Твердыня Notre-Dame их спаяла воедино

La vie cessera d'être douce C'est sur c'est écrit La vie cessera d'être douce Survivre deviendra la course Julie Zenatti.       Разошлись мы поздно, но всё-таки не за полночь. Благо, наша с Сашкой конура была недалеко. Как ни странно, наутро я почувствовала необыкновенную бодрость, что, скорее, было следствием нервного напряжения. Мысли роились в голове, и становилось совсем худо от того, что я должна была встретиться с папой, а это означает, что разговора нам не избежать…       Я не помню, когда у меня вошло в традицию проводить свободное утро у отца в его холостяцкой квартире. Холостяцкой — это не слово, там будто выставка авангарда. Нагромождение инструментов, нот, блокнотов вперемешку со справочниками и журналами. И тем не менее это весьма упорядоченный творческий беспорядок. Что у отца идеально — так это одежда, такими аккуратно, педантично разложенными вещами мы с Сашкой не можем похвастаться. Но в остальном — всё достаточно запущено: цветам часто грозит гибель от засухи, холодильник гордо пустует, тут и там нет-нет, а заваляется наполовину допитая бутылка какого-нибудь проявителя-закрепителя.       Отец первое время смущался, когда я приходила к нему в квартиру, но через несколько недель это мгновенно переросло в привычку. Он всегда живо интересовался моими проблемами, слушал, что я изучаю на литературе и какие статьи пишу, хоть не всегда всё понимал. Однажды он мне подарил кюлоты, такие модные, красивые, и духи с кедровым запахом… Я поймала себя на мысли, что он знает многое о моих вкусовых пристрастиях, я же о нём не знаю ничего, практически ничего… Стало как-то неловко. Поэтому я сделала вид, что интересуюсь музыкой, и я стала засыпать отца вопросами. Не скажу, что я с удовольствием слушала про все эти способы аранжировок, музыкальные направления, но я видела, как отцу приятно чем-то со мной поделиться, поэтому я прикладывала весь свой врождённый актёрский талант, чтобы он поверил, что мне действительно интересно.       Лёд между нами таял, один раз я на автомате назвала его папой. В глазах отца блеснуло то, что поэты называют счастьем, и я осознала, насколько ему было важно, чтобы я сама пришла к этому. Однако, кроме кровного родства, никаких других связей между нами не было. Мы встречались и разбегались, каждый — в свою сторону, где чувствовал себя как рыба в воде. Но сегодня всё было иначе.       Я знала, что сам он не начнёт этот разговор, надеясь, что однажды я до него созрею. Признаться, он хорошо меня изучил за два года нашего тесного общения, лучше, чем бабушка или, тем более, мать. Мне нужно созреть для беседы. Обычно это происходит постепенно, но не сегодня. Именно сейчас я готова сесть за стол переговоров немедленно. Мне нужен совет. Ох, если бы я решала сердцем, а не мозгом, я бы кинулась в эту авантюру, набирая в лёгкие дух свободы после жёсткого бабушкиного контроля над всеми моими действиями и даже мыслями. Но моё холодное безжалостное рацио тут же напоминает мне, что всё в этом мире лишь видимость пресловутой свободы. В словах Анны-Марии есть резон, но отчего-то мне кажется, что её откровенность не преследовала цель защитить меня. Что-то в её интонациях было похоже на зависть…       В квартире отца было практически темно, однако, судя по музыке, доносившейся из комнаты, которую он обустроил под музыкальную студию, отец уже проснулся. Знакомый мотив… Это же «Vivre»… «Жить…без запретов… Боже, как моему тайному бунтарю этого не хватает!»       Я осторожно приоткрыла дверь. Отец сидел за синтезатором, чувственно исполняя мелодию, тихо-тихо подпевая при этом под нос. Раньше я ощущала некоторую неловкость, когда становилась свидетельницей такой интимной сцены, но сейчас ничего подобного не было. Боком подперев косяк двери, я испытующе смотрела на отца. Он почувствовал мой взгляд, музыка стихла, в воздухе повисла звенящая тишина. Мы смотрим друг на друга, как два разведчика из противоположных лагерей. — Ты знаешь, что я хочу обсудить с тобой, — наконец выпалила я, даже не поздоровавшись. — И тебе здравствуй, садись, дочка. — Да, доброе утро, прости, я рассеянная после вчерашнего случая…       Я села рядом с ним на табуретку, сложив руки в замок. Снова воцарилась тишина… «Давай же, трусиха, начинай»… — Папа, мне очень стыдно за вчерашнее… — Не говори так! — первый раз в жизни перебил меня отец. — Ты прекрасно спела, все были в восторге, у тебя неповторимый голос!       В этот момент он смотрел на меня, как, возможно, смотрел бы Пигмалион на кусок гипса, из которого ему предстояло высечь Галатею. Тут же я почувствовала, как гордость кольнула меня за душу. «Нет, папа, я никому не позволю смотреть на себя на материал для создания чего бы то ни было».  — Папа, я сделала плохо, дав беспочвенную надежду твоим коллегам… Но пойми, у меня есть две причины, по которым я не могу… Во-первых, очень трудно петь в мюзикле и работать по специальности, и во-вторых, я прекрасно понимаю, что на жертву, которую от меня ждут за главную роль, я никогда не пойду… Я не продам так подло свою честь («да-да, я из Средневековья»)…       Глаза отца округлились поболе, чем вчера у Сашки, а лицо заметно вытянулось, обретя неестественно бледный оттенок. — Дитя моё, о чём ты? — О том самом… Помнишь Анну-Марию, мою подругу? Так вот, её спортивная карьера была погублена из-за того, что она отказалась стать любовницей одного влиятельного лица… Пойми, я не за себя боюсь, я же могу тебе навредить, ты ведь там с ними работаешь…       Я остановилась, чувствуя, что мой голос дрожит от волнения. Отец взял мои руки в свои и серьёзно посмотрел мне в глаза. — Луиза, я уверяю тебя, что такого в этом обществе не будет, готов подписаться под чем угодно! Я знаю Люка и Ришара уже давно. Никаких отношений, кроме творческих, они с исполнителями поддерживать не будут! Никто не позволит себе ничего подобного! Во-вторых, твоими коллегами по сцене будут начинающие певцы без гонора или давние, хорошие знакомые Люка, они порядочные люди! Кстати, основная часть наших исполнителей — квебекцы. — О, я рискую подпортить свой парижский говор, — усмехнулась я, но отец, казалось, не оценил шутку. — Среди них более-менее известны лишь Даниэль Лавуа и Брюно Пельтье, помнишь, звезда «Стармании»? — Да-да, второго, кажется, припоминаю, — задумчиво ответила я, сознавая, что на самом деле, я его совершенно не помню. «Какая же я патологическая врушка!» — Третий — Люк Мервиль, четвёртый — молодой певец с псевдонимом Гару, в основном, до этого он пел в барах в Квебеке. — И кто же кого будет играть? — спросила я, чтобы хоть как-то дать понять, что я его внимательно слушаю. В отличие от отца, который каждого из них уже слышал и даже знал в лицо, мне эти имена решительно ни о чём не говорили. — Знаешь, они классные ребята! — вдохновенно продолжил отец. — Я уверяю тебя! Даниэль Лавуа будет священником, он был утверждён сразу, они с Люком давно большие друзья, Брюно Пельтье — Гренгуар, Гару — Квазимодо, Люк Мервиль — Клопен, на роль Феба у нас утверждён корсиканец Патрик Фьори, а Флёр-де-Лис будет единственная француженка — Жюли Зенатти. — Да, в этой дружбе народов только русской и не хватало! — усмехнулась я. — Так ты согласна? — c надеждой в голосе спросил отец. — Ну, я не знаю, — как-то неуверенно пролепетала я, — это, конечно, очень интересно. — Да, я понимаю, тебе нужно самоутвердиться в профессии, к которой долго шла, но, может, стоит попытаться? Я не давлю на тебя, но кто знает, лучше попробовать и пожалеть один раз, чем не попробовать и жалеть всю жизнь. — «Сашка номер два», — или тебя это вовсе не интересует? — Почему же, интересует, — «наконец я не лукавлю», — просто… Не знаю, такое ощущение, что это как-то кардинально изменит мою жизнь… Вот в хорошую или плохую сторону… Да и… Да и бабушка не одобрит. — Дочка, тебе уже 23 года, нельзя всё время делать что-то с оглядкой на кого-то. Решай сама, что говорит сердце… Мы с твоей матерью однажды поступили против морали, поддавшись голосу чувств, я не говорю, что мы поступили хорошо… Но теперь у нас есть ты! А если бы я всегда был правильным до нервной почесухи, всё взвешивал и шёл по заранее намеченному курсу, я никогда бы не достиг успеха в своей профессии, а главное, я никогда бы не стал отцом!       «Ох, папа, как ты умеешь убеждать! Что делать, авантюризм мне достался от тебя». Я поднимаю взгляд, чувствуя, как в глазах загораются искорки озорства. — Папа, мсье Пламондон, ещё спит? — Нет-нет, мы с ним разговаривали за полчаса до твоего прихода… — Хорошо, — сказала я, набирая номер.       Гудки показались мне вечностью. Наконец на другом конце трубки послышался голос, такой спокойный, немного уставший… — Алло, мсье Пламондон, доброе утро, Вас беспокоит Луиза Лоран, помните смешную, нелепую девчонку, которая пела малютке песню про Золушку? Я дочь Жерара Лорана. — Мадемуазель, — раздался лёгкий смешок на том конце трубки, — во-первых, вы вовсе не нелепая и не смешная, а очень обаятельная и красивая, во-вторых, я ещё не настолько стар, чтобы забыть девушку, буквально сошедшую со страниц романа Гюго. — Я подумала над Вашим предложением, — постаралась придать своему голосу деловой тон, вышло плохо, будто пятилетний ребёнок в мамины туфли влез, — слова и музыка мне запали в душу, я бы с удовольствием приняла участие в Вашем проекте, если вы ещё не передумали. У меня к Вам только две просьбы, как я поняла, мюзикл сильно отличается от первоисточника. Я хочу, чтобы в нашем контракте было оговорено два момента: во-первых, со мной согласуют костюм Эсмеральды, во-вторых, если мне что-то не понравится в задумке режиссёра, то меня не заставят этого делать, например, целоваться с Фебом («ага, значит, с Фролло я согласна, Фрейд, привет! Так, лучше кончать, пока очередной перл не выдала»). Назначайте дату, я приду с выученными песнями.       Люк стал сердечно благодарить меня, заверяя, что мои условия будут выполнены. Я прям чувствовала, что его лицо расплылось в улыбке. «Мой первый деловой договор, можно сказать, уже практически подписан… Первый серьёзный шаг во взрослую жизнь, где каждый день идёт игра на выживание. Жизнь редко когда щадит от испытаний, но я их пройду!»       Закончив говорить, я поднимаю взгляд на отца. Такого огня в глазах я у него ещё не видела. Он подскочил и крепко прижал к себе. Впервые в жизни я почувствовала, какого это, ощущать сильное мужское плечо. И я была рада, что первым оказался именно мой отец. — Что ж, осталось самое трудное: рассказать об этом матери и бабушке, но это я беру на себя, — подмигнула я отцу. «Нет, всё-таки мы отчаянные авантюристы».       Через два дня самолёт нёс нас с Сашкой домой, в Крым, с пересадкой в Москве. Перед полётом я ещё раз встретилась с Люком и Ришаром, которые дали мне ещё две песни: одно соло про Феба и дуэт с моей соперницей Флёр-де-Лис. Оказывается, это шестнадцатилетняя школьница! Хоть не буду самой младшей. Учить тексты я начала уже на борту самолёта. Сашка взахлёб читает «Бойцовский клуб», вышедший в прошлом году, а я, откинувшись на спинку кресла, с закрытыми глазами слушаю макет песни «Bohémienne». Итак, решено, коллеги папы через несколько недель начнут творить из меня, нелепой, смешной девчонки, Галатею.

Кто же вдохнёт в неё жизнь?