The Void

      В день Рождества Ева просыпается от запаха корицы и громких звуков, доносящихся из кухни внизу. Она спросонья перекатывается на спину и прощупывает рукой другую сторону кровати; место Нико пустует. Часы на прикроватной тумбочке показывают 11:18.       Она садится прямо и осматривается по сторонам, будто никогда раньше не видела свою спальню. Она не спала до такого позднего времени уже несколько месяцев.       Позавчера прилетели сестра Нико - Наталья - и ее дети. Они оккупировали гостиную, кабинет на втором этаже, в котором хранится большинство математических исследований Нико, и тесный коридор, отделяющий переднюю часть дома от задней, где находится маленький домашний кабинет Евы.       Вчера они вместе поужинали домашней едой, их кухонный стол был заставлен различными блюдами - от уски (красный борщ с равиолями, любимое блюдо Евы) до кутии (традиционный десерт в канун Рождества). Еда была внеземная, Нико снова показал свои навыки на кухне, будто они еще не знали о его таланте.       После ужина, около десяти часов вечера, зазвонил телефон Евы: ей позвонил сам Джеймс Пембрук, чтобы сообщить ей, что она «могла быть в чем-то права», и когда она спросила почему, он сказал ей открыть ее почтовый ящик учетной записи службы безопасности.       Она сразу же так и поступила, и, открыв свой почтовый ящик, обнаружила электронное письмо под названием «От наших друзей на Сицилии». Оно было также отправлено еще нескольким получателям, все они работали либо в МИ-5, либо в СРС. Она открыла вложения - восемь файлов с фотографиями - а затем выпустила звук, граничащий с рвотными позывами.       Луку Коломбо обнаружили в субботу 22 декабря, через два дня после нападения на Бишопсгейт. Его тело - полностью обнаженное - с петлей на шее, было найдено висящем на историческом мосту Понте Сан Франческо в Кальтаджироне, за пределами Катании, Сицилия. Все его конечности были неравномерно отрезаны, будто кто-то использовал бензопилу, чтобы удалить их как можно медленнее.       Помимо вчерашних фотографий, Еву полностью исключили из расследования. Оно и понятно: это не ее работа, но у нее чешутся руки от необходимости добыть какую-нибудь информацию о прогрессе - особенно теперь, когда обнаружили тело Коломбо - но до сих пор она ничего ни от кого не слышала, никаких даже оговорок. СМИ все еще называют это «терроризмом», и Ева подозревает, что МИ-6 не выпустят никаких заявлений, опровергающих эту оценку. Новости о шпионаже и вмешательство в перевозку заключенных не объявляются общественности; так у них все устроено.       Ева понятия не имеет, прислушалась ли Каролин к предложению Евы, хотя она должна заниматься именно этим, поскольку она оказалась права.       Пронзительный шум внизу становится все громче, вырывая ее из своих мыслей. Она стонет и хочет натянуть ватное одеяло до самых ушей.       Не то чтобы она не любит детей: она их обожает, особенно близняшек Натальи, Эмилию и Лену, но из-за появления всей этой банды в доме почти не остается тишины и покоя, чтобы она могла действительно заняться своей работой - чего ей даже не нужно делать, потому что сегодня Рождество - и это потихоньку начинает сводить ее с ума. Голова переполнена догадками и теориями, так что ей нужно посидеть в тишине и сосредоточиться на своей работе, несмотря на то, какой на дворе праздник.       Независимо от того, что она чувствует и чего хочет, она одевается, чистит зубы и спускается вниз.       В гостиной стало тесно, она заставлена надувными матрасами и чемоданами, а в углу красуется даже небольшая рождественская елка. Дети заняты распаковкой своих подарков, и, когда она выходит, они одаривают ее лишь быстрым взглядом, поскольку присутствие жены их дяди, естественно, не может конкурировать с новым АйПадом и красочными канцтоварами для школы.       - Доброе утро, - говорит из кухни Нико. Наталья сидит за столом со своими темными волосами, убранными в неаккуратный пучок, и теплой улыбкой на губах, покуда она наблюдает за своими счастливыми дочерями. На плите кипит каша с маслом и корицей. Пахнет она божественно.       - С Рождеством, - говорит Ева и мельком кладет руку на плечо Натальи, проходя мимо нее, а затем поднимается на цыпочки и оставляет быстрый поцелуй на щеке Нико. - Пахнет замечательно.       При более внимательном осмотре, она замечает, что на кухонном столе стоит тарелка с мясным ассорти, а также какой-то творог, посыпанный крошками.       - Дети хотят посмотреть на елку на Трафальгарской площади, - говорит Нико, когда выключает плиту. - Мы пойдем после бранча. Хочешь пойти с нами?       Он наконец простил ее за то, что она предпочла забить на вечер с друзьями, нежели забить на свою работу, так что она знает, что ей нужно согласиться, чтобы сохранить мирное положение, но ее зовет толстая папка из домашнего офиса; у нее куча работы. Она берет его за руку и слегка сжимает.       - Не могу, дорогой. Бишопсгейт...       - Не твоя работа, - заканчивает он за нее и одаривает строгим взглядом.       Ева прикусывает свою нижнюю губу, а затем смотрит на Наталью, но та занята наблюдением за своими детьми, которые копошатся над своими подарками.       - Да, дорогой, я знаю, но я была там, и я зашла в тупик с другими своими делами. Каролин я сейчас не очень нравлюсь, так что мне правда нужно остаться. Извини. Мы займемся чем-нибудь сегодня вечером.       Атмосфера на кухне становится намного тяжелее после решения Евы. Они едят в некомфортной тишине, дети обмениваются между собой взглядами, Наталья с сочувствием смотрит на Нико. Еве хочется встать и запереться в спальне; она, черт возьми, не виновата в том, что ее работа важнее большинства других работ, и она уже заплатила за это немалую цену.       После того, как Нико, Наталья и девочки закрывают за собой входную дверь, Ева опускается на ступеньку и раздраженно взъерошивает себе волосы.       Ей нужен прорыв. Ей нужна победа. Ей нужно каким-то образом легально заполучить Казимираса. Ей нужно найти способ, которым ей могли отправить эту информацию, без какой-либо возможности быть отслеженной, а это не так-то уж и просто.       Было бы лучше, если бы Оксана отправила ей досье, а не просто отдала его ей. Оксана знает, как осуществлять не подлежащие отслеживанию доставки, но Ева немедленно корит себя за то, что ей хватило смелости быть неблагодарной в своем нынешнем положении. Господи.       Оксана не совершала никаких попыток выхода на контакт с момента их телефонного звонка после Бишопсгейта, который состоялся пять дней назад. Это хорошо, потому что, скорее всего, это означает, что за это время она никого не убивала в Англии.       А еще это хорошо, потому что она решила начать дистанцироваться, по крайней мере, попытаться захотеть выбраться из лап Оксаны, из своей зависимости.       Это очень хорошо, потому что Ева поняла, что была совершенно слепа после того, как впервые позволила Оксане прикоснуться к своему телу; секс с ней омрачил ее суждение, уменьшил вес фактов, известных ее мозгу, изменил ее подход к работе. А тот хаос, который она оставила после себя в Бишопсгейте, послужил тревожным звоночком в виде ледяного душа.       Это превосходно, потому что насколько бы соблазнительна, насколько бы очаровательна ни была Оксана, она все еще хладнокровная, смертоносная психопатка.       Еве так сильно хочется увидеться с ней, что ей кажется, будто она сходит с ума.       Она ненавидит не знать, чем занимается Оксана, с кем она встречается, жива ли она, получила ли она рождественский бонус в этом году, проводит ли она этот день в полном одиночестве с чашкой гоголя-моголя.       Ева встает, достает баночку диетической газировки, а затем опускается на стул в своем домашнем офисе. Компьютер медленно отходит ото сна, и она чувствует укол в груди, поняв, что на экране так и не появилось ни слова от Оксаны. Белая записка, которую она всегда держит открытой, пуста, какой она и была уже больше месяца, с середины ноября.       Может, Оксана устала от Евы.       Эта мысль не жалит; она пулей проникает в ее живот, а этого происходить не должно, потому что она видела, что натворила Оксана.       Решив наконец сосредоточиться на своей работе, пока дома никого нет, Ева уже в десятый раз просматривает всю информацию о покойном офицере полиции Джоне Гриффитсоне - о мужчине, которого Оксана убила одним ударом ножа в тот октябрьский вечер, когда Ева встретилась с ней в «Хильтон Олимпия».       Копаясь в его финансовых операциях, она обнаружила несколько депозитов, сделанных с абсолютно не отслеживаемых оффшорных счетов, и теперь она абсолютно уверена в том, что он работал своего рода информатором. Кто-то, вероятно, решил, что он больше не приносит никакой пользы, а затем заказал Оксане, скорее всего, через «Двенадцать», покончить с Гриффитсом в качестве меры предосторожности.       Ева знает, что это дело просто должно остаться нераскрытым, и у нее болит сердце за семью Гриффитса. Узнай все о том, кто стоит за его смертью, ее карьера разрушится, как падающая колода карт, снося все ее достижения одно за другим. Ее авторитет будет навсегда подорван. Ей грозят обвинения. Она будет считаться предательницей своей страны, учитывая то, что она скрывала тот факт, что предполагаемый погибший оперативник все еще разгуливает по улицам, убивая людей налево и направо, включая шестерых полицейских (хотя Оксана и утверждала, что никого не убивала в ту ночь, но кто знает).       Она отправится в тюрьму, а Оксана продолжит жить своей жизнью.       «Столько смертей, и ради чего?» - размышляет Ева.       Ева пустилась во все тяжкие и нанесла удар ножом Оксане, а теперь будет всю жизнь сожалеть об этом.       Ева не может посадить ее в клетку, упечь ее за решетку, где ей самое место.       Не может, потому что смотреть на то, как та сидит в цепях, принесет ей слишком много боли, будто она не несет ответственность за боль многих других.       Майкл Гудолл вспыхивает перед глазами Евы. Она видела репортаж об его аресте в интернете, где трясущаяся новостная камера поймала в объектив Гудолла, которого выводили из дома в одних спортивных штанах, пока он боролся и вырывался из хватки полицейских, крича: «Я этого не делал, я этого не делал!», а затем падая на колени, прежде чем полицейские смогли засунуть его в машину.       Он будет признан виновным, как только начнется суд. Из-за убедительной ДНК полиция даже не попытается отыскать кого-нибудь другого. Националистические беспорядки бродят повсюду, требуя справедливости. Муж Сары Лоуренсон уличен в своей виновности. Никто бы не поверил Еве, даже если бы она сказала, что его подставили, поскольку она не может объяснить, откуда она об этом знает.       Фотографии с места преступления, где нашли Сару Лоуренсон, замертво лежащую в грязи, больше не беспокоят Еву; она больше обеспокоена, больше озабочена размышлениями о живых людях, которые пострадают и получат побочный ущерб просто потому, что Оксана существует. Как Майкл Гудолл.       Как Ева.       Еву с ума сводят слова Оксаны. Он этого заслуживает. После их встречи в «Быке», она прочитала всю биографию Майкла Гудолла, с самых его ранних лет до сегодняшнего дня, но не нашла ничего, кроме нескольких мелких преступлений, связанных с вандализмом в возрасте семнадцати лет, и штрафа за парковку, который он получил в возрасте сорока пяти лет, ничего из того, что позволило бы предположить, что он заслуживает быть приговоренным к пожизненному заключению.       Ева начала полагать, что Оксана просто морочила ей голову, пытаясь оправдаться. Скорее всего, Гудолл, как и сказала Оксана, просто был груб, и за это опытная убийца каким-то образом извлекла его ДНК с его рабочего места и подкинула его на тело Лоуренсон. Так просто, но так губительно.       Ева придется стараться получше в следующей жизни. А до тех пор, это все, что у нее есть.       Нет никаких сомнений в том, что Казимирас стоит за убийством другого офицера полиции, Эшли Лэнгдона. Оксана написала об этом. Если она сможет раскрыть его личность посредством честной работы, выйти на след, запечатлеть где-нибудь его лицо какой-нибудь камерой, то она могла бы его поймать. Если она сможет самостоятельно сделать вывод, что он наемный убийца, и связать его с другими убийствами в досье, данном ей Оксаной, то она могла бы передать его в МИ-6, а затем и в Европол, дать им поймать его, а затем получить в свой адрес почести в качестве офицера, который положил конец его веселью.       Она сделает Казимираса своим приоритетом. Она даже попросит помощи у Кенни, если не найдет другого выхода, и ему просто придется поверить ей на слово. Эта затея, скорее всего, пройдет не очень хорошо, учитывая то, как странно в последнее время он ведет себя рядом с Евой, хотя он и сказал ей, что все в порядке.       - Разве у тебя нет дел поважнее, кроме как сидеть здесь и сходить по мне с ума?       Ева вздыхает и медленно разворачивается на своем кресле. Оксана стоит позади нее, подняв правую ногу и прижав ее к стене, скрестив на груди руки. По какой-то причине она выглядит точно так же, как и в тот день в Париже; свитер цвета лосося, темные джинсы, высокие ботинки, волосы в растрепанном пучке. Единственная разница - ее лицо; оно без синяков. Выражение ее лица кричит о самодовольной жалости.       - Ты появляешься в самые странные времена, ты это знаешь?       Ева разворачивает свое кресло и смотрит на свой компьютер, а не на Оксану. По крайней мере, Ева одна, а не с Нико. В постели.       - Ну, ты думала обо мне. Ты все еще злишься на меня?       Ева прикусывает нижнюю губу.       - Не особо. Это странно. По большей части я злюсь на саму себя.       - Почему? - голос Оксаны, наколдованный собственным сбрендившим разумом Евы, нежный. В реальности он таким почти никогда не бывает.       Ева закрывает глаза и снова взъерошивает себе волосы.       - Ох, ну не знаю. Может, я скучаю по тебе или типа того.       - Правда?       - Нет, - смеется Ева, потому что конечно нет. - Я просто думаю о тебе. Ты делаешь много вещей, которые заставляют задуматься, вот я и думаю. Ты же знаешь, что я постоянно этим занимаюсь. Я говорила тебе об этом вечность назад.       - И ничего не изменилось?       Ева сглатывает.       - Нет, - тихим голосом признает она. Ева бросает взгляд через плечо, чтобы посмотреть на самодовольное лицо Оксаны, но видит одну лишь стену, и потому возвращает свою голову в исходное положение.       Интересно, будет ли она продолжать видеть Оксану, даже когда станет старше, даже когда Оксаны уже давно не будет, даже когда она станет просто кем-то, кто был чем-то прекрасным и смертоносным. Такими темпами она умрет раньше Евы. Эта мысль дается ей тяжело, словно грудой кирпичей ложась на грудь Евы.       Ева открывает пустую записку на своем компьютере. Она неуверенно задумывается. Может, Оксана ничего не написала потому, что Ева сбросила трубку. Может, ей нечего сказать, или, быть может, она ждет, когда Ева сама что-нибудь скажет. Еве не стоит этого делать, но она многое хотела бы ей высказать; о том, как она негодует, когда Оксана просто приходит и уходит, о том, как она все еще в ярости из-за Майкла Гудолла и намеревается так или иначе вызволить его из тюрьмы, о том, что Лондон стал кровавой зоной боевых действий, о том, как она устала от того, чем они с ней занимаются, кажется, вечность.       Ева не почувствует себя лучше, если выскажет ей все это. Возможно, ей станет лучше на пять секунд, а затем все вернется на свои места.       Тем не менее, ее пальцы перемещаются по клавишам по своей собственной прихоти, и прежде чем она понимает, что произошло, они отправляют:       - Где ты?       Это не то же самое, что и «ты жива?», потому что это будет выглядеть так, будто Ева переживает, а она не переживает.       Газировка шипит в своей банке. Ева таращится на экран, пытаясь заставить курсор двигаться.       Входная дверь открывается. Нико и остальные вернулись. Ева моргает и смотрит на часы в дальнем правом углу экрана своего компьютера. С тех пор, как они ушли, прошло два с половиной часа. Она теряет счет времени; теряясь в этом пиздеце с телами, пустыми записками и галлюцинациями об Оксане.       - Как вам елка? - кричит она, пытаясь показаться искренне заинтересованной.       - Она была очень красивой, - с польским акцентом кричит в ответ одна из девочек, скорее всего, Лена. Она произносит букву «р» так же, как и Оксана. - Но на площади было очень много людей. Нико поднял нас на руки, чтобы мы ее увидели.       - Оу, правда? - смеется Ева, выбираясь из своего кресла, и курсор шевелится. Она замирает, чуть было не уронив газировку, и приближает свое лицо к экрану.       - Дома.       Ее нижняя губа слегка подрагивает. Интересно, где этот «дом» для Оксаны. Странно думать, что он у нее вообще есть; тот, который не разгромила Ева.       Она не станет просить Оксану прийти и увидеться с ней. В последний раз, когда она это сделала, она получила свою услугу, и шесть человек погибло. Если она попросит Оксану прийти и увидеться с ней, учитывая, что у нее нет новой цели, то есть шанс, что та откажется. А тогда...       ...пуля попадет ей в сердце. Она не знает почему, но она знает, что именно это чувство она испытает.       Вероятно, она должна спросить себя, почему. В конце концов, зависимость наводит бардак в голове, а не в сердце.       Когда в комнату входит Нико, Ева все еще тупо смотрит на экран.