Warped and Bewitched

На выходных Доминик впервые за долгое время позволил себе расслабиться. Он прислушался к словам Глена и по-настоящему понял, что переборщил с работой, во многом же переборщил со своими методами, формой общения. Захотелось выдохнуть – устроить настоящий уикенд, как это водится у чуть более обеспеченных людей. Ховард чувствовал: успех вот-вот придет к нему. И это заставило сбавить обороты. Семейный день. Светящаяся от счастья Дороти, упиваясь долгожданным событием, катила коляску с малышкой Мэдисон так, что эти двое почти порхали. Девушка надела пальто для «особенных» случаев, намыла всем обувь, а дочке прицепила совершенно бесполезный бантик на шапочку. Рядом бежал Джеймс, наряженный в новую куртку, ничуть не менее радостный; такой смешной мальчишка. Он вырос не слишком общительным, из-за отца имелись некоторые проблемы с выражением чувств и эмоций, но это ничего. Повезёт – проработает потом с психотерапевтом. Или выместит на друзьях, жене и детях. Доминику, сказать честно, даже как будто бы было не наплевать. Хотя и шел в своем старом пальто и по большей части молчал, выслушивая Дороти и Джеймса, Ховард казался довольным. Они выглядели вполне себе благополучной семьей: шагали в парк, болтали, увлечённые друг другом. Мама с папой на месте, детки по стандарту: мальчик и девочка. Идиллия. Нет? – Погодка сегодня отличная, повезло, – улыбалась Дороти. Она до умиления естественно подняла бровки, переведя взгляд на Мэдисон в коляске. – Точно, повезло, – согласился Доминик. Он даже осмотрелся по сторонам, увидев, что имела в виду жена: голубое небо, солнце, на улице было достаточно тепло. Ему действительно было не наплевать. – Хорошо, что так совпало, – продолжала та. Ее голос весь сквозил заботой и искренностью. Она так сильно любила Ховарда. – А то сидел бы взаперти, в полутьме, в такую-то погодку. Да, конечно, в полутьме. В полутьме ебучего гетто, где из-за бетонных панелек ни черта не видно дневного света – настолько все изгажено грязной жизнью. Доминик был на «задании» уже третий месяц, но жене так ничего и не сообщил. Собственно, лишних вопросов она и не задавала. – Мам, – отозвался Джеймс. – А что значит: в полутьме? Папа, что, разве где-то в подземелье работает? Дороти волнительно рассмеялась. Ховард частично подхватил волну – не хотел показаться настолько черствым перед сыном, пришлось выдавить из себя что-то человечное. – Нет, милый, просто папина работа очень ответственная и серьезная, – объясняла девушка, потрепав Джеймса по голове, взъерошив его волосы. – Место, где он работает, строго охраняется. В обычном доме, как наш, очень много окон, потому что мы не скрываем ничего особенного. Но в дом, где работает папа, так просто попасть нельзя. И из-за этого окон там меньше, чтобы не подглядывали. Поэтому я так и называю: в полутьме. Мальчишка внимательно выслушал, обработав приятно структурированный ответ. Заинтересовало. «Мы не скрываем ничего особенного» мигом извратилось в его голове в простоту и поверхностность. Теперь «особенным» в его глазах стал папа – и до этого момента бывший исключением, выше мира, выше любого, лучше любого. Был ли Доминик таким на самом деле – вопрос другой и довольно хороший. Но мир Джеймса, без преувеличений одаренного парнишки и достаточно развитого для девятилетнего, пока что не был настолько глубоким. Его реальность конструировалась перед его же глазами, изредка дополняясь позволительной для ребёнка выдумкой, допустимой гиперболизацией. Теперь все стало еще яснее: Джеймс лишний раз услышал, что папина работа секретна. Что лучше про нее много не спрашивать, что папа занимается серьезными вещами и знать о них необязательно. Смышленый, сказано же было. И удобно молчаливый. Не то чтобы Доминика в его воспитании было мало, но мальчишка часто ощущал нехватку отца. Он пока не особо вывел формулу того, как справляться с этим странным чувством в груди, да и толком не знал, что это было за чувство. Но ощущений уже было достаточно. Стоит ли говорить, какое незримое счастье подарила вот эта прогулка всей семьей? Джеймс не ревновал родителей к новорожденной сестре, но каждый раз послушно ждал внимания и чего-то подобного. Тепла. И как же сильно ему хотелось быть частью этого всего, как сильно он ценил! Потому что умел ценить, по опыту уяснив всю важность. Они вошли в местный парк, где хватало таких же семей, какой были они. После нескольких убедительных предложений со стороны матери Джеймс все-таки подбежал на площадку и даже не побоялся познакомиться с какими-то мальчишками, которые уже играли возле горки. Мэдисон благополучно уснула, Дороти даже не приходилось качать коляску. Она могла спокойно катить ее, посвящая себя мужу. И говорить обо всем том, что не высказывала в будние дни, боясь загрузить Доминика после работы. А Ховард и так работал с огромными объёмами информации. – Муж Стэйси купил ей машину, – безразлично вплетала Дороти. Она усмехнулась. – С рук, какой-то Рено, не помню точно. – Неплохая машина, – поддержал Ховард. – Ее с рук можно пригодную найти, даже не битую и не слишком старую. – Может, и неплохая, – девушка пожала плечами. Она совершенно не разбиралась в автомобилях, и Доминик это знал. Назвать «какой-то» Рено «каким-то Рено» было уже достижением. – Но я считаю это какой-то бессмысленной тратой денег. Ну куда ей это Рено? Ездить из западного Уотфорда в восточный? Ховард посмеялся – понял, к чему была усмешка жены в начале, оказавшаяся вполне уместной. Он смутно помнил, кем конкретно была эта Стэйси, но точно одна из подружек. Блондинка, кажется. – «Он купил мне машину» звучало довольно гордо, – продолжала девушка. – Скорее всего, он купил эту машину себе, чтобы через пару месяцев продать свою эту… У них ну о-очень старый… – Опель, – вспомнил Доминик. Точно блондинка. – Да, этот Опель, с молнией… Но, в общем-то, одна разница. И даже если это а-ля «новая машина». Все-таки это бессмысленно. Раскрывать тему они не стали – Дороти выговорилась, – но Ховард про себя поблагодарил судьбу: жена ему досталась крайне адекватная. Она и обижалась по делу (и довольно редко), и не завидовала пустым вещам (как и вообще едва ли завидовала хоть раз в жизни), и не требовала от мужа глупостей. Конечно, никто не идеален. Доминик, например, часто вел себя по-свински, но не всегда в том сознавался. Зато Дороти любила выпить. Особенно с подругами, и даже могла вдруг пропасть на сутки – так, естественно, было до беременности и появления Мэдисон. А еще Дороти дымила на кухне. И иногда доставала Ховарда на тему: «ты, что, не знаешь Рахманинова?». Доминику было плевать, кем был Рахманинов. Да хоть выдающийся пианист – даже если бы оказалось так, Ховарду все еще было наплевать. А Дороти совершенно не интересовалась политикой, в которую ее пытался посвятить муж. И она не знала разницу между уголовным и административным кодексами. Зато, черт ее дери, могла отличить Рахманинова от Шопена. Хотя эти знания не сильно пригодились ей на печатной фабрике, где требовалось пересчитывать листы, проверять партию и составлять смету. У них не было машины. И она им была не нужна – точно так же, как и Стэйси, у которой теперь почему-то было Рено. Здесь Доминику тоже было наплевать. Как и Дороти. И в этом они прекрасно сходились. Прогулка выдалась потрясной: Ховард совсем забыл о работе, разгрузился, перестал стрессовать по каким-то мелочам, связанным со службой. Начало февраля с ощущением весны, счастливая жена, радостные детки – наверное, это был пик жизни Доминика. Так принято считать: карьера, здоровье, семья. Трудности на работе – ничего. И Ховард о них не думал. Потянулся, чтобы поцеловать Дороти: в губы и в щеку. Улыбнулся, посмотрев в коляску со спящей Мэдисон. Взглядом нашел Джеймса, крутящегося с мальчишками своего возраста. И даже успел сгенерировать мысль: а жизнь-то и правда хороша. Джеймс, тем временем, прыгал возле горки. Компания детей выдумала какую-то новую игру, где не до конца были ясны правила, и это как-то било по рациональности Джеймса – тот привык к точности и полноте картины. Нарываться на конфликт не было его любимым занятием, но он пытался видеть в игре только лучшее и заинтересовать себя тем, что имел. На деле, суть игры оказалась довольно проста: была команда полицейских и команда преступников. Прибывшего Джеймса определили в первую, потому что мальчишки на то и были мальчишками – всем хотелось беспорядка, разбоя, а роль «плохого» и вовсе расценивалась как дорогие машины и швейцарские часы в мире взрослых. И этих «плохих» ловили якобы «хорошие». Джеймс, когда вырастет и если вырастет, слегка разочаруется, осознав, что не все полицейские бывают хорошими. И что чаще всего те самые «плохие», которых стоило бы ловить, имеют профессию (иногда этого уже достаточно) ничуть не хуже. Была взята передышка. Кого-то забрали родители, шуточно-насильственно проходила смена ролей: сильнейшие давили на слабейших, заставляя их пойти на уступок и занять выгодное для первых положение. Джеймс уселся на лестницу возле горки, оставшись наедине с одним из «полицейских». Он знал, что его папа имел отношение к полиции. И стало до жути интересно, насколько хорошо «напарник» Джеймса, назвавший себя Роджером и также бывший полицейским в детской игре, разбирался в этих вопросах. – А ты бы хотел стать полицейским? – спросил мальчишка. – Не-а, не думаю, – Роджер отрицательно качал головой, что-то ковыряя в своих кроссовках. – Почему? – Мне кажется, это скучно, – тот пожал плечами и даже слегка рассмеялся, а после полез грязными руками к лицу – чесаться. – Почему? – не отставал Джеймс. – Играть скучно? – Не-а. Просто, ну… Полицейские все, ну, они хорошие. Мальчишка Ховарда согласился. Потому что его папа был хорошим. – Это правда, – кивнул Джеймс, на деле не слишком поняв своего нового друга. – Мой папа работает полицейским. Звучало гордо – один в один, как когда Стэйси делилась с Дороти радостью от покупки Рено. Наверняка все было так, только в реалиях детей. Джеймс ожидал бурной реакции со стороны Роджера или как минимум его пристального внимания. Восхищения его папой, и чтобы сразу после мальчишка резко сменил мнение и захотел быть полицейским. Но Роджер молчал. Секунду, две, десять. Нервно ковырял грязь на кроссовках. – А твой папа кем работает? – спросил Джеймс далее, не вытерпев молчания. Он не хотел сильно лезть к мальчику, но как будто заглянул в лицо Роджера и увидел испуг. Какую-то растерянность, незнание, что ответить. На детских губах уже читались наброски, но мальчишке все никак не хватало смелости признать ответ и выдать его. Чуть выше было сказано, что Джеймс был парнем одаренным и довольно развитым для своих лет. Но, видимо, Дороти так и не смогла привить сыну чувство такта. Или было еще рано. А грубость и отсутствие эмпатии передались от Доминика Ховарда принципиально генетически. Потому что Джеймс не нашел ничего лучше, чем утончить: – У тебя, что, нет папы? Кроссовки доковыряли. Лицо дотрогали. Еще для одного ребенка северного Уотфорда закончилась игра в «плохих» и «хороших». И если до этого Роджер явно сказал, что считал полицейских хорошими, теперь он на реальном примере узрел истину, которую Джеймсу еще только предстоит постигнуть. Губки скривились, ручки затряслись. Джеймс был в недоумении, когда Роджер вдруг весь спрятался и начал шарахаться глазами по площадке. Он стукнул Джеймса по плечу, надутый и уже заранее в слезах, и резко выбежал с лестницы. И раздался крик… – Мамочка! Бам. Удар. Джеймс остался без друга, как этот самый друг – без отца. Вот ирония. И куда более ироничным вышло то, что отец Джеймса, на счастье или на беду имевшийся у него, также пострадал в этой ситуации. Ведь ебливый писк этого мелкого восьмилетнего ублюдка вывел его из эмоционального равновесия. И даже хуже. Этот писк напомнил Доминику о том, где все началось. Чертовых десять лет назад. А теперь у Ховарда у самого был сын того же возраста, какого был Мэттью Беллами, встреченный Домиником одновременно с кризисом четверти жизни. И Глен был прав: Мэттью Беллами волновал Ховарда куда больше, чем мальчишка, носивший его же фамилию. Ведь Джеймс Ховард проиграл Мэтту Беллами еще до своего рождения. И он только что напомнил своему отцу об этом, заставив плаксивого мальчика закричать. Закричать это истошно-блядское «мамочка». Звон в ушах был сравним с выстрелами пуль. Доминик скривился ничуть не хуже, чем только что задетый за живое пиздюк Роджер, и Доминику тоже захотелось спрятаться, и он тоже стал искать глазами источник звука по всей площадке. Он выцепил бегущее пятно – жалкого мальчишку. Чуть поодаль рисовались остальные дети, отреагировавшие на крик. А Джеймс спокойно сидел на горке. Спокойно недоумевал. Спокойно себе помалкивал. – Доминик? – спросила Дороти, беспокойно взяв мужа за плечо. Коляска осталась вне внимания. – Что случилось? Он едва удержался, чтобы не отмахнуться, но вовремя среагировал: все-таки это была его жена, заслуживающая уважения. Ховард инстинктивно взялся за коляску с Мэдисон, уговаривая Дороти поверить: все в порядке. Даже не посмотрев в их сторону, Доминик весь напрягся, ощутимо превращаясь в того, кем был на работе. За свою семью он будет стоять горой. Но куда строже Ховард кинется охранять свои психологические травмы. – Доминик, – волновалась девушка. – Стой тут, – уговорил он, так и не наградив любимую взглядом. – Я за Джеймсом. С треском в голове и разозлившейся пассивной агрессией Ховард взял сына под руку и увел с площадки. Парой моментов позже он точно так же взял жену с дочерью и предложил покинуть парк, перемещаясь в любое другое место. Семейный день не был испорчен, сказочная идиллия продолжалось. Если не считать, что у Доминика дергался глаз, а крик восстанавливался в памяти и был тем самым мерзким криком Мэтта Беллами. И Ховард знал, что теперь Мэттью был способен выпихнуть из себя куда больше грязных слов. Хуже – мог совершить куда больше сокрушительных действий.

***

– Огоньку, Томми. Кирк вытащил одну из своих фирменных зажигалок, в этот раз удержавшись от обыкновенных выкрутасов – любил повыпендриваться и повертеть огнём в руках. Пара движений – стекло грелось племенем. Язычки грубовато, но усердно ласкали дно трубки, как если бы Томас трогал девчонку. Неумело, но наверняка. Беллами сделал глубокий тяг, прикрывая глаза, когда взял достаточно. Стекло отнялось от губ беззвучно, Мэттью в том же немом шорохе упал на кресло. Его спина полностью растворилась в жестком каркасе. Пара минут – будет казаться, что пружины, впивающиеся в позвоночник, – самое что ни на есть удобное обрамление царского ложа. Мягкие. Блаженно тёплые. И тепло медленно-медленно начало капать по телу. – То, что произошло пару дней назад, – начал Мэтт издалека. Он честно передал Томасу трубку, поделившись дурью, выдыхая дым со словами. – Ты же понимаешь, о чем я? Тот был еще трезвым, но слегка плыл. Определенно было что-то из ряда вон выбившееся, но Кирк уже успел тысячу раз спутаться в хронологии событий. По растерянным глупым глазам Беллами понял: Том знает, но боится. – Я, блять, не собираюсь тебя больше бить, – уговорил он. – Пока не получишь, чтобы снова. – Ты о тогда? – уточнил Кирк. – Тогда. Безумно хотелось втянуть еще, но Мэтт знал: рано. Должно пройти еще немного, чтобы полезть за второй дозой. – Я думаю, что тебе рассказать можно, – кивал мальчишка, не шевелясь. Начинали неметь конечности, в пальцах и висках приятно покалывало. Но взгляд Беллами оставался кристально чист, и это будоражило Томаса. Тот, в свою очередь, уже глотнул наркотический дым и отложил стекло вместе с зажигалкой. – У нас на районе есть коп. Завелся, но, по факту, он всегда был. Ты его помнишь. Ховард, такой мутный тип, – уточнил Мэтт с неприязнью. – В гражданском и никогда – в форме, но раскололся быстро. Я-то знаю, что он начальник охранного отделения нашей районной тюрьмы, – мальчишка кивнул, искренне веря самому себе. – Она у нас здесь одна, и там сразу вся хуета. Сам знаешь, у тебя ж батя только откинулся. Мне мать проболталась. На лице Тома было написано полное непонимание. Как так Беллами вклинился и за секунду упомянул его отца, копа и свою мать? И как умудрился их связать между собой? – Не про батю твоего, придурок, – огрызнулся Мэтт. Но лихорадка в нем уже бурлила. Он вернулся к максимально серьёзному выражению лица: – Этот Ховард что-то знает. Он сидит на районе с конца ноября, я давно заметил. Нечисто что-то. У него, думаю, есть на нас пара заметок. И я уверен, что хочет он одного – засадить. Как минимум одного пацана, как минимум одного – из нас. И, похоже, все-таки меня. Кирк начал пугаться – ситуация складывалась не самая радужная. – Я видел, как они с каким-то хмырем сидели во дворе за пятым. Караулили нас, сечёшь? – Мэтт взметнул головой, добиваясь от друга взаимодействия взглядом. Сразу следом пошел невменяемый поток слов. – И меня это, блять, клянусь, вывело, нахуй, из всего блядского душевного равновесия. Секундочка на передышку. Все еще рановато для второй тяжки. – Поэтому, Томми… Мэттью, заметно расслабляясь, скинул ноги на пол. Размякшие пальцы полезли в кроссовок, чтобы выудить оттуда упрятанный нож. Переливающийся металл смотрелся разноцветным, крэк лишь улучшил эти характеристики. Нож с приумноженным грохотом уложился на подобие стола. Дрогнула трубка, припекшаяся с обеих сторон стекла; подскочила даже зажигалка, хотя оказалась тяжеловатой Зиппо, так что можно прикинуть силу, с которой ударил Мэтт. В его действиях не было импульсивности и агрессии. Здесь даже не было замашек на повышение тона. – Ты… – нерешительно предположил Томас. – Нет, – отрезали холодно. – Никакого криминала. В этом-то и суть. Нельзя даже хулиганства – повяжут. Кирк выглядел утёкшим, но внутри он бегал от стенки к стенке и выл, не унимаясь: да как же Мэттью оставался настолько непоколебимым? Беллами держал такое колоссальное напряжение между ними, что невозможно было оторвать взгляд. И Том все смотрел, смотрел, смотрел в эти чертовы глаза, где зрачок уже разлагался от опиатов и коки, а голубая радужка трещала по швам. – Я стою на учёте. Ты тоже, – напомнили устойчиво. Мэтт забавно повел бровью – в этот момент слегка потерял контроль. Засмеялся. Поправил себя. – И этот Ховард – реальный гондон. – Припоминаю… – Он просто чокнутый, – убедительно говорил Беллами, будто знал Доминика как друга и регулярно заходил к нему в гости на чай. – Он в край охуевший мудак, который не может наиграться своими тупыми законами, правками… – Поправками, – поправил Том. – И ими, блять, тоже. Мэттью сделал глубокий вдох. Передышка. Вставило. – Короче, я к тому, что нам полный пиздец, если он что-то найдёт, – резюмировал мальчишка. – Если будет копать дальше и докопается. А я, уж ты-то уверен и будь уверен дальше, в таком не ошибаюсь. – Но пока все сходит с рук… – Пока не было серьёзных задержаний, но ты, мать твою, посмотри вокруг. Стекло, рассыпанный крэк, а на полу порошка явно можно было насобирать на пару добрых дорожек. Ух, вот это экстрим. Уже не будет сказано о количестве товара, оказавшегося здесь путём воровства. Сколько же еще краденого было на студии – бог знает. – Крис в любой момент может расколоться, как прижмут, – предположил Беллами. – Энди спалится сам, потому что, блять, совсем меня не слушает и не хочет знать советов, блять, насчет… Мэтт хотел продолжить о наркотиках, но махнул рукой. Знал, что бесполезно. – И ты тоже не железный, понимаешь? – подвел он. – Ты думаешь, я сдам тебя? Нас? – оскорбился Кирк. – Томми, – Беллами снова использовал свой грязный приём. Усиление. Взгляд. Наклониться ближе к другу. – Я знаю, ты любишь огонь; да ты, блять, просто течёшь с него! Но… Экспрессия сорвалась. Ещё ближе. Кирк уже не мог двигаться, а Мэттью сполз на колени и сделал пару мерзких движений, проскрипев по полу. Он подполз к креслу Томаса, разгибая спину, и потянулся дрожащей рукой к мальчишеской щеке. Тот едва не обливался потом, не зная, как реагировать, ведь прежде такого не было. Прежде Беллами никогда не касался Кирка и не действовал настолько иррационально. – Но, Томми, милый, – Мэтт перешел на полушепот, чем заставил парня сглотнуть. Нервно. Уже заранее опущенно. – Когда тебя будут запинывать в отделении полиции… – пальцы нежились на щеке, цепляя жидкие усики, – ты будешь умолять и стонать как сучка, чтобы только тебя пожалели. Дыхание Мэттью уже оказывалось там, где только что были пальцы. Беллами едва не касался губ Кирка своими губами, но не дернулся со своих костлявых коленок, лишь только зафиксировал положение и вцепился в бедро друга мертвой хваткой. И он гадко прошептал все далее, отстранив голову, как смертник глядя ему в глаза: – Потому что эти мрази любят молодняк, любят трахать нас в сраных комнатах допроса. Они поставят тебя раком, нагнут над столом, сдерут с тебя брюки, а потом разорвут твою задницу, и они выебут тебя без смазки. Как мы оба трахали Джули… А? – игриво напугал Мэтт, шуточно ударяя друга ладонью по щеке, после снова продолжив шуршать. – Да, Томми, ты течешь с огня. Но тебе будет так адски больно, что ты будешь рыдать, лишь бы тебе не давали дальше гореть от блядского стыда. Губы мимо губ, Мэттью заходил дальше, сжимая руку на бедре. – И когда они кончат, они зальют твой рот спермой. И ты скажешь своим грязным ртом грязной тупой бляди все то, что они захотят услышать, – шепот достиг самого уха Томаса. И Кирк знал, чем закончат: – И вот тут-то ты продашь даже свою мать. Киска. Остатки слова Беллами буквально плюнул Кирку в ушную раковину, а после расцарапал его бедро, оставив пару зацепок на брюках. Том сидел весь мокрый, заледенелый от страха, – настолько сильно Мэтт поработал над ним. Так искусно разрушил его блядский мозг, и без того разрушенный наркотиком и даже разрушаемый им же в режиме реального времени. Несколько кадров – Кирк не воспринимал действительность. Но Мэттью сидел уже в своем кресле, вновь закинув ногу на ногу, будто ничего и не было. В его руках было знакомое стекло, как будто бы засыпали новые кристаллы. Погодите-ка… Томас не понимал, что происходит, но, кажется, его брюки уже не были сухими. Беллами совершенно не обращал на это внимание, только лишь поддавался мягким пружинам и любовался, сколько цветов отливалось в лезвии его ножа. Мэтт нагнулся к другу, чем почти что заставил того вздрогнуть. Очевидно, рефлекс, хотя Кирк, конечно же, ни черта не соображал, что только что произошло. Зато его сознание… Ух, вы будете удивлены, когда с вами проделают подобный трюк впервые. Вот увидите. Непоколебимый, держащий все в своих руках, Беллами был клочком агрессии, негатива, а теперь и контроля. И он совершенно спокойно попросил: – Огоньку, Томми. И Томас подпрыгнул на месте, ерзая своими мокрыми брюками. Но не мог идти против Мэттью и послушно потянулся к зажигалке. В этот раз удержавшись от обыкновенных выкрутасов. Пара движений – стекло грелось пламенем. Беллами откинулся к сладким пружинам, злорадно усмехаясь. Он внимательно посмотрел на свой выложенный нож, а после уставился в потолок. В его голове зрел план, но не наступления, а обороны. И Мэтт был уверен, что все будет сделано. Неумело, но наверняка.

***

В колледже было тухло. Мэттью находился в состоянии полудремы и уже мечтал о том, что будет делать вечером после пар. Зависнет на студии, если парни подтянутся, или сбежит домой с физики и закроется в своей комнате. Выкрутит музыку на полную, пока матери нет дома, и до одури будет мотать головой, вымещая энергию и агрессию. Или… Беллами не был из тех, кто не пропускал ни одной юбки, в отличие от Криса, которому давали, и Томаса, на которого удача последнего выпадала раз в год. Мэттью не искал случайных половых связей и особо не зависел от секса, и именно поэтому к нему оно липло. Лишиться девственности на фестивальном концерте рок-группы? Запросто. Трахнуть дочку начальника в его же машине, подрабатывая летом в автосервисе? Легко. Но в том была суть: Беллами не жаждал этого. Но изредка вспоминал о неразрешенном сексуальном напряжении в силу возраста и физиологических потребностей. Из мыслей о вечере в мысли о желании трахаться Мэтта поместила Таня. Одногруппница, которая пару раз спрашивала у него про травку, но так и не решилась (или нашла подешевле). Она была явно не такая узкая, как Джули, и не слишком сногсшибательная внешне. Но чем-то все-таки цепляла, а теперь еще и весна была на подходе. Долгое отсутствие секса, гормоны… И эта коротенькая юбка, едва прикрывающая задницу, которую почему-то захотелось взять. – Ебать ты улетел, – подбил его Томас. Он тоже был его одногруппником и чаще всего сидел за одной с ним партой. – Ну… – Завали, – рявкнул Мэтт без особого акцента. – Встал? Кирк, как можно было выяснить, не всегда все понимал с первого раза. В свете недавних событий, пережив такое напряжение, что даже пришлось закурить, Беллами уже не мог контролировать себя на постоянной основе. Его пассивная агрессия все чаще выливалась в реальную – Мэтта становилось все легче вывести, раззадорить. Было видно, что парта прогнулась, вены на руках парня вздувались, немела челюсть. Беллами не выглядел таким расслабленным и «улетевшим», как еще пару мгновений назад. – Что, реально, у тебя встал? – продолжал Том. Это было пределом: Мэтт не стерпел. Он резко отодвинулся на стуле, хватая Кирка за волосы, и грубо нагнул его, прикладывая к своему паху. Удивительно просто Беллами умудрился стянуть с себя спортивные брюки вместе с плавками, доставая член. И Томас аккуратненько угодил на него лицом. Даже почти губами, имея возможность ощутить: член Мэттью действительно, реально встал. Кирк рефлекторно пихнулся, сопротивляясь, и силился сделать все, чтобы прервать этот омерзительный контакт. Но одногруппники уже обернулись на шум; часть из них поняла, в чем было дело, и задала тенденцию дикого смеха, попеременно доставая телефоны, включая камеру. Точкой кипения стал удар Томаса: его относительно свободная рука попыталась врезаться в лицо Мэтта. Тогда в драку ввели крайнюю меру: Беллами выбил стул из-под своих ног, крепкой хваткой держа Кирка за волосы, а теперь ещё и за плечи. Они поднялись, сцепившиеся, и Том был предательски поставлен на колени. Аудитория находилась в ужасе, вовлеченная теперь полностью. Даже для Мэттью это было перебором. Потому что Беллами взял свой член в руку и вогнал его как можно глубже, двинув бедрами вперед, разнимая челюсть Кирка. Это был самый гадкий момент за всю историю их дружбы. Такого, как и психологического насилия в студии несколько дней назад, Мэтт себе никогда не позволял. Настолько далеко он не заходил. Что же случилось теперь, что такого стряслось? Неужели все из-за полиции, паранойи, из-за Ховарда? Просто из-за того, что Беллами увидел его – его, кто почти восемнадцать лет жил с ним в соседнем дворе и мог попасться на глаза совершенно случайно? Мэттью был на пределе, весь покрасневший, яростно держа Томаса ртом у паха. Отрезвил старый добрый способ – стиснуть зубы, – ведь Кирк от страха инстинктивно дернул челюстью, пытаясь освободиться. Беллами зашипел, как ошпаренный выкинув от себя Тома, подбирая брюки и пряча член, обмазанный его слюнями. Тот, падая на пол, начал отхаркиваться и вытираться своей рубашкой. Мгновением позже Кирка стошнило. Он не мог встать еще пару минут, чем напугал сверстников – те вызывали местных врачей, но Том отмахнулся от любой помощи. Все, кто снимал происходящее на телефон, еще получат отдельных пиздюлей от Мэтта. Их он запомнил, успев поймать взглядом. Став олицетворением вселенского зла и накопленной годами агрессии, Беллами выскочил из аудитории, даже не хлопая дверьми. Только подобрал свой пустой рюкзак, обтер слюнявую руку об себя и исчез. Происходил настоящий пиздец – Мэттью знал это. Но ему было совершенно неважно, как ему придется этот пиздец расхлебывать. Глупая Таня была забыта, ее юбка не стоила ни гроша. Беллами хотел – Беллами получил. И потому его ничего не волновало, когда он, обдолбанный крэком, трахал какую-то грязную кошелку с района, с полным похуизмом притащив ее к себе домой. Без резинки – ведь не было денег и разницы, что подхватит. Без энтузиазма – потому что внутри было пусто. Но грубо, зверски и совсем не заботясь о сохранности ее влагалища. Заткнув ей рот ремнем, держась за него по обе стороны от ее головы, натягивая на себя. Не обращая внимания на слюнявые крики снизу. Мэтт безжалостно сжимал зубы, уставившись в стену, пока вколачивался в раздолбанную блядь. Перед его глазами была полная пустота, пространство вокруг уже ничего не значило, и Беллами совершенно не слышал возгласов, скрипов – не услышит ни черта, даже если вдруг придет мать. Все слилось. Все смешалось. И не кончилось даже в момент, когда Мэттью слил все на блузку бедной девчонки. Он пришел в себя через пару минут, выгнав потасканное тело, даже не дав возможность умыться и привести себя в порядок. Беллами хотел ударить по столу и замахнулся на стену, но обмяк – в нем ничего не осталось. Ноги подкосились. Крэк слишком хорошо вставил. Мэттью грохнулся на пол, хватаясь за голову. С дважды грязным членом, в бесконечность потерянный и убитый собственной ненавистью, Беллами попытался раскопать свои мысли. Но добился лишь тошноты – его вырвало на ковер. Он хотел бы задушить себя, будь у него силы, но пришлось зажмуриться и от бессилия зарыдать. Мэтт осознал, что довел себя до такого аморального приступа агрессии, что кончил, пялясь в стену и вспоминая образ Ховарда. Потому что злость была катализатором его оргазма. А подсознание выбрало Доминика в качестве подходящего объекта. Мэттью плакал, лёжа в собственной рвоте, не имея шанса пошевелиться. Крэк разъедал сознание. И гадкие слова глодали любимую психологическую травму: Ты – мелкий пиздюк без будущего. Поверить не могу, что я въебала на тебя столько сил и времени! Он в край охуевший мудак, который не может наиграться. Эти мрази любят молодняк и трахать нас в комнатах допроса. Далее была пропасть. Но даже в отключке Беллами продолжал видеть Доминика: Я знаю про тебя гораздо больше, чем ты думаешь. Ты мелкий пиздюк без будущего. Так что лучше продолжай пинать мяч подальше отсюда и не перебарщивай с порошком.