Твердыня Notre-Dame их спаяла воедино

Эсмеральда, ты знаешь…       Рука Люка становится моим панцирем, накрывающим меня от всех невзгод… И всё же… Люк, не смею знать, что меня ждёт. Хочется верить, что я доживу до конца премьеры… Мы доживём…       Всё так же пребывая в состоянии аффекта, позволяю Люку увести себя со цены. Боковым зрением замечаю, что мимо нас с подозрительно быстрой скоростью проносится Флёр де Лис… Оборачиваюсь — к счастью для Жюли и всех нас, Патрик проявляет талант левого крайнего нападающего и вовлекает нашу своенравную принцессу в круговерть бриллиантов. Её чувственный мелодичный голос обволакивает этот огромный зал… Молодец, крошка Джулай!       «Праздник шутов»… В назначенную минуту влетаю в бурный поток танцоров. Моя алая юбка летит впереди меня, а рука с лёгкостью коронует Квазимодо. Хрипотца Гару оседает где-то на задворках сознания, заполняя каналы натянутых нервов. И вдруг вспышка! Его высокая фигура, властный изгиб губ, злой взгляд из-под густых бровей… Это не мой Дан, это Фролло, и этот простой факт выворачивает мою душу наизнанку…       После дуэта «Он красив, как солнце» наскакиваю на несчастного Люка, моего Клопена, точно фонтан, брызжущий вопросами: — Как я пела? А танцевала? Как думаешь, там меня слышно было? А видно?       Там, это пресловутое «там», где решалась наша судьба… И даже ободряюще-восхищённая улыбка Люка и его горящие глаза не могли заставить меня до конца поверить в возможность триумфа.       Песня «Belle» накрывает меня с головой, поют трое, но я будто слышу только ЕГО голос. Фролло… Или всё-таки Дана?.. В этих интонациях я слышу всё, что он пока не торопится сказать, а я не спешу услышать. Мне страшно и приятно одновременно… Ведь это большой риск: прирасти корнями к другому человеку… Не прикажет ли нам судьба расстаться? Но об этом не хочется думать, не хочется загадывать. Сейчас для моих органов чувств существует только эта голосовая вибрация, только его тень падает на мою, когда я лежу — распластанная — перед тремя ожившими персонажами, просящими лишь скользнуть пальцами по волосам Эсмеральды. В отличие от Фролло, Даниэль уже много раз касался моих волос и пальцами, и губами… И так хочется, чтобы он сделал это снова… Но этого не происходит… Даниэль уходит в глубь сцены, а я остаюсь с Гару. Милый здоровяк, согнутый под тяжестью своего горба… Едва могу заставить мою Эсмеральду тебя боятся…       На «Ты меня погубишь» Даниэль как будто рвёт свою душу в клочья, а мне больно вместе с ним. И всё-таки это такой неправильный Фролло! Хочется отдаться в его власть окончательно и бесповоротно, испытать в полной мере эту радость близости мужского, властного… Его пальцы едва касаются моего плеча и очерчивают линии моего корпуса… Ни одна фотокамера не догадается, насколько это на самом деле интимно…       Я не знаю, как дожила до антракта… Сидя на ступеньках в коридоре, облачённая в длинную белую рубаху, в которой я буду играть весь второй акт, вдыхаю полной грудью этот душный воздух. Вокруг настоящее брожение, каждый пытается что-то узнать у другого, говорит обо всём и ни о чём, чтобы хоть как-то отвлечься от этого сумасшедшего напряжения… — Ты себя хорошо слышишь? Тебе надо было попросить Фредо поднять звук, когда возвращался со сцены… — О-ля-ля, у меня распускаются швы на костюме! Хорошо, что сейчас заметила, а то был бы такой Валь д’Амур! — Ох, ты слишком сильно вспотел!       И весь этот винегрет вопросов-восклицаний сопровождается демоническим хохотом персонажа Даниэля, чей устрашающий силуэт бродит где-то в глубине коридора…       Два с половиной часа… Два с половиной часа неизвестности, в которую мы все ныряем с головою… Приговор вынесен до того, как Квазимодо допоёт последнюю ноту партии «Танцуй, моя Эсмеральда»: «Триумф труппы «Собора Парижской Богоматери». Кстати, в изначальном варианте моя душа (то есть душа Эсмеральды) должна была витать над Квазимодо, но в последнюю неделю, к моему великому счастью, Жиль отказался от этой затеи, всё-таки это было слишком опасно, а планировали играть не один раз… И сыграем!       Во время финального исполнения «Времени соборов» мы одновременно и плачем, и улыбаемся. Даниэль стоит справа от меня, не отпуская моей руки из своей… Когда на сцену поднимаются Люк и Ришар, к пятнадцати минутам оваций добавляются ещё десять. И ещё десять, когда выходит Жиль… Мы с Жюли преподносим им цветы. До чего же она очаровательна в этом белом платье с газовой накидкой, эта коварная Флёр де Лис!       Занавес наконец падает, мы окончательно расслабляемся все-все: и музыканты, и танцоры, и техники, и продюсеры. Мы обнимаемся, целуемся, рыдаем друг у друга на груди! Боже, неужели свершилось? Ещё неделю назад никто и представить себе не мог такого триумфа!       Шарль Талар расплакался на плече у Люка Пламондона, Патрик утонул в объятиях своей семьи, Гару… Подхватил меня и начал кружить. — Лиззи, ты не поверишь, я чуть действительно не отбросил коньки за Эсмеральду там на сцене! — Ой, перестань, Квазик, — прячу усмешку у него на груди, — ты нам ещё пригодишься!       Гару хохотнул так хрипло, тепло… — Ну ладно, пойду обниму Люка, а то твой (это слово было многозначительно выделено) заревнует. — Гару, — смущённо фыркаю я (ну а что мне ещё остаётся!)       Ответом мне был лукавый взгляд невозможно-голубых глаз.       Я, действительно, хочу обнять Даниэля, но не под вспышки фотокамер снующих репортёров. К тому же сейчас мне надо выяснить то, что меня волнует уже весь второй акт. — Брюно, что произошло во время партии «Луна»? Ты упал? — Да, — нервно усмехнулся Пельтье, — я потерял сознание. — Что? Как?! — я подавилась воздухом. — Ох, Лиззи, это было во время долгой ноты в середине песни. Мне не хватило воздуха, а сердце слишком часто забилось… Я упал, что скрывать, примерно на 2-3 секунды… Это не тот обморок, когда лежишь в отключке совершенно, а тебя как будто волна напряжения сбивает с ног. — Бедняга! Но, к счастью, всё обошлось!       Я крепко обняла нашего поэта, пусть мы никогда не были в особо близких дружеских отношениях, но всё же как-то хотелось его поддержать… Не у всех же есть Даниэль, в чьих объятиях не страшны никакие бури…       Мои дорогие Люк и Ришар, они как будто резко помолодели, в глазах — слёзы детского восторга, на губах — мальчишеские улыбки… Мои дорогие музыкальные отцы! Утопая в их объятиях, я наконец-то поняла, что именно ради этого я согласилась на эту чудесную авантюру. Чтобы эта негостеприимная громадина стала Двором Чудес, чтобы искусство восторжествовало над всем, чтобы мы все почувствовали себя сопричастниками волшебства…       Нам обещают небольшой афтер-пати в самой высокой башне нашего Дворца Конгрессов. Рапунцель, сбрось свои волосы! Кстати, о волосах, надо причесаться, привести себя в порядок, а ещё не мешало бы найти свою семью!       Напевая себе под нос «Красавицу», избавляюсь от цыганского платья, которое я надела на поклоны. На смену ему — закрытое красное облегающее платье по фигуре. Интересно, Даниэлю понравится? Медленно расчёсываю свои пышные волосы, глядя в зеркало и думая о том, как же всё-таки я устала и как бы сейчас хотелось оказаться на берегу родного Чёрного моря… И, конечно же, не одной…       В дверь постучали. Моё сердечко пропускает удар. — Войдите!       На пороге — не он, а дорогие родители, бабушка и Сашка, впечатлённые, ошеломлённые, счастливые. Мама чрезвычайно элегантна в своём синем платье, с роскошными завитыми локонами, бабушка тоже одета стильно, в длинную чёрную юбку и модный пиджачок с брошью. — Лиза, это восхитительно! Я такое за свою карьеру и представить себе не могла! Это что-то запредельное! Жерар, — мама оборачивается к папе, — она просто чудо, наша девочка!       Папа, определённо, у него не было слов… Он был счастлив, как никогда… Пытаясь скрыть слёзы, он заключает нас обеих в свои крепкие объятия. Наконец-то мы вместе! Даже бабушка, которая, я знаю, до первой ноты «Времени соборов» не одобряла эту авантюру, вернее, моё в ней участие, смолкла перед силой искусства. — Мать, ты королева бала! Богиня! — смеётся Сашка, обнимая меня за шею. Спасибо, родная!       Честно, я не помню, сколько длился этот вечер. Я чувствовала себя не в своей тарелке на этой вечеринке с мировыми звёздами: я жала руку Шарлю Азнавуру (советские зрительницы мечтательно-завистливо вздохнули), слушала комплименты от самого Джонни Халлидэя, обнималась с Ларой Фабиан… Без ложной скромности скажу, я чувствовала себя восьмым чудом света! Даниэль держался рядом со мной, взяв шефство и помогая принимать поздравления… Дан, мой Дан, мне так хочется сбежать от всей этой суеты, сидеть с тобой где-нибудь на крыше и смотреть на звёзды…       Но сказка заканчивается, а Золушка покидает бал (на этот раз далеко за полночь)… — Ты слишком много выпила, — неодобрительно покачала головой бабушка. Бабуля, я не маленький ребёнок! Я уже почти женщина! Мы потихоньку ретируемся к выходу, по пути прощаясь со всеми членами нашей труппы. Раньше меня уехала только крошка Джулай, опьянённая Колой лайт и тяжёлой артиллерией комплиментов. Даниэль был одним из первых, с кем мы попрощались. Он галантно поцеловал руки бабушке и маме и похлопал по плечу моего отца. — До завтра, Луиза, — ответил он, приобняв меня за талию. — До завтра, Даниэль, — шепчу ему на ухо, позволяя на несколько секунд прикоснуться ладонями к сильным плечам… После того, что было до премьеры, моему сердцу этого ничтожно мало, чтобы жить*…       Идём по нескончаемому коридору нашего Аквариума: — Дорогие, я скоро подойду, мне надо освежиться, — не дожидаясь ответа удивлённых бабушки и родителей, исчезаю за поворотом. У лифта сталкиваюсь с Даниэлем… Нет, моим Даном. — Дан, — бросаюсь к нему на шею. — Я хотел посмотреть, как вы отъезжаете, — выдохнул Даниэль куда-то в волосы. — А я хотела запастись счастливыми минутами до завтра… — шепчу ему в пиджак. Я опьянела от вина, от адреналина, от стресса, от комплиментов, но больше всего от его близости, от крышесносного парфюма, который навсегда будет ассоциироваться у меня с высокой фигурой угрюмого священника. — У тебя очень хорошая семья, — тепло прошептал он. — Да, — ласково протянула я, — но всё же мне бы хотелось сейчас ехать с тобой к нам домой к нашему сыну… И дочери… И ещё сыну…       Меня прерывает его смешок. — Милая, в тебе говорит алкоголь… — Нет, — мягко возражаю, заглядывая в любимые глаза, — любящая женщина.       Взгляд Даниэля становится слишком горячим, чтобы не обжечься об него мыслями. — Тебе понравилось моё платье? — Во всех ты, душенька, нарядах хороша, — улыбнулся Даниэль, проводя руками по моему силуэту и наклоняясь ближе. Кто сказал, что алкоголь притупляет чувства?…       И всё-таки сегодня ночью я оказываюсь в машине отца, везущего нашу семью до дома, то есть до своей квартиры. Бабушка на почётном переднем сидении, мама за отцом у окна, Сашка посередине, а я — за бабушкой, прислонившаяся к стеклу, со взглядом, устремлённым в никуда… Вы смотрели когда-нибудь фильм «Студентка» 1988 с Софи Марсо? Незамысловатый фильм ни о чём таком и о многом одновременно, о мужчине и женщине. Героиня Софи Марсо после первой ночи любви едет в автобусе по дорогам просыпающегося Парижа, за кадром играет песня «You call it love». Девушка прислоняется (так же, как я сейчас) к стеклу, вспоминая каждый интимный момент и проводя пальцами по губам, которые ещё недавно целовал мужчина… Какая похожая ситуация! Я еду по просыпающемуся Парижу, в голове играет чувственная, нежная мелодия из фильма, мой лоб соприкасается с холодным стеклом машины, на моих — беззастенчиво припухших — губах — тепло губ Даниэля… Я зову это любовью!