Сон в красной комнате

С одной стороны, Фандорин чувствовал определённую неловкость, находясь тет-а-тет с Бриллингом, в его доме, в по-осеннему сумрачной комнате. С другой, это было своего рода таинство. Эрасту Петровичу льстило, что он один в курсе истинных помыслов, которые привели его к начальнику сыскной полиции. Тот, оставаясь в слепом неведении, казался взволнованным неожиданным визитом. Это отчего-то забавляло статского советника. И пусть Бриллинг натужно пытался изображать радушного хозяина, Фандорин запоминал все мелочи, которые проскальзывали в беседе, равно как и детали интерьера, которые, собственно, характеризовали мужчину куда больше, чем то, что он говорил. Лёгкий хаос, царящий на столе и глубоком шкафу для книг и прочих безделиц указывал на то, что Иван Францевич не слишком-то чтит порядок, который был присущ многим высокопоставленным лицам — такова уж статистика. Если сперва Бриллинг с трудом скрывал свою растерянность, то за чаем он снова смог натянуть маску бодрого человека, который только и думает, что о службе. Эраст Петрович наслаждался происходящим, попивая чай и поддерживая разговор о нынешнем состоянии российской полиции, о её будущем и, конечно, о расследовании, которое их и объединило. — Я получил у начальства все необходимые дозволения, — сказал Бриллин. — Поэтому мы можем отправляться в путь, когда вы сочтёте нужным. — Завтра же. Не стоит тянуть. — Хорошо, я буду готов… — К п-пяти. Я заеду за вами. — Славно. Как будет проложен наш путь? — Сперва мы сядем на поезд, который довезёт нас до Оренбурга. Оттуда мы на извозчике д-доберёмся до Ланского, — Эраст Петрович вернул чашку из тонкого синего фарфора на стол. — Во сколько отбывает поезд? — В половину шестого. — Что ж, славно-славно. — Где же ваша п-прислуга? — помолчав, как бы между поинтересовался Фандорин. — У меня служит только Авдотья. Нынче у неё именины, отпустил её к родне, — тут же ответил начальник сыскной полиции, словно только и ждал этого вопроса. — Что ж, мне, пожалуй, п-пора. До завтра, Иван Францевич. — Я провожу… Бриллинг проводил гостя до двери, всё время улыбаясь и стараясь казаться довольным и энергичным, что мало сочеталось с тем растерянным и будто бы загнанным в угол человеком, который час назад впускал его в дом. «Что ж, — подумал Фандорин, — так даже интереснее».

***

Когда поезд покинул пределы Санкт-Петербургской губернии, погода резко испортилась. За окном потянулся однотипный осенний лесной пейзаж. Окна запотели, украсились водянистыми линиями. — Хотите рому? — вдруг спросил Бриллинг, открывая свой чуть потрёпанный кожаный чемодан. — Рому? Пожалуй. Иван Францевич достал флягу, снял крышку и плеснул напиток в звенящие на столе стаканы. Чокнулись. Выпили. Закусили козьим сыром, что прихватил с собой Фандорин. — Я слышал, что вы живёте с японцем. Это правда? — спросил чуть разрумянившийся в щеках Бриллинг. — Да-с. Его зовут Маса, он мой добрый друг. — Вы бывали в Японии? — Бывал. — И что скажете? — Очаровательная страна. Иван Францевич о чём-то задумался, отправляя в рот очередной тонкий белый ломтик сыра. — А вы в каких странах б-бывали? — спросил Фандорин. — Нигде, — улыбнулся начальник сыскной полиции. Его улыбка была настоящей чертовкой! Широкая, яркая, что-то неизменно трогающая в душе статского советника. Тёплая, словно весенняя капель, она — о, боги! — всё больше привлекала Эраста Петровича. — Да и вряд ли куда-то поеду, если только не придётся по долгу службы, — скороговоркой добавил Иван. Фандорин с томлением подумал, что уже начал привыкать к особенности речи своего напарника. И находить её довольно-таки милой… — Отчего же? — Некогда. Всё дела-дела. Эраст Петрович, мягко глядя на сидящего напротив Ивана Францевича, допил свой ром. — Знаете, я всё время думаю о нашем деле, — заговорил вновь начальник сыскной полиции, смотря в окно. — И меня не покидает ощущение, что мы вляпались в совершенно гадкую историю. — С учётом изощрённости преступлений, так оно и есть, — мрачно ответил статский советник. — Я очень надеюсь, что весь этот ужас никак не связан с монастырём. Хочу верить, что всё это уловка, чтобы запутать нас. — Вы набожны? — Не сказал бы. — Тогда отчего? — Видите ли, мне хочется держаться мысли, что не всё ещё в этом мире прогнило. Если и монашество втоптано в грязь, то куда деваться остальным, грешным? — отозвался Иван Францевич и улыбнулся. Фандорин отвёл взгляд и посмотрел в окно, замечая, что чем дальше они уезжают от Петербурга, тем желтее становится лес.

***

Село Ланское оказалось местом почти что гиблым, до которого было не так-то просто добраться. Извозчик, ещё не старый мужичок с рыжей бородой и ободранными ногтями на крепких пальцах, сообщил, что возьмёт двойную плату, поскольку нужное господам место затерялось в глухих лесах. На том и сговорились. Ехать пришлось долго, более двух часов по лесам и выжженным полям. Всё дальше от цивилизации, всё дальше в темноту и сиротливые сумерки сентября. Всю дорогу до Ланского извозчик тянул угрюмую песнь: — Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? Ездок запоздалый, с ним сын молодой. К отцу, весь издрогнув, малютка приник; Обняв, его держит и греет старик. — Дитя, что ко мне ты так робко прильнул? — Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул; Он в тёмной короне, с густой бородой. — О нет, то белеет туман над водой. «Дитя, оглянися; младенец, ко мне; Весёлого много в моей стороне: Цветы бирюзовы, жемчужны струи; Из золота слиты чертоги мои». — Родимый, лесной царь со мной говорит: Он золото, перлы и радость сулит. — О нет, мой младенец, ослышался ты: То ветер, проснувшись, колыхнул листы. Замолкая на несколько секунд, он начинал петь сначала. Бриллинг ухмылялся, нахохлившись и напоминая воробья. Он скрестил руки на груди, облачённый в синее в пальто-редингот с серым мехом, зато без головного убора. Эраст Петрович бросал на своего спутника тёплые и томные взгляды. Молчал. Село казалось вымершим. Пахло дождём и мокрой листвой, небо тяжело висело над крышами. Половина домов стояли заколоченными. Небольшое количество жителей в основном состояло из стариков, которые не стремились даже поздороваться с приезжими, просто недобро косились на извозчика, что вёз двух солидных мужчин. Если где-то и кроется страшная тайна, то именно в таком месте. Эраст Петрович не удивился бы, узнав, что местные боятся какого-то жуткого поверья, связанного с родными краями. Мужской Блаженский монастырь возвышался на холме мрачным и устрашающим изваянием. Белое, кое-где почерневшее здание, наводило на Фандорина тоскливую грусть. За монастырём тянулась тёмно-синяя тесьма реки — шумной, густой, холодной, грозной. Течение было просто невероятно быстрым. Место, в которое они приехали, было полно осенней печали и упадничества. Фандорин и Бриллинг уже успели обговорить план. Для этого у них было достаточно времени. Сперва разместиться, потом отправиться в деревню и выяснить у кого-нибудь из местных жителей, не происходило ли здесь чего-то ужасного. Хоть год назад, хоть тридцать лет. А дальше, в зависимости от полученной информации, узнать про монастырь. Не исключено, что именно из первых уст. — Попробую договориться о ночлеге, — первым делом сказал Бриллинг. И верно — эту проблему нужно было решить засветло. Иван Францевич ушёл, не было его достаточно долго. Всё это время Фандорин прохаживался по дороге, устланной золотой листвой. Думал. Не было ни души. Тишина опьяняла. Вернувшийся Бриллинг казался раздосадованным и раздражённым. — Никто не захотел принять. Боюсь, приняли за мошенника или чего похуже. Народ здесь крайне пуглив, скажу я вам! — Что ж, нам остаётся искать п-приют только здесь, — и Эраст Петрович выразительно посмотрел на внушительного размера монастырь. Иван Францевич изогнул бровь, но спорить не стал. Всё ещё сердясь на пугливость сельчан, он взял свой багаж и пошёл следом за статским советником, который начал подниматься на холм. Где-то в отдалении гомерически расхохотался гром, а потом сделалось невыносимо тихо. Жуткое место приглядывалось к петербургским гостям.