The Void

      Таунхаус, так или иначе, кажется зловещим. Окна темные, между воротами и лестницей лежит легкий снег. Направляясь в метро от станции Финчли до Челси, Ева чуть было не откусила себе ногти, и теперь, находясь в секунде от звонка в дверь, она задается вопросом, есть ли во всем этом вообще хоть какой-то смысл.       Кенни открывает входную дверь еще до того, как ее палец касается звонка.       - Привет, - выдыхает она, увидев его усталое лицо.       - Привет, - говорит он в ответ и пропускает ее внутрь.       В зале царит полнейший мрак, как и в гостиной. На вершине лестницы виднеется золотой тусклый свет, отбрасывающий тени на различные портреты, развешанные вдоль лестницы. Кенни ведет ее на второй этаж, в свою комнату.       Бэт-пещера Кенни будто вышла из шпионского романа; стены темно-синего цвета, на его столе и вокруг него стоит несколько компьютерных экранов, а также кучи дисков с программным обеспечением, зарядные устройства, планшеты, наушники и игровые приставки. Его кровать не заправлена, а рядом с ней на тумбочке - его фотография в более молодом возрасте с его матерью и, предположительно, отцом.       Кажется, будто в этой комнате живет маленький мальчик.       - Что случилось? - спрашивает Ева и садится на край кровати, Кенни же садится на стул перед беспорядком за своим столом. На экране одного из компьютеров что-то открыто, и она даже понимает, что: GPS-данные.       - Ладно, - говорит Кенни и морщит лоб. - Мне нужно у тебя кое-что спросить.       - Что спросить? - надавливает Ева. Она знает Кенни, знает, что ему нужно время, потому что его мозг работает в сотню раз быстрее его языка, но от нервов у нее бегут мурашки по коже, так что ей нужно, чтобы он уже покончил с этим. - Давай сразу к делу, хорошо?       - Ладно, ты стала себя очень странно вести перед началом лета, - это предложение выходит как одно слово без остановок, и он резко выдыхает через нос, словно готовится к пережевыванию информации. Ева просто смотрит на него, и он продолжает, не смотря на нее. - Ты была сама не своя после Москвы и, ну, очевидно, Парижа. Но ты вновь стала вести себя нормально. А потом ты снова стала странной.       - У меня много стресса на работе, - говорит Ева, и это не ложь, но это оправдание. - Новые дела все копились и копились, и ты знаешь, что я с ними никуда не продвигалась...       - Я кое-что сделал, - перебивает он и складывает руки на коленях. Его глаза мечутся по комнате, смотря на все, кроме нее. - То, чем я не горжусь. Я, э-э, заранее извиняюсь.       Кенни взломал ее компьютер или что? Оксана справилась с этим, значит, очевидно, справился бы и Кенни. Ева чувствует, как на лице у нее вырисовывается хмурый взгляд, и она почесывает голову.       - Кенни, что ты сделал? Все в порядке, скажи мне.       Он медленно выдыхает и сморщивает лицо.       - Помнишь, что я сделал, когда тебе нужно было найти Джина в Берлине?       Ева кивает.       - Да, ты сказал, что сможешь отследить его точное местоположение по адресу его электронной почты, если она была подключена, и... Кенни, - понимание приходит, словно холодный душ на голову. - Ты взломал мой телефон?       Он сморщивает лицо еще сильнее.       - Взломал твое местоположение, если быть точным. Пожалуйста, не сердись на меня; я сделал это потому, что беспокоился за тебя. Каждый раз, когда мы видимся, ты так сильно лжешь, что у тебя нос вырастает, как у, знаешь, Буратино. Я забеспокоился. Это, а еще ты постоянно ведешь себя очень супер-странно, и я задумался.       - О чем задумался? - надавливает Ева. Это плохо. Это очень, очень плохо.       - Не завела ли ты роман, - говорит он и зажмуривается.       Ева смотрит на него пустым взглядом. Черт.       - Кенни, о боже мой, я...       - Я бы вроде как понял, учитывая все то, через что ты прошла, особенно с Нико. И я отпустил эту ситуацию, отпустил ее на долгое время, но потом умерла мама.       Ева зажимает рукой рот. Она знает, куда он ведет, и она в миллионный раз возвращается в кроличью нору, падая в черное пространство, в пропасть, в вакуум, до тех пор, пока все, что она может разглядеть, - это плакат Джонни Инглиша на стене Кенни.       - Кенни.       - Да, - говорит Кенни и разворачивает стул лицом к столу. Он выводит на экран нечто, похожее на запись с камеры видеонаблюдения. Ева заставляет себя встать и пересесть на другую сторону кровати, чтобы ясно видеть экран прямо из-за его плеча.       - Ты выбежала отсюда, будто у тебя задница загорелась, - тихо говорит он. - Я не мог здраво мыслить, но я тебя знаю, и ты добрый и заботливый человек, ты бы не оставила меня одного в таком состоянии, учитывая произошедшее. Вот я и последовал за тобой.       Он нажимает на клавишу, и запись запускается.       Эта запись с камеры в отеле «Андаз», датированная первым января. Слишком резкая картинка, сфокусированная на стойке регистрации. Ева копается в сумочке и показывает портье свой телефон и свое удостоверение.       - Я не знал, что ищу, - говорит Кенни, барабаня пальцами по столу. - Я просто хотел узнать, что у тебя такого важного, но в коридорах не было камер, так что я дождался, пока ты выйдешь. А потом...       Ева рада, что Кенни смотрит на экран, а не на нее. У нее ослабли лицевые мышцы, а сама она сильно пускается под откос, потому что он слишком умен для своего же блага, и вот; необъятная волна, которая разрывает ее плот на мелкие кусочки.       - ...представь мое удивление, когда я дождался выезда из номера, и увидел ее.       Он нажимает на какие-то клавиши, открывает очередное окно с записью с камеры видеонаблюдения под другим углом и нажимает кнопку воспроизведения.       Это Оксана, выезжающая из «Андаз».       Ева сгибается в талии, опуская голову до колен. Руками она снова скребет кожу своей головы и пытается что-нибудь придумать, чтобы объясниться, прекрасно понимая, что для этого не существует хорошего оправдания.       - Можешь, - начинает Кенни и разворачивает стул, чтобы посмотреть на нее, - сказать мне, почему ты пошла к Вилланель, которая должна быть мертва?       Ева чувствует, как падает первая слеза, и резко вдыхает, а затем вытирает нос рукавом.       - Нет, Кенни. Не могу.       У Кенни мрачные глаза, будто он понимает, какую боль она испытывает, какое унижение от поимки она чувствует. Он поворачивается лицом к изображению Оксаны.       - Кенни, - шепчет Ева и вытирает свое лицо. - Мне очень жаль, мне так жаль, мне...       - Почему ты убежала к ней, когда я сказал, что моя мама не оставила записку?       Ева чувствует, как все тело замирает, и широко раскрытыми глазами смотрит на профиль Кенни.       - Кенни, - начинает она, но не может ничего придумать. - Нет, это не...       - Мне нужно знать, - говорит Кенни и смотрит ей прямо в глаза. - Вилланель убила мою маму?       Ева качает головой. В горле встает комок. Без сомнений, это худший день всей ее взрослой жизни.       Кенни поднимается со своего стула и начинает нарезать круги по комнате, сжимая и разжимая кулаки; его лицо поменяло свой оттенок с бледного, как мел, на ярко-розовый. Он смотрит на нее дикими глазами, бушуя в своей клетке, словно больное животное, а затем что-то резко переменяется в выражении его лица.       - Мне нужно услышать это от тебя, - кричит он и тыкает в нее пальцем, а затем снова принимается расхаживать по комнате. Она еще никогда не видела его в таком состоянии. - Я думаю об этом неделями, так что скажи мне, какого черта эта женщина все еще жива, и чем ты с ней занимаешься, скажи мне, она ли убила мою маму?       - Нет! - кричит Ева, и первый всхлип вырывается наружу, прожигая ей горло, потому что она не станет этого делать; независимо от того, как сильно ей нужно понять причину смерти Каролин, она не поступит так с Кенни.       Кенни останавливается, тяжело дыша, и выражение его лица меняется с гневного на отчаянное. У него мокрые глаза.       - Нет?       - Нет, она не убивала твою маму, - говорит Ева. - Я подумала, что она это сделала, и потому убежала, потому что мне нужно было знать, но она этого не делала, клянусь. - Она снова всхлипывает, пытаясь вытереть нос. - Извини, я не могла остановиться, я...       - Ты... когда ты встречалась с ней... вы?.. - он начинает заикаться, смотря на стены, уводя взгляд от Евы, и она знает, что он пытается сказать.       Ева не может перестать плакать. Правда ворошит ей живот раскаленной кочергой.       - Да. Да, это правда. Но больше нет. Я не видела ее с того утра.       - О господи...       - Кенни, не имеет значения, чем мы...       - Где она? - спрашивает Кенни и скрещивает на груди руки.       - Я не знаю, - правдиво говорит Ева. Она тоже размышляла об этом, но не слишком часто, потому что это свело бы ее с ума, это привело бы ее к попыткам отыскать ее. - Я не знаю, где она, жива ли она вообще. Она просто... пропала. Это самое долгое, когда мы не, знаешь, разговаривали или...       Кенни выглядит совершенно бледным и говорит:       - Ты вообще ударяла ее тогда ножом?       - Конечно! - огрызается Ева, потому что в противном случае ее бы здесь не было. - Конечно, ударяла, просто... очевидно, не достаточно сильно.       - И ты знаешь об этом уже сколько, девять, десять месяцев? - шипит Кенни, будто это самая худшая часть во всей этой уродливой, ужасной истории. - Ты получила повышение, ты виделась с Эллисон Перри, и все это время ты знала, что она жива. И даже когда мама все еще была жива, ты так и не...       - А что я могла сказать, Кенни? - кричит Ева и протягивает руки. - Что, я должна была рассказать всем на работе, что я знаю, что тот, кто должен быть мертв, на самом деле не мертв, и она все еще убивает людей, и единственная причина, по которой мне об этом известно, это потому что у нас с ней какие-то ебанутые отношения с привилегиями, да? Ты хоть представляешь, как я все это говорю?       Кенни качает головой и проводит рукой по своим волосам.       - Почему она не в тюрьме, Ева? Почему ты не доложила на нее, как только узнала, что она жива?       - Потому что! - кричит Ева и всхлипывает несколько раз подряд. Кажется, будто сердце пытается выпрыгнуть из груди, и горизонт событий внутри нее, наконец, раскрывает все ее секреты и выпускает все негодование.       - Она должна быть в тюрьме, - строго говорит Кенни. - Если она все еще убивает людей, и даже если не убивает, она должна быть за решеткой. Она псих, Ева. Почему ты не можешь просто...       - Потому что я долбанная сука, понятно? - кричит Ева. - Я долбанная трусиха. Да, она сраная психопатка, думаешь, я этого не знаю? Но ты можешь хотя бы попытаться понять, как такой человек, как я, может немного сойти с ума от всего этого внимания, от того, что я небезразлична такому человеку, как она? Я знаю, что она психопатка, знаю, но еще она такая необыкновенная, и я не могла так поступить, я не могла так с ней поступить, учитывая то, что я и так сделала. Я думала о том, как она оказывается в каком-нибудь пизданутом психиатрическом учреждении, и она бы там погибла, она бы там просто погибла, а мне нужно, чтобы она была жива.       И вот она, правда.       Кенни смотрит на нее с приоткрытым ртом.       - Ты влюблена в нее? - наконец выдавливает он, будто все это предложение - чистый яд; его лицо снова морщится.       - Нет, - шепчет Ева. Она никогда не задавала себе этот вопрос, и такой ответ кажется честным на ее языке. Ее мечтания никогда не касались любви, они касались лишь спокойствия от совместного времяпровождения на озере. - Нет, я так не думаю. Полагаю, я зависима от нее, или одержима, или что-то еще такое же долбанутое, но нет, я в нее не влюблена, ничего такого. Любовь не имеет никакого отношения к тому... к тому, чем мы занимались.       - Ох, ради всего святого, - шипит Кенни и отворачивается лицом к стене. Он долго стоит в таком положении, положив руки на бедра, в то время как Ева плачет из-за своей собственной глупости, из-за высвобождения эмоций, из-за ужасной пустоты в своей груди. Она плачет из-за работы, которую она только что получила, и которая теперь сгорит в огне. Она плачет из-за реакции Нико, когда он узнает о...       - Она убила Билла, - тихо говорит Кенни, все еще смотря на стену. - Она убила твоего лучшего друга.       Ева поворачивается, чтобы посмотреть на него своими влажными, затуманенными глазами.       - Я знаю. Знаю. Я не знаю, что со мной случилось, не знаю, почему я такая, я просто, я... я не хочу быть убийцей. Когда она появилась на пороге моего дома в мае прошлого года, я увидела ее, и боже, я была так счастлива, что она не мертва, и я знаю, что это абсолютно новый уровень ебанутости, и мне очень, очень жаль.       Кенни остается неподвижным, он тяжело дышит и не смотрит на нее.       - Ты знаешь об этом уже несколько недель, - шепчет Ева. - Почему ты не?..       - Я хотел убедиться, что ты не под прикрытием или типа того, - говорит стене Кенни.       Ева протирает свои мокрые глаза.       - Господи, я весь день сижу с бумажками, с чего бы мне работать под прикрытием?       - Я хотел поверить тебе на слово, понятно? - говорит Кенни и наконец поворачивается к ней с обвиняющим взглядом - он так, так разочарован в ней.       Это больно.       - Прости, - в миллионный раз говорит она, зная, что и миллиард извинений даже не начнут покрывать то, что она натворила, так что, пожалуй, можно и выговориться: - По сути, почти каждый раз, когда я вижусь с ней, она прилетает ради очередного убийства в Лондон. Это такой пиздец, я не знаю, как я на это пошла. Она была в Бишопсгейт, все это было подстроено «Двенадцатью», но, кажется, она ни в кого не стреляла, и боже, а еще она подставила мужа той женщины, которая погибла, ну, знаешь, та расистка, которую избирали, и его зарезали. Я неделями не могла спать, Кенни, я...       - Последнее - пожалуй, единственный хороший поступок, который она сделала за всю свою жизнь, - говорит Кенни и подходит к кровати, чтобы сесть рядом с ней.       Ева моргает.       - Что ты имеешь ввиду?       Кенни смотрит на нее, и его лицо становится пустым.       - А ты не знаешь?       Ева хмурится.       - Нет, что?       - Ты что, вообще новости не читаешь?       - Нет, Кенни. Что?       Как такой человек, как Кенни, вообще мог подумать, что то, что сделала Оксана - хороший посту...       - Он был педофилом, - быстро говорит Кенни. Ева чувствует резкое сжатие в груди, как будто ее ударили. - После того, как он погиб, его дочери рассказали какому-то социальному работнику, что он, э-э... домогался их последние три года. До них обеих. Как ты могла этого не знать, об этом же по всем новостям гово...       - О боже мой, - задыхается Ева и закрывает лицо руками, потому что все, наконец, обрело смысл. - О боже мой, она знала. Я так на нее злилась, а она просто приняла мой гнев. Она знала все это время, но ничего мне не сказала. Она сказала, что он заслужил отправиться в тюрьму, а я подумала, что она просто издевается надо мной.       Кенни прочищает горло.       - Это не делает ее хорошим человеком.       - Я знаю, - говорит Ева, но она зациклилась на том факте, что Оксана сделала поступок, граничащий с добротой - и не ради своей собственной выгоды; убийство было чистым и произошло в слепой зоне. Подстава была совершенно ненужной, и теперь... - Ты расскажешь Эллисон?       Кенни вздыхает.       - Нет, - говорит он прямо, будто даже не рассматривал другого ответа. Ева смотрит на него с широко раскрытыми глазами, и он дарит ей строгий взгляд. - Тебе не нужно слышать от меня, насколько ты сошла с ума, и тебе не нужно слышать от меня, что она натворила. И я даже начать не могу понимать тебя, так что даже не буду пытаться.       Ева моргает.       - Тогда что...       - Я просто хочу знать, когда ты встречаешься с ней. Я хочу знать, что ты в безопасности, - он забирает свою нижнюю губу в рот, будто он не уверен в своих следующих словах. Затем: - У меня осталось не так много близких людей.       - Она не причинит мне боль, - говорит Ева, чтобы его успокоить. - Ее жизнь гораздо интереснее, если в ней есть я, живая. Но я правда не видела ее с того самого утра. Возможно, я ее расстроила, так что, похоже, между нами все кончено. Возможно, она меня бросила.       С мгновение, он, кажется, раздумывает над ее словами, затем:       - Я тебя никогда, никогда не прощу, если ты умрешь из-за нее. Ты буквально будешь самым тупым человеком во всей вселенной, если позволишь этому случиться.       - Я уже чувствую себя таким человеком, - вздыхает Ева и подталкивает его колено своим. Из глаз все еще медленно падают слезы. - Она просто появилась на пороге моего дома, из ниоткуда, и я была такой, не знаю... она была там, она была настоящей, и я хотела залезть к ней в голову. А она забралась в мою.       - Не забывай об Анне.       Кенни толкает ее колено в ответ. У него напряженная поза, будто он все еще ждет удара.       - Поверь мне, я много о ней думаю, - стонет Ева и смотрит на него. - Я чувствовала себя дерьмом. Я чувствовала себя полным дерьмом. И даже моя новая работа появилась благодаря Оксане. Ох, пожалуйста, не ненавидь меня.       - Я тебя не ненавижу, - говорит он так, будто действительно имеет это ввиду, и Ева чувствует, как к пальцам потихоньку возвращается чувствительность. - Я размышлял о том, как ты поняла, что за этим стоял Томас Даукса. Не пойми меня неправильно, ты великолепна, но там было что-то хитромудрое. Не думаю, что это заметил кто-то еще. Ну, а касательно того, что ты приняла ее помощь, ты просто... человек, полагаю. А вот Вилланель - нет. Тебе правда нужно разработать план, Ева. Что ты теперь будешь делать?       Ева прикусывает нижнюю губу и выпускает ее с характерным чпоком.       - Я понятия не имею.       - Тебе нужно рассказать Елене.       - О боже, - вздыхает Ева и в десятый раз за сегодня прячет лицо в ладони. Она даже не думала об этом до этого момента. - Я не хочу.       - Я с ума сходил из-за всего этого, - тихо говорит Кенни. - Учитывая, что умерла моя мама, я не могу... просто расскажи ей. Пожалуйста.       Ева испускает стон.       - Блять. Ладно.       Она расскажет ради него. За то, что он остался с ней. Она сядет, выслушает все ругательства, примет все ведра дерьма, которое выльет ей на голову Елена. Она все выслушает. Она запишется на прием к чертовому психиатру, если так пожелает Елена. Ей придется столкнутся с последствиями, что бы ни решила Елена, потому что спустя столько месяцев ношения такого ужасного секрета в своей груди, она в самом деле испытывает облегчение от того, что кто-то наконец его раскроет.