Твердыня Notre-Dame их спаяла воедино

Но чем внимательней, твердыня Notre Dame, Я изучал твои чудовищные ребра, Тем чаще думал я: из тяжести недоброй И я когда-нибудь прекрасное создам. Осип Мандельштам 18 января 1998 год, 13:00. Я в Каннах, стою перед Дворцом Фестивалей, обдуваемая холодным ветром. Рядом со мной мой отец, который, кажется, волнуется чуть больше, чем я. До репетиции ещё час, но я в моей обычной манере приехала заранее. С детства у меня такая привычка: приехать точь-в-точь — всё равно, что опоздать. Если бы не отец, я бы была здесь ещё раньше, но папа решил укротить мою жажду снискать лавры первопроходца. И всё-таки у меня есть ещё целый час: это и мало, и много, чтобы окунуться в атмосферу нового места, настроиться на роль и на встречу с моими будущими коллегами… С одним из них, правда, мне не хотелось бы встречаться. Стоит вспомнить о нём, в голове всплывает жгучий взгляд, а щёки покрываются румянцем. — Лизи, девочка моя, пойдём, у тебя уже щёчки горят. Ох, папа, если б ты знал, по какой причине они покрылись румянцем! — Пап, позволь ещё минутку! — Горло застудишь, а у тебя главная роль! Шагом марш внутрь! Отец в первый раз в жизни заговорил со мной приказным тоном. — Папа, я уже давно совершеннолетняя и могу отвечать за свои поступки, не переживай за мой голос, и вообще, иди сам внутрь, я скоро тебя догоню. Отец недовольно вздохнул и, махнув рукой, направился внутрь, а я осталась рассматривать здание. Всё происходящее со мной похоже на сказку. Конечно, я не принцесса, а так называемый «дворец» больше похож на огромный круизный лайнер или бункер, а вместо кареты меня сюда доставил поезд «Париж — Канны», и из верных помощников у меня только отец, которому я сейчас фактически нагрубила. Хорошенькое начало! Нет, нельзя быть такой стервой! Надо попросить прощение, иначе петь я не смогу… Вздохнув и напоследок окинув взглядом неприветливую громадину, я даю её нутру поглотить себя. Стоило мне войти, как я столкнулась нос к носу с отцом. — Я засекал время, — его слова сопровождались очаровательной, совершенно мальчишеской улыбкой. — Пап, прости меня, ты, конечно, прав, я не должна была так реагировать… Мой папа лишь усмехнулся и потрепал по голове: — Моя маленькая, горячая Эсмеральда, я не сержусь, пойдём-ка, тебе надо привести себя в порядок и переодеться … Около 14:00. Я сижу на подоконнике, уже пятый раз подряд проделывая комплекс упражнений для пения диафрагмой. Рядом со мной моя партитура. Через каких-нибудь десять минут я встречу команду в полном составе. Мы соберёмся вместе, чтобы представить звукозаписывающей студии наш общий труд. Восемь песен… На всех вместе. Мне немного страшно… На бедной партитуре уже остались вмятины от моих пальцев… «Vivre»… Сегодня я буду петь только эту композицию, что, по правде говоря, не делает мои думы легче. Конечно, успех зависит не от меня одной, но мне отчего-то очень-очень хочется выложиться в этой песне так, чтобы ни у кого не было сомнений, что это творение имеет право на жизнь! Помню, дорогой Альберто доверительно рассказывал нам с Жюли, что в самом начале набора кастинга он повесил объявления в Франс 3 о том, чтобы кандидаты присылали ему свои кассеты. Его ящик, оставался пустым, как гнёзда по осени, целыми неделями. Да, мюзиклы теперь не в моде… Эта ветреная богиня под названием мода попользует и бросит на растерзание злым языкам, действующим так же эффективно, как яд гадюки. Вот расплата за былую известность… Ждёт ли меня это в будущем? Отчего-то мне не хочется сейчас об этом думать. Что бы ни ждало впереди — успех или провал — я буду идти до конца. Во-первых, не в моём характере бросать начатое, а во-вторых, я отчего-то привязалась к этим людям, так искренне загоревшимся идеей подарить людям историю, такую же яркую, грустную, трагическую, как дух романа Гюго, как сама история собора. Я искренне прониклась симпатией к обаятельному, душевному Люку и страстному Ришару, к музыке, к словам, и сегодня я разделю с ними их чаяния и буду бороться за жизнь этого мюзикла, как когда-то боролись за жизнь собора. Я верю, что наше совместное творение будет жить, а не отправится раньше времени в небытие с клеймом sentiments distingués. Тихий голос мсье Пламондона словно рукой вытаскивает меня из вязкой трясины мыслей: — Лизи, пойдём, через минуту все соберутся за кулисами. Я киваю, мои уголки губ растягиваются в искренней улыбке. Спрыгнув с подоконника, следую за ним. На полминуты я задерживаюсь у зеркала, чтобы окинуть себя критическим взглядом. На мне синее платье оттенка электрик, почти в пол. Из-под юбки только слегка показываются туфли в тон на небольшом каблуке. Стилист, который создавал мой образ, пытался убедить меня, чтобы я надела обувь на шпильках, дабы не прятать красивые щиколотки, но это же я! Помня об истории Юлия Цезаря, я возразила мсье, что падение было бы весьма неудачным началом для нашего предприятия, а оно неизбежно произойдёт, если я вздумаю пройтись по сцене на шпильках. Однако мой стилист отчего-то видел мой образ именно так, и мне пришлось доказывать ему на практике, что это бесполезно. Как говорит моя бабушка, Бог любит Троицу. После моего третьего эпичного падения я всё-таки смогла убедить стилиста в тщетности его идеи. Причём молодого человека вовсе не волновало, что Эсмеральда может посадить себе шишку, показаться пред ясны очи коллег с расквашенным носом или синяком на самом видном месте. Хороша б я была, ничего не скажешь. В первый раз я довольно ощутимо стукнулась коленкой (Господи, хорошо, что мне сегодня не танцевать!), второй раз я, наученная прошлым опытом, исхитрилась приземлиться изящно, как кошка. В последнее моё падение я успела зацепиться за руку нерасторопного стилиста, который до этого запаздывал с помощью, но чуть не принесла в жертву шпильку. Этот факт окончательно охладил пыл горе-учителя, и он с изяществом вышел из положения, подобрав мне туфли на низком каблуке, которые подошли мне по цвету, но, к сожалению, были немного маловаты. Однако всё же лучше так, чем ухнуть в какую-нибудь оркестровую яму с этих дурацких шпилек.       Мои тёмно-каштановые, почти чёрные кудри, водопадом спадают до талии, а чёлка придаёт более современный вид. Ресницы едва тронуты тушью, акцент на губах: они у меня сегодня алые, в тон ногтям и цветку розы, вплетённому в мои волосы. В последнее время красный цвет мне очень и очень импонирует. Папа решил, что я просто хочу выглядеть старше, но, на самом деле, причина в другом. Красный цвет для меня горячий, как импульс, настраивающий на борьбу, он даёт силу, ту уверенность в себе, которой мне, девчонке, всю жизнь проведшей под строгим надзором бабушки, так порой не хватает. Но какими бы ни были причины, он мне очень идёт. Вдох-выдох, и я, как в советской песне, летящей походкой выхожу из моего укрытия и наконец охватываю взглядом всех участников, занявших места в гримёрке в ожидании часа икс. Над моим ухом тут же звучит несколько хрипловатый от волнения голос Люка: — А вот и наша цыганочка Лизи, наконец-то все в сборе, знакомьтесь друг с другом, пока проверяют свет и звук, и начнём. После короткого знакомства возникает напряжённая пауза, в слишком тесной для семерых гримёрке воздух накаляется до предела. Мы, словно по взмаху волшебной палочки, расположились по кругу, и каждый из нас, очерчивая глазами его невидимые границы, пытается прочитать что-то во взгляде очередного члена только-только рождающейся команды. Какими же сумбурными бывают подчас судьбоносные встречи! Многие из нас видят друг друга в первый раз, но именно сегодня мы, незнакомцы, первые встречные, должны стать ближними из ближних, единым слаженным организмом для достижения общей цели. 14:00. В минуты неудач я всегда прибегаю к народной мудрости. Первый блин комом… Никогда не думала, что сцена может вызывать страх, но, оказалось, я вовсе не одинока в моём несчастье… Члены нашей ещё не до конца сформировавшейся команды, и я в первых рядах, совершенно не знали, что делать, где и как встать, куда повернуться, какие движения совершать. Мы, точно слепые котята, беспомощно ходили из стороны в сторону, совершенно потерянные в пространстве и пристыженные тем, что не можем выполнить элементарных вещей. Люк, у которого на голове за этот вечер, кажется, прибавилось седых волос, в конце концов предложил сидеть на стульях на сцене всем вместе и слушать выступления коллег. Он надеялся, что командный дух придаст нам уверенность. Мне, как экс-пионерке, отчего-то эта идея приглянулась, но кто-то решил пошутить: — Как в детском саду на утреннике. Я разворачиваюсь, поднимаю голову и встречаюсь взглядом с высоким, широкоплечим обладателем невозможных голубых глаз. У него какое-то странное имя… Даже не имя, а кличка (или, как выражались ребята с моего двора, погоняло). Кажется, Гару… Не знаю почему, но мне вдруг захотелось высказать что-то умное: — Русский художник Пётр Ефимов утверждал: «Насколько в человеке уцелел ребёнок, настолько он и личность». Так что не стоит так отчаиваться. Возможно, Гару вовсе не ожидал, что на его реплику кто-то будет искать утешающие афоризмы деятелей искусства, поэтому он от души рассмеялся. Боже, до чего у него приятный смех! Мне почему-то кажется, что мы подружимся. Я хочу ему что-то добавить, но спиной я тут же чувствую чей-то взгляд… Уверена, это тот, с кем я предпочла бы не встречаться снова… Но что же я веду себя как пятилетняя девчонка, дрожащая от мысли, что серенький волчок из детских страшилок всё-таки укусит за бочок? Я разворачиваюсь. На меня смотрит пара серых глаз, которые, кажется, уже навсегда выжжены в моей услужливой памяти. Я смеряю взглядом месье Лавуа и вежливо киваю ему. Тот отвечает мне тем же. Он сегодня в костюме, такой подтянутый, слишком элегантный, слишком красивый, слишком проницательный… Этих «слишком» было слишком много, чтобы к нему приблизиться как в переносном, так и в буквальном смысле… На сцене между тем слышатся звуки расставляемых стульев, вот-вот мы снова взойдём на туда. Мне отчего-то хочется всех поддержать и я, не зная что бы предпринять, делаю первое, что приходит в голову: — Ребята, я знаю, нам предстоит хорошо потрудиться, но я абсолютно уверена, что у нас всё получится! С Богом! Желаю от всей души нам всем успешного выступления! И я протягиваю всем свою тонкую ладонь. После секундного замешательства я чувствую прикосновение к своей коже горячей ладони будущего священника (меня обдаёт жаром). Дальше свою ладонь кладёт Гару, а затем и другие. Стоило маленькой Жюли положить свою ладонь поверх остальных, как нас позвал Люк. Мы переглянулись, а затем проследовали на сцену, но атмосфера вокруг нас уже не была такой напряжённой. Мне отчего-то кажется, что моё импульсивное, несколько наивное действие придало всем уверенности, дало каждому почувствовать себя частью команды, мы вместе! Через минуту процесс пошёл: один выступает, другие его слушают. После моей песни решили поставить «Belle» (песня Квазимодо, Фролло и Феба). Меня Люк попросил на этой партии сесть в центре перед ними и как-то включаться в игру, показывать лицом переживания… Я за всё время репетиции я находилась будто бы под наркозом, практически не вникая в тексты партий моих коллег. До «Vivre» я смотрела в одну точку, пытаясь сосредоточиться на своей партитуре, на своей героине, а после я долго терзалась в сомнениях, правильно ли у меня всё получилось, как было бы ещё лучше сделать… Ох, Лизи, нельзя быть такой мнительной… К концу репетиции я твёрдо решила, что просто всё выкину из головы и буду наслаждаться хорошей музыкой и пением моих коллег… После репетиции мы продолжили наше ожидание в гримёрке. Атмосфера была накалена до предела. Сейчас каждый из нас должен был выступать перед публикой один… И за всех… Шарль, один из продюсеров, пошёл уже по второму десятку сигарет, а Гару начал вторую пачку. Статный корсиканец, которому суждено играть Феба, любимого двумя девушками, пытается шутить. Однако его неудержимый смех неприятно отдаёт в нервных окончаниях, а я и так уже на грани. Больше всего не люблю ждать… Особенно перед экзаменами… И вот сейчас…       Я повернула голову, шаря глазами по остальным членам команды. Наш священник, кажется, был сосредоточен на своей партии, совершенно уйдя в образ (мне бы так). Малышка Жюли буквально приклеена к зеркалу, в её глазах читается панический страх. За короткое время знакомства с ней у меня сложилось впечатление, что она очень комплексует по поводу своей внешности, а главное — фигуры. Может, она не обладала изящными формами Джины Лолобриджиды, но всё же она была по-своему хороша. Хотя… Наверное, у меня тоже были бы комплексы, если бы я не была стройной, как тростинка.       Сегодня, посмотрев на себя в зеркало, я была готова признать себя привлекательной, даже красивой. За этот напряжённый вечер я уже поймала на себе несколько взглядов будущих партнёров по сцене. Всё-таки надо отдать должное модельеру: образ удался.       Но вот наконец дали сигнал. Наш Гренгуар, роль которого исполнял некий Брюно Пельтье, вступает в соревнования, как бравый спортсмен. Я сижу как на иголках, мой час скоро настанет после партии Клопена… В висках стучит кровь, будто хочет вырваться наружу, а ноги изнывают в тесных туфлях. Последнее меня ужасно раздражает, я не смогу петь в неудобной обуви… Пока Клопен поёт свою партию, я думаю, как выйти из положения… Альберто делает мне знак, чтобы я была готова… Я киваю и, критически окинув взглядом ужасные туфли, с удовольствием избавляюсь от них. Коллеги удивлённо смотрят на меня, даже наш священник оторвал взгляд от своей партитуры. — Ритуал такой, — прошептала я, отчего-то подумав, что истинная причина была бы слишком смешна и банальна. А слово «ритуал» возводит мою выходку в разряд солидных и весьма таинственных действий.       Я исподлобья смотрю на мсье Лавуа. Его взгляд как будто прикован к пальцам ног, стыдливо выглядывающим из-под платья. Мои щёки порываются румянцем… В услужливой памяти всплывает строчка из песни «Belle»: «J'ai posé mes yeux sous sa robe de gitan.»* Конечно, в платье не было ничего цыганского, но наш священник смотрел в нужном направлении…       Тут мой мозг возопил: «Так, Лиза, стоп, о чём ты думаешь, стыд-то какой! Не, дочь моя, тебе пора на исповедь к священнику!» Эх, мой мозг — настоящий тормоз: он до сих пор не понял, что эта фраза теперь стала такой двусмысленной!       В этот момент меня зовут, и я, с упоением шлёпая босыми ногами по полу, выхожу на сцену. Несмотря на все мои страхи и опасения, я пою «Vivre», с головой отдаваясь процессу. Я пою так, чтобы никому в голову не пришло, что партию исполняет девушка, которая ещё не влюблена, которая не испытала приятной боли в области сердца, или где она должна быть… Я пою, будто бы в последний раз, будто вокруг меня только ночь и звёзды. Мне хочется рассказать, что юность и жажда жизни неразлучны, что любовь, страх, боль и мечта во все времена будут спутниками человеческой судьбы.       Заключительный аккорд всё ещё звучит в моих ушах, когда я слышу аплодисменты и крики «браво». По моей спине бежит табун мурашек, я смущённо улыбаюсь, пытаясь сдержать слёзы, меня услышали! Сделав поклон и послав воздушный поцелуй публике, я еле сдерживаюсь, чтобы не припустить бегом за кулисы и там в укромном уголке не расплакаться в плечо папы или Альберто. Мне ещё предстояло отсидеть здесь песню «Belle». Всё-таки я какая-то странная девушка: любая на моём месте радовалась бы, что мне поют песню такие статные мужчины, а я вот хочу сбежать куда подальше… А особенно от одного из них…       Звучат первые аккорды «Belle», на сцене появляется Гару. Его приятный хрипловатый голос обволакивает зал, а я, так и не выяснив на репетиции, как же нужно играть лицом, просто с восхищением слушала голубоглазого, высокого парня. Потом настала очередь мсье Лавуа. Не знаю почему, но я непроизвольно сжалась и потупила взгляд. Он то будто отчеканивал каждое слово, то пытался обжечь мой слух страстью и горячностью, что буквально били ключом в каждой фразе… Elle porte en elle le péché originel La désirer fait-il de moi un criminel? **       В этот момент я понимаю, что полступни моей правой ноги всё-таки выглядывают из-под злополучного платья, и Даниэль стоит как раз сзади. Надо же было так сесть! Не знаю почему, но я уверена, что наш священник смотрит на неё. Мне отчего-то ужасно стыдно… Присутствие этого человека выводит меня из равновесия, но, может, это к лучшему. Эсмеральда и должна бояться этого священника… Как же быстро я вхожу в образ!       Приятный тенор Патрика выводит меня из оцепенения. Я слегка поворачиваюсь корпусом к корсиканцу и поднимаю на него взгляд. (Должна же Эсмеральда как-то выделить своего возлюбленного). Патрик оценил мой жест и подмигнул мне. Я еле удержалась, чтобы не закатить глаза. (Даже на сцене этот душа компании находит время пококетничать).       Последние аккорды песни заглушены аплодисментами, я предпринимаю попытку подняться и упираюсь взглядом в протянутую ладонь Даниэля. После секундного замешательства я смущённо принимаю помощь…       Я не помню, как я оказалась в гримёрке, помню только, что приклеилась к стулу с твёрдым намерением не сходить с него до конца… Сейчас поёт мсье Лавуа, потом Патрик, Жюли и в завершении — Гару. Наша крошка Джулай времени однако не теряла. Очевидно, в ней от стресса проснулась принцесса. Она настойчиво пыталась объяснить стилисту, что у неё гораздо более тонкий вкус, поэтому она хочет выступать только в своих серьгах. Ох, если бы она видела, какой цирк я устроила перед своим стилистом, чтобы убедить его, что шпильки — не моё.       Уже закончил свою партию наш священник, теперь поёт Патрик, а у мадемуазель Зенатти всё та же песня. Однако истерика Большой Звезды от Жюли далеко не всем пришлась по вкусу. Звонкий голос нашей бесценной Флёр был заглушён громогласным возгласом мсье Лавуа: — Да ты замолчишь когда-нибудь? Я двадцать лет ждал, чтобы быть здесь, а не слушать ор этой соплячки!       Я возблагодарила Небеса, что моё место находилось в отдалении от мсье Лавуа. Его серые глаза метали молнии, а густые брови практически встретились на переносице, от него исходила такая пульсирующая энергия, что стало совсем жарко.       Однако Жюли это вовсе не привело в чувства. Она вылетела на сцену разъярённой тигрицей. Ох, чувствуется достанется сейчас моей бедной Эсмеральде… Je t'aimerai si tu me jures Qu'on la pendra La Zingara***       Да, чувствуется, что Жюли нуждалась в эмоциональной встряске, песня лилась из неё бесконтрольно. Когда она вернулась со сцены, Даниэль перехватил её. — Это было отвратительно! — доносится до моих ушей. Я усмехнулась про себя. Как-то однокурсница, занимавшаяся канадским французским, познакомила меня с квебекским жаргоном. Мсье Лавуа только что сделал ей комплимент, однако, судя по выражению лица Жюли, она не изучала канадский французский. Сейчас бы разразилась новая буря, но Даниэль улыбнулся. Какая у него тёплая, солнечная улыбка! Подумать только, и этот человек несколько минут назад метал молнии громовержца! Удивительно!       Жюли, осознав, что Даниэль, во-первых, простил её, а, во-вторых, поздравил нового артиста, немного смягчилась. Инцидент был исчерпан…       Этот бесконечный вечер медленно приблизился к концу вместе с душераздирающей песней Квазимодо «Танцуй, моя Эсмеральда». Ох, мой дорогой Квази, я бы сейчас только и могла, что распластаться прям на сцене бездыханным трупом, настолько я устала… Думаю, что среди коллег нашлось бы много людей, которые бы разделили мои мысли.       Все выходят на последний поклон, аплодисменты, вспышки фотокамер, ко мне подходит мсье Пламондон и по-отечески целует в лоб. Спасибо, Люк, если бы ты знал, как я была обделена родительской лаской в детстве!       Наконец можно выдохнуть. Сидя на стульях в гримёрке, плотно прижавшись друг к другу, мы впервые ощутили радость совместного выступления… Теперь нас семеро!