The Void

      Служба Безопасности и Секретная Разведывательная Служба проводят канун Нового года в «Эвентим Аполло» в Хаммерсмите. Праздник проходит в огромном театре с галереей, выходящей на весь первый этаж. Это место известно тем, что здесь проводятся живые выступления, такие как небольшие концерты и выступления комиков. Недавно театр был преобразован в современное, модное помещение, практически приглашающее людей пить и танцевать; веселиться. Новогодняя вечеринка агентств - ежегодное событие, и это первый раз, когда оно проводится вдали от патриотических, викторианских условий.       Все мероприятие всегда пропитано грязными историями, ведь информация здесь переходит из уст в уста так же, как и зажигалка из рук в руки, как только люди зальют в себя пару напитков, так что, естественно, Ева обязана посетить такое событие. Вход сюда разрешен только по приглашениям. В этот вечер она надела (арендованное) простое и симметричное платье без бретелек от Донны Каран. Ткань окрашена в теплый янтарный оттенок, сочетаясь как с ее глазами, так и с ее кожей. Она не любитель коричневого цвета, но прийти в черном в нынешних обстоятельствах было бы мрачновато.       Посещаемость оказалась гораздо более высокой, чем она ожидала. Понятно, что люди предпочитают провести Новый год с теми, кто понимает причины, по которым они пребывают в плохом настроении, и Ева не является исключением; Нико хотел, чтобы она посетила вечеринку, организованную некоторыми из его близких друзей из «Бридж Клаб», но Еве показалось, что ей нужно побыть в месте, где ей не нужно подделывать улыбки, в месте, где она могла бы быть разъяренной и показывать это. Спор дошел вплоть до того, что кто-то сегодня будет ночевать на диване, но сегодняшний вечер она проведет в хорошей компании; она подозревает, что большинство людей на вечеринке испытывают даже еще большую опустошенность, чем она.       - Могло быть и хуже, - говорит Аарон Салливан, сидящий рядом с ней и держащий в руке бокал шампанского. - У них могли быть металлические головы.       Ева хихикает; от имеет ввиду театральную сцену, на данный момент занятую шестью мужчинами за пятьдесят, исполняющих песни Дюрана Дюрана. Дискообразные красные и синие потоки света, мелькающие над толпой, совсем не соответствуют устаревшему облику группы, и на самом деле это довольно-таки унизительно. Видно, 200 тысяч фунтов были потрачены не зря.       - Я умираю с голоду, - говорит Ева и изгибает бровь. - Хоть волка бы съела.       Шутка вызывает у ее собеседника радостный смешок, и он указывает на двух человек, зажигающих под песню.       - Разве это не твои друзья? - спрашивает он.       - Да, - говорит Ева. Он показывает на Елену и Кенни. - Поверить не могу, что он танцует. Это так храбро с его стороны.       Она наблюдает, как Кенни двигает своим довольно напряженным телом, в то время как Елена поднимает руки в воздух и действительно наслаждается проведенным временем - так, как хотела бы это сделать сама Ева.       Она решает, что подойдет и поздоровается с ними позже. Они веселятся, и она не хочет создавать неловкую ситуацию.       - Почему ты не дома? - спрашивает она Салливана.       Он делает глоток своего напитка и гримасничает.       - Все сложно. А ты?       Ева прикусывает внутреннюю сторону своей щеки и ощущает уже знакомый укол вины.       - Все сложно. Мне нужно выпить.       Внутри самого театра есть два открытых бара, но они пробираются сквозь толпу к бару, расположенном прямо за входом. Там также много места - место, в которое приходят нажраться после гардероба, не дойдя до основных баров. Ева прислоняется своим телом к мраморной поверхности стойки.       - Это пиздец, - говорит она и смотрит на Салливана, который прекрасно понимает, о чем она говорит.       Прошло уже почти две недели, а таблоиды до сих пор разрывают власти на части из-за их так называемого проеба с лондонской полицией в Бишопсгейте. По-видимому, каждый департамент, а особенно столичная полиция и МИ-6, совершенно неспособны предотвратить никакой терроризм, и деньги налогоплательщиков смывают в унитаз. Отсутствие информации для прессы о каком-либо прогрессе, касающемся выявления и поимки виновных, не совсем помогает в этом вопросе. Ева почти уверена, что кого-то уволили.       - Как будто они бы чего-то добились с этим приказом на перевозку, - говорит Салливан. Помимо анализирования мест преступления и судебно-медицинской экспертизы, он не так уж и вовлечен в развитие событий. Ева это знает, потому что на его лице явно выступает разочарование, а еще это виднеется в том, как он потягивает свой напиток.       - Они влиятельные люди, - рассеянно говорит Ева и заказывает джин с тоником, когда ее приветствует барменша. Это женщина лет двадцати, высокая блондинка с поднятыми скулами и полными серыми глазами. У нее гордая, сосредоточенная осанка. Барменша смотрит ей прямо в глаза, и Ева ощущает уже другой укол в груди.       - Козлы они, вот кто.       Салливан заказывает бокал виски и смотрит на кого-то за спиной Евы. Она поворачивается и замечает некоторых из своих бывших коллег из «С-3». Они смотрят на нее, но затем уходят в театр, а не подходят, чтобы поздороваться с ней.       - Вау, - выдыхает Салливан и смотрит на Еву. - Они и правда тебя терпеть не могут, да?       - Ну, по моей вине нас с Биллом уволили, - говорит она и смотрит на дно своего бокала. - А затем он погиб, так что. Он им нравился. Он всем нравился.       Салливан кивает, сигнализируя о том, что он оставит эту тему в покое, но через некоторое время, когда они возвращаются в театр, он говорит:       - Кстати говоря об убийствах; около двух месяцев назад, не знаю, может, меньше, я проводил судебную экспертизу по одному делу, а вчера бедного ублюдка зарезали в тюрьме. Ну, не «бедного» ублюдка, а просто ублюдка, он же убил свою жену и все такое, но...       - Что? - задыхается Ева, внезапно понимая, что он сказал. - Погоди, кто?       Салливан поднимает брови.       - Господи, Ева, сейчас столько всего творится. Я просто увидел это в новостях, видимо, это было большим событием, потому что его жена была какой-то расистской иконой или...       - Сара Лоуренсон, - шепчет Ева и делает шаг ближе к Салливану. - Жену звали Сара Лоуренсон?       Салливан склоняет голову в сторону, словно размышляя.       - Вполне возможно, да. Ну да, наверное, так ее и звали.       Ева чувствует, как ее тело будто омывает холодным душем, по телу пробегают мурашки.       - Мужчину, которого арестовали, зарезали?       Салливан делает глоток своего виски и корчит лицо, будто у него во рту совсем не вкусно.       - Фу, мерзость какая. Но да, думаю, это можно назвать кармой. Господи. Ева, позволь тебе сказать, ту женщину жестоко убили и оставили гнить. Не важно, насколько она была сумасшедшей. Я знаю, что мы не должны вставать на чью-либо сторону в таких вещах, но я так рад, что уебан, который это сделал, мертв. Какой же он кусок дерьма.       Он глубоко вздыхает после своей большой речи и делает очередной глоток своего отвратительного напитка.       Еву мучали ее связанные руки на протяжении последних шести недель, а теперь Майкл Гудолл мертв. Оксана подставила его, и теперь он мертв.       Еве кажется, что она его подвела. Она подвела саму себя.       Она проиграла битву, которая еще толком и не успела начаться, а теперь он мертв.       Она будет нести этот вес на своих плечах до самой смерти, она это знает. На мгновение она задается вопросом, была ли вся та агония, что она испытала в прошлом году, лишь расплатой за грядущее преступление; она позволила невинному человеку умереть из-за собственной трусости.       Хорошо, что сегодня вечером работает открытый бар. Ева извиняется, а затем выходит на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. Она недолго подумывает попросить сигарету у людей, дымящих снаружи, но ей это не поможет. Она просто закашляется и подавится, а потом будет чувствовать себя только хуже.       Она проводит весь вечер, нарезая круги по театру, вливаясь в беседы тогда, когда это необходимо, не испытывая особого желания с кем-либо разговаривать, а затем подслушивая обмен мнениями некоторых пьяных старших офицеров. Она хочет что-нибудь услышать - что угодно - о расследовании дела Бишопсгейта, хочет узнать, какой у них нынешний план действий. Вечеринки с людьми с обеих сторон реки, как правило, предлагают отличную возможность собрать немного информации, но до сих пор никто не упомянул слова «убийца по контракту» или «Каролин Мартенс».       Кстати говоря о которой, Ева весь вечер не видела Каролин. Кенни здесь, так что очевидно, что они не празднуют Новый год дома. Или, может, Каролин дома с друзьями и сестрами, племянниками или собаками. Может, она под таким сильным давлением, что не смогла заставить себя явиться. Возможно, она следует наводке Евы, касательно семьи Луки Коломбо. Тем не менее, Ева знает, что Каролин Мартенс наслаждается напитками. Это место кажется хорошим местом для времяпровождения с друзьями после долгого и утомительного дня.       - И как тебе такое для начала? - вздыхает кто-то рядом с ней. Она поворачивается, замечает Ли Стоукса - придурка, который пошутил по поводу ее поездки в Париж - пьяно уставившегося на группу, играющую песни «ABBA».       - Какое? - спрашивает она, довольная тем фактом, что она все еще относительно трезва, иначе она могла бы случайно разбить свой стакан об его затылок.       - Пусть наша жизнь будет полна надежд и стремлений, - прыскает он и поднимает свой бокал. - Ведь без этого лучше просто взять и умереть.       Ева понимает, что он цитирует песню, которая играет на данный момент.       - Ага, так возьми и сделай это, - бормочет она, оставляя его смеяться над собственной шуткой. Он высокомерный осел, и явно уже в щи к одиннадцати тридцати.       Что-то бросается ей в глаза. Та самая официантка; очевидно, уже не на смене, поскольку она беседует с некоторыми пожилыми (и, несомненно, богатыми) старшими офицерами с бокалом вина в своей руке. Она больше не носит униформу; платье, в которое она одета, темно-серое и длинное. Элегантно. Есть что-то в том, как оно сидит на ее загорелом теле, как подол слегка покачивается, когда она смеется.       Ева задевает чье-то плечо, пытаясь подойти немного ближе. Театр до сих пор некомфортно переполнен людьми, стрелка часов граничит с полуночью и целым новым годом возможностей. Она уклоняется от мужчины, размахивающего своим напитком, а затем хмурится, когда подходит ближе: официантка громко смеется и рассказывает какую-то историю, в которой Ева слышит эссекский акцент, но официантка на баре говорила с шотландскими нотками.       Женщина бросает взгляд через плечо, прямо на Еву, и у нее появляется яркая озорная улыбка. Ева чувствует укол в живот.       Ей мерещится. Она пьяна, в помещении тепло, а музыка играет слишком громко, так что ей все это мерещится. Она моргает, и в это же мгновение женщина отворачивается, поглаживая руку одного из своих знакомых, а затем ускользает сквозь толпу.       Еве требуется почти целая минута, чтобы понять, что ей нужно двигаться. Она начинает проталкиваться через толпу, мельком замечает светлые волосы у входа в театр, пробирается туда, остро ощущая свое бьющееся сердце от легкого прилива адреналина и алкоголя.       В баре, за пределами театра, та блондинка все еще стоит за барной стойкой. Ева смотрит в противоположном направлении, на лестницу, ведущую к галерее, кружащейся вокруг театра, словно дуга, и делает предположение. Ее каблуки взлетают по мягким бежевым ступенькам, которые возносят ее все выше и выше над вечеринкой.       Добравшись до конца ступенек, она отыскивает вход в галерею и спешит внутрь. Оксана уже ее ждет.       Она стоит в конце правой стороны галереи, над правым верхним углом сцены. Красные и синие лучи света мерцают на ее лице, и она держит себя ровно, как статуя, одну руку положив на бедро, а другую - на свой маленький клатч.       Ева зигзагами огибает ряды сложенных кресел, слыша музыку, которая бьется в ее ушах, попадая в такт с биением ее сердца. Краем глаза она видит танцующих людей, но знает, что они не могут ее увидеть, не могут увидеть их. Она останавливается в десяти футах от Оксаны, которая не делает никаких телодвижений.       - Мне даже в голову не приходило, что ты самоубийца, - говорит Ева с ноющим сердцем. - Если тебя кто-нибудь узнает, то ты отсюда не выйдешь.       Оксана не шевелится. У нее темный макияж, на глазах дымчатые тени, а на зрачках карие контактные линзы. Она выглядит как богиня, как какое-то древнее существо из греческой мифологии; та, что выползла из подземного мира и теперь ходит среди смертных.       - Ты будешь удивлена, насколько легко люди забывают твое лицо, когда думают, что ты мертва.       Она кажется такой довольной, и Ева ее понимает: для нее это безумно волнующий момент - остаться безнаказанной после казни целой команды полицейских, а затем шествовать под носом тех, кто сходит с ума, пытаясь выйти на ее след.       Это любимая игра Оксаны; прятаться на виду, будучи неприкасаемой.       - Ты не должна быть здесь, - говорит Ева. Она этого не ожидала, и ее беспокоит то, что Оксана здесь, в месте, где все будут драться друг с другом за право выстрелить в нее первым. - Ты должна уходить. Кто-то из них знает, как ты выглядишь.       - Никого из них здесь нет, - говорит Оксана и склоняет голову, сужая глаза. - Кроме тебя. Скажи мне, Ева, неужели ты не рада увидеть меня?       Ева ничего не говорит, но делает два медленных шага вперед. Резня в Бишопсгейте не перестает вспыхивать у нее перед глазами; молодой полицейский с дырой в затылке. Она видит Билла, опускающегося на пол у Фанкелна; его подбородок и рубашка залиты кровью. Она видит мертвого Фрэнка, лежащего на кровати в своем убежище; кастрированный и наряженный в платье Евы.       Ева видит, как пыряет Оксану. Она моргает, и Оксана ухмыляется.       - Майкл Гудолл мертв, - шепчет Ева. Оксана может даже не расслышать ее из-за громкой музыки. - Его зарезали в тюрьме.       Оксана моргает, а затем ее лицо становится совершенно пустым. В ее глазах нет ни намека на эмоции.       - Хорошо, - просто говорит она и остается такой же; недосягаемой.       Ева не может победить: Оксана одержала над ней безоговорочную победу. Она нащупывает рукой один из складных кресел рядом с собой, а затем садится в него и закрывает лицо руками. Глаза покалывает.       - Я так устала, - чуть было не всхлипывает она. Музыка играет так громко. - Я так больше не могу, это слишком тяжело. - Она моргает, смахивая влажность в своих глазах и поворачивается к Оксане. - Что мне с тобой делать?       Оксана остается абсолютно неподвижной. Ева встает, подходит прямо к ней и толкает на покрытую занавеской стену за ее спиной.       - Ауч, - шипит Оксана, зажмурившись и дотронувшись рукой до затылка. - Это было грубо.       - Это ты грубая! - кричит Ева и снова ее толкает. На этот раз блондинка резко втягивает воздух носом и сжимает губы, будто побуждая ее сделать это в третий раз. Ева не ведется на провокацию, но не выпускает из своей хватки плечи Оксаны, встряхивая ее во время своей речи. - Неужели ты не видишь, как плохо на меня это влияет? На мою работу, моего мужа, мою сраную психику! Тебе плевать, ты просто появляешься, крутишь меня вокруг своего пальца и причиняешь мне боль, потому что это так, блять, весело! Я так больше не могу!       Если пальцы Евы и причиняют ей боль, Оксана никак это не показывает. Ее глаза не перестают мелькать между наполненными яростью глазами и слегка приоткрытым ртом Евы, хватающим воздух. Улыбка Оксаны становится вызывающей и насмешливой, и Ева хочет причинить ей боль.       - Ты монстр, - шипит Ева. Она хочет, чтобы Оксана хотя бы попыталась запротестовать, но она просто продолжает смотреть.       Долгое мгновение спустя блондинка наконец говорит:       - По стандартам общества, да. Но ты и так это знала. Ты всегда это знала. Разве ты не помнишь, как мы познакомились?       - Пошла ты, - процеживает сквозь стиснутые зубы Ева и еще сильнее сжимает руки Оксаны.       - Сделай это, - подталкивает Оксана и передвигает руки Евы со своих плеч на свое горло. - Сделай это.       Ева знает, что ею манипулируют. Она знает, что Оксана играет с ней, чтобы заполучить то, что она хочет прямо сейчас, но Ева хочет причинить ей боль, нанести ей сильную физическую боль, даже если именно этого от нее и хочет Оксана; пусть она и хочет протестировать ее границы.       - Как я и говорила, - глумится Оксана, - я тебе слишком нравлюсь. Ну и что теперь ты будешь делать?       И что теперь, Ева?       Я тебе кое-что расскажу.       Музыка останавливается, и где-то под Евой и Оксаной люди начинают обратный отсчет с десяти. Под эхо сотни голосов, Ева вонзает зубы в обнаженное плечо Оксаны, как можно сильнее, разрывая кожу и давая слово своим клыкам, позволяя силе ее укуса рассказать Оксане историю о том, как сильно она хочет навредить ей в ответ. Рядом с ее ухом раздается искренний, настоящий вопль от боли, в нижнюю часть ее спины впиваются ногти, а во рту появляется теплый и металлический привкус. Кровь.       В полночь театр разражается возгласами, гуделками и аплодисментами, и где-то над ними начинают взрываться фейверки, но Ева не слышит ничего, кроме удушенных криков и стонов Оксаны; ее полностью и безжалостно одолевает чистая ярость и грубая потребность кусать, царапать и избивать тело Оксаны - причинять ей боль - до тех пор, пока она не почувствует, что они наконец квиты.