The Void

      Ева и Кенни едут уже добрые полчаса, которые кажутся вечностью. В ту минуту, когда она запрыгнула в машину, Ева тут же попыталась выведать у него информацию: куда они едут, в порядке ли Вилланель, ранен ли кто-то, почему он ее пугает, мертва ли Вилланель, но Кенни, очевидно, потерял способность составлять связные предложения, потому что он несколько раз открывал рот, но ничего понятного из него так и не вышло. Он не сводит глаз с дороги, с побелевшими от напряжения костяшками цепляясь за руль.       Ева молча молится. Если с Оксаной что-то случилось, если ее поймали, или если она мертва... Ева даже думать об этом не может. Она не будет об этом думать, пока не узнает наверняка.       Воспоминание о сегодняшнем утре причиняет ей боль; такая теплота, такое крепкое тело рядом с ее собственным. Настоящий смех, общие эмоции, общие планы. Все это могло исчезнуть.       Они едут до тех пор, пока она не понимает, что они прибывают в Винчмор-Хилл - довольно дорогой пригород к северу от центра Лондона. Ева хотела бы позволить себе дом в таком районе; старые дома со старыми английскими фасадами крепки и элегантны. Она нервно говорит об этом вслух, но Кенни продолжает хранить молчание.       Кенни сворачивает с Брод-Уок, и Ева чувствует, как сердце падает в пятки. В конце темной дороги, с каменными домами, ольхой и тополями по обеим сторонам, быстро мигают синий и красный огни, поочередно сменяя друг друга. Ева замечает силуэты машин скорой помощи, а затем и несколько полицейских машин и машин криминалистов.       - Кенни, - выдыхает она и поворачивается к нему. - Кто здесь живет?       - Помнишь, когда Елена спросила тебя, что тебе нужно, чтобы понять, что происходит на самом деле? - спрашивает он, наконец открывая рот. Он паркует машину у дороги и выходит.       Ева смотрит ему вслед круглыми глазами, вспоминая тот самый разговор, который состоялся в понедельник после того, как она вернулась из Амстердама. О нет.       - Кенни, подожди! - кричит она и выпрыгивает из машины.       Они минуют открытую заднюю часть машины скорой помощи, где фельдшеры оказывают помочь девочке лет десяти. Она закутана в серое одеяло, а лицо у нее белое как мел, широко распахнутые и испуганные глаза смотрят вперед. Ева останавливается и смотрит на черты ее лица. Почему-то это лицо кажется ей знакомым, но...       Ева следует за Кенни к баррикадной ленте, которая огораживает открытые железные ворота в кирпичной стене с шипами, окружающей все владение. И Кенни, и Ева достают свои удостоверения, и старший полицейский поднимает ленту, чтобы их впустить.       Они идут по хорошо освещенной дороге с кустами роз, старыми качелями, садовыми стульями и открытым грилем с одной стороны и большим гаражом, вмещающим в себя две машины, с другой. Рядом с гаражом, в правом углу фасада дома, поставили белую палатку, кишащую криминалистами в спецодежде. Ева хмурится и смотрит на само здание; трехэтажное строение выполнено из камня в викторианском стиле, а колонны поддерживают величественный балкон над главным входом... и стоит у главного входа Мэтью Дженкинс, который смотрит прямо на нее.       Ева тут же понимает, кто здесь живет, и останавливается.       Она не найдет здесь безжизненного тела Оксаны.       Она найдет здесь то, что Оксана решила оставить после себя.       Кенни оборачивается, чтобы посмотреть на нее, а Мэтью в своем длинном замшевом пальто и модном костюме медленно спускается по лестнице к подъездной дорожке и подходит к ним.       - Ева, - говорит он с усталым и напряженным лицом. - Моя дорогая, тебе стоит поехать домой.       - Насколько все плохо? - выдавливает Ева. Кажется, будто ее горло сдавливает колючая проволока, вот так трудно ей произносить настоящие слова.       - Довольно-таки плохо, - бормочет Мэтью и бросает взгляд через плечо на дом. - Я бы предпочел, чтобы ты туда не заходила.       Ева смотрит на проходящих мимо людей, на нескольких офицеров в черных костюмах и криминалистов в белых костюмах, и становится очевидно, что все гораздо хуже, чем просто плохо, потому что здесь слишком много людей, но она должна это сделать. В конце концов, Кенни привез ее сюда не просто так. Наверное, он считает, что в этом доме она увидит все, что потребуется, чтобы взглянуть правде в глаза, но она не хочет видеть правду, она не хочет смотреть на то, что натворила Оксана, и тем не менее она знает, что должна это сделать.       - Я зайду, - хрипит она и направляется к белому шатру, но затем останавливается и оборачивается. - Кенни?       Кенни обменивается паническим взглядом с Мэтью, а затем качает головой.       - Я, э-э... я тут подожду, спасибо. Я не очень хорошо воспринимаю кр...       - Ладно, - говорит Ева и продолжает двигаться в сторону палатки.       Она проходит через ту же процедуру, что и в лондонском полицейском участке на Бишопсгейте: белый комбинезон, белые ботинки, маска. Одевшись, она осторожно наступает на каждую выложенную подставку и входит в дом.       Внутри бушуют вспышки фотоаппаратов, желтые маркеры, криминалисты и бессвязные крики. В ту минуту, когда она переступает через порог, ее охватывает ощущение, что она идет сквозь порывы холодного ветра; атмосфера внутри пропитана чем-то ужасающим, чем-то, что заставляет волосы на руках, облаченные в костюм, встать дыбом.       Аарон Салливан появляется из ниоткуда и поднимает вверх свои руки в перчатках.       - О нет, - говорит он из-за маски, - тебе здесь не место, дорогая. Не сегодня.       - Думаешь, я этого не знаю? - огрызается Ева и смотрит направо, на длинную лестницу. По ней поспешно поднимаются и спускаются криминалисты.       - Муж наверху, - говорит Салливан, прослеживая взгляд Евы. - В домашнем офисе на верхнем этаже. Один выстрел, с близкого расстояния. Он погиб, не успев этого понять. Все оборудование было сожжено в ванной, в туалете на втором этаже, и я имею ввиду все оборудование, плюс один подключенный к розетке фен.       «Ну конечно», - думает Ева и глубоко вздыхает.       - Значит, только муж?       Салливан мрачно качает головой и указывает на открытые двустворчатые двери слева от них.       - Остальные здесь. Может, ты захочешь...       - Нет, я в порядке, - быстро говорит Ева. Она проходит мимо него через большой деревянный проем, устремляясь по коридору, завешанному семейными фотографиями, фотографиями с премий и заставленному тумбочками, на которых стоят вазы с розами. В том, что она чувствует, нет ничего хорошего, но теперь она понимает, что то, что она вот-вот увидит, всегда было неизбежным. Это было просто вопросом времени.       Она видит первое тело этой ночи еще перед тем, как проходит через коридор; прямо перед порогом следующей комнаты лежит тело молодой светловолосой и хрупкой женщины, растянувшейся на животе, прижавшись щекой к полу и разинув рот. По белой твердой древесине разбрызгана кровь. Подняв глаза, Ева замечает нечто, похожее на рукоять хлебного ножа, торчащую из верхней части ее спины, прямо рядом с позвоночником.       Ева склоняется над телом. Женщина явно была не старше 20-22 лет. Видимо, она пыталась сбежать и почти выбралась из комнаты.       Почти.       Ева встает и подавляет приступ тошноты. Сейчас на это нет времени.       Пара криминалистов проходит мимо нее и кивают ей в знак приветствия, поэтому она продолжает двигаться вперед, переступает через порог и оказывается в большой столовой. Там она наконец издает звук, напоминающий нечто среднее между криком и всхлипом.       Несколько криминалистов в костюмах делают фотографии комнаты. Обеденный стол покрыт большой белой скатертью, а поверх нее - жареный цыпленок в запеканке, несколько кастрюль, миска с зеленью, две бутылки вина, бокалы, тарелки и столовые приборы на пятерых человек. Все забрызгано кровью.       Еве нужно увидеть все, каждую деталь этой бойни, поэтому она обходит стол, внимательно изучая все детали. Ближайший ко входу в коридор стул опрокинут; должно быть, его опрокинула та молодая женщина в попытке бегства. Рядом с этим стулом выдвинут еще один, но пустой. Ева бросает взгляд в сторону коридора; наверное, на нем сидела девочка, которая теперь сидит в машине скорой помощи.       По другую сторону стола, на одном из стульев, сидит молодой мужчина. Его тело наклонено, его торс и голова повисли над скатертью, над пустой тарелкой. У него почти такое же выражение лица, как и у той молодой женщины; удивленное, испуганное. Но когда она подходит ближе, она понимает, что вовсе это не молодой мужчина.       Это мальчик, не старше шестнадцати лет.       Между его лопатками зияет дыра размером с кулак Евы, темная и окровавленная, как будто ее выжгли дулом пистолета. Она понимает, что в него, должно быть, стреляли из чего-то вроде дробовика; пули влетели в его тело, разорвав легкие, сердце, печень, мгновенно лишив его жизни.       Ева опускает глаза. И действительно, в нескольких футах, рядом с желтой меткой, лежит патрон от дробовика. У нее во рту тоже, кажется, начинает желтеть, будто вот-вот что-то вырвется наружу, но она снова подавляет позыв.       Она нарочно отводила взгляд от изголовья стола, но теперь смотреть больше не на что, и поэтому, морально подготовившись, она поднимает подбородок, а затем поворачивает голову к последнему оставшемуся телу.       В отличие от мальчика, Эллисон Перри выстрелили не в спину; она была убита выстрелом в голову. Мощь выстрела повалила ее вместе со стулом на пол, и теперь она лежит на боку, все еще в своем начищенном пиджаке и брюках, руки и ноги безвольно повисли, а половина ее черепа размазана по паркету. От ее головы не осталось ничего, кроме нижней челюсти, зубов и нескольких платиновых светлых прядей, прикрепленных к фолликулам прямо над ее шеей.       Все в этой сцене кричит о чистой и безжалостной казни. Никаких шальных пуль.       Ева закрывает глаза. Она долго стоит там, пока люди все приходят и уходят, делают фотографии, берут мазки, ищут отпечатки, собирают улики. Она стоит там, гадая, жива ли она, не снится ли ей кошмар, созданный ее собственными руками, есть ли в этом хоть что-то реальное. Она задается вопросом, оставила ли Оксана Эллисон напоследок, убив сначала ее мужа и старших детей, при этом пощадив младшую девочку, только чтобы она прожила с воспоминаниями о сегодняшнем вечере всю свою оставшуюся травмированную жизнь.       Понятно, почему это произошло.       Ева такая, такая тупая.       - Мне так жаль, так жаль, так жаль, - она повторяет эти слова снова и снова, словно мантру, зажмуривая глаза.       Это ее вина.       Каролин накопала что-то на «Двенадцать», Оксану послали убить ее. Эллисон Перри решила продолжить расследование на основе того, что нашла Каролин, и Ева должны была знать, она должна была знать, что это произойдет: Оксана ее предупреждала.       Ты закончишь как Каролин.       Тебе нужно быть осторожной, Ева.       Не выходи за рамки своей новой работы.       Не расстраивай их.       - Блять, - всхлипывает Ева и подносит руки в перчатках к покрытым волосам. Она впивается ногтями в кожу головы сквозь капюшон костюма, все глубже и глубже, желая причинить себе боль, желая испытать боль за то, что она была такой невероятно глупой.       Перри сказала, что ее дочь Нора работала над взломом шифрования. Она сказала, что говорила лишь с несколькими коллегами о своих планах дать огласку расследованию, уничтожить эту организацию. Ева почему-то решила, что это означает, что больше не будет никакой надвигающейся опасности, но кто-то, должно быть, проговорился, и блять.       Она открывает глаза. По всему белому паркету размазаны серые фрагменты черепа и красное мозговое вещество Перри.       Ева выбегает из столовой через коридор в холл, а затем спускается по ступенькам, пока не доходит до лужайки, и там она с силой стягивает маску и, наконец, ее рвет. Живот сжимается несколько раз, выталкивая все содержимое желудка по пищеводу в рот, а затем и наружу.       Некоторое время она не разгибается, положив трясущиеся руки на колени. Краем глаза она видит приближение ботинок Мэтью, вытирает рот и нос рукавом комбинезона, а затем начинает его снимать.       - Разумеется, у Эллисон была довольно-таки впечатляющая защитная система, но она была взломана и отключена, - позади нее говорит Мэтью. - Соседи услышали выстрелы из дробовика.       Ева никак это не комментирует. Она снимает свой костюм, затем комкает его и оставляет на лужайке, потому что, ну конечно, она была взломана, конечно, все, что касалось «Двенадцати», сгорело в наэлектризованной воде, конечно, это было неизбежно, и, конечно, Оксане пришлось убить всю, черт возьми, семью Перри, за исключением одного члена.       - Мне нужна минутка, - выдавливает сквозь стиснутые зубы Ева. Она уходит в сторону качелей и падает на них, глядя на все еще мерцающие красные и синие огни, на дом, где четыре человека были убиты женщиной, рядом с которой она проснулась сегодня утром, всего двенадцать часов назад.       Оксана всегда излучала тьму, всегда пульсировала тем особым заболеванием, которым всегда так восхищалась Ева, которым она всегда была одержима, которое она всегда искала в своей работе - да где угодно - чтобы сделать свою жизнь интереснее. За последний год она столько раз встречалась лицом к лицу с Оксаной, и все же она отказывалась видеть и полностью осознавать чистое уродство этого заболевания, эту зловещую и серьезную угрозу, живущую внутри нее.       Все, на что способна Оксана - все, что она натворила и все, что еще может натворить - смотрит прямо в лицо Еве. Нет, с этим нельзя смириться. Это не скроют ни диалоги, ни споры. Она так долго смотрела в прекрасные глаза Оксаны, вместо того, чтобы посмотреть, что находится за ними, и теперь, сидя на холодных качелях в саду дома Эллисон Перри, Ева наконец видит.       Что-то справа привлекает ее внимание. Она поворачивает голову, и в одном из садовых стульев оказывается Оксана - или физическое воплощение Оксаны; живой призрак, созданный разболевшимся разумом Евы. Оксана непринужденно откинулась на спинку стула, облаченная в ту же одежду, что и вчера в «Миллениуме», положив руки в карманы и скрестив ноги.       - Извини, детка, - беззвучно говорит она, а затем ее губы превращаются в злобную ухмылку.       Кенни идет по подъездной дорожке, и Ева слышит, как он садится на качели рядом с ней, но ее взгляд не открывается от Оксаны.       В ее воображении зеленая трава между их телами превращается в темную воду, такую же темную, как и небо над их головами, бирюзовая вода пропадает, а гроза бушует.       Им уже никогда не сесть на одну сторону одного плота, никогда не преодолеть пропасть между ними. Черные волны облизывают ноги и икры Оксаны, прилипая к ее ногам, словно масло. Она не двигается и ничего не говорит - она просто смотрит на Еву, будто чего-то ждет.       - Ты в порядке? - осторожно спрашивает Кенни.       - Нет, - хрипит Ева; волны становятся все больше и больше. Она держит взгляд Оксаны.       - Мне очень жаль, Ева. Я знаю, что тебе нравилась Эллисон. Я подслушивал, и я просто, ну... я подумал, что тебе стоит увидеть, что... что она натворила, что значит ее нахождение здесь, что это, ну... извини, но имеет большее значение, чем ваши отношения. Это не...       Ева слышит его слова, и они честны: в них нет ни злорадства, ни злобы. Он привез ее сюда потому, что ей нужно было это увидеть.       Она все еще хочет быть свободной.       Она все еще хочет чувствовать, что нет предела тому, что она может сделать, куда может пойти...       ...но она не хочет - не может - сделать это с человеком, который способен на такое.       Наблюдая за тем, как черная вода плещется на шорты и футболку Оксаны, Ева глубоко вдыхает, протяжно выдыхает до тех пор, пока ее легкие не опустеют, а затем говорит:       - Давай сделаем это.       Кенни начинает качаться рядом с ней.       - Что?       Ева кивает самой себе, не сводя глаз с демона справа от нее. На этот раз ее голос звучит твердо и уверенно. Не нужно больше ждать подходящего момента: он уже настал.       - Я положу этому конец. Я ее сдам.       У Оксаны, сидящей в кресле, блестят глаза. Она приподнимает бровь, изображая удивление, и ее злобная ухмылка превращается в впечатленную улыбку.       Ева смотрит на нее до тех пор, пока маслянистые волны ее черного моря не затапливают траву, весь двор, садовые стулья, а вместе с ними и Оксану.