Твердыня Notre-Dame их спаяла воедино

Любой бы фермер зарыдал, облив слезами грудь, Когда б узрел блаженный край, куда мы держим путь. Там реки полны эля, там — лето круглый год, Там пляшут королевы, чьи взоры — синий лёд, И музыканты пляшут, играя на ходу, Под золотой листвою в серебряном саду. Но рыжий лис протявкал: «Не стоит гнать коня». Тянуло солнце за узду, и месяц вёл меня, Но рыжий лис протявкал: «Потише, удалец! Страна, куда ты скачешь, — отрава для сердец». Канцлер Ги «Рыжий лис» (на стихи У.Йейтса) — Мать, ты где застряла? Я думала уже всю полицию Парижа на ноги поднимать!       Недовольное ворчание Сашки на удивление гармонично сочеталось с ласкающей слух джазовой музыкой и наступающими сумерками, разливающимися по кафешке струями воздушных чернил. В этом уютном уголке кислород будто бы на веки вечные впитал в себя головокружительную смесь ароматов всевозможных видов алкоголя и едкого запаха сигарет. — Где ты задержалась? Саша от скуки чуть на сцену петь не пошла, я насилу её удержала, — сквозь смех спросила Анна-Мария, смакуя коктейль.       Я выдавила из себя подобие смешка, тщетно пытаясь представить в красках эту сцену. Однако в голову не лезло ничего, кроме недавних событий. — Ты какая-то напряжённая… — сказала Сашка, затянув сигарету с михалковским причмокиванием* и сощурив голубые глаза. «Сашка, такая Сашка, ничего от неё не скрыть»… — Да так, — ответила я, стараясь изо всех сил, чтобы эта фраза прозвучала бесцветно, и небрежно махнула рукой… Слишком небрежно… — Лизавета, — вкрадчиво протянула по слогам подруга, наклонив голову. Анна-Мария с широкой улыбкой наблюдала за нами. — Девчат, на вас без смеха не взглянешь, вы точно семейная пара, допрос с пристрастием на почве ревности! Александра, ты только посуду не начни бить! — Нет, не начну, я не перевожу казённые вещи, — ответила Сашка, медленно растягивая гласные, из чего я сделала вывод, что она уже слегка под хмельком. — Элизабет, садись, мне самой уже стало интересно, — кивнула Анна-Мария на стул, сиротливо пустовавший в углу.       Я мотнула головой, отгоняя досаду, и обречённо плюхнулась на стул, по привычке положив рюкзачок на колени. — Мне в мюзикле роль предлагают… Сашка поперхнулась коктейлем и смачно кашлянула. Мы с Анной-Марией синхронно бросились стучать ей по спине. — Спокуха-спокуха, а то и прибить в порыве такой заботы можно, — вытирая губы, пробурчала Саша. В миг протрезвевшая, она откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди. — Так, подруга, ну-ка давай по порядку, что, где и когда, как говорится.       Я пересказала свою незамысловатую и в то же время необычную историю от момента расставания с подругами у ворот французской Альмы-матер и вплоть до последней минуты. Сашка, затаив дыхание, слушала мою историю, чего нельзя было сказать об Анне-Марии. Её лицо с каждой минутой всё больше и больше мрачнело. — И ты хочешь в этом участвовать? Не ты ли говорила, что мюзиклы — это пережитки прошлого, что не понимаешь, зачем отец там принимает участие и так далее?.. — Говорила, — вздохнула я, чувствуя себя нашкодившей первоклашкой. — Я надеюсь, ты взяла отсрочку лишь из вежливости или на худой конец из трусости, решив, что легче отшить по телефону? — продолжила Анна-Мария. — Мари, ты что, не наступай на горло песне! Я эту мадам уже давно петь вдохновляю, а тут такой случай… Нет, такой шанс! — отчаянно воскликнула Сашка. — Такой шанс бывает раз в жизни.       Горькая улыбка исказила красивые черты девушки. С материнской снисходительностью она обвела нас взглядом. — Уверяю Вас, стать объектом сексуальных желаний у Элизабет случаев будет достаточно на своём веку и без этого шанса.       Я поперхнулась. Апельсиновый сок из трубочки полетел на салфетку, которую я предусмотрительно положила себе на колени, а Сашкины и без того огромные глаза захватили пол-лица. Анна-Мария недоумённо посмотрела на нас. — Вы что, не знаете изнанки этого сомнительного бизнеса? Вы с какой планеты? Может, вы ещё не знаете, откуда дети родятся? — Анна-Мария, обижаешь, мы проштудировали ирландские скелы от и до, — я попробовала скрыть смущение за шуткой. — Я серьёзно, — нахмурилась та, — если ты решишь вступить на этот путь, то знай, что за каждую новую ступень на карьерной лестнице плата размером с ночь любви. Да кому я рассказываю! У тебя же мама — певица… — Ты хочешь сказать, что моя мать — гулящая девка? — у меня из груди вырвалось шипение, я сжала кулаки, впервые готовая ударить человека по лицу. — Нет, — как-то горько ответила Анна-Мария, — ты же говорила, что твой двоюродный дядя занимал высокий пост в министерстве культуры во времена СССР, так что твоя мама была под защитой. Но есть те, у которых этой защиты нет. И наверняка у твоей мамы остались в памяти неприятные истории её коллег, которым однажды пришлось сделать выбор, либо регулярно расплачиваться натурой, либо распрощаться с призванием раз и навсегда. Это жизнь, дети мои, и никуда от этого не деться.       Мы с Сашкой замерли, словно на наших глазах из только что из раскрывшегося бутона розы выполз здоровый, мерзкий слизняк, который самодовольно изгадил нежные лепестки своей противной слизью. Анна-Мария закусила губу, смотря в одну точку, словно погрузившись в какие-то безрадостные воспоминания. — Аннет, — позвала её я, — ты так говоришь, будто… — Да, — нервно усмехнулась она, — так и есть… В детстве я хотела стать гимнасткой, поступила в секцию, на соревнования ездила, однако… Однако наступили на горло песне… Один урод предложил неоригинальную, но весьма своеобразную протекцию, от которой я отказалась. Путь в большой спорт был для меня закрыт, но я нашла себя в другой сфере, а гимнастика осталась моим хобби. И я нисколько не желаю, что тогда отказала этому гаду…       Энергичным движением она взяла бутылку вина и налила себе до краёв… У меня возникло ощущение абсолютной тишины, словно не было джаза, хохота, гама, запахов алкоголя и сигарет. Всё вытеснило чувство мерзости, которое смрадным дымом наполнила моё тело. Я отчаянно мотнула головой. — Получается, богема везде одинакова и везде те же законы, как и в той стране, в которой не было секса… — печально заключила я. — Да, — мрачно кивнула Анна-Мария, — просто на тот момент у вас ещё были заветы Ильича: «Конспирация, батенька, конспирация» (эту фразу очень любила повторять Сашка, видя, как какой-нибудь горе-студент пытается списать контрольную).       В какой-нибудь другой ситуации, наверное, можно было бы посмеяться, но только не сейчас. Я сочувственно сжала руку Анны-Марии, та лишь кивнула, давая понять, что всё хорошо. Сашка внезапно встрепенулась. — Но ведь у Лиззи тоже есть протекция в виде её отца, я думаю, они не будут…       Анна-Мария фыркнула, дёрнув уголками губ: — Папа Лиззи, насколько я знаю, не работает в министерстве культуры, так что погонят взашей и его, и её. — Да, ты права, — глухо ответила я. — Девчонки, а не накручиваем ли мы? — спросила Сашка. — В конце концов лучше попробовать и пожалеть, чем пожалеть, не попробовав.       Анна-Мария растянула губы в циничной усмешке, однако я, предвидя очередную едкую шутку, поспешила прекратить дискуссию. — Девчата, утро вечера мудренее. Давайте сегодня не будем ни о чём думать, забудем на время все наши беды, переживания. Завтра нас ждёт жизнь, полная забот, но сегодня мы пока выпускницы, давайте же утопим печали в вине! — In vino veritas! — воскликнула Сашка, торжественно подняв бокал. Мы рассмеялись — надвигающаяся буря улеглась.       Однако я продолжала весь вечер думать над словами Анны-Марии. Девочки и не заметили мою отстранённость, обсуждая последние события из мира кино. А я же буквально за несколько минут кардинально изменила свой взгляд на советское искусство. Как людям в пучине разврата удавалось создать что-то светлое? Зачем нужна нам эта постоянная игра в «быть» и «казаться»? Разве люди не понимают, что они обесценивают искусство такими грязными методами? А нужно ли им вообще искусство?..