Warped and Bewitched

Раз, два, раз, два. Снова и снова мяч летит тебе в голову, а ты, черт возьми, весь такой беспомощный, опущенный, униженный… Ты-то чего добился в своей жизни, ну? – Дороти, – протянул Доминик, уставившись в потолок. Подтеки, желтизна. Здесь не до новых технологий, так, древняя штукатурка. Вот-вот начнет осыпаться, да и с Ховарда уже сыпался песок – все же рубеж в тридцать лет пройден. Когда-то у него была хорошая семья, новую склеить не получилось. Дороти, может, и валялась рядом, раскинув свои побитые на фабрике ноги, но… Знаете, чего-то не хватало. – М? Чего? – она переспрашивала уже раз пятый, прошло минуты полторы. – Да я так. – Так – как же? – Да так, – твердил Ховард, сам окончательно не понимая, на кой черт вообще собирался завести разговор и звал жену. Она никогда не бесилась. Она бы никогда не стала обижаться по таким пустякам: прижималась чуть покрепче, ложилась ближе к Доминику, но всегда оставляла одну ногу скинутой к полу – так будет легче бежать к сыну. Джимми, кажется, так звали мальчика. Сказано же было: Ховард временами забывал. Да и это было неважно. Джимми он, Джонни или, может, Дэнни. Одно что – сдохнет. Чем короче имя, тем меньше будет буковок выдалбливать на надгробие. – Джимми-то спит? – Джеймс-то? – Дороти даже не удивлялась. Доминик опять перепутал. – Джейми, – кивал Ховард. И он был уверен, что Дороти привыкла, будто позывное Джимми стало чем-то вроде домашнего имени их прекрасному Джеймсу. Хоть и ни черта не прекрасному, на деле. Разве детишки северного Лондона могли вырасти успешными, красивыми, талантливыми? Лишь выжившие крысы гетто. Ведь гетто как клеймо, уже знакомое нам, и оно такое сырое, мрачное, вычурно неблагополучное – даже извратимся и скажем так. Бетонные джунгли. Этот пащенок Джеймс-Джимми-Джейми не станет лучше Ховарда. Потому что и он тоже был Ховард. Младший. Но тут вторая ножка Дороти пропадает от пола и оказывается упрятанной на бедрах Доминика. Прилив возбуждения – щиплет внутри, кровь к паху. Сладко, но как-то приелось. Впрочем, эта рутина была довольно… – Приятно? Эта сука шепчет, соблазняя, как в первый раз. Сейчас она опустит свои грязные руки на бедра Ховарду и как будто бы кокетливо проведет к члену, касаясь его лишь спустя несколько секунд. Пару раз поводит ладонью сквозь брюки, после сразу запустит руку в трусы. Как. Же. Предсказуемо. – Приятно. Но какая к черту разница, если Доминику все равно нравится? Если член по-прежнему стоит на любимую красавицу жену; если член способен работать по назначению? Заделать еще одного? Мальчишку, девочку… Ее волосы, его глаза, манеры, повадки… И все то же ебаное гетто как окружающая среда, душащая в лучших традициях БДСМ. Пф-ф! Чш-ш, тише, чушка. Работа, не забыл? – Приятно? – спрашивают грубо, едва не с плевком в лицо. Во все тех же лучших традициях. – Тебе было бы приятно, ну? Ховард повел бровью, его ледяное лицо не выражало никаких эмоций. Сталось так, что секс с женой – лучшее событие в его жизни за последние пару недель, и он будет утопать в этом, по меньшей мере, в ближайшие рабочие смены. Да, нашлись люди выше, которые были недовольны его склонностью на постоянной основе отлынивать от работы. И что? Да не похуй ли? – Абсолютно все равно, – отдышавшись от мысли, ответил Доминик. – Ты один из лучших, не забывай, – здесь же почти подмигивали. – А если тебе скучно, то, знаешь… Ну… Работенки-то тут по райончику довольно… – Довольно что? Ховард не был доволен. – Возьмешься за дворы следить? Пояснительные записки всякие писать, в случае чего? Беспредел же… Начальник Доминика был типом смешным. Строил из себя непоколебимого, но был лишен той необходимой брони и промахивался, пытаясь скрыть эмоции. Ростом ниже Ховарда, с таким уродливо-привлекательным личиком, слегка перекошенный, помятый. Пил – точно пил. Но за это его осуждать было нельзя; Доминик-то тоже пристрастился. Забылись пятницы и две жестянки холодного пива. Теперь Ховард мог завалиться в рюмочную по пути домой, опрокинуть в себя стопку портвейна, даже не закусывая. Иногда случалось, что Доминик брал с собой Джейми – во время прогулки. – Не говори матери, – приказывал он строго, и сыночек, пошатываясь от угрозы в отцовском взгляде, послушно кивал. Джейми любил это – «ходить с папой в странный магазин». Каждый раз на сдачу давали конфетку, когда видели, что Ховард пришел со своим ублюдком. Улыбались ему, смешили. А Доминику было наплевать. «Не говори матери», «держи конфетку», проглотить портвейн – и можно идти дальше. На площадку. К таким же, как… …как Мэттью Беллами, например. Ведь если у Доминика Ховарда был свой мелкий пиздюк, значит, и Мэттью был чьим-то. Даже не чьим-то, а той шлюхи Мэри.

***

– Ублюдок. Когда она начинала так, Мэттью знал наверняка: в этот раз он точно ничего не сделал. – Ты просто конченый. Когда она продолжала любой подобной фразой, Мэттью предвкушал: сейчас его ударят. Не то чтобы он был против. Даже, скорее, ему нравилась боль, ведь… – Поверить не могу, что я въебала на тебя столько сил, времени и… Столько себя! Ведь Мэтту с детства внушили – объяснили поступками и отношением к нему, – что любовь нужно было заслужить. Не может быть любви и снисходительности, не будет ласки и заботы, если ты недостаточно поработал. Боль была одним из проявлений любви. Так закалялась сталь. Что, разве в вашей семье не принято так же? Странно, ну ладно. Может, отсюда следует, что вас недостаточно любили? Или, может, у вас недостаточно хорошая семья? Вообще-то, нормальная семья, в понимании Мэтта, – когда в наличии только мать-одиночка с разбитым сердцем, двумя кредитами и бездонными мешками под глазами. Другой жизни он не знал. Поэтому воровство, крэк и вечное напоминание, что мальчишке светит колония для несовершеннолетних. А уж она-то ему точно светила. И лучше всех это знал Доминик Ховард. – Ублюдок, – и он плюнул себе под ноги, заканчивая свою мерзкую мысль. Если ты родился в гетто, мысль твоя иной быть не может. Так попросту не принято, не заложено генетически. Сырость местного роддома, а после гаражи, серые коробки из бетона и арматуры, убивающей последнее человеческое. Ты то, что ты ешь, говорили они. Ну уж нет, блять. Ты то, где ты живешь. Ты живое воплощение места, где посмел появиться на свет, сукин ты сын. Прошло два с половиной года с момента, как в голову Доминика прилетел чертов футбольный мяч, а он никак не мог отвязаться от Мэттью. Кажется, Дороти была беременна вторым, а Джеймс рос прилежным малым, но Ховард с головой ушел в работу и с некоторого момента был главным источником негатива на всем районе. – Да чего ты к нему прицепился? – Роу смеялся с него, но все же побаивался. Еще пару лет назад они были друзьями; приятелями, выпивающими в баре по пятницам. С тех пор Доминик, как мы знаем, променял пиво на портвейн и метил в начальники охранного отдела, а Глен так и остался среди рядовых. Грубо. Несправедливо. И Ховард как-то обозлился на мир, на отдел, да на все. – Чего я, блять, к нему прицепился, да, чего? Когда Доминик скалился, мешки под его глазами по-особенному изображали дугу. Вечный недосып танцевал на его лице, мозг постепенно превращался в кашу. Еще одна такая неделя – Ховард сгорит. Ревущий по ночам Джейми, истеричная беременная Дороти… – А то, мать твою, что из таких вот мелких крыс, из этих чумных тварей, как Мэтт, вырастают спидозные бляди. Которые потом травят собой все общество, ставят под удар последние надежды на то, что человечество еще может стать лучше и будет способно к нормальному существованию. А не гнить на зоне, в туберкулезном диспансере, и не… – Остынь, – прервал Глен, хотя знал, что это было опасно. Крайний метод. – Остынь, Доминик. – Остыть, блять? Да ты… – Да, я понимаю, – учтиво кивал тот, уже готовый подставить лицо для удара. – У меня тоже жена. У меня двое детей. И главный начальник нашей тюрьмы – та еще ебаная гнида. Пока Роу позволял себе ругаться, Ховард мог украсть пару вздохов и постепенно начать возвращаться на место. – Скажи мне, кто это? – попросил Глен. – Кто? Мальчишка-то? – Доминик стал заметно более сдержанным, уже не позволял эмоциям брать верх. – Ну. Пришлось задуматься. Кем был этот оборванец, если по-серьезному? – Меня тут Николлз запрячь решил, чтобы я, ну, знаешь… Район, отчетность, патрулирование… – он быстро перевел тему, найдя, что не особо хотел говорить о Мэтте. – Увиливаешь, – заметил Роу. – Зато не увиливаю от работы. Глен вздохнул и поправил форму. Пора было расходиться – смена кончилась. Каждый планировал побыстрее попасть домой, чтобы снова ничего не делать и лечь спать пораньше, сокращая сознательное бессмысленное существование. – Я даже знаю, почему ты согласился, – вдруг осмелился Глен. – Не смей, – заткнул Доминик. Он сперва оскалился, а после отпустил себя. – Нам обязательно об этом говорить? – Нет, но я переживаю. – Ты мне не жена, – огрызнулся тот, не сдержавшись. – И… Вообще, я про новые обязанности не так просто… Я позвать тебя хотел. С собой. – Тебя охранять? – удивительно, но у Роу оставались силы и настрой шутить. – Очень смешно. Ты сейчас дубинкой по ребрам получишь. – С такими угрозами тебя никто не вытерпит, кроме меня. – Да еб твою мать, Глен, не играй в жену! От вскипевшей ярости Ховард дернулся и зарядил кулаком по стене. Роу не дрогнул, но, признаваясь себе честно, слегка перепугался, что сейчас ему все-таки достанется. А нет. Повезло. – Я только опасаюсь, что ты с этим мальчишкой совсем свихнешься, – продолжил Глен уже аккуратнее, подбирая слова. – А ты не опасайся. И не свихнусь, – тот фыркнул, уже задавая шаг на выход из отделения. – Ты его любыми путями засадишь? – А то. Роу эта перспектива не нравилась, но он впервые ощутил себя настолько беспомощным, практически бесполезным. Ни лишнего сказать, ни вякнуть, уже даже не имея возможности перечить. Он будет для Доминика как аксессуар, знаете, безделушка в реалиях преступного мира. Оставалось тяжело выдохнуть. Не согласиться быть Ховарду напарником Глен также не мог. – Кажется, я знаю, в каком дворе мы будем частыми гостями, – сказал Роу с нехорошим предчувствием. – И ты, блять, чертовски прав! С этими словами Доминик в последний раз ударил по стене тюремного отделения. На улице ждал мерзкий лондонский дождь, с неба давила темная вечерняя серость. У Ховарда не было никаких шансов остаться в своем уме.