ним девять лет. Это уже не тот Хосок, каким ты его знал, пойми! — Он по-прежнему мой брат. Я не готов простить его так быстро, как тебя, и, возможно, это отчасти грызёт меня, но те люди, которых он убивает по той причине, что я не хочу уезжать с ним, не заслуживают этого, понимаешь? — Опять эта твоя справедливость, блять, — рычит Ким, зарываясь руками в волосы. — Хочешь сказать, я не прав? — Я хочу, чтобы ты понял, что справедливости не существует. Этот мир, как и все его жители, обречен на пожизненную несправедливость. Если бы она существовала, не было бы войн, голода, жестокости, которой люди до отказа напичканы, понимаешь? Не было бы бездомных животных, убийств бессмысленных, стариков, вынужденных стоять с протянутой рукой, не было бы маньяков, и меня тоже не было бы, Чонгук. Я убивал. У меня руки по локоть в крови. Правда думаешь, каждый из тех, кого я прессовал или лишил жизни, заслуживали этого? — правда ядом выплёвывается прямо в лицо. Тэхён тяжело дышит, его руки до боли жмут окаменевшего Гука, словно желая встряхнуть на каждом слове. Больно. Правда — это больно, кто бы ни говорил, что лучше горечь от неё, чем сладкий омут лжи. Любой, кто принимает пилюлю правды, невольно морщится. Но не Чонгук. — Ты считаешь меня наивным романтиком? Глупцом? Считаешь, я живу в иллюзии, что ты храбрый рыцарь и убивал только злых, плохих людей? Если так, то ты, получается, не веришь, что я тебя люблю? — спокойно спрашивает Чон. — Я не говорил, что не верю твоим чувствам, малыш, — меньше всего Змей сейчас хочет ругаться, но молча принять решение, которые считает безрассудством не может. — Если бы я любил иллюзию о тебе, любил бы я тебя на самом деле? Человек, который влюблён лишь в образ другого человека, обеляя, отрицая те качества, что не вписываются в идеальную картину о возлюбленном — любит ли он при этом самого человека или только себя? Тэхён хмурится, задумываясь о словах, которые неожиданно для него говорит младший. Он в университете не обучался, философию не читал, но в словах Чонгука слышит истину, не пафос. — Для меня справедливость — это не иллюзия света, Тэ. Для меня этот мир — не кромешная тьма. В нём есть ты и наша любовь. А значит, этот мир уже не может быть тьмой. Я ошибся, когда считал, что смогу добиться справедливости, будучи полицейским. Но я уверен в своём решении поговорить с Веномом, даже если это уже не мой брат, а лишь его копия. Справедливость — она в сердце, в душе. Я не знал как искать того, кто лишил жизни брата, и потому пошёл в полицию. Если бы ты сказал мне тогда, что ваша группировка даст мне наводку на его убийцу, я бы вступил в ряды опг. Это моя справедливость, Тэхён. Моя справедливость — это покормить голодного кота на улице и заплатить за хлеб пожилого человека в очереди в магазине, который трясущимися руками считает мелочь. Станет ли от этого мир светлее? Мой — да. Не отрицаю своей ошибки в выборе стороны, на которой искал свет. Можно ли найти верное решение задачи, в которой искомые данные заведомо ложные? Брат оказался жив, а любимый человек не предавал. Чонгук переводит дыхание, вздыхает, словно груз с плеч снял, и продолжает свою исповедь. — Работа полицейского была для меня светлым образом. Замарал ли я его, исполняя свой долг? Нет. Но другие — да. Это их ответственность, не моя. Ты думал, я люблю тебя, закрывая глаза на то, что ты убийца? Помнишь, ты убил при мне человека. На моих глазах. Это была моя ошибка, Тэхён, моя. А убийца — ты. Убил, спасая меня. Но тот человек мог бы выжить, если бы я послушал тебя и сделал так, как ты просил. Можно ли считать меня хорошим человеком? Есть ли в этом мире люди, которые без иллюзии — чистый свет? Я долго думал над этим. Ответа я не нашёл. Просто принял для себя то, что свет он внутри человека. И этот свет может освещать целый мир. А может не осветить даже самого человека, с каждым годом исчезая и тускнея. Всё то время, что Чон высказывается, Ви молчит. Внимательно смотрит в тёмные глаза напротив и видит там сияние. — Я тебя люблю, Тэхён. Тебя, а не иллюзию о тебе. Тебя, а не образ рыцаря в тебе. Отдаю себе отчёт, что для других, для многих ты тьма. Но есть та категория людей, которые в чистом свете увидят только тьму, потому что внутри у них нет света, и они даже не знают, как он выглядит. А для меня ты человек, рядом с которым мой мир — чистый свет, рядом с которым я себя чувствую нужным, живым, рядом с которым я вообще хочу жить, а не существовать, понимаешь? И если это всё мираж, тогда ты — моя иллюзия света, мой источник, который освещает мой путь, мою жизнь. Даже когда я пытался ненавидеть тебя, все эти девять лет, ты невидимо держал меня от кромешной тьмы. Невидимо, но уверенно. — Это вас в институте таким философским закидонам научили? — хрипло спрашивает Змей. — Я просто не был никогда в таких заведениях, не знаю. — Романтику испортил, — улыбается мягко Чонгук. — Нет, просто не умею так красиво говорить, пытаюсь отшутиться, — признаётся Ким. — Я просто тебя люблю. И что тогда, когда всё начиналось, что сейчас, понятия не имею, почему такой светлый, драгоценный мальчик выбрал себе вместо принца или принцессы — чудовище, — на лице мужчины пролегает морщина той скрытой тоски, которую не выгнать, как не пытайся, с которой смиряешься со временем, просто не показываешь никому, чтобы не переубеждали, потому что бесполезно. — Зачем мне принцы и принцессы, когда у меня король? — Гук обвивает руками шею мужчины. — Короновали меня Змеем, но для тебя я Папочка, малыш, — жадно вгрызается в любимые губы Ким, ставя точку в их диалоге. Они целуются, вжимаясь телами друг в друга. Тэхён ведёт себя напористо, мягко подчиняется ему Чонгук. В их действиях нет пошлости, только прямое подтверждение признаниям, что в тишине дома, их дома, были озвучены не на эмоциях, а будучи обдуманными и принятыми. Лаская с нажимом любимые губы, Ви понимает, что принял решение Чонгука, хоть и не согласен с ним до сих пор. Он понимает мотивы своего светлого мальчика теперь лучше, чем ранее. Гук невольно или сознательно озвучил то сомнение, что порой возникало в душе безжалостного к другим человека — любят ли его образ или его самого. Имеет ли он право запрещать Чонгуку быть свободным в своих решениях, которые тот принимает в соответствии со своей картиной мира? Как бы он не переживал за своего любимого человека — нет, он не хочет из него делать пленника. — Допустим, уговорил, — соглашается, скрипя сердцем, Змей. — Тогда завтра у нас тяжёлый день, к которому надо подготовиться. Радость, отчасти детская и слишком яркая, прячется в груди Гука, когда он идёт, ведомый тёплый рукой Тэ, в его кабинет, чтобы обсудить детали принятого им решения и вслушиваться в разговоры любимого мужчины, покрываясь мурашками от его уверенного, четко отдающего приказы своим людям голоса. Уже засыпая в крепких объятиях, Чонгук вдыхает неизменный аромат своей иллюзии света и проваливается в сон с улыбкой на губах, не замечая тщательно скрываемую тревогу в глазах цвета мёда, что смотрят на его безмятежное лицо, удерживая на цепи скулящих демонов.

***

Каждый день Юнги проводит всё возможное время в палате Чимина. Они говорят не так много, как могли бы обычные люди в таких обстоятельствах, но постепенно узнают что-то друг о друге. Пак говорит откровенно, к чему не привык на самом деле. Юн больше молчит, но старается отвечать на взаимные вопросы. Капитан напряжённо думает, собирая общую картину происходящего по крупицам. Пока он сидит за складным столиком в углу палаты, сгорбившись над бумагами, и что-то пишет погрызанным карандашом, блондин наблюдает за ним с мягкой улыбкой на губах, прежде чем решается встать. Стараясь не издавать стонов боли и быть бесшумным, он осторожно откидывает больничное одеяло и опускает по одной ноги с кровати. Опирается на край, тяжело дыша, прогоняет звёздочки перед глазами и едва успевает коснуться стопами пола, как слышит резкий звук отодвигаемого стула. — Далеко собрался? — хмурится Мин, спеша придержать ослабленное ещё после операции тело. — Хотел дойти до тебя, — улыбается виновато блондин. — Чимин, — тон голоса капитана ясно говорит, что собрался отчитывать, но договорить ему не дают, прикладывая ладонь к возмущённым губам. — Дренажные трубки сняты, температура в пределах нормы. Врач сказал, мне необходимо двигаться, ходить. К тому же, я довольно быстро восстанавливаюсь. Мне всего лишь больно вставать, потом дискомфорт проходит и всё в порядке. Хитрый взгляд голубых глаз на осунувшемся лице заставляет капитана вздохнуть в ответ и коснуться поцелуем пальцев, что прижаты к его губам. В этом простом жесте столько нежности, что щемит в груди, и Пак автоматически кладёт ладонь на грудную клетку, потирая. — Болит? — встревоженно уточняет капитан. — Может, позвать медсестру, чтобы дала обезболивающие? — Обними меня, Юнги-я, — опускает ладонь на его шею Чимин, прижимаясь. Брюнет бережно обхватывает хрупкое тело в его руках, осторожно ведёт ладонями по острым лопаткам. Он чувствует, как в ответ пальцы Чимина скользят по его спине, поглаживая. За те семь дней, что прошли с момента ранения киллера, Юнги узнал: этот парень обладает острым умом, что было скрыто от него ранее, когда он был вынужден носить с ним маску; что Пак тактильный до чёртиков и нежный, чего не мог показывать раньше; что смех этого парня имеет свойство исцелять его собственные раны. И всё это помимо того, что киллер помогает информацией, которая делает картину всё ещё нераскрытого дела яснее для капитана и это даёт возможность построить план действий. Куда только делась та ненависть, который был подчинён Юн? Почему вдруг демоны, жаждущие расплаты, покорными псами легли перед Чимином и рычат, слюной истекая, лишь когда кто-то близко приближался к нему? Рука блондина заползает под просторную футболку капитана, пробираясь выше. Он слегка царапает ногтями кожу мужчины, в то время как его губы, едва касаясь, оставляют невесомые поцелуи на его шее. Кончиком языка Пак лижет, словно котёнок, пульсирующую жилку, ощущая, как руки Юнги на его талии сжимаются крепче. Он прихватывает зубами кожу, тут же целуя след. Опускает одну руку к ширинке капитана, с мягким нажимом ведя по слегка топорщащемуся бугорку. Ребром давит мягко, потирает, заставляя набухать удовольствие и сбиваться пульс. — Чимин, — хрипло зовёт Мин. От удовольствия прикрыты глаза, тяжёлое дыхание оседает на взъерошенной макушке блондина. — М-м-м? — этот звук так похож на стоны, по которым соскучился Юнги. Он тяжело сглатывает. — Что ты делаешь? — шипением, бессилием. — Возбуждаю тебя, — откровенным признанием прямо в шею, чтобы немедленно вобрать в рот эту неугомонную жилку и втянуть, вгрызться так, чтобы синяк наверняка. — Ты с ума сошёл? После операции… — шепчет капитан, ощущая, как тяжелеет в паху, как наливается кровью член, которому сложно дать команду «лежать», когда его сладость вытворяет подобное. — Сошёл, — Чимин с громким «чпок» завершает засос, словно ставит точку, и улыбается. — Мы осторожно. — Какой осторожно, сладость? Ты на ногах едва стоишь, — глаза Юнги распахиваются, он пытается отодвинуться от соблазнителя, но тот цепляется за него отросшими ногтями, царапает спину. — Я тебя хочу, — наглым приказом, не спрашивая. Куда делась робость? Кроет от этой двуличности, что таится в идеальном, по мнению Юна, парне. — Я тоже тебя хочу, но я не денусь никуда. Выздоровеешь, выйдешь… — Юнги, — обрывает его Пак. — Давай без иллюзий. Выйду я отсюда или нет — большой и нерешённый вопрос. И куда я выйду? Сразу в тюрьму? У нас нет будущего. Есть только сейчас. Многое хочется возразить на эти слова. Хочется заставить не думать об этом, не говорить. Но капитан реалист по натуре. Знает прекрасно, что в словах Чимина есть истина. Понимает это, но внутри от таких мыслей будто яд растекается и все органы жжёт. Вместо протестов, Мин наклоняется, чтобы поцеловать. Губами захватывает в плен, не встречая сопротивления. Руками осторожно подхватывает под ягодицы, чтобы усадить обратно на кровать, сжимает, признаваясь в собственном поражении и безрассудстве, которым заражён от киллера отныне, и пробирается под футболку, им же купленную, когда врач разрешил одевать хоть что-то, кроме больничного халата. Касается шершавыми подушечками пальцев возбуждённых сосков. Кругами поглаживает, ласкает, заводит. Чимин требовательно тянет вверх футболку Юнги, заставляя того разорвать поцелуй, снять с себя кобуру с оружием и мешающую наслаждаться его телом вещь. Блондин мгновенно припадает губами к его торсу, вылизывая каждый кубик, расписывая языком по бледному телу капитана откровенные признания. Мин зарывается пальцами в волосы искусителя, поглаживая, не брезгуя тем, что у киллера постельный режим после операции и свой пепельный блонд он в порядок не приводил почти неделю. Когда зубы Пака касаются молнии на джинсах, Юнги вздрагивает. Он смотрит сверху вниз и медленно сходит с ума, наблюдая, как Чимин раздевает его без помощи рук. Капитан чувствует, что ещё немного и сорвётся. Губы киллера касаются влажного пятна на боксерах, целуя чувствительную головку сквозь ткань. Дверь открывается без стука. Юнги молниеносно тянется за пистолетом, спрятанным в кобуре, что была брошена на больничную кровать, но застывает. — Чонгук? Брови парня, что застал интересную сцену, приподняты в удивлении. Он скользит взглядом по оголённому торсу капитана, который знает до каждой родинки, перемещается на встревоженного киллера, оглянувшегося на нежданного посетителя, и невесело улыбается. — Ну что, — хмыкает Гук, — расскажешь мне, каково это трахаться с тем, кого ты ненавидишь — с убийцей? — припоминает капитану его же слова. Осознание стукает Юнги по мозгам. Очень больно. Так вот ты какая насмешка судьбы… Не суди, да не судим будешь.