The Void

      По пути в Кенсингтон у Кенни звонит телефон, и им сообщают, что двое других офицеров секретной разведки были убиты в своих домах, включая их семьи. Оба они работали напрямую с Эллисон Перри, но оба жили довольно далеко друг от друга - и далеко от дома Перри - и каким-то образом Ева понимает, что все произошедшее сегодня вечером было скоординированным ударом, одновременно осуществленным тремя различными оперативниками, которым было поручено уничтожить всех до единого, которые были осведомлены о реальных фактах о находках Каролин Мартенс.       Сообщение громкое и четкое, но они не придут за Евой. В полночь она показывает свое удостоверение и штурмует номер Оксаны в «Миллениуме», но ее уже там нет, как и ее вещей.       Какая же пустая трата времени. Все, что произошло в этом номере было пустой тратой времени.       Видимо, Оксана ушла, даже не выписавшись из отеля, потому что тележка для завтрака с пустыми тарелками все еще стоит у изножья кровати. Сама кровать не заправлена, и, тяжело дыша через нос, Ева встает рядом с ней и смотрит на белые спутанные простыни. Она тянется к одной из подушек - к той, на которой спала Оксана, - и подносит ее к своему лицу.       «Ла Вилланель» заполняет ее легкие ядовитым газом. Она с силой срывает наволочку и бросает ее на пол, проделывает то же самое с другими подушками и одеялом, растягивая их до тех пор, пока ткань не рвется, а затем она принимается разрывать само одеяло - теплое пуховое одеяло, которое они делили между собой, и она не останавливается до тех пор, пока весь номер не заполняется белыми перышками, плавающими в воздухе, словно кусочки того, что всего несколько часов назад было ее счастьем.       Внизу, в вестибюле, она вручает работнику за стойкой регистрации пятьдесят фунтов, зная, что этого едва ли достаточно для покрытия всего ущерба.       Кенни сидит на одном из коричневых кожаных диванов напротив стойки регистрации. Ева подходит и садится рядом с ним.       - Ты там все разгромила? - осторожно спрашивает Кенни.       Ева качает головой и невидяще смотрит вперед.       - Только кровать. Это символично.       Некоторое время они сидят в тишине, прислушиваясь к едва слышному звуку приезжающих лифтов, к дребезжанию чемоданов усталых людей, к работнику за стойкой регистрации, тихо разговаривающему по телефону. Ева впивается ногтями в диван, потому что ей нужно что-то предпринять, и сделать это нужно прямо сейчас, пока она все еще в ярости, пока перед глазами все еще стоит четкая картинка Эллисон Перри и ее семьи.       Она могла бы предупредить Европол, чтобы голландские вооруженные силы штурмом взяли квартиру Оксаны и Кейзисграхте. Они могли бы устроить ей засаду, застать ее врасплох.       Нет. Еве нужно...       Что?       Еве нужно увидеть ее. Ей нужно увидеть, не изменилось ли в ней что-то после совершения столь ужасного поступка. Ей нужно увидеть, есть ли в ее глазах хоть капля сожаления, хоть тень раскаяния, хоть что-нибудь...       ...хотя ничего она не увидит, не так ли?       Еве уже следовало бы зарубить себе это на носу, и все же...       - Нам нужно рассказать кому-нибудь, - наконец говорит Кенни, и Ева чувствует на себе его взгляд. - Должен быть кто-то, кто примет твою сторону в этой ситуации, кто-то, кто мог бы...       - Никто не встанет на мою сторону, - говорит Ева, и он замолкает. - И я не хочу никому рассказывать. Не потому, что я боюсь потерять свою работу, которую я, скорее всего, и так потеряю, как только все это закончится. Я хочу сделать это сама. Мне нужно сделать это одной. Мне нужно все продумать. Она уже год копается в моей голове, Кенни. В моей голове. Это настолько личное, насколько может быть. Хуже и быть не может.       Кенни ерзает на диване, и она знает, что мысль о том, что она пойдет за ней одна, доставляет ему дискомфорт.       - Она доверяет мне, - тихо говорит Ева. Так неприятно, так ужасно понимать, что это правда. Оксана ей доверяет. Еве придется использовать этот туз в рукаве, если она хочет, чтобы та заплатила за все содеянное. - Мне нужно увидеться с ней. Мне нужно изолировать ее. Если я смогу к ней подобраться, то она потеряет бдительность, а я знаю, что смогу это сделать, и тогда-то я ее и поймаю. Я смогу положить этому конец.       - Но разве ты не боишься, что она...       Предложение обрывается громким звонком телефона Евы. Они смотрят друг на друга с широко раскрытыми глазами. На Еву мгновенно обрушивается паника, словно холодным душем омывая ее с ног до головы, и она пытается нащупать свой телефон, проверяя все карманы до тех пор, пока не ощущает его знакомый вес в своей руке. Она смотрит на экран, и действительно, - звонок с незнакомого номера. Учитывая убийство Эллисон Перри и двух других агентов, это вполне может быть звонок с работы, но Ева знает, как, судя по выражению лица, знает и Кенни, что звонок вовсе не с работы.       - Ты же не серьезно собираешься...       - Алло? - хрипит Ева, нажав на зеленую кнопку. Кенни становится абсолютно белым.       - Привет, Ева.       Еву захлестывает новая волна тошноты, но она сглатывает ее и слегка запрокидывает голову. Свет от люстры очень яркий, и она щурится.       - Вилланель.       - О-оу. Звучит не очень хорошо. У меня неприятности?       Рука, держащая телефон, дрожит. Ева закрывает глаза, пытаясь скрыть свои эмоции, пытаясь придумать, как не выдать свои мысли.       - Это была ты? Эллисон Перри, она была твоей целью?       На другом конце провода повисает молчание. Кажется, Оксана пытается придумать, что ей на это ответить.       - Да.       Ева делает несколько глубоких вдохов. Она хотела, чтобы это сделал кто-то другой, чтобы кто-то другой вызывал в ней эти приступы тошноты, но, конечно же, ее шестое чувство не подвело.       - Я видела место преступления.       - Зачем? - Оксана, на удивление, звучит немного расстроенной.       Ева открывает глаза. Это странный вопрос, потому что Оксана должна знать, что...       - Она была моей начальницей.       - Что? - пауза. - Вот черт. Это очень прискорбно. Я не знала, что это она предложила тебе работу. Я думала, что твоим начальником был один из тех лысых мужиков, так что решила выбрать ее, - очередная пауза, а затем: - Ева, пожалуйста, не злись. Мне жаль, что ты это увидела, это плохо на тебя влияет.       Ева фыркает.       - Хочешь сказать, ты не хочешь, чтобы я видела, на что ты способна? Все это просто веселая игра, покуда она делает меня сговорчивой, но не когда тебе за это достается. Ты это хочешь сказать?       Слышно, как Оксана прочищает горло, а затем:       - Извини, что я лишила тебя потенциальной работы. Я же просила тебя подождать.       Они провели вместе целую ночь. Оксана смотрела на нее с совершенно серьезным лицом, когда она рассказывала ей об этом предложении работы; она была идеальной лгуньей.       - Почему ты не сказала мне, что знаешь, о чем я говорю?       - Потому что я знала, что ты раздуешь из мухи слона, и то, что случилось сегодня вечером, должно было произойти. Я должна делать свою работу...       Ева глубоко вздыхает и смотрит на Кенни, который успел превратиться в статую.       - ...и я не хотела, чтобы ты оказалась в одном списке с Каролин Мартенс, Эллисон Перри и остальными. Вам действительно нужно перестать совать свои носы туда, куда их совать не надо, иначе мне закажут всех вас. Я не хочу, чтобы это произошло с тобой, понимаешь?       Вранье. «Это должно быть враньем», - говорит себе Ева. И, раз может лгать Оксана, то может лгать и она. Оксана однажды назвала ее плохой лгуньей, но очевидно, она забыла, на что способна по-настоящему мотивированная Ева.       Она не испытывала этих эмоций с тех пор, как умер Билл. Оксана не должна позволять себе забыть об этом; в конце концов, она несет на себе шрам праведной мести Евы.       - Ты не можешь ожидать, что я закрою на это глаза только потому, что ты думала, будто я не была с ней знакома.       - Ева, я пыталась сделать как лучше для тебя.       Вранье.       - Точно, извини, наверное, мне нужно поблагодарить тебя. Господи, ты только послушай себя.       - Ладно, плохое время. Я понимаю. Значит ли это, что ты вежливо отказываешься сбежать со мной?       В груди резко разгорается сладостно-горькая боль. Она выдерживает на себе взгляд Кенни и дважды сглатывает. Если сейчас она откажется, то не доберется до нее. Если сейчас она откажется, то это конец. Оксана может глубоко обидеться, учитывая ее раздутое эго, и тогда другого шанса может и не представиться.       - Послушай. Для меня все иначе, понимаешь? Я не так привыкла к... это было ужасно, понимаешь? Ужасно - это еще мягко сказано, нет подходящих слов, чтобы описать, какие чувства ты во мне пробудила этим вечером... но ничего не изменится, так что нет, я не отказываюсь. Просто дай мне немного времени и тогда я уеду с тобой.       Глаза Кенни превращаются в блюдца, и он открывает рот, но Ева поднимает палец.       - Правда? - спрашивает Оксана; кажется, она подозревает неладное.       - Да, - Ева медленно кивает самой себе и пытается смягчить голос. - Меня здесь больше ничего не держит, и если ты сделаешь то, о чем я тебя попросила, то да, я поеду. Серьезно.       Это не ложь, и она надеется, что Оксана сможет это услышать, потому что если Ева хочет ее поймать - поймать ее по-настоящему - то именно это она и должна сделать.       На другом конце провода раздается протяжный выдох, который постепенно превращается в облегченный смех.       - Когда ты сказала, что Перри была твоей начальницей, я подумала, что это конец. Я подумала, что ты слишком сильно на меня разозлишься. Фух.       Ева пытается изобразить улыбку, но щеки будто сводит судорогой.       - Я злюсь, но я всегда злюсь, когда вижу, на что ты способна. Это пройдет, всегда проходит.       Очередной радостный смех.       - Ладно, хорошо. Вау, это будет так весело! Мне нужно кое о чем позаботится, но я позвоню тебе, и мы сможем все обсудить.       - Хорошо, - тут же говорит Ева. - Мне нужно разобраться с работой, так что мне понадобится определенное время, чтобы привести все в порядок. Я не могу просто исчезнуть, иначе меня будут искать.       Таким образом она сможет выиграть время, больше времени, чтобы придумать надежный план, который не повлечет за собой неприятных результатов, когда дело примет решающий оборот.       - Да, конечно, - на линии повисает долгое молчание, но Ева слышит дыхание Оксаны, а затем: - Прошлая ночь была такой замечательной. Я очень рада, что ты осталась со мной, Ева.       Ярость начинает таять; собрав все свои силы в кулак, она подавляет всхлип, от которого начинают трястись плечи. Глаза и нос пронзает острой болью. Ева закрывает глаза ладонью.       - Я тоже, - выдыхает она, надеясь, что Оксана не сможет услышать боль в ее голосе. - Слушай, у нас тут все немного хаотично, так что мне нужно идти.       - Ладно. Я, э-э...       О боже.       «Не говори этого», - молится Ева и задерживает дыхание. – «Пожалуйста, не говори этого, не сейчас, пожалуйста, не надо...»       - Я буду думать о тебе. Пока.       Ева вешает трубку и тут же выпускает сдерживаемый всхлип; она прикрывает рот обеими руками и сгибается в талии, упершись локтями в колени, и плачет. Кенни кладет руку ей на спину, поглаживая ее, и ей плевать, что администрация, наверное, смотрит на нее, как на сумасшедшую, ей плевать на проходящих мимо людей, потому что всего за двенадцать часов ее сердце наполнилось чем-то таким чистым и невинным, но Оксана разбила его, просто будучи собой.

***

      Вернувшись домой той ночью (ранним утром), Ева обнаруживает, что Нико закрылся в спальне.       Он никогда не закрывает дверь, если она еще не дома, и это простое действие, которое большинство людей посчитало бы совершенно нормальным, говорит ей о том, что пути назад нет.       Нет пути назад после всего того, что произошло сегодня вечером.       Она не сможет жить здесь после того, что собирается сделать. Она не сможет смотреть ему в глаза. Она не сможет притворяться той, кем не является: она будет женщиной, которая пырнула другую женщину, попалась в ее ловушку, и, в конечном итоге, вырвалась на свободу - и этой женщине нет места в доме, который должен быть наполнен любовью и теплотой. Этот дом больше не будет ее домом.       Почему-то теперь она понимает, что должна была знать, что все было слишком хорошо, чтобы быть правдой: желание видеть лучшее в людях - коварное, коварное качество, а желание - будучи достаточно глупой, чтобы действительно этого хотеть - видеть лучшее в Оксане, - худшее, что она могла сделать, и все же.       И все же воспоминания об этом утре мучают ее настолько сильно, что кажется, будто в кожу вонзается тысяча шипов, легко проходя сквозь одежду, доставая до прямо костей.       Она чувствует, будто ее предали, хотя и не должна это чувствовать: Оксана не сделала ничего нового, она просто сделала то, что дается ей так «естественно». И все же.       И все же, Ева не может. Она больше не может закрывать глаза на ужас и уродство, чтобы разглядеть человека, которого она... полюбила?       Для описания этих чувств буквально не существует другого слова, и все же это осознание шокирует.       Ева не должна этому удивляться: Оксана разрушила жизнь Анны Леоновой, но когда она говорила с ней в Москве, Анна посмеялась над грубостью Оксаны, даже учитывая то, что она сделала с ее мужем. У Анны сияли глаза, и в тоне ее голоса, хотя она явно пыталась это скрыть, сквозил призрак настоящей любви и привязанности; раньше эти чувства были такими сильными, а теперь от них остался только шепот, но все же остался.       Ева превращает диван на первом этаже в свою временную кровать, и, не снимая одежду, ложится и смотрит в потолок гостиной.       Гостиная.       Из ее горла вырывается замученный всхлип, потому что боже, неужели не осталось ничего, что бы не напоминало ей об Оксане? Неужели ей в самом деле придется постоянно видеть ее во всем, учитывая то, что она должна сделать, хотя и должна была сделать это уже так давно, но не хотела и отдала бы все на свете, лишь бы все было иначе?       Она собирается поджечь свое собственное озеро, свое прекрасное море. Она, а не Оксана. Теперь она сама за себя.       Конечно, Оксана снова и снова подливала в озеро галлоны бензина, смеясь с зажженной спичкой в руке, но море всегда наполнялось новыми водами, затопляя кровавую поверхность, и они снова и снова возвращались на свой плот, и они находили друг в друге тишину, мир и удовлетворение, пусть и ненадолго.       Ева больше не плачет. Она не станет плакать из-за того, что сделала собственными руками, потому что, как и сказал Нико, она разнесла все на куски, а теперь удивляется, как же так вышло, что в нее попал осколок.       Она размышляет над вопросом, который уже столько раз закрадывался ей в голову: если бы она знала все об Оксане - если бы она знала обо всех мелочах ее сущности - была бы она действительно счастливее, и как бы она относилась ко всему остальному в жизни, зная, что сама эта жизнь создала нечто столь разрушительное и смертоносное внутри столь соблазнительного и очаровательного человека?       Теперь она понимает, что, в конце концов, это лишь уловка, великий акт обмана: запрятать самого дьявола внутри человека, свободно бродящего по земле, в то время как те, кого она встречает, хотят позволить ей существовать, позволить ей жить и бежать, ведь пусть она и разрушает все, чего коснется, она делает это с необъяснимой красотой, с таким потрясающим мастерством, что каждая бедная душа видит лишь то, как она делает то, что делает, а не то, что она делает на самом деле, уничтожая все на своем пути.       Она не перестанет причинять людям боль, пока я ее не поймаю, ясно? Я должна ее найти, она хочет, чтобы я ее нашла!       Воспоминания охватывают все тело Евы; длинные пальцы Оксаны, скользящие по ее коже, вырисовывающие круги, поджигающие ее, успокаивающие ее, превращающие ее кожу в чистый шелк.       Ева хочет схватить ее за руку, скрутить ей пальцы и сломать их, один за другим, за то, что Ева так слепо ее полюбила.       Она проснулась. Несколько месяцев закрывая глаза на свою сущность, на сущность Оксаны, Ева наконец проснулась, и она больше не уснет.       Она больше не закроет глаза, даже когда Оксану схватят и посадят, даже когда она будет расхаживать по камере, крича и бросаясь на решетку, которая навсегда отделит ее от ее прекрасной жизни, и даже тогда...       ...Ева будет смотреть на нее.