***
- Ева? Ева вздрагивает и садится, резко вдыхая через нос. Оксана очнулась. - Привет, - шепчет Ева. Она поворачивается к ней и подносит руку к ее светлым волосам, которые не мыли уже несколько дней. У Оксаны белое, как мел, лицо, даже несмотря на вливаемые в ее организм жидкости и железо, а ее глаза стали лаврово-зелеными - оттенок, который она никогда прежде не видела, сколько бы времени не проводила, глядя в ее глаза. - Как ты себя чувствуешь? У Оксаны дергаются губы и она морщится. Наверное, ей очень больно. Она зажмуривается, а затем едва слышно говорит: - Ванная. Черт, конечно: Ева накачивала тело Оксаны жидкостями в течение нескольких часов. Она понятия не имеет, смогут ли они добраться до ванной, которая находится в добрых двадцати футах, но ей же как-то удалось затащить Оксану в номер, значит они как-нибудь справятся. - Сейчас, - говорит Ева. Она встает, обходит кровать и просовывает левую руку между матрасом и спиной Оксаны. Оксана хнычет. Должно быть, она в непостижимой агонии. Стараясь не порвать швы, которые она накладывала с добрый час, Ева помогает ей сесть, а затем перекидывает одну из ее рук на свои плечи, помогая ей встать. Оксана яростно качает головой, но Ева игнорирует ее протесты, потому что иначе никак, и, когда блондинка с мольбой опирается на нее, она тащит ее в ванную и сажает на край ванны так, чтобы спиной она облокачивалась о стену. Оксана тяжело дышит, с хрипом втягивая воздух, и выглядит по-королевски раздраженной. - Хочешь, чтобы я... - начинает Ева, но одного взгляда на выражение лица Оксаны хватает, чтобы понять, что ей даже думать об этом вопросе не стоит. - Мне нужна минута, - хрипит Оксана, все еще жмурясь. - Погоди, - говорит Ева. Она возвращается к кровати, у стены которой стоят приобретенные раннее костыли, берет один из них и приносит его в ванную. - На всякий случай. Ева ставит его так, чтобы он опирался о край ванны. Оксана же смотрит на него так, словно это самая оскорбительная вещь, которую она когда-либо видела. - Я буду снаружи, - мягко говорит Ева, а затем выходит из ванной, закрывая за собой дверь. Кажется, Оксана проводит в ванной около часа, но Ева потеряла счет времени, и поэтому она терпеливо ждет за дверью, прислушиваясь к звукам, в страхе услышать, как голова блондинки разбивается о пол, однако она не слышит ничего, кроме болезненных стонов, смывающегося унитаза, а затем звука текущей воды. Ева решает рискнуть; она медленно открывает дверь и обнаруживает Оксану, сидящей у ванны и прислонившись к ней спиной. Похоже, она в двух секундах от того, чтобы потерять сознание. - Ладно, хорошо, я отведу тебя на кровать, - мягко говорит Ева, а затем помогает ей встать. Костыль остался нетронутым, и Ева молча проклинает и восхищается гордостью Оксаны. Оказавшись в постели, Оксана издает звук, граничащий с воем, и, задыхаясь, кладет голову на плюшевые подушки. Ева чувствует, как в животе все сжимается: на данный момент она не может сделать ничего, чтобы улучшить самочувствие Оксаны. Стараясь успокоиться, Ева ложится рядом с ней и начинает нежно поглаживать ее обнаженную руку. - Мне очень больно, - ахает Оксана и моргает, смотря в потолок. На глазах у нее встают слезы. Еве было так долго больно внутри, но на мгновение она задумывается, насколько же абсурдно то, что когда речь идет о них двоих, то кровью всегда истекает именно Оксана. - Ты помнишь, что случилось? Оксана облизывает губы, будто пытается подобрать нужные слова, но только стонет и закрывает глаза. Всего через несколько секунд она отключается. Ева остается лежать рядом с ней, поглаживая ее бледную кожу.***
Оксана вновь просыпается, когда в номере царит абсолютная тьма. Ева долго лежала без сна, и потому успела сходить за едой в ресторан отеля, поменять повязки на ране Оксаны, почитать в интернете об Уффици, но, в конце концов, ей хотелось просто посмотреть на Оксану, чтобы убедиться, что она все еще дышит, потому что черт бы ее побрал, если она только попробует отбросить коньки в ее смену. Ева мягко сжимает ее руку. - Думаю, впечатление об этом городе испорчено, - выдавливает Оксана и с некоторым явным напряжением поворачивает голову к Еве, которая не может не улыбнуться этой маленькой засранке, все еще пытающейся шутить с двумя пулевыми ранениями в теле. - Ты что-нибудь помнишь? - снова пытается Ева, придвигаясь ближе, чтобы между ними не осталось никакого расстояния, ни дюйма. Она спрашивает не из страха перед тем, что Оксана может вспомнить, что Ева чуть было не бросила ее истекать кровью. Она спрашивает потому, что хочет знать, как, черт побери, Оксану подстрелили, да еще и дважды. Оксана моргает, смотря на нее; ее сонные глаза блестят. Она снова облизывает губы. Во рту у нее, должно быть, пересохло, но если она захочет воды, Ева знает, что она ей об этом скажет. - Я уничтожила цель. - Ага, - усмехается Ева, потому что невероятно, что это волнует Оксану. - Да, ты достала его и немного больше. Оксана закрывает глаза и стонет, будто ей больно, а сама она ничтожная и такая, такая раздраженная. - Возможно, я допустила небольшой просчет в плане. - В тебя выстрелили планом? - не может не подразнить Ева. Она уже несколько дней живет в беспроглядной тьме, и ей ни за что не пережить эту поездку, если она не попытается найти немного света даже в самых ужасных деталях. - Задница, - шипит Оксана, но она улыбается. - Мексиканское противостояние, ты и сама все знаешь. Они задели меня, я задела их. - Хорошо, что был День освобождения, - указывает Ева и поднимает руку, чтобы убрать светлые волосы с глаз Оксаны. - В противном случае Санта-Кроче не был бы забит таким количеством людей. Тебя могли увидеть. Толпы людей помогли и вернуть в номер почти потерявшую сознание Оксану, укутанную в длинную армейскую куртку. К счастью, работники за стойкой регистрации поверили оправданию Евы: Оксана упала и поранилась, до этого успев нажраться в стельку. Сотрудники пропустили их в номер, не вызвав скорую или полицию. - Мм, - согласно мычит Оксана, закрывая глаза, когда пальцы Евы начинают ласкать ей щеку. Затем: - Ты в порядке? Глаза щиплет. Оксана до сих пор пробуждает в ней что-то чудесное и ужасное, и поэтому она мягко улыбается и кивает. - Я в порядке. Просто сосредоточься на выздоровлении, хорошо? Тебе нужно вернуть свои силы. - Мне холодно, - говорит Оксана, и только тогда Ева понимает, что та дрожит. Она прижимает ладонь к щеке Оксаны, но она холодная, а не горячая, а это значит, что у нее нет температуры, и раны не инфицированы. - Скорее всего, так будет какое-то время, - вздыхает Ева и наклоняется, чтобы натянуть покрывало на простынь, которой уже укрыта Оксана. - Тебе станет лучше. - Ты уверена? - шепчет Оксана, и у Евы сжимается сердце; она выглядит такой молодой, такой уязвимой. Она совсем не похожа на женщину, с которой она провела столько ужасных, ненавистных, необъяснимо болезненных часов за последний год. - Да, - говорит Ева. Она действительно так считает, потому что знает, что все это лишь временно. Это подвешенное состояние лишь временно. Веки блондинки опускаются, и постепенно она перестает дрожать, погружаясь в сон.***
Замкнутый круг продолжает повторяться изо дня в день: Оксана просыпается, Ева помогает ей добраться до ванной, Ева дает ей обезболивающее, запихивает в нее еду, но ровно столько, чтобы поддерживать в ней силы, а не пробудить позывы к рвоте, Оксана засыпает, и так снова и снова. Капельницу сняли; у Оксаны уже необходимое количество жидкости в теле, и самое главное, что ее организм работает так, как и должен, и это все, на что может надеяться Ева. - Ты проделала во мне дыру? - одним дождливым вечером вскрикивает Оксана, имея ввиду попытку Евы удостовериться, что в ране на ее боку не осталось осколков пули. - Сначала ты заставляешь меня носить эти отвратительные вещи, а потом проделываешь во мне дыру? - В тебе уже была дыра, глупенькая, - бормочет Ева, осматривая рану. Она хорошо заживает, да и одежда Оксаны не такая уж и ужасная; Ева одела ее в большую белую футболку и черные теннисные шорты. - Две дыры, вообще-то. Свежие раны. Тебе невероятно повезло, так что прекращай стонать. - Тебе нравятся мои стоны, - дразнит Оксана, так быстро вернувшись в свое прежнее состояние, что это немного пугает. Щеки брюнетки слегка заливаются румянцем, но она сосредоточена на поставленной задаче по снятию повязки с раны на левом бедре Оксаны. Рана выглядит немного раздраженной, и поэтому она тянется к бутылке с антисептиком на тумбочке, открывает крышку и поливает швы. - Ах ты задница! - ругается Оксана, потому что жжет просто чертовки, Ева это знает. Она сжимает губы, чтобы не улыбнуться; Оксана ведет себя так, будто ей двенадцать. Она удивлена тем, насколько естественно ей это дается; лечить раны Оксаны, следить за тем, чтобы она пила и питалась... заботиться о ней. - Если я когда-нибудь снова встану на ноги, то я буду преследовать тебя по всему Лунгарно и брызгать в тебя этой штукой из водяного пистолета, - бормочет Оксана, прежде чем снова отключается. Ева знает, что этому не бывать, но это мысленное изображение слишком прекрасно: Оксана, хромающая по дорожке у реки Арно и пытающаяся застрелить ее из водяного пистолета с антисептиком, и Ева, зигзагами оббегающая толпы туристов и притворно кричащая о помощи. Дыхание блондинки выравнивается, и Ева позволяет себе ухмыльнуться, словно идиотка, какой она и является.***
Спустя восемь дней снова наступает май. Оксане удается переносить немного веса на свою левую ногу. Вопреки правилам отеля, она дохрамывает до открытых балконных дверей и закуривает сигарету, утопая весь номер в запахе дыма; это грубо, нездорово и отлично описывает ее сущность. Ева полусонно наблюдает за ней из постели. Море тихое и спокойное, но они на разных плотах. Их разъединяют приливы и течения, они уплывают в разные стороны, и когда Ева зовет ее с другого конца моря - когда она просит ее затушить сигарету, иначе им придется заплатить штраф - Оксана ее не слышит.***
Через десять дней после 25 апреля Ева чувствует на себе взгляд Оксаны. Они в постели, потому что логично находиться в кровати, пока ты в номере, и Ева давно пытается заснуть, но не может, а теперь она чувствует жжение на лице от пристального взгляда Оксаны. - Что? - хрипит Ева, не открывая глаз; ей и не нужно их открывать, она и так знает, что на нее смотрят. - Ты собиралась бросить меня там. Глаза тут же открываются, круглые и встревоженные, но Оксана не выглядит сердитой. Она не выглядит шокированной или преданной; она выглядит грустной. Между ее бровями появляется легкая морщинка, настолько маленькая, что Ева бы и не заметила ее, если бы не изучила каждую деталь лица Оксаны, а в ее глазах - сегодня вечером орехового оттенка - мерцает неуверенность, намек на попытку собрать кусочки пазла воедино, но никак не преуспевая в этом деле. Ева медленно выдыхает. Нет смысла лгать, да она и не хочет. Она уже достаточно лгала. Оксана все помнит, так что бессмысленно будет говорить ей, что она ошибается. - Да, - мягко, но уверенно говорит Ева, раскрывая свой проступок, свою чуть было не совершенную ошибку. - Да, собиралась. Но я передумала. Все это было просто... слишком. Я будто снова оказалась в Париже, а ты снова была ранена, и я... я испугалась. Мне нужна была минута. Я не хотела оставлять тебя там, вот и не оставила, но все, что касается твоей жизни, просто... просто я не создана для таких вещей. Это правда; сколько бы она ни планировала и ни готовилась, как бы легче ни стала бы жизнь Евы, если бы Оксана навсегда исчезла с лица земли, в том переулке она поняла, что ее совесть убила бы ее, и не было бы у нее больше никакой жизни с таким весом на плечах. Оксана закусывает нижнюю губу, переводя взгляд то к глазам, то к губам Евы. Они не целовались. Они не разделяли никаких моментов близости, если не считать, что Ева ухаживала за ее ранами. Возможно, Оксана помнила события того вечера с самого начала, но предпочла не поднимать эту тему. Однако теперь тайное стало явным, и Ева ждет ответную реакцию, которую она заслуживает прочувствовать до самого мозга костей. - Я рада, что ты передумала, - тихим, но искренним голосом шепчет Оксана. Больше она ничего не говорит.***
Два дня спустя, пока Оксана еще спит в кровати, Ева собирает сумку. Она идет в вестибюль, чтобы убедиться, что персонал отеля будет оставлять обед и ужин на тележке рядом с номером каждый божий день в течение следующей недели, а затем (наконец) просит, чтобы перед дверью номера положили чистые простыни и новые махровые полотенца. Вернувшись в номер, Ева обнаруживает, что Оксана уже не спит и сидит, опираясь спиной на подушки. Ева вспоминает ту зимнюю ночь в лондонском «Быке и Шкуре». Оксана выглядит точно так же, только теперь она немного похудела, волосы взлохмачены, а кожа стала бледнее. Через несколько дней исполнится год с тех пор, как Ева, спеша на встречу, почувствовала запах Оксаны в районе Ковент-Гардена. Тогда она остановилась, чтобы увидеть, действительно ли это была она; остановилась, чтобы узнать, пробудит ли в ней это какие-либо чувства. Исполнится ровно год, и почему-то кажется, что именно так все и должно быть. - Значит, тогда ты и уйдешь, - говорит Оксана, хотя Ева даже не заикалась об уходе, а ее сумка скрыта из виду. Она стоит у дивана, немного опешив, но встречает задумчивый взгляд Оксаны. Ева вздыхает, но вместо того, чтобы сесть на диван, на безопасное место, она подходит к кровати и садится у запутавшихся в простынях ног Оксаны. Ева принимается поглаживать и ласкать ноги Оксаны, медленно двигая рукой вверх и вниз, запоминая ее икры, коленные чашечки, голени, бедра и стараясь не задевать все еще заживающую рану. - Я думала, я тебе небезразлична, - бормочет Оксана. Она отводит взгляд в сторону балкона, прочь от Евы, которая так пристально смотрит на нее. - Нет, - нежно говорит Ева, ища взгляд Оксаны, но он остается сфокусированным на голубом небе. Ева улыбается, потому что если и существует подходящий момент - подходящий момент, чтобы прочувствовать это, выразить это словами - то он настал: - Нет, ты не просто небезразлична мне. Я люблю тебя, невыносимая ты задница. Оксана резко поворачивает голову, глядя на Еву широко раскрытыми глазами, а затем ее губы расплываются в ее проклятой ухмылке. - А то, я знаю. - Ах ты... - Ева проводит рукой по волосам и фыркает, потому что какая же она засранка, но Ева наконец это сказала - в первый и последний раз - и по груди разливается тепло, будто весенний солнечный свет проникает сквозь ребра, озаряя сердце. - Ты правда раздражаешь, ты это знаешь? Улыбка блондинки становится менее самодовольной и более искренней. Она выглядит такой красивой, вернув себе прежний цвет лица и серо-ореховый оттенок глаз, какой ее и знает Ева. - Ева, ну конечно, ты меня любишь. Иначе я уже была бы мертва. Она трижды касается большим пальцем указательного, опустив глаза. - Ты уверена, что хочешь вернуться в Лондон? - наконец спрашивает она, не с надеждой, но с беспокойством. Ева уйдет, не раскрыв своего плана. Ева уйдет и позволит ей бродить по миру так свободно, как она того пожелает, потому что, несмотря на ужасы, таящиеся внутри нее, несмотря на дьявола, прячущегося за ее глазами, Ева знает свои пределы: она знает, с чем она жить сможет, а с чем - нет. Она уйдет, потому что рано или поздно сюда нагрянут люди, которые позаботятся об Оксане, а когда они придут, в этом номере не будет места для Евы. Она не знает, найдется ли ей теперь место в Лондоне, но сегодня она не станет об этом беспокоиться. Она уйдет, слегка разочарованная тем, что ей так и не удалось найти в себе настоящую силу и волю, чтобы поймать Оксану, при этом понимая, что, возможно, так все и должно было сложиться. Она уйдет и будет знать, что за небольшой отрезок времени, в месте, где были только они вдвоем, она полюбила Оксану. Она всей душой полюбила ее чистой любовью, которая никуда не денется, что бы ни делала Оксана, кому бы она ни причиняла боль, что бы она ни решила делать со своей жизнью. Ева полюбила ее, и боже, такое ощущение, будто внутри загорелись светлячки от понимания, что впервые за такое долгое время она честна с собой - она решает поджечь свою мечту вместо того, чтобы закрыть глаза и прятаться за ней. Оксана все еще улыбается и осторожно поднимает руку, поднося ее к спутанным темным волосам Евы, и проводит по ним пальцами. На долю секунды она раздувает ноздри, и, когда она опускает руку, ее глаза по-прежнему остаются яркими и добрыми, но в остальном ее лицо лишено эмоций. - Хочешь, чтобы я нашла тебя, когда мне станет лучше? Ты нашла меня. Да. Молодец. Спасибо. Ева улыбается и качает головой: это все, что ей нужно; это все, что она хочет себе оставить. Оксана, кажется, понимает, потому что она грустно улыбается, но не пытается отговорить Еву. Она даже не кажется обиженной; она просто смотрит на Еву, прикрыв глаза, через которые на мгновение можно разглядеть чистое окно в ее душу. - Ты убьешь меня? - спрашивает Ева, потому что этот вопрос нужно озвучить, потому что она может ее убить. Оксана может рассмотреть это решение как величайшее из когда-либо совершенных предательств. Она может втайне злиться и в итоге отомстить за то минутное сомнение в переулке. Она может почувствовать себя брошенной и обиженной, а Ева очень хорошо знает, что месть не пустое слово для Оксаны. Оксана снова смотрит на свои колени, а затем поднимает глаза и медленно качает головой. Обещаешь? - Ты позволишь мне остаться на свободе? - прищурившись, спрашивает Оксана. Ева кивает. Обещаю. Но есть еще кое-что, что она должна узнать. Ева протягивает руку, проводит пальцем по шее Оксаны, запоминая ямочку у ее ключиц, и спрашивает: - Ты была когда-нибудь на озере или на море? Оксана хмурится и в замешательстве наклоняет голову. - Откуда ты это знаешь? Этот вопрос сам по себе является ответом. Ева чувствует, как начинает щипать глаза. - Вообще-то, я не знала. Я представляла нас там, сначала в озере, а потом в открытом море. Только ты и я, на нашем маленьком глупом плоту, который мы, не знаю, может, сами построили. - Мм, - мычит Оксана, и ее глаза блестят. Кажется, ей нравится идея быть вдвоем на плоту, окруженными водой. - Мой отец однажды взял лодку на Русалке, когда я была маленькой. Ева не знает, где находится и как выглядит Русалка, но она воображает чистую голубую воду и возвышающиеся вдали, за гладким песчаным берегом, березы и сосны. Она вытирает нос тыльной стороной ладони, а затем протягивает руку, чтобы провести пальцами по медовым светлым волосам Оксаны - в точности так, как Оксана сделала с ее волосами всего минуту назад. - Могу я быть там рядом с тобой? - спрашивает она, и голос срывается, потому что они реальны, они в настоящем, они в ее драгоценном озере, ее гладком море, ее спокойных водах - и они будут здесь всегда: сколько бы раз они ни полыхали пламенем, каким бы сильным ни был шум моря, прилива не избежать, и они всегда будут возвращаться друг к другу на свой плот, словно магниты. - Да, - тут же говорит Оксана и не говорит больше ничего. Ева наклоняется, чтобы оставить поцелуй на лбу Оксаны, касаясь губами ее кожи и волос. Ева вдыхает ее запах - ее настоящий запах - а затем поднимается на ноги, хватает сумку и уходит. Оксана будет в порядке, она это знает: она боец, сделанная из такой прочной стали, которую она и не может себе вообразить, но все же, держа в руке сумку, она не может не оглянуться на Оксану еще раз, в последний раз, и сказать: - Пожалуйста, не делай глупостей. Оксана тут же разражается смехом; прекрасный звук, такой легкий и искренний. Она ярко улыбается, выглядя такой очаровательной, что Ева хочет положить эту мысленную фотографию к себе в карман и держать ее при себе до конца своих дней. Оксана проводит рукой по волосам, откидывая медовые пряди назад. Она сжимает губы, подавляя улыбку, и говорит: - Ты тоже. Оксана рядом с Евой. На плоту она обнимает ее за плечи, прикасается теплыми губами к шее, оставляя томные поцелуи, в то время как Ева медленно гребет веслами вперед, преследуя закаты и наслаждаясь тишиной, простым счастьем быть вместе в тишине. Ева крепче сжимает сумку, и ее ноги несут ее к двери, затем в коридор, в лифт, через вестибюль, и, наконец, из отеля на площадь; в теплый, мерцающий солнечный свет флорентийской весны.