Твердыня Notre-Dame их спаяла воедино

«Создать роль, другими словами, одухотворить, придать живое лицо, живые жесты, живой голос персонажу, существующему только на страницах книги, так сказать, бумажному трупу, — это тяжелый труд!» Э. и Ж. де Гонкур «Актриса Фостэн»       Слава Богу, MIDEM принял благосклонно наше совместное творчество, и диски поступили в продажу. В феврале мы все держали кулачки за трио подопытных, которые выступали на церемонии «Музыкальных побед». Наша великолепная тройка была шокирующей, но, по правде говоря, ещё не завоёвывающей сердца взыскательной публики. Но никто из нас не был готов сдаться без боя, об этом не было и речи! Я разучивала всё новые и новые партии Эсмеральды, и в какой-то момент с ужасом осознала, какой титанический труд лёг на мои плечи. В общей сложности я пою в шестнадцати композициях! Такого объёма я не ожидала! В какой-то момент я стала сомневаться, вытяну ли я.        Однако свои опасения я высказывала только Сашке — единственному человеку, который понимал и принимал меня такой, какая я есть. Подруга меня подбадривала, свято веря в мой успех. С Анной-Марией же отношения практически сошли на нет. При каждой нашей встрече она пыталась меня уколоть или делилась новостью об очередном «гениальном» отзыве о нашем проекте. — Слышишь, Лизи, тут говорят, что вашу «Belle» не могут крутить на некоторых радиостанциях, так как один из исполнителей старше сорока! — Элизабет, такой-то написал, что «Belle» на радио всё равно что Жерар Миллер в психоанализе. — Да болтают ни о чём, — зевала я в ответ, — так всегда происходит, когда партия ещё не сыграна. — Лизи, а правда, что девушка, играющая Флёр-де-Лис, поёт такие непристойные слова? Как ты, носительница строгой христианской морали, к этому относишься? — Ой, Анна-Мария, Флёр-де-Лис — это одна из многих дочерей Евы, чьи нежно-розовые романтические мечты о прекрасном принце превратились в жёсткое порно. C'est la vie.       Я прекрасно понимала, что она напрашивается на конфликт, хочет разозлить меня, натолкнуть на спор, однако мне было всё равно. У меня было слишком много дел: утром я была учительницей, а вечером ученицей. И то, и другое выматывало меня в равной степени, и Анна-Мария, видя, что я балансирую на грани нервного срыва, пыталась ускорить этот процесс. Но я не доставлю ей такое удовольствие.       Однажды она практически добилась своего: — Ох, Лизи, я искренне не понимаю, с какого боку ты Эсмеральда? Тоже мне, чаровница! У тебя никогда не было парня… И судя по твоему одиночеству в 23 года — его и не будет. — Это потому, что он мне не нужен. — Или потому, что нечем завлекать. Ты не красавица-цыганка, а просто серая мышка, монашка, обречённая на одиночество. Эсмеральда должна быть невероятно сексапильна и обворожительна, чтобы на неё клюнуло столько мужчин!       Внутри у меня всё вспыхнуло. Анна-Мария задела меня за живое. В глубине души я всё-таки хотела любить и быть любимой, и меня несколько удручало, что в моём кругу не было практически ни одного парня, который бы понравился мне и которому бы приглянулась я.       Один раз я сходила с однокурсником на дискотеку, но его вопрос в стиле «куда пойдём после, детка, к тебе или ко мне» отбил у меня всякую охоту заводить отношения со сверстниками. Нет, я не хотела чего-то мимолётного, мне нужно было серьёзное чувство. Однако человека, который мог бы удовлетворить мою потребность, на горизонте не было.       Кроме того, мне казалось, что со стороны я смотрелась какой-то холодной статуей. От гадкого утёнка не осталось и следа, моя фигура обрела женственные формы, а лицо правильные, аккуратные черты, однако я чувствовала, что мне чего-то не хватало, что могло бы сделать меня по-настоящему притягательной.       И всё же это не умоляло тот факт, слова Анны-Марии были крайне неприятны. Мне стоило огромного труда не сказать ей какую-нибудь колкость, однако ответить как-то надо было, и я менторским тоном продекламировала: — «Есть многое на свете, друг Гораций, чего не снилось нашим мудрецам!»       Однако моё терпение достигло предела. Постепенно я свела на нет встречи с ней. В жизни и так не было никакого продыха, а ещё эта женская зависть… Хотя разве она делится на мужское-женское?.. В любом случае мне не хотелось лишний раз отражать отрицательные энергии.       Анну-Марию, конечно, можно понять. Её мечта так и не сбылась: она не смогла стать гимнасткой, завоёвывающей публику, из-за прихоти какого-то сластолюбца. Ужасно обидно, больно, несправедливо… И тут я, человек, который в жизни не мечтал ни о сцене, ни об известности, получает счастливый билет прямо в руки…       Правда, редко кто задумывается, что любой счастливый билет оплачивается потом и кровью. В частности, роль Эсмеральды требует отличной вокальной и физической подготовки. Если кто-нибудь думает, что петь и танцевать одновременно — это легко, то попробуйте, и вы поймёте, как обманулись. И я старалась сделать всё, что в моих силах. Особенное воодушевление мне придавал Фред Астер, король степа, который мог легко танцевать, петь и играть на трубе одновременно и непринуждённо. Глядя на его выступления, я понимала, что невозможное возможно!       Наша маленькая комнатка не могла предоставить мне нужного для тренировок пространства. Поэтому я занималась с утра в рекреации школы перед уроками. Через пару месяцев регулярных занятий у меня уже стал наклёвываться результат. Это воодушевляло!       Сашка порой аккуратно интересовалась, не начинает ли у меня съезжать крыша от бесконечного повторения одних и тех же песен. Ох, мать, крыша у меня съехала давно, в тот самый миг, когда я приняла решение участвовать в этой авантюре!       А если серьёзно, моё пение на этом этапе носило характер механической операции, во время которой смысл слов ускользал от меня. Я полностью сосредоточилась на технике исполнения: как звучит нота, как отработано движение, как всё это совмещалось. Над смыслом текста я задумывалась только во время репетиций с Ришаром.       Помимо репетиций я ещё работала, преподавала детям английский язык. В итоге: двойная нагрузка на голос. Мог произойти срыв… Такое было у матери два раза за её карьеру…       Была дождливая осень… Конец сентября… Середина 80-х… Однажды в газетах мы прочитали, что мать делает перерыв в карьере. Через несколько дней наш дом наполнился запахом её любимых духов. До сих пор я чётко помню её печальный облик, распущенные каштановые волосы, браслет, который она теребила в руках, её бездумный взгляд, устремлённый в одну точку. Но даже в эту печальную минуту мать была по-настоящему прекрасна.       Она не делилась с нами своими страхами, всё переживала в себе. Но всё же в её глазах читалась тревога, что её голос может не вернуться… Для неё это было бы равносильно потере жизни. Она целиком и полностью зависела от своего голоса, была его рабой, его самой главной и ярой поклонницей. Она любила его больше жизни и, я уверена, больше меня… Но я, пересиливая себя, молила Бога, чтобы он сжалился над моей бедной матерью и не забирал у неё самое дорогое — её голос. Да, пусть я ужасно, ужасно ревновала к нему мою маму, но я хотела, чтоб она была хоть немножечко счастливой. А я… До меня ей по-хорошему не было практически никакого дела. Так, по крайней мере, я тогда думала.       Десятилетняя девчонка, я очень страдала от недостатка тепла и материнского участия. Правда, мать привозила нам в перерывах между гастролями дорогие подарки, следила по мере сил за здоровьем бабушки и моей успеваемостью в школе. Но этого было крайне мало для той маленькой девочки, которой я была тогда.       Признаюсь, я всегда с жадностью вора смотрела на своих сверстниц, которые ласкались к своим мамам и бабушкам, у которых были замечательные отцы, братья, сёстры… А у меня была только вечно строгая и вечно недовольная мною бабушка. Я плакала в подушку по ночам, искренне не понимая, почему же существует такая несправедливость…       Только став старше и узнав историю моего появления на свет, я сумела заглушить свои детские обиды. Действительно, к чему дуться, мне никто не обещал, что на моей улице будет вечная весна и яркое солнце. В конце концов именно такое детство заставило меня пораньше повзрослеть и научиться ценить людей, которые относятся ко мне с искренней теплотой. Такими людьми стали для меня моя подруга Сашка, мой отец и Люк Пламондон. Именно с ними я чувствовала себя настоящей, нужной и в какой-то степени счастливой. Для матери я стала интересна, когда она обнаружила во мне музыкальный талант. Но опять же… Интересна не я, а мой голос.       Голос… Я всё никак не могу понять, кто ты… Добрая фея или коварный враг, который победит меня без единого выстрела?.. Вернее, уже победил. Потому что я стала чувствовать страх… Я боялась потерять голос из-за двойной нагрузки и в школе, и на репетициях, боялась, как когда-то моя мать. Своими опасениями я поделилась только с Сашкой.        Моя эксцентричная и своенравная подруга порой проявляла необычайную мудрость. Она предложила мне максимальное количество времени просто молчать. Конечно, это была роскошь одной ногой из области фантастики, но всё же я по максимуму использовала эту возможность. По вечерам и в выходные я вообще не разговаривала, а если нам с Сашкой надо было чем-то друг с другом поделиться, то мы писали письма. Вернее, писала я одна, а она, почувствовав себя примой театра с одним зрителем, болтала за двоих.       Кроме того, я перестала говорить шёпотом, вообще исключила из рациона алкоголь и практически все молочные продукты. Я заботилась о моём голосе, он стал моим первым и самым капризным ребёнком.       Однако время бежало со скоростью Донована Бейли, оставляя за собой дни, практически ничем не отличающиеся друг от друга. Однажды осыпавшийся цвет вишен возвестил о том, что в Париж скоро придёт лето, а там и август, когда начнутся наши репетиции… От одной мысли об этом у меня начинало сосать под ложечкой…       Я уже испытала горько-сладкий вкус от совместного выступления с членами труппы. Признаюсь, я опьянела… Эти песни, эта новая, ещё неизведанная жизнь уносит меня прочь от закомплексованной девчонки, от серой мышки, которой я была всё это время. Там на сцене, исполняя «Vivre», я впервые почувствовала в себе прилив живительной энергии, я ощутила себя привлекательной цыганкой с наивным сердцем, я открыла новую сторону моего «я». Да, это сказка, но я с удовольствием вкушаю этот сладкий обман и влюбляюсь в него всё больше и больше.       Самое начало июня. Артистик Палас, все и вся, связанные с мюзиклом, отходят в тень, чтобы снова подхватить меня в свой бурлящий водоворот в начале августа. Сейчас моя голова занята моими учениками и образом Эсмеральды…       Признаюсь, после прочтения романа она у меня оставила не самые приятные впечатления… Я понимаю, что это самый что ни на есть романтический тип жертвенной героини, но порой её наивность переходила в откровенную глупость, отчего она меня немного раздражала.       Но свою Эсмеральду я старалась полюбить искренне, безусловно, как мать. После голоса это мой второй самый загадочный ребёнок, он брал у меня значительно больше, чем я ему давала. К нему я долга не могла найти подход. Я искала движения, интонации, взгляды, которые бы принадлежали ей и только ей, моей Эсмеральде…       Сначала это у меня получалось по-дилетантски, крайне наивно, неловко, но потом постепенно творения Гюго, Люка и Ришара начали соединяться в моей мозгу в единое гармоничное целое. Моя Эсмеральда, в одночасье получив лицо и голос, постепенно обрела манеры, повадки, движения, взгляд. Отец и Сашка с удивлением наблюдали за мной, а я, уже умудрённая романом братьев де Гонкур «Актриса Фостэн», с удовольствием наблюдала в себе изменения, какие и должны происходить с артисткой.       Но последний штрих был дома, в Крыму, на берегу родного моря. От него я впитала свободу и горячность моей Эсмеральды, именно там я исполнила «Bohemienne» так, как я хотела. Мои танцевальные па обрели задор и горячность, а мой голос воспарил, как белая чайка. Голос помимо звонкости и лёгкости обрёл некую ауру тайны. Именно на берегу родного моря там я поняла: моя цыганка родилась!       С этой радостной мыслью я полетела в Париж, где 4 августа начнутся репетиции будущего мюзикла…