Твердыня Notre-Dame их спаяла воедино

— Ну! — нетерпеливо воскликнула Сашка. В этом коротком возгласе выражались все её мысли: «нечего стесняться, продолжай, здесь все свои», «мать, я поседею, пока ты кончишь рассказ». — Ну что «ну»? Ну простила я его, конечно же, а что мне ещё оставалось сделать? Если он не притворялся, то просил совершенно искренне… — «Если он не притворялся, то просил совершенно искренне», — передразнила меня подруга. — У тебя везде припасена ложка дёгтя. — Ну а что? Я ж не могу ему в голову залезть, — парировала я, — и потом, я тоже была не права… Что ты так смотришь задумчиво? — Просто представила ваши семейные разборки… — Чтооо? Сашка, я тебя люблю, конечно, но у тебя фантазия… — Ну извините, вы едва знакомы, а уже ссоритесь, как супруги со стажем… — Я согласна, я перегнула палку, но на каком основании он стал меня унижать? — Ревнует. — Чего?.. — Лиз, ты не можешь допустить хотя бы малейшей мысли, что он в тебя влюбился? — Конечно, не могу! Это невозможно! — Ты подзабыла Метерлинка, у него ложь — банальна, логична, легко объяснима, а правда — парадоксальна и неправдоподобна… — Сейчас речь идёт не о Метерлинке, а о жизни! Моей жизни! И то, что ты надумала, — это вздор!       Но голубые глаза Сашки пристально смотрели мне в душу и читали в ней то, что я не отваживалась прочесть сама. Подруга тряхнула голубыми прядями и уткнулась в компьютер. — Ладно, сама придёшь говорить, когда созреешь, а пока делай тщетные попытки повернуть реку вспять.       Дворец Конгрессов, 15 августа 1998 г.       Сегодня малышка Джулай должна решится на то, на что, по мнению Сашки, не решаюсь я, — преодолевать любовные баррикады. Но Жюли горит желанием не больше моего.       На сцене нашего ставшего уже родным Дворца Конгрессов декорации ещё не расставлены до конца. Там сейчас владычествуют танцоры, которые осваивают каждый миллиметр этого огромного пространства. Наши репетиции в большинстве своём проходят в подвале, в пустом зале, где ты как на ладони со всех ракурсов.       Сегодня у меня был выходной, но мне хотелось поскорее улизнуть от Сашки, к тому же, надо было поддержать Флёр-де-Лис, то есть Жюли, которая никак не могла постичь характер своего персонажа. Что она точно понимала, что её первое появление должно быть похоже на комок сахарной ваты. Это было сказано с такой интонацией, что самый непроницательный человек бы догадался: Жюли презирает ту, которую ей суждено играть. В этом её главная трагедия.       И вот сейчас я выглядываю из-за плеча режиссёра на пару Патрика и Жюли, которые, если б не пели, были больше похожи на двух статистов, а не главных исполнителей этого номера. Они кружат вокруг друг друга, переглядываются, но не идут на прямой контакт. Неловкость и непонимание, как им исполнить их дуэт любви, написано у них на лицах, проскальзывает в движениях, парит в воздухе. Они находятся в нескольких сантиметрах друг от друга, но между ними огромная эмоциональная пропасть. Ce sera un beau jour Que le jour Où l'on se mariera Où l'on se mariera — Всё это очень мило, — чешет затылок Жиль (что-то по его тону этого не скажешь), — но мне нужно больше страсти! (Вот сейчас не поняла! Неужели мы так плохо постарались с Даниэлем накануне? Да вчера у всей команды глаза были на лбу от нашей сцены, и у него кстати тоже!) — Я хочу видеть настоящий поцелуй! (Чувствую, как тот участок кожи на шее, которого накануне коснулись губы Даниэля, начинает полыхать, а красная волна приливает к щекам. Интересно, вчера это было требование режиссёра, порыв души или… Неизвестно чего?) — Настоящий поцелуй, сорванный с губ! (Не, сегодня продвинулись дальше… Надеюсь, в сцене, перед которой ранят Феба, меня не заставят ложиться с ним в старой, как мир, позе. Хотя чего я волнуюсь! Ни до чего такого дело не дойдёт, у меня же есть ревнивый Даниэль! Тьфу ты, Фролло! Сашка бы сейчас этой оговорке стоя аплодировала…)       В это время бедная Жюли, готовая от стыда растечься по сцене лужей, выдавливает согласие, мало похожее на таковое. Дуэт начинается заново, льётся нежная мелодия, неумолимо приближаясь к кульминации, в которой от нежности не осталось и следа… Я сердцем чую, что что-то будет, а уж зная темперамент моей младшей подруги… Пытаться сорвать с её губ поцелуй, всё равно что захотеть поцеловать тигрицу…       Фьори, ничего не подозревая, берёт её лицо в свои ладони и начинает наклоняться… Барабанная дробь! — Да пошёл ты, отвали! Засунь себе это в…       Да… Жюли просто мастер крылатых выражений, а ещё она превзошла меня в гневе. С каждым днём здесь всё жарче и жарче! Но поцелуй режиссёру пришлось убрать из своих планов.       После почти смертельного номера под названием «поцелуй» мытарства Жюли не закончились. Сегодня её первая репетиция «La monture» — песни, которая меня отталкивает и притягивает одновременно… Отталкивает, потому что навевает воспоминания о моём проколе и первом знакомстве с мсье Лавуа, притягивает, потому что в этой мелодии есть что-то чувственное, неуловимое, страстное. Мне хочется спеть её целиком хотя бы один раз и именно на сцене!       Но сейчас там должна царить моя подруга, которая никак не хочет признать себя царицей этого бала. Режиссёр старательно, во всех подробностях, так сказать, объясняет ей, что нужно делать: — Жюли, на правой стороне сцены зеркало. Встань напротив на крестик, начерченный на полу, начинай петь, стоя к зеркалу спиной. Со строчек «Le mien est pur comme l'azur/laisse-moi panser tes blessures» разворачиваешься к зеркалу, медленно, чувственно лаская себя…       Я вижу по лицу Жюли, что слова «чувственно» и «лаская» вводят её в ступор. Я сижу как на иголках, мне хочется выскочить на сцену, сжать руки подруге, поделиться своей энергией (а может, тайной первого чувства?), дать ей смелости петь о желаниях Флёр-де-Лис во весь голос! Эсмеральда, прости!       Жюли спотыкается в самом разгаре репетиции, в ней нет ни капли от гордой дворянки с уязвлённой честью, в этот момент она больше похоже на птенца, которого выбросило из гнезда. Как же мне хочется подбежать к ней и, как курочке-наседке, укрыть от кольца испытующих взглядов. — Жиль, Вы не понимаете, нельзя изобразить чувственность стоя! Жиль, а зеркало не слишком низко висит?       Тридцать три отговорки и тридцать пять оправданий. До Жиля наконец доходит, в чём проблема. Он берёт под локоть Люка и отходит с ним в сторону. До меня доносятся обрывки фраз… — Она не способна отдаться! (Гениальное выражение, мсье режиссёр!)       Я слышу перешёптывания вокруг, вижу растерянное лицо Жюли. Меня всё это выводит из себя. — Может, Жюли стоит прорепетировать сначала в одиночестве, а не перед всеми? — срывается с моих губ.       После небольшого перерыва репетиции продолжаются уже в концертном зале. Там Патрик репетирует соло вместе с акробатами, а мы с Жюли остались в подвале. Добрый Жиль решил наказать выскочку, которая раздаёт ненужные советы, или действительно думает, что я могу помочь Жюли? — Лиззи, я не знаю, что не так, но я не могу понять Флёр-де-Лис! Парень ей изменяет, а она его прощает и хочет быть с ним! Да у неё просто жуткая нехватка опыта, у этой мамзели! — Спокойно, Жюли, сейчас разберёмся!       Я выплёскиваю на бедную Жюли весь поток своих знаний, пытаясь помочь ей вылепить характер этой дамы. Я вспоминаю средневековые скеллы и саги, где рок властвовал над людьми, вспоминала лекции по литературе моей замечательной преподавательницы Ирины Николаевны Исаковой: — Пусть жизнь разбросает двоих, которым суждено быть вместе, в разные части света, всё равно в мироздании есть та точка, в которой они сойдутся!       Я вспоминаю школьные уроки по литературе, на которых я спорила с преподавательницей, любила ли Вера Печорина. Она утверждала, что любила, я была не согласна, но сейчас пусть она будет правой. Я вспоминаю несчастную Джованну из пьесы Метерлинка «Монна Ванна», когда она, дабы спасти Принчевелло, утверждала, что не он, а она им обладала (хотя там никто никем не обладал, конечно, в этом весь Метерлинк). Но сейчас это было неважно! Важны были её слова. Флёр-де-Лис та же Монна Ванна, не Феб, а она обладает им. Она мстит за свою гордость, побеждает в глазах общества, освобождаясь от соперницы и воссоединяясь с Фебом.       Не знаю, чего ещё я наплела воодушевлённым голосом бедной Жюли, но кажется, она начала находить почву у себя под ногами. Она взглянула по-новому на свою Флёр-де-Лис.       Ноги несут меня на сцену. На время я примеряю на себя её маску и проскальзываю на сцену за тюль. Мне кажется, на сцене только двое: я и моя тень. Отчего-то мне вспомнилось интервью советского актёра Ивана Дмитриева про Александринского театра и об актёрах этого театра, о постановке «Бориса Годунова» с Николаем Константиновичем Симоновым.       В сцене со знаменитым монологом «Шестой уж год я царствую спокойно…» появлялась сначала рука актёра, эта рука напрягалась, и он себя вытаскивал на сцену вслед за ней. Это воспоминание мне придало сил. Quand on te voit sur ta monture Quelle allure et quelle stature Un vrai modèle de droiture Une force de la nature       На глазах у Жюли я начинаю вытворять фокусы с моей тенью на стене. Моя кисть руки начинает вырисовывать стать Феба… Ou bien n'es-tu qu'une raclure Un animal de luxure…       «Сладострастное животное» я произношу буквально сквозь зубы, а на фразе «есть ли сердце под твоими доспехами» замахиваюсь, словно хочу дать пощёчину, и моя рука повисает в воздухе.       Я кружу по сцене раненой волчицей, я кидаю девичьи мечты волкам, я опускаюсь на колени, рассказывая об овечке, которая ворочается в грязи.       Je te mets au pied du mur       В этот момент я вспоминаю вчерашнюю сцену с Даниэлем и делаю ладонями движение, будто упираюсь в стену. Délivre-moi de ma ceinture Viens en moi petite ordure Apprends-moi l'art de la luxure Je t'aimerai si tu me jures Je t'aimerai si tu me jures Qu'on la pendra La Zingara!       Я не прошу, не умоляю, я призываю, настойчиво, страстно, убеждённо. Гипнотизирую обещанием любить…       В общем, душевный стриптиз не прошёл даром. Жюли смогла покорить эту вершину. Она привнесла, в отличие от меня, больше боли и сожаления о том, что Феб изменщик, но с ролью мы справились на пару.       Признаться, хоть и не было сегодня моих репетиций, но я очень и очень устала за день. Я стояла у выхода, поджидая отца, и с наслаждением вдыхала вечерний августовский воздух. — У Вас много талантов, мадемуазель Луиз, Вы певица, филолог, врачеватель, в рукопашной стоите двух, а сегодня оказалось, что Вы ещё и преподаватель актёрского мастерства! Начинается! — Если это комплимент, мсье Лавуа, то я благодарю Вас, а если очередная шпилька, то припасите её до следующего раза, я сегодня припечатывала Феба к стене вместо Флёр-де-Лис, на Фролло, как вчера, просто не хватит сил… — Я могу ещё раз принести свои извинения… — Я Вас уже простила… Не спешите воскрешать старые извинения, может, ещё будет время для новых… — ляпнула я, не подумав.       Даниэль усмехнулся и осмотрел меня с головы до ног. Кажется, для нас обоих это уже привычно. Кажется, он ищет тему для разговора, чтобы уйти от той, пожалуй, самой важной, которую мы оба не хотим начинать. — Вас подвозит отец? — Да — Ну что ж, мадемуазель Луиз, тогда до завтра. — До завтра, мсье Лавуа.       Через минуту его фигура скрывается за поворотом. Я смотрю туда, в ту точку, где в последний раз мелькнул его чёрный пиджак. Пошли на попятный? Оба? Может, это к лучшему?.. Пока…