The Void

      В 14:30 24 апреля беспокойная и невероятно вспотевшая Ева (под своим новым именем Шарлотта Блэксток) выходит из поезда «Красная стрелка» на вокзале Санта-Мария-Новелла во Флоренции. Несмотря на то, что сейчас еще только весна, исторический город лежит под палящим солнцем, воздух почти не разбавляют даже легкие порывы ветра, за исключением теплого бриза. Ева чувствует, как по лбу стекает пот, когда она пытается выбраться из переполненного и шумного железнодорожного вокзала.       Она оставила Нико письмо, спрятанное в ящике стола в СРС. Насколько ему известно, она отправилась в рабочую командировку, но если дела пойдут плохо, если для нее все закончится печально, то, по крайней мере, он будет знать, почему. Он будет знать, что она чувствовала, что она никогда не желала ему зла.       Оксана отправила ей текстовое сообщение с итальянского номера всего два часа назад: «Пусть расцветет сотня цветов» - слова председателя Мао, - и когда она попыталась ей позвонить, номер, естественно, уже был недоступен. К счастью, Ева быстро соединила цветы с флорой, затем флору с итальянским «фьоре», что в переводе означает «цветок», а фьоре с фьорентиной, ну и, наконец, фьорентину с Флоренцией, и поэтому она прыгнула на первую же «Красную стрелку» из римского вокзала Термини до вокзала Санта-Мария-Новелла, направившись на север.       Судя по всему, ее догадка оказалось верной, потому что всего за несколько минут до прибытия во Флоренцию на телефон пришло новое сообщение от великой загадочницы Оксаны, в котором она велела ей идти ко «второму королю». Хорошо, что Ева знает историю, потому что в противном случае она бы не знала, кто этот «второй король» и где он находится. Однако теперь, стоя перед станцией и смотря на небольшой участок зеленой травы, за которой возвышаются старые, как время, здания, она знает, что ей нужно смотреть в небо и искать трехсотфутовую колокольню Палаццо Веккьо. Она найдет второго короля - Давида Микеланджело - прямо перед палаццо, скорее всего, в окружении двухсот туристов. Ева надеется, что она права; в университете, во время истории искусств, он читала, что оригинальную скульптуру Давида куда-то переместили, но она не может вспомнить, куда, а Гугл - не вариант, ведь ее телефон может мониторить кто-то, помимо Кенни.       Не сводя глаз с неба, она проходит мимо базилики Санта-Мария-Новелла, а затем направляется на восток, к центру города. В воздухе витает запах сточных вод и сгоревшей резины, мотороллеры и мопеды чуть ли не сбивают ее с ног на каждом перекрестке, но всего через десять минут она выходит на огромную площадь, вдали которой маячит башня палаццо, и она знает, что уже близко.       На площади полно уличных художников, продающих гаджеты и картины, туристов, фотографирующих могучие колонны, поддерживающие огромную выгравированную арку над проходом, и официантов, манящих людей зайти и отведать их еду. Ева, однако, уверенно катит свой чемодан по булыжнику, направляясь по дороге, которая ведет к реке. Еще несколько минут, и вот уже краем глаза, в конце узкого переулка, она распознает ржаво-коричневый фасад палаццо, такого же цвета, как и колокольня.       Пройдя по переулку, она оказывается на площади Синьории. Вот и все, более подробно в историю она не углублялась. Толпы туристов просто огромны, но она пробирается через них; издалека виднеются несколько всемирно известных статуй, расставленных перед палаццо и вокруг платформы рядом с галереей Уффици. Вот и Персей с головой Медузы, почти зеленой в ярком солнечном свете. Глазами она ищет Давида Микеланджело, и находит людей, разглядывающих его мраморную фигуру.       Сердце замирает, а грудь охватывает озноб, даже в такой жаре; Оксана стоит прямо перед Давидом, с распущенными волосами, в бежевом сарафане и черных армейских ботинках, но смотрит она не на статую. Она смотрит на Еву. Она смотрит вокруг нее.       Точно так же, как и в Амстердаме, Ева изо всех сил старалась сохранять хладнокровие, не позволять нервам взять верх, но этот серый взгляд прожигает, и после смехотворно долгого бездействия его обладательница, словно хищник из засады, начинает двигаться в сторону Евы, искусно обходя туристов, будто ей стратегически удалось заманить свою жертву в ловушку именно там, где ей того хотелось, и теперь она собирается ее убить.       Или все это только в голове Евы, потому что в то мгновение, когда Оксана подходит к ней, ее лицо становится нежным и ярким, ее руки путаются в волосах Евы, притягивая ее к себе, а затем, боже, она ее целует.       На долю секунду голову покидают абсолютно все мысли, а губы остаются неподвижными, но затем она выходит из шока, чувствует побуждение отступить, но вместо этого заставляет свой рот двигаться, и в конце концов ей больше не приходится себя заставлять, потому что она ощущает такие знакомые губы, такой знакомый запах. Она почти может притвориться, что это всего лишь женщина, в которую она влюблена, а не психопатка-убийца. Ева яростно целует ее в ответ, зная, что это должно быть своего рода испытанием, полагая, что Оксана поцеловала ее только для того, чтобы увидеть ее реакцию; чтобы узнать, искренняя ли она.       - У тебя получилось, - говорит Оксана, как только прерывает поцелуй, но у нее закрытый взгляд, взгляд, который говорит Еве: «Я должна была убедиться».       Ева закусывает нижнюю губу, быстро соображая. Она непременно должна испытывать страх, понимая, на что способна женщина, стоящая напротив нее, но почему-то она знает, что та не причинит ей вреда. Ева поднимает руку, осторожно касаясь запястья Оксаны, а затем выдыхает, имитируя разочарование.       - Господи, ну и подъем. Ох уж ты со своими блядскими хлебными крошками. Не могла меня на станции встретить?       Оксана касается ее темных волос и радостно улыбается.       - Я хотела, чтобы ты увидела это прекрасное место. Оно одно из моих любимых. Если бы я пришла встретить тебя, то ты бы смотрела на меня.       Она - самодовольная сука, которая вот-вот отправится в тюрьму до конца своих дней, но она права: теперь, когда она видит ее впервые за несколько недель, в груди поселяется настоящая неуверенность; Оксана выглядит такой яркой и великолепной, вернувшись к своему прежнему «я», к тому, что Ева считала настоящей красотой... но она хладнокровно всех убила, и Ева не может.       - Какие у тебя еще любимые города? - спрашивает она, чтобы отвлечься от собственных мыслей.       Оксана сжимает губы и запрокидывает голову, словно прокручивая мысленный список мест.       - Париж, разумеется. Женева, Вена...       «Виктор Кедрин. Ничего удивительного», - думает Ева.       - ...Ницца, Милан.       Оксана смотрит на Еву, которая считает, что все города в этом списке - дорогие места для людей с культурными вкусами; места, в которых Оксана, вероятно, лишь мечтала побывать в детстве.       - Не Лондон, - с круглыми глазами серьезно говорит Оксана, будто обидно было бы даже подумать об этом городе. - Из прекрасного там только одно.       Всего одно прекрасное, учитывая все время, которое она провела там за последний год.       - И что же это? - с любопытством спрашивает Ева, думая, что это, должно быть, что-то элегантное и единственное в своем роде, что-то, что могут позволить себе только богачи.       Оксана приподнимает брови.       - Ты, разумеется.       Разумеется. Горящие воды под плотом начинают реветь.       - Кушать хочешь? - спрашивает Оксана.       Не хочет. У нее давно пропал аппетит, но она также понимает, что не может позволить себе вести себя необычно, и поэтому выдавливает легкую улыбку и быстро кивает.       - Закажем еду в номер, - решительно говорит Оксана, приподнимая подбородок. Она кладет руку на поясницу Евы, посылая мурашки по всему телу, и начинает уводить их от толпы, минуя Фонтан Нептуна, а затем ведет их по переулку.       - А где мы будем жить? - спрашивает Ева, пытаясь как можно больше разузнать об их местонахождении.       - Прямо тут, - щебечет Оксана, указывая на высокое желтое здание с голубыми шторами на окнах: отель «Бернини».       Ева молча следует за ней. Они входят в огромное, как автомобильный салон, пространство с колоннами из золота и белого мрамора, классическими креслами, вазами с цветами на каждой поверхности, прожекторами, отбрасывающими лучи теплого света на черные каменные полы. Ева откровенно таращится на интерьер, а потом вспоминает, что она находится в одном из старейших городов мира с Оксаной, чей стиль просто экстравагантен.       Оксана ведет ее к лифту, который поднимает их на несколько этажей вверх, и, наконец, они выходят и останавливаются перед винно-красной дверью. Оксана залезает в карманы своего сарафана и вытаскивает латунный ключ.       Внутри обнаруживается элегантно обставленное пространство с золотыми люстрами и несколькими дорогими картинами. Номер напоминает ей теплый лаунж: все поверхности украшены богатыми тканями и классическими итальянскими Лейтмотивами, напоминающими гостю о другом периоде времени. Здесь есть ванная, довольно большая гостиная с атласными диванами и окнами, выходящими на улицу, а также отдельная спальная зона с кроватью королевского размера и занавесками, привязанными ко всем четырем стойкам кровати. Рядом с ложем, за французскими дверями, красуется небольшой балкончик с видом на двор.       Ева не должна всему этому дивиться - она здесь не за этим. Тем не менее, у нее перехватывает дыхание; это трогает и напоминает о том, какой простой была ее жизнь до встречи с этой женщиной, которую она собирается сдать властям.       Оксана уже успела взять ее чемодан и положить его на кровать, а теперь она роется в его содержимом.       - А тебе хватает наглости, знаешь? - фыркает Ева и садится на край кровати, наблюдая за тем, как Оксана роется в ее вещах. - Не то чтобы я не ценила всю ту дорогую одежду, которые ты купила мне в Берлине, но, э-э... что случилось с остальной моей одеждой?       Оксана игриво двигает бровями и закусывает нижнюю губу.       Ева знает этот взгляд; в парижском гардеробе она нашла лишь шарф, но не все остальное.       - Серьезно, что ты с ней сделала?       Лицо блондинки снова становится нормальным, и она сгибает указательный палец, подманивая к себе Еву. Ева подчиняется, и Оксана склоняется к ее лицу со сосредоточенными и проницательными глазами. На секунду кажется, будто она снова ее поцелует, но Оксана лишь облизывает губы и говорит:       - Я заберу ее с собой в могилу.       Ева фыркает, и ей приходится прикусить язык: она хотела бы сказать Оксане, что вполне возможно, что ее могила уже не за горами, но как только эта мысль приходит и уходит, ощущение после нее просто ужасное. Ева хмурится и качает головой.       - Все нормально. Я не злюсь. Мне просто было интересно.       - Нам нужно купить тебе новую одежду, - говорит Оксана, поднимая одну из потрепанных футболок Евы.       - Мы в теплой стране, - протестует Ева и выхватывает майку из рук Оксаны. - Хлопок хорош в такую погоду.       - Ла-адно, - морщится Оксана, а затем бросает взгляд на свои наручные часы.       - Нервничаешь из-за работы? - спрашивает Ева.       Оксана выглядит обиженной.       - Нет. Все пройдет очень быстро, а когда все закончится, я покажу тебе этот город так, как он должен быть увиден.       В другой жизни, Еве, возможно, понравилось бы иметь такого личного гида, как Оксана, но в этой жизни все, что она может сделать, это натянуто улыбнуться и проклясть себя за то, что она решила прилететь на день раньше. Она понятия не имеет, как провести еще целых двадцать четыре часа с Оксаной (хотя она подозревает, что у той есть некоторые представления о том, чем они должны заниматься), особенно когда Оксана явно ни о чем не подозревает; она просто счастлива, что Ева вместе с ней в одном из ее самых любимых мест.       Когда Ева летела в Амстердам, чтобы увидеться с Оксаной, она чувствовала себя предательницей, которая действовала за спиной Нико. По сравнению с этим те эмоции были похожи на прогулку в парке.       - Ты в порядке?       Ева просыпается от своих мыслей. Она, как сказал бы Билл, загляделась в бездну. Воспоминание о бывшем друге сжимает сердце в тиски. Она моргает и встречает вопросительный взгляд Оксаны.       - В порядке, извини. Долгий день.       - Мм, - согласно мычит Оксана. Ева понятия не имеет, сколько сама блондинка провела на ногах, да и давно ли она вообще прилетела; в номере разбросана какая-то одежда, но, возможно, Оксана от природы неряшлива. - Может, ты лучше вздремнешь вместо еды?       У Евы расширяются глаза. Чертовски странное предложение, но потом она вспоминает, что Оксана доверяет ей. Оксана дремала целых три часа, когда Ева навещала ее в Амстердаме.       - Нет, спасибо. Извини, все это просто немного, э-э... ошеломляет. Кажется странным, что я вообще здесь.       - Но я так рада, что ты прилетела! - восклицает Оксана и хлопает в ладоши. - Ладно, мы можем заказать еду, чтобы ты почувствовала себя лучше. Что хочешь?       Ева понимает, что сойдет с ума, если останется здесь с Оксаной. Делая вид, что думает над своим ответом, она разглядывает различные картины в номере, а затем говорит:       - Знаешь, я ведь всегда хотела слетать в этот город. Я так устала, но... думаю... думаю, я бы хотела погулять с тобой. Ну, знаешь, посидеть где-нибудь и...       - Ох, ладно. Погоди секунду, - Оксана оглядывается по сторонам в поисках чего-то - своих солнцезащитных очков. Она надевает их, выглядя как всегда стильно. - Теперь можем идти. Готова? - она протягивает ей свою руку.       И Ева берет ее за руку.

***

      Они гуляют по историческому центру почти два часа, купив в одном месте бутылку воды, а в другом - мороженое. Оксана рассказывает ей, где они, на что смотрят, когда было построено то или иное сооружение, нравится ли ей оно или нет. Ева напоминает себе, что природа Оксаны - природа психопатки - быть всезнающей, быть лучшей во всем.       Но нельзя быть лучшим, если не знать факты, и, очевидно, Оксана их знает прекрасно.       Они ужинают в маленьком уютном ресторанчике недалеко от Санте-Мария-Дель-Фьоре, большого исторического собора в самом центре Флоренции. Ева неспеша ест свою порцию спагетти алле вонголе, в то время как Оксана совсем неграциозно жует свою пиццу с холодным лососем, моцареллой и рукколой, совершенно не заботясь о том, как официанты наблюдают за ее грубыми манерами за столом.       Это так нормально. Они просто два человека, вместе отправившихся в путешествие и решившие поужинать в приятном заведении. Ева знает, что Оксана не сможет прочесть ее безмолвное беспокойство, потому что по мнению той у нее нет никаких причин для беспокойства. Уровень эмпатии Оксаны, если она у нее вообще есть, и вполовину не такой высоты, которая необходима для того, чтобы она поняла, насколько вид убитых детей Эллисон Перри повлиял на ее восприятие Оксаны.       - Что мы здесь делаем? - тихо спрашивает Ева. Оксана поднимает голову и хмурится, будто не понимает вопроса. - Я говорю обо всем в целом. Этого бы никогда не произошло до Нового Года. Ты вернулась из Чечни, как будто кто-то нажал на кнопку и изменил тебя.       Оксана медленно жует, не сводя глаз с Евы, но ничего не говорит.       Ева разочарованно вздыхает.       - Я знаю, что ты знаешь, что я имею ввиду. Мы никогда почти ни о чем не говорили, мы никогда почти не делали ничего, кроме как тр... ты поняла. И я не жалуюсь, я просто хотела бы узнать, что изменилось.       Потому что ей очень хотелось бы это знать. Это немного сводило ее с ума в Амстердаме. Оксана, на которую она сейчас смотрит, уже не та, на которой она оставляла следы укусов и синяков, причиняла боль и пускала кровь в «Эвентим Аполло»; ту женщину было бы гораздо легче бросить на растерзание «La questura», но эту... эта морочит ей голову.       Оксана делает глоток красного вина и долгое время смотрит на Еву. Она не кажется обиженной или раздраженной, но выглядит задумчивой, неуверенной. А затем:       - Они сказали, что убьют тебя.       У Евы глаза лезут на лоб. Она кладет вилку и ладони на стол.       - Что?       Оксана пожимает плечами.       - Мой куратор знал, что я встречалась с тобой в Лондоне. Он подумал, что я позволила Каролин уйти из жизни на ее условиях из-за ваших старых отношений, так что он использовал это против меня. Он не хотел причинить мне вреда, он просто хотел, чтобы я стала такой, как прежде. Они сказали, что сделают, и отослали меня.       Оксана стала такой, как прежде, если говорить о том, как она выполняет свою работу, но она не продолжила манипулировать и запугивать Еву.       - Ты думала, что они собираются меня убить? - шепчет она, потому что тогда...       - Когда я вернулась домой, мой куратор сказал мне, что он решил оставить тебя в живых, - с полным ртом пиццы бормочет Оксана. - Он повел себя очень умно. И все равно я вроде как возненавидела его за эту идею, но ты знаешь, как это работает: убей я его, мне прислали бы другого, как после Константина, а это очень изматывает.       Она проглатывает пищу, а затем с довольным видом облизывает кончики своих пальцев, словно тигр, только что съевший половину зебры.       Ева снова начинает ковыряться в своей еде, думая о словах Оксаны. Удивительно, что ее куратор не послал кого-то убить ее, если они действительно полагали, что именно она стала причиной внезапной мягкости Оксаны.       - Так значит, ты думала, что я погибла, пока ты была в Чечне, а... а потом ты узнала, что я в порядке, и...       - Позвонила тебе, - заканчивает за нее Оксана. Она вытирает рот тыльной стороной ладони и откидывается в кресле, явно насытившись ужином. - Он сказал, что я могу тебя оставить, если эти отношения не будут мешать тому, как я выполняю свою работу. И это помогло мне понять, что я очень хочу, чтобы ты была жива, чтобы мы могли заниматься всякими вещами вместе.       Ева чувствует укол в груди.       - Секс хорош, - продолжает Оксана, изучая свои ногти, - но, будучи в Чечне, я поняла, что, возможно, хочу заниматься и другими вещами. Нормальными вещами, знаешь. Мне было грустно от мысли, что этого никогда не произойдет. Мы никогда не смотрели кино. Я хотела посмотреть его с тобой в Амстердаме, но я была слишком уставшей.       Обычных вещей... чтоб было с кем смотреть кино.       Еве кажется, что если Оксана скажет ей еще одну красивую ложь, она тут же сломается.       Но это не ложь, потому что Оксана сказала это тогда, в Париже, с такой откровенностью в голосе и глазах, и она сказала это сейчас, смотря на нее так, будто видит целую вселенную в глазах Евы - будто Ева и есть ее целая вселенная. А этого не может быть, потому что какая польза от этого сейчас?       «Мы никогда не посмотрим кино», - думает Ева, пытаясь сдержать слезы. - «У нас никогда не будет времени на другие вещи».       До конца ужина они сидят в полной тишине. Ева почти не прикасается к своей еде.       На обратном пути в отель «Бернини», минуя собор, Оксана переплетает свои пальцы с пальцами Евы, и у второй тут же останавливается сердце, прямо здесь, перед Санте-Мария-Дель-Фьоре. Стыд обжигает ее прямо на ступенях католической церкви, да так сильно, что прозябшая до этого грудь полыхает огнем, и она хочет вырвать руку, но вместо этого только сильнее сжимает руку Оксаны, просто чтобы было, за что держаться. Оксана встревоженно поднимает на нее глаза.       - Как тебе еда? - обеспокоенно спрашивает она.       Еда была нормальной, в отличие от Евы; честно говоря, она даже отдаленно не в порядке, учитывая все происходящее: это все, чего она хотела всего несколько недель назад. Это все, чего она хотела: свободно бродить по миру вместе с Оксаной, которая, возможно, по-настоящему ее любит.       Никаких забот, и все у нее в руках. Ах, если бы.       Если бы.       Если бы только они прилетели сюда пораньше, до ужаса, произошедшего 31 марта. Если бы только Ева осталась в «Миллениуме» и уговорила Оксану вообще не выполнять заказ. Если бы только, но увы. Этому уже не бывать.       Оксана вполне может быть дьяволом во плоти, но и она не ангел, и, стоя перед церковью, нависшей над ними, словно судья, Ева обнимает Оксану, притягивая ее ближе к себе, вдыхая ее запах, чувствуя тепло ее слегка влажной, потной кожи. Она крепко прижимает ее к себе, потому что это будет единственный раз, когда она позволит себе так прикоснуться к Оксане. Так, будто они влюблены, будто это их первая совместная поездка, и они так счастливы, а в мире нет ничего, кроме них двоих.       Ева чувствует, как блондинка вдыхает запах ее волос, пока ее руки поднимаются к ее лопаткам. Воздух был пронизан напряжением и жарой вот уже несколько часов, но по разным причинам, у каждой она своя: Оксана хочет Еву, она хочет прикасаться к ней, обнимать ее, поглощать ее, делать ее своей. Ева хочет Оксану, она хочет запомнить ее, выучить ее наизусть, почувствовать ее... даже учитывая то, что грядет.       «В последний раз», - решает Ева. - «В последний раз, только ты и я».       Войдя в номер своего отеля, они долго стоят у порога, просто глядя друг на друга. Ева не знает, как выразить свое желание, как проявить его каким-либо другим способом - и это та самая причина, по которой они вообще здесь оказались, та самая причина, по которой они вообще начали встречаться. Ева ведет их к кровати и сокращает расстояние между ними, прижимая блондинку к прекрасным покрывалам, касаясь ее кожи ногтями, снова запоминая все контуры ее тела, все небольшие впадины и складки, крепкие кости под кожей, накаченные мышцы, о которых та так усердно заботится. Ева запоминает все это так, будто не может насытиться, не может достаточно быстро выучить все изгибы, и в какой-то момент Оксана останавливает ее руки.       - Ты все еще злишься на меня? - спрашивает она, тяжело дыша; зрачки расширились, а щеки покраснели от жары в комнате и удовольствия, которым осыпает ее тело Ева.       Ева тоже дышит с трудом, и она знает, что ведет себя грубо, она знает, что хватает вместо того, чтобы прикасаться, толкает вместо того, чтобы поглаживать, но она не может остановиться, она не может успокоиться, она не может - не хочет - видеть ничего, помимо этого момента, она не хочет видеть, что ждет их завтра. Она подпитывает свою зависимость, будто знает, что другого шанса у нее уже не будет, и потому она отвечает на вопрос в форме всепоглощающего страстного поцелуя. Оксана стонет, и этот стон посылает вибрации до самого горла Евы.       Все вокруг полыхает огнем, застилается черным дымом, сочащимся с поверхности моря, и он пылает вокруг их кровати, их плота. Ева не тушит огонь, она позволяет ему облизывать свои ноги и золотые волосы Оксаны, потому что это их последний раз. Ева в последний раз так услышит ее, попробует ее, почувствует ее, и когда простыни загораются, и все вокруг превращается в пылающий ад, Ева закрывает глаза, проскальзывает тремя пальцами в Оксану, прячет лицо в ее светлых локонах и хоронит свою фантазию - фантазию о том, чем они могли бы быть - на дне своего моря.